Глава седьмая НЕЗАБВЕННЫЙ

 

 

Новгородского хоронили на одном из «закрытых» кладбищ. Небольшое, округлой формы, окаймленное высокими елями, с чистым желтым песком под ногами. С ухоженными, на европейский манер могилами без обычных для российских погостов оградок. С дорогими, но не громоздкими памятниками. Все здесь было отмечено печатью больших денег и вкуса. То тут, то там виднелись огороженные бетонной опалубкой участки.

— Да, порядочные люди еще при жизни себе места на кладбище покупают, — произнесла холеная дама в норковой шубе, указывая на пустующие прямоугольники. — Это правильно. Чтобы не лежать потом со всякой шелупонью... Здесь много думцев похоронено...

Оперуполномоченный Фонарев скосил глаза на даму. Скажите пожалуйста! И после смерти хочется исключительности! То есть по прошествии ряда лет вся Дума такого-то созыва плавно переместится сюда... Будем знать. Вдруг когда-нибудь классовая ненависть одолеет. Ладно, мы не вандалы, могилы крушить не будем. А вообще в этой идее что-то есть. Вот если и наших всех рядышком хоронить, на каком-нибудь одном кладбище, как хорошо живым-то было бы! Собрались, поехали вместе, постояли у каждой могилы, каждого помянули... Вот, скажем, лежу я и слышу, как все мои товарищи говорят обо мне слова хорошие. При жизни-то хрен чего доброго про себя услышишь... Тьфу, черт, экая ерунда на кладбище в голову лезет.

Занятый своими мыслями, Фонарев прослушал траурную речь, произнесенную господином Золотаревым — импозантным мужчиной с седой гривой волос.

— Спи спокойно, дорогой коллега! Мы тебя никогда не забудем! — выдал напоследок совсем уж расхожее клише партайгеноссе Золотарев.

«Спи, незабвенный наш!» — мысленно присоединился к нему ироничный Фонарев.

Массивный дубовый гроб опустили в землю. Худощавая женщина в черной шляпке с вуалью бросила в могилу горсть земли и чуть отошла в сторону, давая возможность и другим проделать то же самое. Люди потянулись к могиле, совершая этот траурный обряд. Кто-то уже направился к поминальным столам.

Фонарев, вслед за холеной дамой в норковой шубе, тоже переместился поближе к пластиковым дачным столикам, накрытым бумажными скатертями. На столиках стояли откупоренные бутылки водки, минералки, пакеты с соками. На пластиковых подносиках выстроились пирамиды бутербродов. Вокруг — с десяток пластиковых же стульев.

— Ужас, ужас, какое несчастье! Георгий был еще так молод! — шептала норковая дама.

— Все под Богом ходим, — ответила ей старушка в котиковом манто послевоенных времен. — Милый, налейте мне водочки! — попросила она Фонарева, усаживаясь на стул. — И бутерброд с икоркой, будьте любезны!

Было очевидно, что похороны — главное и почти единственное светское мероприятие, доступное старушке. Тем более приятное, что молодые мужчины вокруг мрут пачками, а некоторые старушки все живут себе и живут...

— М-да, жить бы и жить, — словно в подтверждение мыслей Фонарева проговорила старушка. — Ну, за упокой души раба Божия Георгия! — закончила она почти весело и опрокинула стопочку.

Внезапно возник какой-то переполох. Фонарев обернулся. По широкой дорожке прямо к поминальным столам неслась крутая тачка. Приглядевшись, опер опознал «Лексус СК-340».

Машина замерла в нескольких метрах. Выскочивший охранник распахнул заднюю дверцу.

— Зыков, Зыков, Зыков, — прошелестели сразу несколько голосов.

— А Новгородский был как раз в той партии, которая изобилует людьми большого бизнеса. И ему в новый призыв от прежней партии было не пробиться, — ответила на вопрос Левина Маша.

— А чем он стал интересен вашим, так сказать, патронам? Он что, топ-менеджер?

— Нет. Хотя он и бизнесом занимался... Но Новгородский интересен сам по себе. Видите ли, наш блок поздно начал раскручиваться, хотя и достаточно успешно. Пятипроцентный барьер, мы, конечно, преодолеем...

— Откуда такая уверенность? — улыбнулся Левин.

— А вы не знаете? Неделю тому назад Фонд эффективной политики провел в нескольких городах пробное голосование, так называемый праймириз. Там были задействованы города примерно равной численности населения, из разных регионов. Чтобы выборка была репрезентативной. Были организованы избирательные участки, выданы бюллетени, все как положено.

— Так, так. И что же? — Левину действительно было очень интересно.

— Так вот. По итогам праймириза мы проходим в Думу. Но с очень небольшим количеством голосов. Мы, вместе с еще пятью партиями, в целом можем рассчитывать всего на шестьдесят мест в парламенте. Наша доля — примерно шесть — восемь мест. Разумеется, в Думе будет работать сам Золотарев. Еще пятеро членов блока тоже не обсуждаются. Одно место было спорным. Помимо Новгородского, на него претендовал Зыков. Но я думаю, предпочтение было бы отдано Новгородскому.

— Почему?

— Потому что Новгородский — блестящий оратор, с прекрасно работающими мозгами и умением убедить оппонента, увлечь своей идеей противника. А это очень важно, когда нужно разбираться в вопросах, скажем, налогового или арбитражного законодательства. Отличить поправку... условно говоря, номер сто, выгодную для нашей партии, от поправки номер сто один, из-за которой наши спонсоры могут потерять миллионы, — это не по силам демагогу и пустослову Золотареву, да и всей его свите. Когда нужно голосовать не на пленарном заседании, где один депутат нажимает кнопку за себя и за того парня, а на четвертом часу работы профильного комитета или подкомитета, когда мозги плавятся у более половины членов Думы, — Золотарев уже просто в коме. А Новгородский на этом же часу работы блестяще доказывает свою точку зрения придирчивому экономисту. И доступно и внятно — любопытному журналисту, который караулит думцев под дверью. Вот таков Новгородский!

— Откуда же у него такие таланты? — изумился Левин.

— У него за плечами школа! — ответила Маша, раскрасневшаяся от произнесенной пламенной речи.

«М-да, школа — это очень важно! Вот, например, школа употребления спиртных напитков... Что бы я делал, если бы ее у меня не было?» — думал слегка затуманенными мозгами Левин.

— То есть Новгородский был блестящим человеком?

— В определенном смысле — да!

— Он вам нравился? — несколько ревниво поинтересовался Левин.

— Мне? Да что вы! Он мне ничуть не нравился. Как, впрочем, и я ему. Ну я-то ладно... Это понятно...

— Как это? Что значит — понятно? — вознегодовал Левин. — Вот мне вы очень симпатичны!

— Спасибо, — Маша прямо расцвела майской розой. — Новгородский был весьма заносчив. Особенно с нами, с техническим персоналом. Он считал нас, видимо, подсобными рабочими. Хотя у нас девчонки работают замечательные. И за гроши, в сущности.

— Маша! А кто вы по профессии? Или по специальности?

— По профессии — психолог. По специальности — пиарщик. Паблик рилейшн.

— А что закончили?

— Московский государственный университет.

— Я же вижу, что вы не просто секретарь! Что вы там высиживаете со своим Золотаревым? Я же вижу, что они все вам противны! А хотите к нам, в прокуратуру? Консультантом?

— А вы принимаете на работу? — улыбнулась Маша.

— Я — нет, — опомнился Левин. — Но мой начальник и друг... Он может...

— Так вы сначала с ним поговорите, — рассмеялась Маша.

— Я поговорю, — пообещал Левин. — Машенька, вы, помнится, упоминали, что у Новгородского был конкурент в партийном списке.

— Зыков?

— Да, да. Что это за личность?

— Зыков?

— Ну да, — кивнул Левин.

— А вы правда из Генеральной прокуратуры? — помолчав, спросила Маша.

— Я же вам удостоверение показывал!

— Как же вы не знаете Зыкова?

— Не имею чести. Кто это, просветите, пожалуйста?

— Зыков — это же бывший Буренков!

Левин задумался:

— Буренков? А это кто?

Маша посмотрела на собеседника, как на самозванца. Левин напряг мозги.

Бу-рен-ков... Что-то знакомое... Господи, да это же авторитет криминальный времен начала девяностых! Выехал за рубеж в середине тех же девяностых. На лечение, после очередного покушения. Затем вернулся, сменил фамилию, стал как бы добропорядочным бизнесменом...

— Ах, Буренко-ов! Как же, как же! Он ведь тоже из питерских, условно говоря. Так это его место в партийном списке занял Новгородский?

— Ну да, — кивнула Маша.

— А как вы думаете...

— Я ничего не думаю, — торопливо ответила девушка.

— А где он сейчас? Буренков? То есть Зыков?

— На похоронах, наверное, — пожала плечами Маша.

Невысокий, кряжистый мужчина в кашемировом пальто шел к могиле четкой походкой уверенного в себе человека. Пустой правый рукав пальто был всунут в карман. За ним следовали двое парней с характерными короткими стрижками. Они несли огромный венок из живых цветов. Фонарев успел прочесть на муаровой ленте: «Дорогому соратнику...»

Видимо, Зыкова ждали, потому что и вдова, и руководство блока «Справедливость» все еще стояли возле могилы. Произнеся полагающиеся в данном случае слова, поправив единственной рукой муаровую ленту на венке, постояв несколько мгновений возле могилы, он так же четко и стремительно направился прочь. За ним, забыв о вдове, кинулся Золотарев, указывая на накрытый чуть отдельно от других столик.

Зыков молча слушал, потом едва заметно кивнул. Золотарев подхватил под руку вдову, которая семенила сзаци, процессия направилась к столику.

— Любезный, налейте мне еще водочки! Как бы не простудиться от сырости этой, — старушка все дергала Фонарева за рукав.

Фонарев исполнил просьбу, поглядывая на столик вип-персон.

— Вы с Верочкиной стороны или от этих? — кивнув в сторону Золотарева, спросила старушка.

— Я от тех, — сделав неопределенное движение головой, ответил Фонарев.

— Странно, что поминки прямо на кладбище, — проронил кто-то.

— Это Верочка распорядилась, — тут же вклинилась старушка. — И правильно сделала! Она хотела, чтобы все имели возможность помянуть Георгия. У партийных ресторан заказан. Они отсюда — прямо туда. И Верочка, конечно, с ними. Но она хотела, чтобы все имели возможность...

«Выпить, — продолжил про себя Фонарев, налив и себе изрядную порцию водки. — А что? Работаешь здесь на холоде, на пронизывающем, можно сказать, ветру...»

Справедливости ради следует отметить, что никакого ветра не было. Тихий ноябрьский день сиял холодным, багровым солнцем, озаряя могучие ели и проступающие сквозь них, еще не сбросившие золотую листву березы.

— А почему Костика нет? — спросила норковая дама.

— Что вы, милочка, зачем ребенку лишние переживания?

— Ну... Не такой уж он и ребенок. Пятнадцать лет. Тем более что Георгий был ему как отец.

— Тем более, тем более, — не унималась старушка.

— И родителей Веры Павловны нет, — заметила дама.

— У брата поднялось давление... — сообщила старушка.

Ага, это, стало быть, тетка вдовы, догадался Фонарев.

—...И Ольга осталась с мужем и внуком. Верочка правильно решила: пусть Костик запомнит отчима живым. Тем более такая ужасная смерть! И конечно, Павел ужасно переживает. Такой удачный был брак! Такой благополучный! И какое-то ворье все разрушило, растоптало! — с гневом воскликнула старушка. И дребезжащий ее голосок вдруг зазвенел глубокими грудными тонами.

«Из актрис она, что ли?» — почти залюбовался Фонарев.

—...Я всегда говорила Верочке: внешне нужно жить скромнее. В этой нищей стране нельзя показывать, что ты богат. Уж я-то знаю... Но разве им, молодым, объяснишь? Все считают, что кражи, разбой — это удел других людей. Ни черта! — рявкнула вдруг старушка. — Все под Богом ходим. И он, — она ткнула сухим, морщинистым пальцем вверх, — он этой ярмарки тщеславия не одобряет!

«Это он вам сам сказал?» — хотел было спросить Фонарев.

— Как вы можете? Здесь, у могилы Георгия? — поморщилась норковая дама. — О мертвых или хорошо...

— Я им родной человек, я могу, — не отступалась старушка.

Назревал скандал. К счастью, вдова, оставив вип- персон, уже обходила столики, выслушивая слова соболезнования и давая понять, что мероприятие закончено.

— Я отойду покурить, — отпросился у старушки Фонарев, которому не хотелось засвечиваться.

— Да, любезный. Только далеко не уходите. И налейте мне водочки. Очень, очень холодно...

Отойдя в сторону, Фонарев наблюдал, как Новгородская подошла к их столику, как внезапно, словно переключенный на другой канал телевизор, отчаянно зарыдала старушка, уткнувшись в плечо Веры Павловны. Так отчаянно, что вдова, до сей минуты сохранявшая на лице непроницаемую маску, вдруг и сама разрыдалась какими-то надрывными, злыми рыданиями.

Подскочил Золотарев.

— Пожалуйста, уберите ее, — указывая глазами на старушку, прошипел он в сторону Фонарева.

Тот кинулся к своей подопечной. Вдову повели к машине. Зыков уже сел в свой шикарный «лексус». Остальные партийцы направились к «мерседесам», «БМВ», «ауди» и прочим транспортным средствам, так любимым народными избранниками. Родственники побрели в сторону автобуса.

— Прошу вас, пойдемте! — попытался поднять старушку Фонарев.

Подопечная добросовестно попыталась встать. Но не тут-то было. Старческие ноги отказывались держать ветхое тело, которое, в свою очередь, отказывалось считать себя ветхим и все хотело жить полной, неудержимой жизнью. Пусть хоть и на поминках.