Социалистическая собственность

Право государственной собственности. Создание государственной социалистической собственности, разработка методов управления ею, формирование особых средств ее юридической защиты знаменовали невиданный по размаху процесс широкого развертывания новых общественно-правовых явлений, нуждавшихся в тщательном изучении и глубоком осмыслении. При этом уже со времени перехода к новой экономической политике на первый план выдвигаются никогда с тех пор не терявшие актуальности две фундаментальные проблемы: о сущности государственной собственности в СССР и о правах госорганов (трестов и иных самостоятельных организаций) на закрепленные за ними части государственного имущества. Та и другая проблемы находились в центре внимания как внутри страны, так и в зарубежных откликах на складывавшийся у нас новый строй экономико-правовых отношений.

Если в стадии проведения революционной национализации со страниц зарубежной печати не сходили сетования на ломку всяческой собственности в советских республиках, то с переходом к нэпу некоторые иностранные и едва ли не все белоэмигрантские юристы сменовеховского толка, трактуя впервые тогда вводившийся хозрасчет с реставраторских позиций, объявляли единственными и притом именно частными собственниками переданного им имущества экономически обособившиеся от государства отдельные его самостоятельные органы.

Сходная концепция приобрела известную распространенность и в некоторых внутрисоветских публикациях [448]. Здесь она строилась на предположении, что закрепленное ст. 58 ГК РСФСР общее понятие права собственности на самом деле воплощает определение права частной собственности. А поскольку в отношении имущества, не изъятого из оборота с их участием, госорганы обладают всеми предусмотренными ст. 58 ГК правомочиями, они и должны признаваться частными собственниками такого имущества. В отличие от этого, имущество, изъятое из оборота, получало со стороны приверженцев тех же взглядов двоякую оценку. Согласно одной из них, вследствие закрепления его за государственными трестами без права распоряжения оно вылилось в некий государственный майорат и предстает как нечто вроде созданного государством заповедного имущества. Согласно другой, даже изъятые из оборота объекты поступают в частную собственность по мере допустимого их включения в товарный оборот. Когда же подобная возможность не возникает или, возникнув, не реализуется, то, ввиду <полного> технического использования объектов такого рода госорган, хотя и лишен права частной собственности, становится тем не менее их публичным собственником. Но в обоих случаях собственность государства исчезает, заменяясь собственностью госорганов, с подразделением сообразно правовой дифференциации ее материальных объектов на публичную и частную под эгидой понятия <собственность обособленно хозяйствующих субъектов>;.

Если, однако, в изложенных суждениях государственная собственность рассматривается как частная со стороны имущественных правомочий госорганов, то в меновой концепции она получала такую же квалификацию, но уже стороны правомочий самого государства. Соответственно общему взгляду на правоотношение как юридическую форму, сопутствующую лишь товарной стихии, сторонники этой концепции расценивали и право собственности всего только в качестве <отражения безграничной циркуляции товаров> независимо от его классовой природы и порождающих его конкретно-исторических условий. Отсюда и вывод, что, поскольку государственное имущество включается в сферу циркуляции товаров, оно принадлежит государству на таком же праве собственности, как и любому частному лицу. И наоборот, в той мере, в какой государственное имущество находится вне товарной сферы, оно вообще перестает быть предметом собственности, всецело подчиняясь <методу технических содержательных указаний>. Иными словами, в пределах сохранения у нас товарных отношений государство является собственником товара, ничем не отличаясь от всякого другого частного собственника. Но вследствие того, что сфера товарного обращения постепенно сокращается, начинает <выветриваться> и право государственной собственности, заменяясь сперва в определенных масштабах, а в перспективе и целиком техникой организации производства. Итак, либо право частной собственности, либо вообще никакого права - таково конечное основанное на меновой концепции умозаключение, полностью согласующееся с ее отношением к общей проблеме отмирания государства и права [449].

Защита подобных воззрений, даже когда меновая концепция заняла на какой-то отрезок времени господствующие позиции в советском правоведении, разумеется, не упраздняла исследования государственной собственности как специфически социалистической, а не абстрактно-товарной категории. И когда в первой половине 30-х годов развернулась достаточно острая дискуссия вокруг составленного П. И. Стучкой и Г. Н. Амфи-театровым проекта Основных начал гражданского законодательства, то одно зафиксированное в нем положение никаких споров не вызывало. Это положение гласило: <Государственная собственность пролетарского государства является социалистической собственностью, в противоположность праву частной собственности, и служит основой для построения социализма и уничтожения эксплуатации человека человеком> [450]. Понятно также, что историческая новизна государственной собственности в СССР, полная несовместимость укоренившихся представлений с собственностью такого типа, которая, составляя всенародное достояние, управляется на началах демократического централизма, требовали образования в ходе ее исследования новых понятий, разработки адекватных ей специальных юридических конструкций. Между тем отдельные юристы пытались и в этом вопросе идти традиционными путями, стремясь преломить общественно-правовые образования эпохи диктатуры пролетариата сквозь призму уходящих в прошлое юридических доктрин.

В ряду подобных попыток особенно показательно теоретическое построение Б. С. Мартынова, который для объяснения правовой природы государственной собственности соединил две весьма солидных по возрасту концепции, полностью взаимоисключаемых догматически, но, несмотря на это, спокойно совмещавшихся в одних и тех же публикациях 1924 - 1927 гг. [451] С одной стороны, в качестве образца он привлекает римского фидуциария и английского trastee, утверждая, что <существо треста заключается в доверительном управлении государственным имуществом>, что поэтому <советский трест в отношении предоставленного ему имущества является подобием римского фидуциария, к которому близко стоит английский trastee>, и что <собственность треста есть только формальный прием для удобнейшего достижения целей и интересов не тем, кто числится собственником имущества, но самого учредителя треста>. С другой стороны, поскольку образующиеся на почве государственной собственности имущественные правомочия зачастую оказывают неодолимую сопротивляемость стремлению втиснуть их в традиционные юридические формы, Б. С. Мартынов призывает к отказу от римских правовых понятий <для того, чтобы правильно проконструировать формы вещного владения в секторе государственного хозяйства>. Однако вслед за этим призывом он обращается к средневековым юридическим категориям, возрождая теорию разделенной собственности на том основании, что <из состава понятия собственности (владение, пользование и распоряжение) одни вещные правомочия закреплены за государством, другие за госпредприятиями как отличными от него субъектами имущественных прав>. Для формулирования своих конечных выводов в этом направлении автор прибегает к прямому заимствованию не только идей, но и терминологии постглоссаторов, заявляя, что <можно было бы для краткости право государства называть dominium directum, а право треста - dominium utile>;.

Но ведь фидуциарная и разделенная собственность - не одно и то же! Фидуциарий вообще не является действительным собственником, чего нельзя сказать об участниках разделенной собственности, особенно если рассматривать их сообща. Как же могло произойти ошибочное отождествление несовпадающих догматических понятий при столь совершенном овладении всем арсеналом средств догматической юриспруденции? Причины этой интригующей загадочности слишком серьезны, чтобы относиться к ним с ироническим высокомерием.

Неотделимая от государственной собственности внутренняя ее природа характеризуется тем, что, образуя единый фонд имущества, эта собственность управляется путем закрепления обособленных имущественных комплексов за отдельными госорганами. Указанные объективные свойства не имеют аналога в системе понятий, привычных для научного инструментария, которым в то время пользовался Б. С. Мартынов. Но их неоспоримая реальность, как бы она ни преображалась в индивидуальном сознании, не могла пройти бесследно для проводившегося теоретического анализа. Обратив внимание на оба отмеченных момента, Б. С. Мартынов и выдвинул одновременно две теории, каждая из которых казалась ему имеющей право на существование. При этом фидуциарная теория искаженно интерпретировала единство государственной собственности, а порядок управления ею не менее ошибочно отражался в теории разделенной собственности. По существу же несводимые к воспринятым традиционным понятиям логически, они противоречили также сущности общественных отношений, послуживших поводом к их разработке. Это, однако, не помешало им явиться предтечей двух новых построений, которым в истории советской цивилистики была уготована гораздо более заметная роль.

Фидуциарная теория имела своим продолжением выдвинутую в конце 20-х годов А. В. Венедиктовым теорию товарной собственности государства. Как полагал тогда А. В. Венедиктов, в товарных отношениях могут участвовать лишь собственники товаров, а потому и государство для включения своего имущества в сферу товарного оборота посредством государственных трестов должно признавать за ними по крайней мере формальное право собственности. Он писал, что <в области товарно-денежных (гражданско-правовых) отношений государство как собственник предоставленного тресту имущества выступает в виде особого юридического лица, признаваемого формальным собственником этого имущества>. Но очерченной областью и исчерпывается право собственности треста, ибо вне товарного оборота, в отношениях государства с его органами <юридическая личность треста и формальное <приражение> права собственности к нему не находит применения>. Поскольку за пределами товарооборота государственное имущество выступает <без своего гражданско-правового покрова>, здесь и не возникает вопрос о том, кто является собственником предоставленного тресту имущества, - таким собственником является государство. Именно поэтому, заявил А. В. Венедиктов, <признание за трестом права собственности ни в какой мере не колеблет...единства собственности государства> [452].

Сходство изложенных взглядов с фидуциарной теорией очевидно. Но оно не устраняет и коренных различий между ними. Не говоря о том, что Б. С. Мартынов обосновывал свои выводы методом конструктивно-догма-тическим, тогда как А. В. Венедиктов шел преимущественно путем раскрытия экономических предпосылок включения государства в сферу товарного оборота, они ориентировались и на существенно различные принципиальные установки. Для фидуциарной теории государство и его органы - противостоящие друг другу самостоятельные субъекты. Для теории товарной собственности госорган - это само государство, лишь формально выступающее в виде обособленного лица с наделением его правами собственника как условия, без которого участие в обмене товарами исключено.

Это обстоятельство и дало А. В. Венедиктову основание утверждать, что воззрения, которые он тогда отстаивал, не колеблют ни единства фонда государственной собственности, ни единства государства и его органов. Но как только внимание исследователя переключается на вопрос о том, в чем суть различия внутри этого единства, учитывая одинаковую реальность первого и второго, как тотчас же обнаруживается вся глубина противоречивости теории товарной собственности. Не считаться с фактом такого различия, она, конечно, не могла, но, считаясь с ним, пыталась свести его к чисто формальному моменту, к своеобразному приему юридической техники, чтобы устранить какую бы то ни было почву для коллизии с принципом единства фонда государственной собственности. И все же этот принцип оказался нарушенным, так как и рассматриваемая теория не обошлась без признания права собственности за госорганами, хотя и с оговоркой о том, что последнее является всего лишь формальным правом. Таким образом, тот же комплекс противоречий, который отражен во взглядах его предшественников, оказался непреодолимым и для А. В. Венедиктова: единство фонда государственной собственности приводило его к отрицанию реальности имущественных прав госорганов, к признанию их правами чисто формальными; различие же внутри этого единства вело к тому, что названные формальные права объявлялись вместе с тем правом собственности, ибо никакого иного права, способного обеспечить участие госорганов в товарообороте, автор тогда еще себе не представлял.

В то время, однако, как фидуциарная теория нашла продолжение в теории товарной собственности, сопутствовавшая ей теория разделенной собственности, сохранив прежнее наименование, сменила в середине
30-х годов догматический вариант на глубоко отличный от него вариант социологический. Сторонники этого варианта прямо заявляли о единстве фонда государственных имуществ. Так, Л. Я. Гинцбург писал, что <единство государственной социалистической собственности означает прежде всего единство фонда государственной социалистической собственности. Все государственное имущество, за какими бы государственными учреждениями и хозорганами оно ни было закреплено, составляет единый фонд> [453]. Он отмечал также, что единство не исключает <многообразия и в порядке управления этой собственностью, и в организации имущественной ответственности, связанной с эксплуатацией государственной собственности отдельными органами> [454]. Более того, передачу госорганам отдельных частей государственного имущества он рассматривал как такую объективную необходимость, лишь при строжайшем следовании которой становится достижимым максимально возможный при их использовании производственно-хозяйственный эффект. Но, обращаясь к юридическому опосредствованию этих организационно-экономических предпосылок, Л. Я. Гинцбург не обнаруживал других путей, кроме признания права собственности как за государством, так и за его органами. А отсюда с неизбежностью следовала трактовка права государственной собственности как поделенного между разными субъектами. При этом сперва отмечается лишь, что <расчлененность государственной собственности между различными государственными органами означает и известное <расщепление> между ними правомочий по распоряжению и эксплуатации государственного имущества>. Затем от разделенности имущества между госорганами автор переходит к его разделенности между госорганами и государством: <...одно и то же имущество оказывается собственностью и государства и отдельного государственного органа>. Что же касается итогового вывода, то он сформулирован следующим образом: <Такова своеобразная конструкция права государственной социалистической собственности: единство и одновременно расчленение; имущество принадлежит одному собственнику - пролетарскому государству, и вместе с тем множеству <собственников> - отдельным хозорганам> [455].

И если Б. С. Мартынов пришел к теории разделенной собственности, рассматривая государственную собственность под углом зрения правомочий, принадлежащих на одно и то же имущество государству и его органам, то Л. Я. Гинцбург, двигаясь противоположным путем - от более или менее правильной характеристики экономических форм ведения хозяйства на базе государственной собственности, пришел к тем же неправильным выводам о <расщеплении> права собственности между государством и органами государства. А вследствие этого повисает в воздухе и тезис о единстве фонда государственной собственности: он не только ничем не подкрепляется, а наоборот, нейтрализуется, если не отвергается полностью противопоставленным ему итоговым выводом.

Наряду с охарактеризованными теоретическими установками постепенно выкристаллизовывались также взгляды, приведшие впоследствии к созданию такого учения о праве государственной собственности и имущественных правах госорганов, которое, заняв господствующие позиции в науке, получило затем и законодательное признание. Первоначальные ростки этого учения обнаруживаются в ряде литературных источников
20-х годов, среди которых на первое место несомненно должны быть поставлены работы С. И. Аскназия и А. В. Карасса.

А. В. Карасс признавал единым и единственным собственником государственных имуществ само Советское государство, в то время как <отдельные хозяйственные ведомства и внутри этих ведомств отдельные органы, учреждения и объединения (тресты) управляют порученными им частями государственного хозяйства в тех пределах самостоятельности, которые вызываются потребностями хозяйствования в нынешних рыночных условиях и которые определяются сверху, т. е. вышестоящими государственными органами> [456]. Ту же идею отстаивал С. И. Аскназий, специально обращавший внимание на невозможность выявления сущности прав госорганов с точки зрения традиционных представлений об имущественных правах. Имущества, <находящиеся в ведении> госорганов, - писал он, - <не принадлежат им на праве собственности: права их на эти имущества не могут быть подведены также и под какое-либо из предусмотренных Гражданским кодексом прав на имущества; это особые права пользования, а в некоторых случаях и распоряжения государственным имуществом, содержание которых определено особыми законодательными актами> [457]. К тому же, в отличие от А. В. Карасса, отрицавшего правовой характер вертикальных отношений между госорганами, а следовательно, сводившего их имущественные права лишь к форме участия в товарообороте с третьими лицами, С. И. Аскназий подчеркивал, что отношения между плановыми органами и подчиненными им хозяйственными организациями являются правовыми отношениями и <строятся по типу отношений административно-правовых. Плановый орган выступает как орган власти, в пределах своей компетенции предписывающий подчиненным ему предприятиям определенное поведение> [458]. К сожалению, однако, эти ценные высказывания, свидетельствующие о проведении вполне оправданных научных поисков уже в условиях многоукладности советской экономики, не получили тогда ни должной поддержки, ни широкой распространенности.

С упразднением экономической многоукладности и утверждением безраздельного господства социалистической собственности ее ведущая форма, государственная собственность, вовлекается в еще более широкий комплекс теоретических исследований. Это отразилось помимо появившихся в предвоенные и послевоенные годы многочисленных журнальных статей и монографических очерков, в ряде крупных монографий, наиболее заметным явлением среди которых стала опубликованная в 1948 г. книга А. В. Венедиктова <Государственная социалистическая собственность>. Она вызвала широкий как положительный, так и критический отклик и в советской литературе, и в литературе других социалистических государств. Продолжая исследование той же проблемы с учетом новых фактов и откликаясь на полемические замечания, автор уточнил и подверг дальнейшему обоснованию свои позиции в последующих публикациях. В их числе были не только выступления на страницах периодической правовой литературы, но и монографические произведения, включая известную работу <Гражданско-правовая охрана социалистической собственности в СССР> [459], где, наряду с выраженной в заглавии основной темой, освещаются относящиеся к праву социалистической, особенно государственной, собственности важные общие положения.

В 40 - 50-х годах публикуются и многие другие привлекшие к себе внимание правовые исследования, либо целиком сосредоточенные на государственной собственности, либо освещавшие ее лишь под определенным углом зрения, иногда несколько суженным, подчас же и более широким [460]. А затем, после некоторого перерыва, в 60 - 70-х годах появился новый цикл работ, относящихся к той же тематике [461].

Стоящий в центре непрерывно продолжаемых исследований основной вопрос обращен, как и прежде, к сущности права государственной собственности и природе прав госорганов на закрепленное за ними имущество. При этом в процессе его дальнейшего изучения меновая концепция со всеми примыкающими к ней теоретическими вариациями сходит со сцены уже в начале 30-х годов, а во второй половине того же десятилетия отвергается и теория разделенной собственности. Последняя, однако, продолжает оказывать на научную мысль известное влияние, не утратив его полностью и поныне.

Действительно, в 1938 г. на Первом совещании научных работников в области права было безоговорочно признано, что единым и единственным носителем права собственности на государственное имущество является весь советский народ в лице социалистического государства и что это право не принадлежит и не может принадлежать отдельным государственным органам [462]. Однако вышедший в том году учебник по гражданскому праву для юридических вузов провозглашал, что право госорганов на переданное в их управление имущество <конституируется в нашем законодательстве подобно праву собственности> и что передача имущества из управления одного в управление другого госоргана <регулируется, как правило, нормами о праве собственности> [463]. В 1951 г. к категории права собственности для объяснения и обоснования имущественных прав госорганов обратился Я. Ф. Миколенко. Он писал: <Собственность государства, поскольку она закреплена за определенным государственным органом, принадлежит ему и тем самым - самому государству в лице данного органа. Однако, поскольку диалектическое единство целого и части, общего и отдельного не означает их полного тождества, вполне естественно, что признание государственного органа собственником закрепленного за ним государственного имущества отнюдь не означает, что в данном случае понятие <собственность> употребляется в значении, полностью тождественном тому значению, в котором мы употребляем понятие <собственность> применительно к государству> [464].

Правда, ни авторы учебника 1938 г., ни Я. Ф. Миколенко не только не заявляли о своей солидарности с теорией разделенной собственности, а наоборот, - категорически от нее отмежевывались. Но так как госорганы - самостоятельные субъекты гражданского права, признание их в каком угодно смысле собственниками государственного имущества с неизбежностью обусловливает расщепленность государственной собственности между государством и его органами. Существо дела нисколько не меняют заявления о том, что <для государственного органа осуществление его права является вместе с тем и обязанностью перед государством> и что <ни у какого государственного органа нет и не может быть никаких прав, которые вместе с тем не были бы правами самого государства> [465]. Первое заявление несомненно правильно. Но, поскольку лежащая на госоргане обязанность сочетается с признанием за ним права собственности в каком-то отличном значении от одноименного права самого государства, она вполне согласуется с поделенной собственностью, которая как раз и предполагает юридическую связанность ее участников обязанностями в такой же мере, как и правомочиями. Что же касается второго заявления, то оно безусловно ошибочно и вступает в непримиримое противоречие с юридической личностью госорганов, не говоря уже о многочисленных конкретных случаях абсолютной неопровержимости существования у них обособленных от государства прав (например, права на иск), а тем более обязанностей (например, по расчетам со своими кредиторами). Стало быть, невзирая на многочисленные оговорки, заглушить полностью четко прослушиваемое созвучие с теорией разделенной собственности их авторы не в состоянии. Такое же созвучие наблюдается и в некоторых других, более поздних литературных источниках как правовых [466], так и в особенности экономических [467].

Но если иметь в виду главные тенденции развития советской цивилистической мысли, то в рассматриваемом вопросе они и теперь сохраняют общие контуры, правильно начертанные в правовой литературе конца 40-х - начала 50-х годов. Ставший с того времени господствующим взгляд на вещи таков, что <субъектом права государственной социалистической собственности является само социалистическое общество в целом, весь советский народ - в лице своего социалистического государства> [468]. <Из принципа единства фонда и единства субъекта права государственной социалистической собственности с неизбежностью вытекает, что государственным организациям, хозяйственным организациям и другим государственным органам ни при каких условиях не может принадлежать какое бы то ни было имущество на праве собственности> [469]. <Государственные учреждения и предприятия не являются собственниками отдельных частей государственного имущества - им поручается лишь управление этими частями> [470]. <Управление государственной социалистической собственностью может осуществляться социалистическим госорганом либо в порядке общего руководства... либо в порядке непосредственного планирования и регулирования определенного круга предприятий... либо в порядке непосредственного оперативного управления (управление, осуществляемое самими госпредприятиями)> [471]. Содержание оперативного управления состоит в том, что <владение и пользование закрепленными за оперативно-хозяйственными органами частями единого фонда государственной собственности осуществляется ими самими. Без признания за ними права владения на заводские здания, заводское оборудование и т. д., а также пользования (производительного потребления) этим имуществом было бы невозможно осуществление процесса производства, т. е. выполнение плана. Равным образом за оперативными государственными хозорганами в тех же целях должно быть признано в известных пределах и право распоряжения закрепленным за ними имуществом> [472]. Несмотря, однако, на то, что в содержание оперативного управления входит право владения, пользования и в известных пределах распоряжения, госорган, за который имущество закреплено, не становится его собственником. Ибо, во-первых передавая имущество госорганам, право собственности на него полностью сохраняет Советское государство; во-вторых, владение, пользование и распоряжение осуществляются госорганом далеко не в том объеме, в каком эти правомочия принадлежат собственнику и могут быть им реализованы; в-третьих, персонифицированные в лице госоргана, указанные правомочия составляют одновременно его обязанность перед государством, от которого он имущество получил и в соответствии с планами которого должен им владеть, пользоваться и распоряжаться. К сказанному, коротко говоря, и сводится учение о праве государственной собственности и имущественных правах госорганов, которому было суждено занять ведущее место в советской цивилистической доктрине, а при проведении новой кодификации советского гражданского законодательства в 1961 - 1964 гг. получить также легальное признание [473].

Но, подобно всякой подлинно научной теории, это учение не стояло на месте. Оно развивалось дальше в плане как экстенсивном, путем его распространения на первоначально не учтенные или лишь позднее появившиеся экономические процессы, так и интенсивном, путем углубленного анализа проблем, которые вовсе не ставились у его истоков или оставались нерешенными и после его создания.

Экстенсивное развитие с особой силой проявилось в том, что понятие оперативного управления, первоначально выдвинутое в связи с анализом имущественных прав госорганов, вышло затем далеко за пределы государственной собственности, существенно расширив масштабы своего практического действия. Сперва носителями права оперативного управления имуществом, составляющим общую собственность образовавших их участников, закон объявляет межколхозные, государственно-колхозные и иные формируемые в качестве юридических лиц смешанные организации [474]. Впоследствии под тем же углом зрения начинают практически расцениваться имущественные права предприятий и учреждений, создаваемых на началах гражданско-правовой самостоятельности кооперативными и общественными организациями. Закончился же этот законодательно и практически развивавшийся процесс обоснованием в работах Д. М. Генкина всеобщей значимости для социалистической собственности категории оперативного управления, ставшей с тех пор неотъемлемым элементом научно-понятийного аппарата советской цивилистической теории [475]. Не следует лишь упускать из виду, что если для государства как такового непосредственное хозяйствование исключено, и потому без передачи имущества в оперативное управление своим органам оно обойтись не может, то кооперативно-колхозные и общественные организации способны базировать хозяйственную деятельность главным образом на самой собственности, прибегая к оперативному управлению лишь в случаях неустранимой необходимости в имущественно-правовой децентрализации.