Птицы, листья и снег
Утром как с цепи сорвался ветер, небо одел свинцом. Наш дуб облетел и сам не заметил, и, значит, дело с концом! По огромной спирали все выше, выше сухие листья летят, летят выше веток и выше крыши, в облака улететь хотят. Ветер вновь их сгребает, швыряет охапки, попробуй с ним поборись! У голубей застывают лапки, стая шумно взлетает с карнизов ввысь. Ветер гонит их по косой, все выше, комкает их, бесшабашно лих, им небо навстречу холодом дышит и роняет белые звезды на них. Это осень с зимой сошлись в поднебесье, там, где вьюги берут разбег, там, где в сумерках сизых летают вместе листья, птицы и снег.
«Морозный лес…»
Морозный лес. В парадном одеянье деревья‑мумии, деревья‑изваянья… Я восхищаюсь этой красотой, глаз не свожу, а сердцем не приемлю. Люблю землею пахнущую землю и под ногой листвы упругий слой. Люблю кипенье, вздохи, шелест, шорох, величественный гул над головой, брусничники на рыжих косогорах, кочкарники с каемчатой травой… Труд муравьев, и птичьи новоселья, и любопытных белок беготню… Внезапной грусти, шумного веселья чередованье по сто раз на дню. Люблю я все, что плещется, струится, рождается, меняется, растет, и старится, и смерти не боится… Не выношу безжизненных красот! Когда январским лесом прохожу я и он молчит, в стоцветных блестках сплошь, одно я повторяю, торжествуя: «А все‑таки ты скоро оживешь!»
«Как счастье внезапное – оттепель эта…»
Как счастье внезапное – оттепель эта. Весны дуновеньем земля обогрета. Еще не начало весны, а предвестье, и даже еще не предвестье – намек, что будет, что рядом, что срок недалек. Нет, эти приметы меня не обманут: совсем по‑особому грустно до слез, как самый последний оставшийся мамонт, трубит в одиночестве электровоз. Промчался гудок и за далями сгинул, и стихло в ночи тарахтенье колес, и город молчанье, как шапку, надвинул, и явственно стало дыханье берез. Они, возле окон на цыпочках стоя, глядят любопытно… Я чувствую их. Я слышу, как бьется их сердце простое, как соки пульсируют в почках тугих. Вот с крыши сосулька обрушилась вниз, ударилась вдребезги о карниз, хрустальная дробь раскатилась по жести – и снова сторожкая долгая тишь… Я знаю, я знаю: ты тоже не спишь, ты слушаешь тоже, мы слушаем вместе. Как оттепель – близость внезапная эта. Дыханием счастья душа обогрета. Еще не начало, а только предвестье, и даже еще не предвестье – намек, что будет, что рядом, что срок недалек.
«И живешь‑то ты близко…»
И живешь‑то ты близко, почти что бок о бок, в одной из железобетонных коробок, а солнца не видим, а ветром не дышим, а писем любовных друг другу не пишем… И как это так получилось нелепо, что в наших лесах мы не бродим вдвоем, из ладони не пьем, ежевику не рвем, на горячей поляне среди курослепа не делим по‑братски ржаного куска, не падаем в теплое синее небо, хватаясь беспомощно за облака. И в зное полуденном, в гомоне смутном не дремлем усталые в холодке и не слышим, как птицы наши поют нам на понятном обоим нам языке… Мы солнца не видим и ветром не дышим, никуда мы не выйдем, ничего не услышим, лишь звонок телефонный от раза до раза и всегда наготове стандартная фраза для приветствия, для прощания… Да еще напоследок мгновенье молчания. Минута молчания. Вечность молчания, полная нежности и отчаянья.
|
