Правосубъектность социалистических организаций

Сущность правосубъектности социалистических организаций. Точно так же, как правосубъектность граждан, гражданская правосубъектность социалистических организаций, их юридическая личность, становится непосредственным предметом теоретических исследований только в условиях перехода к нэпу и проведения первой кодификации советского гражданского законодательства. Хотя институт юридического лица применительно к социалистическим организациям используется уже в законодательных актах, изданных начиная с 1918 г. [343], своего реального проявления в сколько-нибудь значительных масштабах этот институт не мог получить до тех пор, пока продолжался процесс замены товарно-денежных отношений системой прямого централизованного распределения. Но как только он уступил место противоположному процессу - внедрению товарно-денежных начал в сферу имущественных отношений, включая отношения с участием социалистических организаций, так гражданская правосубъектность последних, закрепленная уже, помимо отдельных нормативных актов, в общих нормах первых советских гражданских кодексов, выдвигается в число наиболее существенных и значительных проблем советской цивилистической теории.

В литературе 20-х годов эта проблема исследуется с разной степенью интенсивности по отношению к государственным юридическим лицам, с одной стороны, и кооперативно-колхозным организациям, с другой.

Что касается кооперативно-колхозных организаций, то, поскольку колхозы к этому времени еще не получили большого распространения, в качестве модели для анализа рассматриваемого вопроса используются почти исключительно низовые ячейки промысловой и, в особенности, потребительской кооперации. А так как потребительская кооперация в определенном объеме существовала и до революции, это иногда порождало иллюзию, будто речь идет о достаточно известном феномене, не изменившем ни своей социальной сущности, ни правового содержания. Выразители подобных представлений обращали внимание преимущественно на чисто догматическую сторону дела, на выявление отдельных юридических признаков, отличающих кооперативы от других предусмотренных Гражданским кодексом объединений лиц, в первую очередь таких, как гражданско-правовые товарищества. При этом нередко гражданско-правовое товарищество рассматривалось как родовое явление, а кооператив как такая разновидность этого явления, которая представляет собой гражданско-правовое товарищество с переменным составом членов и капиталов. Некоторые разногласия среди сторонников этих взглядов существовали лишь в трактовке природы кооперативного устава: одни объявляли его договором, не заключающим в себе ничего специфического по сравнению с любыми вообще договорами товарищества, а другие признавали устав внедоговорным актом, принятие которого кооперативами отличает их от всех иных товариществ. Когда же дело доходило до определения понятия кооперативных юридических лиц, дискуссия ограничивалась лишь вопросом о численности правовых признаков, которые должны быть включены в соответствующее определение.

Для того, чтобы составить сравнительно полное представление о характере определений такого рода, достаточно воспроизвести определение Г. М. Колоножникова, который включил в свою формулу едва ли не все признаки, отмеченные другими авторами. Он писал: <Кооперативное товарищество - это: 1) соединение, 2) под особой фирмой, 3) неопределенного числа, 4) лиц, 5) свободно вступающих и выходящих из него для достижения ими, 6) в качестве самостоятельного юридического лица, организованного 7) на началах равенства и самоуправления, для 8) целей укрепления и воспособления их трудовым хозяйствам, 9) посредством соединения их общих усилий, 10) в области кредита, потребления и производства, а также 11) ведения культурно-просветительной работы> [344].

Приведенное определение, как видно уже из самого его текста, не выходит за пределы сложившихся в дореволюционное время цивилистических представлений о кооперации. Не затрагивая вовсе вопроса о социальной сущности кооперации в условиях диктатуры пролетариата, оно, как и многие другие определения, распространенные в 20-х годах, строится по принципу нахождения признаков сходства и различия между кооперативными организациями и частными объединениями, образование которых допускалось законодательством периода нэпа. Было бы, однако, глубочайшим заблуждением усматривать попытки выявления социалистической сущности советской кооперации в одном лишь факте противопоставления кооперативных организаций капиталистическим предприятиям.

А. Терехов, например, в работе <Советское кооперативное право> (1924 г.) писал: <Кооператив имеет своей целью удовлетворение материальных и культурных нужд своих членов. Этим кооператив отличается от капиталистических товариществ. Последние имеют своей целью извлечение прибыли> [345]. Но дело в том, что совершенно аналогичное противопоставление проводилось и в буржуазной литературе применительно к дореволюционной кооперации. <Кооперация, - писал в 1906 г. М. И. Туган-Барановский, - есть такое хозяйственное предприятие нескольких добровольно соединившихся лиц, которое имеет целью не получение наибольшего барыша на затраченный капитал, но доставление его сочленам, благодаря общему ведению хозяйства, каких-либо выгод иного рода> [346].

Из этого следует, что социальная сущность советской кооперации для своего выявления предполагает не только размежевание предприятий кооперативных и капиталистических, но и анализ социалистической природы самих кооперативных предприятий в условиях диктатуры пролетариата. Однако такой анализ в одних случаях подменялся заявлениями, будто любая кооперация, а не только утверждающаяся после победы пролетарской революции, имеет своей целью социалистическое переустройство общества [347]. В других же случаях необходимость подобного анализа отвергалась на том основании, что участие кооперации в социалистическом строительстве <является моментом социально-политическим, а не правовым> [348].

Классово обезличенный, догматический подход к исследованию правовой природы советской кооперации встретил решительную критику со стороны П. И. Стучки, вскрывшего также всю ошибочность стремлений объявить ее формой частнохозяйственной деятельности, покоящейся на договорной основе, особой разновидностью обычного гражданско-пра-вового соглашения о товариществе. Он подчеркивал, что советские кооперативы - это <организации трудящихся..., организации массовые, возникающие по добровольному соглашению>, что <при социалистическом производстве потребительские объединения создают непосредственную смычку между социалистическим производством... и потреблением>, что <при широкой массе крестьянства и мелкой буржуазии трудовое и промысловое кооперирование крестьянства является, с одной стороны, <переходом от мелкого производства к более крупному> (Ленин), с другой стороны, средством введения его в централизованную систему в интересах вовлечения в единый план> [349]. Но вместе с тем и сам П. И. Стучка, переходя к характеристике положения кооперации по советскому праву, утверждал, что в той мере, в какой кооператив выступает в области гражданского права, т. е. действует в качестве юридического лица, он носит частный характер, обнаруживая социалистические тенденции, лишь поскольку его деятельность относится к сфере регулирования иных отраслей советского права [350]. И только в связи с широким развертыванием колхозного строительства в конце 20-х - начале 30-х годов, когда взгляды на кооперацию как на частное предприятие вступили в особенно вопиющее противоречие с действительностью, они полностью исчезают со страниц советской цивилистической литературы, уступив место другим, отражавшим подлинное положение вещей, теоретическим построениям.

Подобно исследованию кооперативных организаций догматический подход давал себя знать и в анализе гражданской правосубъектности государственных трестов, а также других государственных организаций, наделенных правами юридического лица по законодательству 20-х годов. Оценка их правовой природы зачастую не шла дальше простой констатации того факта, что они выступают в качестве <обособленных центров> сосредоточения гражданских прав и обязанностей [351]. Иногда же под влиянием сменовеховских концепций государственные тресты, в той мере, в какой они способны к участию в гражданском обороте, объявлялись своеобразными частными предприятиями, построенными по образцу предприятий капиталистических [352] или по крайней мере с использованием опыта капиталистического предпринимательства, хотя и с устранением многих его пороков [353].

Утверждения такого рода, как и аналогичные выводы относительно природы советской кооперации, подверглись острой критике со стороны П. И. Стучки. Но оставаясь и здесь верным своей двухсекторной теории, П. И. Стучка приходил к выводу, что госорганы сохраняют социалистическую природу лишь в сфере производства, а также в сфере отношений с планово-регулирующими органами, т. е. там, где они подчиняются нормам административно-хозяйственного права, а их юридическая личность не находит непосредственного приложения. Если же, как писал далее П. И. Стучка, <предприятия и госучреждения в обороте, в отношениях как с частником или кооперативом, так и между собой участвуют по нормам ГК (где именно и проявляется их юридическая личность. - О. И.), то они в этом обороте как раз действуют не в своем специфическом качестве социалистических предприятий или учреждений> [354]. Как видно, автор не приписывает признаков частного предприятия государственным юридическим лицам, в отличие от характеристики, данной им кооперативным организациям. Он ограничивается указанием лишь на негативный момент - на то, что, действуя как юридические лица, госорганы уже не выступают в своем специфически социалистическом качестве. Тем самым и критика ошибочных концепций оказывается в данном случае гораздо более последовательной, хотя и не становится последовательной до конца.

Нужно также со всей определенностью подчеркнуть, что уже в 20-х го-дах при исследовании юридической личности госорганов доминирующее распространение получают не те концепции, против которых П. И. Стучка направлял острие полемики, а совершенно иные теоретические построения. Авторы таких построений отдавали себе достаточно ясный отчет относительно социалистической сущности государственных юридических лиц в СССР и, подходя к ним с этих позиций, стремились выявить подспудные истоки государственного признания гражданской правосубъектности за трестами и другими государственными организациями.

Одна из первых попыток такого рода представлена в работе С. Н. Ланд-кофа <Субъекты права (лица)>, опубликованной в 1928 г. в серии комментария к ГК РСФСР, который издавался под редакцией С. М. Прушицкого и С. И. Реаевича. Автор обращает внимание на то, что, поскольку в системе советского хозяйства государство стало самым мощным хозяйствующим субъектом страны, возникла необходимость в специальном разрешении вопроса об организационно-имущественном обособлении государственных предприятий от самого государства. Решение этого вопроса путем создания действующих на началах хозрасчета хозяйственных объединений (трестов, комбинатов) потребовало предоставления каждому из них имущественной самостоятельности, т. е. прав юридического лица. <Таким образом, коллективная государственная собственность, разбиваемая по соображениям целесообразности на отдельные части, является той материальной базой, которая требует, ради технических удобств, юридического олицетворения. Комплексное имущество объединения, которое все целиком предназначено для выполнения определенной хозяйственной функции независимо от постоянной перемены отдельных его частей, является субъектом права с ограниченной ответственностью> [355]. Иначе говоря, государственное юридическое лицо - это персонифицированная часть государственного имущества.

Для характеристики сущности государственных юридических лиц С. Н. Ландкоф считал, таким образом, вполне достаточным обрисовать их материальную основу, полностью оставляя в стороне вопрос об их людском субстрате. Это, естественно, не могло не обусловить фетишизации общественных отношений с участием государственных юридических лиц, становящейся предельно очевидной при установлении правоотношений между госорганами, социально-правовые контакты которых пришлось бы объявить отношением друг к другу вещей в смысле обособленных комплексов имущества. Кроме того, С. Н. Ландкоф неправильно представлял себе и материальную основу госорганов, ибо вместо анализа общественных отношений, складывающихся на базе и в процессе управления государственной социалистической собственностью, он говорил лишь о соображениях целесообразности и о некоторых технических удобствах, обеспечиваемых расчленением государственного имущества на юридически обособленные части.

Между тем цивилистическая мысль того времени в лице ряда своих представителей вполне осознавала соединенное действие двух факторов в формировании юридических лиц - материальной основы и людского субстрата.

Так, Е. А. Флейшиц еще в 1924 г. писала, что в юридической личности госоргана персонифицируется не самое имущество, а именно госорган как хозяйственная организация. Но поскольку, по ее представлениям того времени, юридическим лицом способен быть только собственник имущества, а объекты, закрепленные за госорганами или приобретаемые ими, принадлежат на праве собственности государству, тресты и иные государственные организации расценивались тем же автором как формирующиеся, но еще не сложившиеся (<недоразвившиеся>) юридические лица [356].

П. И. Стучка, имея в виду государственные учреждения, говорил, что <к юридическим лицам относятся и учреждения, не подходящие вовсе или так просто под понятие объединения лиц, но также представляющие собой коллективную личность> [357]. Это высказывание не получило дальнейшего развития в работах самого П. И. Стучки. Трудно поэтому с достаточной определенностью установить, чтó он подразумевал под коллективной личностью госорганов и о каком конкретном коллективе шла речь. Но уже самое провозглашение тезиса о коллективном характере государственных юридических лиц не оставляет никаких сомнений в том, что автор не сбрасывал со счетов их людской субстрат и не сводил проблему исключительно к выявлению их материальной основы.

То же самое можно сказать и о наиболее широко освещенной в литературе 20-х годов теории юридической личности госорганов, автором которой был А. В. Венедиктов и которая нашла свое отражение в его опубликованной двумя изданиями в 1928 г. книге <Правовая природа государственных предприятий>;.

А. В. Венедиктов придерживался в этой работе взглядов, согласно которым государственный трест обладает двоякой природой: <В разных областях отношений трест выступает то как орган государства, то как юридическое лицо гражданского права>. Как орган государства он выступает в отношениях, лишенных товарного содержания. Такова область <внутренних отношений>, отношений треста с ВСНХ и другими планово-регулирующими учреждениями. Как юридическое лицо трест выступает в случаях, когда закрепленное за ним государственное имущество должно быть включено в сферу товарного обращения. Таковы отношения с <третьими лицами>, т. е. с гражданами, кооперативными и даже государственными организациями, когда последние проявляют всецело и исключительно свою функцию юридических лиц. Только такие отношения приобретают характер отношений правовых. <Отношения с <третьими лицами> - вот та сфера, в которой в первую и главную очередь проявляется юридическая личность треста>. Напротив, своим вышестоящим органам трест противостоит <не как юридическое лицо гражданского права>, а как орган того же государства, отношения которого, как госоргана, с другими госорганами являются отношениями организационно-техническими, а не правовыми>. Этот последний вывод был обусловлен тем, что, как объяснял тут же А. В. Венедиктов, <правовые отношения всегда субъектны, всегда предполагают наличие субъектов права, общественно-произ-водственные отношения которых опосредствуются как правовые>. Но госорганы, в каких бы отношениях они ни выступали, всегда <скрывают за собой одного и того же субъекта - государство>. Во <внутренних> же отношениях государство в лице определенных его органов функционирует на обоих полюсах. Такие отношения лишены, следовательно, двусубъектности, а потому и не могут квалифицироваться как отношения правовые. Правда, этот ход рассуждений не помешал А. В. Венедиктову признать правовой характер за отношениями, складывающимися между государственными трестами, хотя и они, как автор тогда утверждал, олицетворяют собой всегда одного и того же субъекта - самое социалистическое государство. Выход из столь затруднительного положения А. В. Венедиктов находил в указании на то, что <атомизированный механизм товарного хозяйства, с одной стороны, требует персонифицированного товаровладельца, с другой же - допускает, чтобы один и тот же хозяйствующий субъект в товарном обороте выступал не в одном, а в нескольких лицах> [358].

Изложенные выводы в одной своей части были несомненно ошибочными и потому не только не вошли в научный арсенал советской цивилистической теории, но и оказались впоследствии пересмотренными самим автором. Так обстоит с отрицанием правовой природы <вертикальных> (или, по терминологии А. В. Венедиктова, <внутренних>) отношений, лишенных гражданско-правового содержания, но бесспорно облекаемых в административно-правовую форму. Такой же оценки заслуживает трактовка экономической сущности юридического лица как товарной формы государственной собственности, ибо подобная трактовка неизбежно сопряжена с признанием в том или ином виде права собственности на государственное имущество за самими госорганами. Нужно лишь обратить внимание на то, что последнее положение, как и сведение людского субстрата госоргана к советскому государству в целом, отвергнутое самим А. В. Венедиктовым, защищается и в современных условиях некоторыми представителями как правовой, так и экономической науки.

Но гораздо более существен тот факт, что теория А. В. Венедиктова, развитая в 20-х годах, заключала в себе и много рационального, безоговорочно принятого нашей наукой и широко используемого ею в качестве повседневно применяемого рабочего инструментария. Не вызывают, в частности, никаких сомнений его суждения о субъектном характере правовых отношений уже просто как отношений общественных. В связи с этим вполне оправдана одна из исходных посылок теории А. В. Венедиктова, состоящая в том, что притязать на научность может лишь такая конструкция юридического лица, которая учитывала образующий его людской субстрат, хотя впоследствии эта посылка и вызвала к себе со стороны некоторых авторов весьма критическое отношение. Правильна также сама по себе идея экономической обусловленности юридической личности госорганов наличием товарно-денежных отношений, несмотря на то, что, как уже было отмечено, она не нашла в работах А. В. Венедиктова того времени необходимого конкретного воплощения.

При всем, однако, различии, если не противоположности, теорий А. В. Венедиктова и С. Н. Ландкофа их объединяет тот общий момент, что обе они опирались на меновую концепцию, а потому вышли из употребления одновременно с тем, как эта концепция была отвергнута и заменена учением о едином хозяйственном праве. Приходится вместе с тем констатировать, что длившийся вплоть до 1938 г. период безраздельного господства учения о едином хозяйственном праве оказался малоплодотворным для разработки советской теории юридических лиц. В Курсе советского хозяйственного права, опубликованном в 1935 г., С. Н. Братусь, обращаясь к правовому положению госорганов, не шел дальше общей характеристики хозрасчетной организации как субъекта, который персонифицирует государственную социалистическую собственность [359]. Аналогичными указаниями ограничивалась и приведенная здесь же общая обрисовка юридической личности кооперативно-колхозных организаций: в данном случае этот институт фигурирует как метод персонификации кооперативной собственности [360]. Учение о юридических лицах и не могло занять подобающего ему места в Курсе хозяйственного права, так как, соответственно самой идее построения, этот Курс специально такого учения не выделяет. Вопрос о юридических лицах рассматривался в нем как один из вопросов общего учения о лицах в разделе, посвященном организационной структуре народного хозяйства СССР.

Но если хозяйственно-правовая концепция 30-х годов не сделала каких-либо новых шагов в разработке цивилистической теории советских юридических лиц, то она все же знаменовала собой в этом вопросе новый этап с точки зрения анализа социальной сущности, организационной структуры и экономических предпосылок участия в имущественных отношениях государственных и кооперативных организаций [361]. Теперь уже не только не ставится под сомнение социалистическая природа юридической личности как государственных, так и кооперативно-колхозных организаций, но и подвергаются уничтожающей критике прямые или даже косвенные высказывания противоположного характера. Выявляются столь важные для самого признания государственных предприятий юридическими лицами двух- и трехзвенная системы их подчинения, а соответственно этому - организация работы предприятия на началах полного или внутреннего хозрасчета. Центральное место среди кооперативно-колхозных организаций отводится колхозам с изучением различных их уставных форм, методов организации, структуры имущества и т. д. Именно поэтому, несмотря на бросающиеся в глаза различия в подходе к юридическим лицам со стороны хозяйственно-правовой и пришедшей ей на смену концепции, конкретно-фактический материал, который первая накопила и обобщила, явился для второй исходным пунктом в ее собственных научных изысканиях.

Такие изыскания в период с 1938 по 1955 г. шли по разным направлениям. Но, несомненно, центральное место среди них заняло то направление, родоначальником которого был А. В. Венедиктов и которое приобрело известность под наименованием теории коллектива.

Эта теория впервые формулируется А. В. Венедиктовым в 1940 г. в его статье <Органы управления государственной социалистической собственностью> [362], а свое фундаментальное обоснование она получила в опубликованной в 1948 г. книге <Государственная социалистическая собственность>. Как и раньше, А. В. Венедиктов связывает юридическую личность госорганов с сохранением товарно-денежных отношений в советской экономике, отказываясь лишь от освещения имущественных прав государственных юридических лиц с помощью понятия товарной формы государственной собственности. Такой методологический подход к рассматриваемой проблеме, не вызывающий каких-либо возражений, позволил А. В. Венедиктову, благодаря неуклонному следованию ему, правильно решить ряд относительно частных вопросов, связанных с этой проблематикой.

В частности, закрепляя в ст. 19 правило о том, что юридическими лицами являются государственные предприятия и их объединения, переведенные на хозяйственный расчет, ГК 1922 г. не формулировал такой же общей нормы для признания юридической личности за государственными учреждениями. Это дало повод М. С. Липецкеру в учебнике 1938 г. утверждать, что все учреждения, прямо не признанные юридическими лицами, таковыми и не являются, а в качестве носителя гражданских прав и обязанностей, возникающих из деятельности учреждений, выступает непосредственно государство [363]. Позиция М. С. Липецкера была в 1939 г. несколько смягчена Д. М. Генкиным, предложившим отличать государственные бюджетные учреждения от органов государственного управления с тем, чтобы первые считались юридическими лицами, а за последними это качество не признавалось [364]. Но уже в 1954 г. на дискуссии о юридических лицах М. О. Рейхель вновь воспроизводит взгляд, ранее защищавшийся М. С. Липецкером и затем получивший весьма широкую поддержку [365]. Понятно, что если согласиться с таким взглядом, то было бы невозможно объяснить природу имущественных отношений с участием государственных учреждений, которые прямо в законе юридическими лицами не признаны, однако в силу самой системы их организации способны к установлению этих отношений. А. В. Венедиктов еще в 1928 г. первым обратил внимание на то, что отмеченная способность есть следствие наделения руководителей соответствующих учреждений правами распорядителей кредитов, и предлагал все учреждения такого рода считать юридическими лицами. В действующем гражданском законодательстве это предложение воплощено в виде общей нормы, закрепленной ст. 11 Основ и соответствующими ей статьями всех без исключения гражданских кодексов союзных республик.

Но дело не столько в отдельных, хотя иногда и очень важных, частностях, сколько в разработке общего учения о советских государственных юридических лицах. Главные положения этого учения, как оно воплотилось в теории коллектива, сводятся к тому, что в основе гражданской правосубъектности госорганов лежит не только единство государственной социалистической собственности, но и оперативное управление ее составными частями. Единство государственной собственности означает, что за каждым госорганом как юридическим лицом стоит собственник находящегося в его управлении имущества - советский народ, организованный в государство. Оперативное же управление выделенной госоргану частью государственного имущества по воле народа, проводником которой является назначенный государством ответственный руководитель (директор, заведующий, начальник и т. п.), осуществляет не только этот руководитель, а возглавляемый им коллектив рабочих и служащих госоргана в целом, поскольку именно в их производственных и иных действиях воплощается деятельность самого государственного юридического лица. Сообразно с этим <советский социалистический хозяйственный орган (госпредприятие) может и должен быть определен как организованный государством коллектив рабочих и служащих во главе с его ответственным руководителем, на который государство возложило выполнение определенных государственных задач и которому оно предоставило для осуществления этих задач соответствующую часть единого фонда государственной собственности> [366].

Изложенная теория первоначально вызвала критику в гораздо большей степени, чем поддержку. В общетеоретическом плане ее поддержал в конце 40-х - начале 50-х годов только С. Н. Братусь - сперва в книге <Юридические лица в советском гражданском праве> (1947 г.), а затем в Курсе гражданского права <Субъекты гражданского права> (1950 г.) [367]. Ее не могли также не использовать многие авторы, специально исследовавшие проблему гражданско-правовой ответственности [368], ибо распространить на юридические лица такие условия возложений этой ответственности, как вина или причинная связь, без выявления коллективной природы госорганов вообще едва ли возможно.

Небезынтересно, однако, что распространению влияния теории коллектива в определенном смысле способствовали и ее критики, так как все они оказались единодушны в одном выдвигавшемся против этой теории возражении: идея коллектива стирает грани различия между госорганами и кооперативно-колхозными организациями. Но в таком случае по крайней мере негативно признавалось, что кооперативно-колхозные организации как юридические лица уже вне всякого сомнения являются определенным образом организованными коллективами. Это позволило впоследствии и самому А. В. Венедиктову, не прекращавшему дальнейшей разработки своей теории, представить ее как общую для всех советских юридических лиц с разграничением в пределах единого понятия коллектива отдельных видов по-разному организованных коллективных образований (государственных, кооперативно-колхозных и общественных организаций) [369]. Впрочем, определенные шаги в том же направлении, хотя и с несколько иной стороны, были им сделаны уже в книге <Государственная социалистическая собственность>;.

Обращаясь к юридической личности вышестоящих кооперативных звеньев - кооперативных союзов, А. В. Венедиктов подчеркивал, что в них происходит отделение <правления> имуществом от права собственности аналогично тому, как такое отделение происходит в государственных органах. На этом основании автор приходил к выводу, что за кооперативным союзом (имелась в виду промысловая кооперация) как юридическим лицом стоят: <1) коллектив членов всех объединяемых им артелей - в качестве действительного собственника имущества союза как кооперативного объединения:; 2) коллектив рабочих и служащих союза, возглавляемый правлением союза и собранием уполномоченных всех артелей, как тот коллектив, который непосредственно осуществляет задачи данного юридического лица (союза) и в непосредственное оперативное управление которого выделено имущество, предназначенное для осуществления этих задач> [370].

Здесь уже речь идет о кооперативных коллективах, не столько отличающихся от государственных, сколько сходных с последними даже по системе своей организации. Недаром Д. М. Генкин, всегда остававшийся одним из наиболее решительных противников теории коллектива, уязвимость приведенных рассуждений А. В. Венедиктова в том как раз и усматривал, что они якобы приводят к конструированию собственности кооперативной системы на основе принципа единства фонда, на самом деле характерного лишь для государственной социалистической собственности [371]. И только в виде труднообъяснимого парадокса можно, предвосхищая последующее изложение, сослаться на то, что основанная на тождественных научных посылках идея общего понятия оперативного управления, применимого как к государственной, так и ко всем другим формам социалистической собственности, была выдвинута впоследствии самим Д. М. Генкиным и прочно вошла в арсенал широко используемых в нашей науки цивилистических категорий.