Глава 8. И тебе не хворать! - откликнулся колдун. - Ну, проходи Пришла все ж таки?- Мир тебе, Самоха! – поклонилась до земли Нафанья. - Здоровья тебе крепкого и долгих лет! - И тебе не хворать! - откликнулся колдун. - Ну, проходи… Пришла все ж таки? Самоха усмехался, бросая исподлобья на свою гостью сметливые взгляды. - Не зря ты мне напророчил, что приду сама к тебе, хоть и выкуп попросишь… По правде сказать, жуть как страшно идти к тебе было… Сердце отворачивалось, а ноги вот сами к тебе принесли… – Значит, не из пугливых ты? Значит, поняла кто твой спаситель? И молодец! Ведь извелась вся так, что смотреть тошно… Нафанья стянула с головы платок и упала подле Самохи на низкую скамейку. Недолгий рассказ ее полился глухим, помертвевшим голосом: - Вчера вечером Прокош дома не ночевал. А где был – не знаю. Вернулся только с петухами. Ни словечка мне не сказал, сколько не выпытывала у него. А ведь на коленях пред ним стояла, молила правду сказать. Всю ночь глаз не сомкнула. Бегала и у родителей его искала, - перебудила всех только, - и у Василины, - веришь, ведь и у нее его искала. Вдова ведь она! В пустой постели который год спит! Захотела, наверное, вернуть себе Прокоша. Каково мне было? Только к ней вот постучаться не смогла. В окошке их все пыталась разглядеть. Только не видать ночью ничего было. Небо все облаками затянуло, и даже луны не видать. Тьма кромешная, хоть глаз выколи. Сколько я за ночь пережила всякого? Одни боги ведают! Все гадаю, видела ли она меня? Муж видел ли? Может, смотрели оба, да насмехались надо мной? - А я тебе еще тогда в лесу говорил, чтоб ко мне шла за спасеньем, а не к сестре моей, Воробе. Что ж одинокая баба в делах сердечных разобрать может? Да и не было у нее никогда соперницы. Как ей тебя понять? Не знает она каким ядом внутренности наполняются, как в глазах меркнет белый свет. И смерть милее жизни становится. А сама Вороба ведь в молодости то женихов уводила, не брезговала черным колдовством. Любого кто по нраву ей, могла в полон, в мужья взять. Небось и не слышала о том? - Как же? Слышала! Мать рассказывала. - Ну, вот… Видишь, правда за мной… Вот и ладно. Стало быть готова и о деле поговорить? Судьбу свою в корне изменить; взять и в единый миг повернуть себе во благо. И стереть в мужней памяти былую любовь начисто... Блуждающий взор Нафаньи скользил по комнате, ногти раздирали ладони до крови, - не замечала она ничего. - На тебя одна надежда, Самоха. Помоги! Сделаю все, что ни попросишь. Только избавь меня от этих мук! Самоха повеселел. Вскочил на ноги. Стал ходить по половицам взад – вперед, глядя на Нафанью со все большим весельем. - Вот и хорошо. Вот и ладно. Обещал помочь – помогу. Не будет на твоем пути Василины больше - будь спокойна. А за слухи дурные – что вдруг на тебя подумают - не беспокойся. Никто о том не узнает. Не догадается. - Не из пугливых я, а все же – таки не по себе мне, Самоха… Скажешь, для чего тебе дите малое? Зыркнул на нее в тот миг колдун так, будто молотком прибил. Дрожь пробила Нафанью до костей. Притихла она, будто волка в лесу встретила. И смотрел сейчас на нее Самоха как волк. - Не твоего куриного ума это дело! Ишь, куда полезла! Курица – курица и есть! Что тебе с того, что узнаешь ты? Да и зачем? Так и тебе и мне спокойнее… Замани завтра мальчишку в лес поиграть, обещай пряник, да сладкий сусальный леденец. А как пойдет он за тобой, выведи его на лесную опушку, да и накрой лицо тряпицей какой. Тут я и появлюсь. А как воротишься обратно, - сразу же говори всем, что цыган кочевых неподалеку видела. Что сидели они возле леса, - коням отдых давали да костры жгли. Все что – ли поняла? Нафанья тяжело поднялась со скамьи. Ее взгляд случайно упал на исцарапанные до крови ладони. - Все поняла я, Самоха. Приведу его на опушку, как обещала. Жди. А теперь пойду я… - Да не забудь вещь Прокоша принести! Хочешь – волос, а лучше рубаху нательную. - Все сделаю. Только помоги…
Возвращалась Нафанья от колдуна, не чуя земли под ногами. Расплывалась земля, расползалась, рвалась из – под ног. Хваталась Нафанья за колючие кусты, тонкие ветви, чтоб не упасть, добраться до дома. Слезы душили, но не было им ходу. Разве помогут ей жалкие слезы? Казалось, ничего уже не облегчит душу. Не залечит ноющие раны. Ничего больше не радовало, не грело. Первая зеленая травка вызывала тягость, и резвые трели весенних птиц не радовали, - мучили. До того ли ей? Будто ослепла она. Истлела. Не видела ничего перед собой. Все чувства притупились, умерли, - она сама умерла, очерствела, и нет у нее иного выхода. Потому что нет сил дальше терпеть. Едучая желчь льется по внутренностям, попадает в голову и там кипит, пузырится, будто смола в котле. Кто б убил ее сейчас, - она бы благодарить стала. А самой на себя руки наложить - боязно. Все ж таки надежда еще есть. Жива еще надежда… Нафанья будто пьяная шла по дороге домой. Как же быть дальше? Отпустить Прокоша невмоготу. Всю жизнь она на него положила. Неужто все достанется Василине, да после стольких то лет? Все было зря, впустую? Сколько слез она пролила, сколько горя узнала, сколько сил положила, молодость свою отдала. Жизнь ее – пустота. Реки разбитых надежд, закрома потерь. Все, то искала она – любви. Любви Прокоша. Разве многого она просит для себя? Заплатила она больше и еще заплатит. Что же еще остается? Не коротать же век в пустой избе, зная, что Прокош рядом, но не с ней. Что целовать, да жарко обнимать он будет не ее, не ей слова ласковые говорить. Да и видела ли она когда она от Прокоша ласку? Как такое стерпеть? Мало что – ли она делала для него? Верной женой была, дите родила, не перечила. Судьба ей смотреть весь век, как сохнет муж по зазнобе? Сохнет по другой и днем и ночью? Имя ее сквозь сон говорит? Не бывать тому больше! Вороба не помогла, - значит, пусть все будет так, как хочет Самоха! А дальше… Дальше будь что будет. Терять нечего.
Иваня проснулся спозаранку. Отец Святослав, пока жив был, звал его Иваном, а мать Василина все Иваней звала. Мягче звучало «Иваня» и подходило мальцу как нельзя лучше: и доброта в его голубых глазах и благость на лице, и улыбка, что зорька. А ласковый, будто солнышко майское. Одним словом - «Иваня». Василина нарадоваться не могла на своего младшего сына; и пол то по дому подметет, и по воду сбегает, и за коровой сходит. И ни слова не скажет, только кивнет вихрами на светлой макушке и уж готово все. Утешенье ей, вдове. Василина после обеда погулять с соседскими ребятами его пускала, да велела приглядывать за ним старшему Василю, - Иване и семи годков еще нет. Вдруг, отобьется один, где заблудится? Иваня почти всегда вставал рано, - как только услышит, как за стенкой зашевелились куры, раздалось первое грудное мычание коровы или блеянье козы. Быстрее ветра он соскакивал с печи и бежал босиком на улицу. Все было любопытно ему: и в росе трава и разноцветные жучки на листьях малины, лохматый пес Красавец с репьями в спутанной шерсти, птичьи гнезда в ветвях над головой и запах из бочки, в какую лил, не переставая всю ночь дождь. Выглянув на улицу, Иваня постоял возле бочки, водя по ее краю пальцем и гадая, что же скрывается под толщей воды. Долго бы он еще простоял, да только ноги озябли. Иваня переступил с пятки на носок, чтобы согреться, но земля была уж очень холодная. Придется ему вернуться и обуть сапоги... Тут Иваня заметил пару куриц, чьи глупые головы выглядывали из дырки наружу. Куры пристально вглядывались в Иваню то правым, то левым глазом и смешно трясли гребешками. - Кышть! – налетел было на них мальчуган, но тут сзади его окликнули. Он обернулся и увидел перед собой селянку, кутающуюся в платок, - мать Василина с ней общалась мало, но на общинных гуляньях здоровалась и даже иногда спрашивала о делах. - Доброго утречка вам, тетя Нафанья! - звонко откликнулся он, вспомнив, как тетеньку зовут. - Не шуми! Матушка велела тебя с утра в гости сводить, кое – что интересное показать, - хриплым тоном проговорила Нафанья и с опаской поглядела по сторонам. – Пойдем, голубь. Да поскорей. Дел полно. А у меня для тебя и подарок припасен… Иваня послушно вложил свою ладошку в ладонь Нафаньи. Мысль о сапогах вылетела из головы, и мальчик босиком поспешил за Нафаньей, делая на каждый ее шаг три своих. Перед глазами замелькал высокий бурьян. Они прошли задами в сторону окраины, свернули на дорогу, ведущую в лес: до него было рукой подать. Нафанья тяжело дышала и часто оборачивалась. Село просыпалось: в домах то тут, то там показался печной дым. Послышался стук топора. Но вскоре звонкий стук заметно стих – они были в лесу. - А далеко еще? – удивился такому странному месту для подарка Иваня. - На, - сунула она ему в руку леденец. – Не далеко. Поспешим! Почти бегом они пересекли лес, прошли сквозь рощицу тонких берез и вскоре очутились на опушке. - Вот и пришли! – выдохнула Нафанья, стараясь не встречаться с Иваней взглядом. – Вот и все! Нафанья рывком накрыла голову Ивани мужниной рубахой, и в то же мгновение рядом послышался грохот и шум, будто от запряженной телеги, громкий хохот, в жилах от которого стыла кровь. Нафанья ждала, зажмурившись, чувствуя, как в руках трепыхается Иваня. Неожиданно тот резко дернулся из рук или его дернули, - Нафанья не успела сообразить, - и вот уж нет его. Нафанья открыла глаза. Никого вокруг. Лишь деревья шелестят листвой, качаются, будто шепчутся старухи, осуждая ее и в глаза и за спиной. «Чур вам всем!» - зло ругнулась Нафанья и поспешила обратно. От пережитого кружилась голова. Любава еще спала. Прокош тоже крепко спал. Нафанья жадно напилась колодезной воды, затем на цыпочках проскользнула в свои покои, где упала на кровать и вскоре забылась тревожным сном.
|
