Понятие и виды обязательства

Понятие обязательства. В отличие от формирования права собственности, начавшегося под воздействием переворота в экономических отношениях уже с первых дней после победы Октябрьской революции, становление обязательственного права затормозилось на весь период вызванного военным коммунизмом свертывания экономического оборота. И хотя по данным А. В. Венедиктова[577] обязательственные правоотношения отнюдь не исчерпывались тогда одним только наймом пастуха в деревне, как утверждал А. Г. Гойхбарг[578], они все же не достигали масштабов, достаточных для появления практической нужды в образовании закрепляющих их гражданско-правовых институтов. Такая нужда возникла с переходом к нэпу, и прямым откликом на нее, помимо ряда самостоятельных нормативных актов, явились посвященные обязательственному праву самые значительные по объему разделы ГК союзных республик 20-х годов. К тому же времени относится закладывание первых основ учения об обязательствах в СССР, включая многообразные усилия, направленные на раскрытие самого их понятия.

Эти усилия прилагаются в двух не всегда соединяемых в лице одних и тех же ученых направлениях: анализ юридического содержания обязательств и выявление их социальной сущности. Первое направление ограничивалось поначалу едва ли не исключительно комментированием легально определенного понятия[579] и лишь затем переключилось на поиски дополняющих или уточняющих закон моментов: упоминание о правах и обязанностях каждого из участников обязательства, обозначение обладателя права требования кредитором и носителя долга должником, признание приоритета за обязательной для должника активной деятельностью и зависимости от нее сопутствующих пассивных функций и др.[580] Но этим не ознаменовывалась сколько-нибудь оживленная научная полемика, так как речь шла не более, чем о накоплении признаков, никем по существу не оспаривавшихся и требовавших проверки только в плане логической целесообразности их использования при формулировании соответствующего научного определения. Иначе обстояло дело с вторым направлением, вокруг которого теоретическая дискуссия и развернулась со всей своей неослабевающей остротой. Ее участники при этом опирались иногда на обязательственное право в целом, но чаще всего на главнейшее обязательственно-правовое подразделение - договорное право, рассматривавшееся под углом зрения автономии воли в одних случаях и меновых отношений в других.

Теория автономии воли, широко распространенная в 20-х годах, видела сущность договорного права в том, что при его помощи <происходит обмен хозяйственных благ в силу юридически непринужденного, автономного договора>[581]. Там же, где договор служит исполнению планового задания, <применяются лишь технические приемы договорного оборота>, но, <нет <души> последнего, нет частной автономии>[582] (Б. С. Мартынов), так как <если льется вода регулирования, - угасает огонь автономии>, составляющий животворный источник всякого вообще договора (В. Н. Шретер)[583]. Несовместимость плана с договором, подобно декларировавшейся в некоторых публикациях того времени общей несовместимости плана с правом, - таков поставленный этой теорией практический прогноз для советского договорного права на ближайшее будущее.

С таким же прогнозом выступила и теория меновых отношений, входившая составной частью в меновую концепцию как ее основное доказательственное ядро и решающее прикладное орудие. Действительно, если право - всего лишь иное наименование частного права, отношение субъектов которого <есть только другая сторона отношения между продуктами труда, ставшими товарами>, то оно фактически не выходит за рамки договорного права - этой законной формы необходимых для товарообменных операций волевых актов. Но поскольку с позиций меновой концепции обнаружить какие-либо товарные элементы в отношениях между хозорганами не удавалось, их и объявили не договорно-правовыми, а организационно-техническими. И если в своих конечных выводах создатель меновой концепции Е. Б. Пашуканис в чем-либо расходился со сторонниками автономно-волевой теории, то не в предсказании предстоящего сужения договорной сферы, а в ориентации на неизбежность ее замены хозяйственными связями, оформленными при помощи <натуральных категорий>[584].

Впрочем, перспектива такого рода вырисовывалась далеко не при любом признании меновой концепции или присоединении к наиболее существенным из ее установок. С. И. Аскназий, например, выражал в этой концепции несовременные научные симпатии. Он писал в полном соответствии с нею, что <если бы в нашей экономической системе действовал лишь плановый регулятор... сфера правовых отношений была бы сведена к минимуму>. Но вместе с тем, и на этот раз в отступление от той же концепции, отмечалось, что, поскольку <плановый регулятор сочетается с широким допущением товарных отношений>, а <государственные предприятия и в актах планирования их деятельности должны оставаться субъектами права, отношения этих предприятий не только между собой, но и с плановыми органами складываются по типу отношений правовых>. Назвав регулируемыми те правоотношения, в которых сочитаются товарные и плановые начала, С. И. Аскназий различал в их составе два вида юридических связей: <1) между плановыми органами и выполняющими их предписания хоз. единицами и 2) между этими хозяйственными единицами...> Однако независимо от того, возникают ли последние в чисто товарном или плановом обороте, они образуют <однородные со своей формальной стороны связи (преимущественно обязательственного характера)> и лишь создаются в одних случаях <автономно, инициативой самих активных единиц, в других - предписаниями плановых органов>. Но и там, где нет ни автономии, ни товарности, правовые отношения налицо, с той лишь существенной особенностью, что <если со своей внешней, формальной стороны они часто не выходят за пределы гражданского права, то по существу здесь складывается правоотношение совершенно иного типа>[585]. Какого типа, - автор не говорил. Он не определял также их принадлежности к какой-либо иной, кроме гражданского, отрасли советского права. Это пытались сделать другие ученые и в первую очередь те, которые выдвигали и отстаивали двухсекторную правовую теорию.

Ее родоначальник П. И. Стучка, брал, как и Е. Б. Пашуканис, в качестве исходного пункта своих построений меновые отношения, толкуя их в <самом широком смысле... обмена продуктами труда>[586] при обязательном базировании на принципе <реального экономического эквивалента>[587]. Обмен опосредствуется меной или чаще всего куплей-продажей как более современной его формой, которая, будучи надлежаще интерпретирована, содействует выявлению природы договора любого вида. Так, собственно купля-продажа направлена на приобретение готового результата труда, поставка обязывает предоставление готового результата труда, поставка обязывает предоставить результат будущего труда, подряд служит продаже рабочей силы по оценке стоимости изготовленного изделия, имущественный наем означает продажу пользования, дарение - продажу без цены и т. п. Сквозь призму купли-продажи проясняется также характер внедоговорных обязательств. Например, возмещение вреда по деликтам представляет собой меры вознаграждения за субъективную вину, а, превращаясь вследствие причинения увечья или смерти в один из видов пенсии, оно вообще покидает почву гражданского права. Не относятся к гражданско-правовой сфере и специфически советские договоры типа генеральных договоров между государственной промышленностью и кооперативными центрами или всецело подчиненные выполнению плановых предписаний. Лишенные свойства купли-продажи, они переключаются из гражданского в хозяйственно-административное право. В результате меняется и их конкретное правовое содержание. Но даже после таких преобразований они не перестают быть отношениями правовыми, и в защите этого тезиса состоит главное проявляющееся на договорной почве отличие двухсекторной теории от меновой концепции[588].

Когда же в первой половине 30-х годов двухсекторная теория сменилась теорией единого хозяйственного права, научная оценка обязательств начинает претерпевать новые весьма существенные изменения, с особой силой отразившееся в двухтомном Курсе советского хозяйственного права 1935 г. В то время, как П. И. Стучка, пусть посредством искусственного расширения смыслового объема купли-продажи, выводил общее понятие обязательства, обнимающее и договоры и деликты, двухтомник решительно отверг возможность образования такого понятия в советских условиях. По этой причине том второй названного Курса, посвященный обязательствам, сосредоточивается целиком на одних только договорах, а деликты бегло и поверхностно, не выходя за случаи причинения личного вреда гражданам, затрагиваются в томе первом. Уступая двухсекторной теории в своем отрицательном отношении к понятию обязательства в целом, теория единого хозяйственного права в то же время преимуществует перед ней благодаря воссоединению под эгидой общей категории всех без изъятия договоров, опосредствующих экономический оборот, кто бы ни был его участником и на какие бы основания такое участие ни опиралось. При этом в пределах воссоединенных договоров выделяли два крупных подразделения: хозяйственный договор <как форму движения социалистической собственности, организующую хозяйственные отношения между социалистическими предприятиями путем сочетания плана и хозрасчета>, и гражданский договор, выступающий <в первую очередь как форма движения личной собственности>, но являющийся вместе с тем <такой правовой формой, с которой наиболее целесообразно сочетаются децентрализованные методы планирования оборота и которая используется поэтому в системе советской торговли... в известной части и нашими хозорганами>. Но, несмотря на разграничение двух групп договоров, все они, оставаясь в пределах одной и той же отрасли права, включаются в <единую систему договорных связей>, цементируемых <единством социалистической собственности... государственного планирования> и сообща <опосредствующих социалистический товарооборот>[589].

Дальнейший, еще более значительный, а по сути своей - решающий шаг в преодолении конструкций двухсекторной теории был сделан возрожденной во второй половине 30-х годов теорией единого гражданского права. Она восстанавливает общее понятие обязательства и в этом смысле как будто бы возвращается к преданной забвению позиции П. И. Стучки. Но осуществленное ею обобщение зиждется на иной фактической основе, будучи выработанным не путем введения категории купли-продажи в широком смысле слова, а посредством отбора однопорядковых правовых признаков, наблюдаемых у определенной совокупности таких юридических форм, которые служат целям выполнения народнохозяйственного плана или удовлетворения потребностей советских граждан. В то же время эта теория отказывается не только от межотраслевого, но даже от внутриотраслевого деления договоров на хозяйственные и гражданские, не допуская других научных абстракций, кроме абстракции гражданско-правового договора вообще, и порывая тем самым полностью как с двухсекторной, так и с хозяйственно-правовой концепцией[590].

Та же принципиальная линия проведена в опубликованной в 1940 г. книге М. М. Агаркова <Обязательство по советскому гражданскому праву> - первом посвященном общим проблемам обязательственного права произведения широкого плана, оставившей заметный след в советской цивилистической доктрине и продолжающем находиться в повседневном научном обиходе как одно из больших достижений теоретического и прикладного порядка. Правда, запечатленное здесь определение обязательства мало чем отличается от легальной формулы ст. 107 ГК РСФСР 1922 г. и потому особого интереса не представляет. Но автор раскрыл содержание этого сложного юридического феномена в свете им же разработанного общего учения о правоотношении и скрупулезно проведенного анализа всех образующих обязательство структурных элементов. Он охарактеризовал социальную сущность обязательственных правоотношений в СССР путем выявления таких обслуживаемых их укрупненными совокупностями конечных целей, как выполнение заданий народнохозяйственного плана, охрана социалистической и личной собственности, обеспечение социалистического распределения. В названной работе воплощено также ставшее поистине знаменитым учение о юридическом основании обязательств, выступающем в виде либо единичного факта, либо сложного фактического состава с различным правовым действием состава в целом и каждой из его частей в отдельности.

Книга М. М. Агаркова, обладая несомненной общей значимостью, затрагивала далеко не все проблемы, обычно включаемые в общее учение об обязательствах. Первый в нашей литературе их полнообъемный монографический анализ был представлен в относящейся в 1950 г. работе И. Б. Новицкого и Л. А. Лунца, которая прямо и называлась - <Общее учение об обязательстве>[591]. Авторы со значительными элементами новизны разработали проблему субъекта обязательств, их обеспечения, а также исполнения и ответственности за неисполнение. При изложении материала о структуре, цели и основаниях обязательственных правоотношений они неоднократно обращаются к полемике с М. М. Агарковым, находясь в то же время под явственно ощутимым влиянием его научных идей. Что же касается понятия обязательства, то оно сформулировано по буквальному тексту закона, без привлечения новых юридических признаков или отыскания определяющих их сущность экономических моментов. И неудивительно, что в ряде литературных источников, появившихся позднее, были предприняты попытки дальнейшего совершенствования ставшего традиционным понятия именно путем восполнения двух указанных его пробелов.

В этих целях обязательство иногда определялось как <такое гражданское правоотношение, которое является юридическим выражением отношений обмена в социалистическом обществе>[592]. По степени раскрытия правового содержания обязательств эта формула гораздо беднее закрепленного в ГК 20-х годов легального определения, а по своим ограниченным обменом экономическим ориентирам она лишь отчасти отражает реальную действительность, ибо в безвозмездных обязательствах (например, дарении) ничего не обменивают, тогда как в обязательствах компенсационных (например, деликтных) материальные потери возмещают, но отнюдь не меняют на имущественное возмещение. И чтобы экономические ориентиры раздвинуть до требуемых масштабов, предлагалось, вместо обмена, говорить о перемещении имущества или иных результатов труда, а для детализации перечисленных в законе юридических признаков - отразить своеобразие правовых позиций участников обязательственных правоотношений в характеристике выполняемых ими функций, специфической направленности закрепляющих эти функции прав и обязанностей. В таком понимании обязательство означало бы <закрепленное гражданским законом общественное отношение по перемещению имущества и иных результатов труда, в силу которого одно лицо (кредитор) вправе требовать от другого лица (должника) совершения определенных действий и обусловленного этим воздержания от совершения определенных других действий>[593].

Но, не говоря о тех, кто допускает образование неимущественных обязательств, сформулированный вывод вызвал сомнения и у ряда авторов, склоняющихся к их всецело имущественной характеристике. Была, в частности, отмечена непомерная абстрактность отсылки к перемещению имущества для раскрытия подлинной экономической сущности обслуживающих его юридических институтов. Отстаивалась также реальная возможность таких жизненных ситуаций, когда должник выполняет одну только функцию воздержания и каких-либо активных действий совершать не обязан. Эти и другие не сходящие со страниц обязательственно-правовой литературы критико-аналитические аргументы, свидетельствуя о продолжающихся научных поисках, одновременно служат провозвестником новых, более плодотворных достижений в изучаемой области.

Вместе с тем, какими бы несовершенными или незаконченными ни были определения обязательств, принадлежащие отдельным авторам или авторским коллективам, советское правоведение за единичными лишь изъятиями в принципе всегда исходило из того, что речь идет об экономи-ческих, а не властных отношениях, образующих в своем единстве имущественный оборот, а не технику организации хозяйственно-производствен-ной деятельности. Только сравнительно недавно был предпринят пересмотр этого ранее едва ли не единодушно разделявшегося взгляда - сперва конспективно в статье А. Б. Годеса 1968 г.[594] и затем развернуто в написанной И. А. Танчуком части коллективной монографии 1970 г.[595] Обе публикации - молчаливо в первом и прямо выражено во втором случае - опираются на постулат тожества обязательственных и обладающих имущественным содержанием, снабженных имущественной санкцией относительных правоотношений[596]. Насколько такой постулат оправдан научно и практически, можно судить по следующим обстоятельствам.

Во-первых, он противоречит многочисленным фактам реальной действительности, так как существует немало правообразований, в том числе, например, общая собственность, соавторство или сонаследование, которые, являясь относительными и обладая имущественным содержанием, тем не менее не становятся обязательствами. И лишь тот, кто стремится любой ценой преодолеть эти фактические затруднения, вынужден утверждать, будто обязанность сособственников воздерживаться от нарушений прав друг друга доказывает, что <в отношениях между участниками общей собственности (как и между соавторами, сонаследниками) можно выделить ряд связей, которые носят абсолютный характер>. По тем же причинам говорят, будто требуемое для управления общей собственностью согласие всех ее субъектов свидетельствует при каждом своем выражении о заключаемом договоре и подтверждает таким образом, что <другой ряд связей, носящий относительный характер, никакой формы, кроме обязательства, принимать не могут>[597]. Между тем, какие бы пассивные функции сособственники ни выполняли, это так же не создает элементов абсолютности внутри отношений общей собственности, как признание договором каждого акта согласованного управления ею не превращает в договорное обязательство самое совместно управляемое общее имущество. Но с особой силой уязвимость выдвинутых аргументов проявляется в коренном отличии положения кредитора, права которого реализуются посредством исполнения своих обязанностей должником, от позиции участника общей собственности, который, хотя и ограничен однопорядковыми правами других сособственников, в пределах своей доли непосредственно владеет, пользуется и распоряжается общим имуществом.

Во-вторых, провозглашенный в целях усиления хозяйственно-пра-вовой концепции, этот постулат на самом деле существенно ее ослабляет, вынуждая, ввиду относительной структуры и организационно-иму-щественного содержания хозяйственных правоотношений, включать их все до единого в разряд отношений обязательно-правовых. Но подобный вывод несостоятелен в такой степени, что во избежание его подчас предпринимается пересмотр устоявшегося понятия абсолютных прав, носителя которых объявляют связанным <не с любым и каждым, а только с субъектами данной отрасли права>[598]. Помимо того, что это не согласуется с реально осуществляемой многоотраслевой защитой абсолютных прав, столь неожиданная их трактовка не облегчает ни на йоту возникших теоретических трудностей. Ведь согласно распространенным хозяйственно-правовым воззрениям к числу обладателей хозяйственной правосубъективности относятся и внутрихозяйственные подразделения, организационная позиция которых такова, что делает их юридически недоступными для остальных субъектов хозяйственного права - внутренних звеньев прочих хозяйственных организаций, этих организаций в целом, всех без исключения органов хозяйственного руководства. Но раз хозяйственное право не знает вовсе случаев, когда бы одному субъекту как управомоченному противостояли как обязанные все другие субъекты, то отсюда с неумолимостью следует, что даже по-новому очерченные абсолютные правоотношения противопоказаны самой его природе и что оно несовместимо ни с какими другими, кроме как с относительными, а согласно изложенным взглядам, обязательственными правоотношениями.

В-третьих, если бы постулированное тождество и не давало поводов для приведенных замечаний, его все равно пришлось бы отвергнуть из-за того, что обязательство исполняется должником в пользу кредитора, чего никогда не происходит в лишенных обязательственных признаков относительных правоотношениях. Как признают, например, сами сторонники освещаемой концепции, обязанность выполнить плановое задание не образует элемента обязательственного правоотношения, ибо она <хотя и индивидуализируется применительно к конкретному органу хозяйственного руководства, не выступает в виде обязанности выполнить план в пользу этого органа>[599]. И для сохранения идеи тождества, несмотря на сделанное признание, рекомендуется, с одной стороны, следить в процессе кодификации хозяйственного законодательства за тем, чтобы <в названиях разделов не было термина <обязательство>... Это обеспечит большую гибкость кодекса... исключит для ряда случаев спорность трактовки тех или иных хозяйственно-управленческих отношений в качестве хозяйственных обязательств>[600]. С другой же стороны, предлагают, учитывая существование спорных (а на самом деле - бесспорно необязательственных) хозяйственно-управленческих правоотношений, <постараться, чтобы такие правоотношения по возможности приближались к общепринятой структуре хозяйственного обязательства>[601]. Одним словом, тождество во что бы то ни стало; там же, где его нет фактически, должно быть сделано все необходимое для его появления. И это отнюдь не праздная, а вполне целеустремленная настойчивость.

Не будь постулата тожества, не появилось бы возможности в общем понятии о хозяйственном обязательстве представить его как <хозяйственное правоотношение, в котором один субъект (должник) обязан совершить в пользу другого (кредитора) определенное действие, имеющее хозяйственный характер, либо воздержаться от определенного действия>[602]. Не будь же такого понятия, оказалось бы неосуществимым тройственное деление обязательств на товарно-денежные (устанавливаемые юридическими лицами), нетоварные внутрихозяйственные (связывающие внутренние звенья предприятий) и нетоварные хозяйственно-управленческие (возникающие в отношениях с участием органов хозяйственного руководства)[603]. А не будь этого деления исчезла бы почва для образования понятия хозяйственных обязательств в отличие от обязательств гражданско-правовых.

Поскольку, однако, общая идея тожества сама не выдерживает испытания на прочность, она неспособна сообщить должной научной устойчивости и опирающимся на нее конкретным теоретическим построениям. Если сверх того учесть, что внутрихозяйственные звенья могут нести обязанности только перед администрацией предприятия[604], с которой они так же состоят во властеотношениях, как само предприятие с органами хозяйственного руководства, и что в таких отношениях обязанный, в отличие от должника, бывает властвующим, а управомоченный, в отличие от кредитора, подчиненным[605], то необоснованность перемещения их в обязательственно-правую сферу станет и по существу абсолютно неоспоримой. Можно поэтому утверждать, что не расширение логических пределов понятия обязательства, а дальнейшее углубление и обогащение уже включенных в него признаков - таков единственно перспективный путь последующего развития советской цивилистической мысли в рассматриваемой области.

Основная и развернутая классификация обязательств. По давно сложившейся цивилистической традиции принято различать договорные и внедоговорные (деликтные) обязательства. Такова основная их классификация. Она не обладает достаточной точностью ни вообще, ни в особенности с точки зрения гражданских законов, действующих в СССР. Ее общий недостаток проявляется в выпадении обязательств, возникающих из односторонних сделок, а если внедоговорные связи приравниваются к деликтным, то и обязательств, порождаемых неосновательным обогащением. Ее несоответствие советской правовой действительности обусловлено допускаемыми нашим законом случаями установления обязательств на основе планово-административных актов без заключения договоров и закрепленными им обязательствами из спасания социалистического имущества. И все же, несмотря на указанные неточности, традиционная классификация обеспечивает ощутимый положительный эффект, если, учитывая условность обозначения каждой из двух ее рубрик, относить к договорным все регулятивные и к деликтным все охранительные обязательства. Взять хотя бы уже рассмотренный вопрос о сущности обязательств. Как показало предыдущее изложение, в общем его анализе центр тяжести исследовательского внимания почти всегда переносится на социальные задачи, преимущественно решаемые при помощи договоров. Отправляясь же от систематизации обязательственных правоотношений по двум укрупненным группам, советская цивилистическая доктрина получила также возможность осветить главные функции, выполняемые деликтными обязательствами.

История нашей науки знает случаи, когда хотя и не по принципиальным, а по чисто методическим соображениям, анализ деликтных обязательств предварял освещение обязательств договорных. Так поступал, например, еще в 20-х годах А. Г. Гойхбарг, начинавший <изложение отдельных обязательств не с договорных, а с обязательств, вытекающих из причинения вреда... потому, что эти обязательства менее сложны и, кроме того, отчасти обнимают собою и обязательства, связанные с существующими договорными обязательствами>[606]. Еще дальше в том направлении пошел в 40-х годах М. М. Агарков, расположив материал и о деликтных, и о кондикционных обязательствах в общей части обязательственного права, там, где освещаются важнейшие основания возникновения обязательств, с опережением, следовательно, не только отдельных видов договоров, но и подавляющей массы обязательственно-правовых проблем общей значимости[607]. В целом же советская гражданско-правовая литература всегда исходила из решающей роли договорных обязательств как опосредствующих нормальные экономические процессы и охранительных функций деликтных как устремленных к ликвидации экономических аномалий. Вот подтверждающие эту единую линию высказывания, взятые из литературных источников разных лет.

В 1928 г. К. М. Варшавский, следуя за П. И. Стучкой, писал, что <институт возмещения вреда не выполняет какой-либо самостоятельной хозяйственной функции, подобной той, какую выполняют, напр., институты собственности, договора, наследования: он устанавливает как бы нормы вторичного порядка, подсобные нормы, обеспечивающие беспрепятственное выполнение указанными институтами их хозяйственного назначения>[608]. В 1947 г. С. И. Аскназий ввел общую разбивку гражданско-правовых институтов на материальные и вспомогательные. К первым, юридически обслуживающим нормальную динамику экономических отношений, он подключал в ряду прочих все без изъятия договорные институты, а ко вторым, решающим в экономической сфере охранительные задачи, отнес, помимо виндикации и однопорядковых с нею правовых установлений, также институты деликтных и аналогичных иных обязательств[609]. В 1951 г. Е. А. Флейшиц, не выражая своего отношения к самой этой разбивке, подчеркивала, что <обязательства из договоров... служат правовой формой нормальных хозяйственных связей между участниками советского гражданского оборота>, тогда как <непосредственной целью обязательств из причинения вреда является устранение последствий... нарушения, восстановление нормального правового и хозяйственного положения>[610].

При общепризнанном отграничении деликтных обязательств от договорных по указанной линии они становятся одним из наиболее часто привлекаемых многочисленными авторами предметов научного исследования, породив обширную литературу, освещающую эти обязательства и целиком[611], и в пределах относящихся к ним отдельных существенных вопросов[612]. Но если сосредоточиться на самой общей проблеме социального назначения протекающей в обязательственно-правовой форме деликтной ответственности, то приходится констатировать, что в начальных стадиях ее теоретического осмысления обнаружилось двоякое к ней отношение.

Одно из них можно было бы назвать классово-компенсационным. Наиболее известным и последовательно убежденным его сторонником был С. И. Раевич, который считал, что главная, если не единственная цель деликтных обязательств заключается в обеспечении по возможности полного или по крайней мере приближающегося к полному возмещения вреда. Этой цели он пытался дать и определенное классовое обоснование, отметив, что с неимущих или малоимущих причинителей многого не взыщешь, а <ответчиками, с которых можно получить удовлетворение при сколько-нибудь значительном вреде могут быть только имущие>[613].

Другое отношение к тому же вопросу, выраженное К. М. Варшавским, строилось на началах классово-превентивных. Исходившая от С. И. Раевича классово-компенсационная установка потому не удовлетворяла его, что для неимущего возмещение даже ничтожного ущерба более ощутимо, чем для имущего - вреда значительного. И чтобы противопоставить этой установке иную социальную мотивацию, он привлек отдельные суждения П. И. Стучки, соединив их с переработкой некоторых положений Л. И. Петражицкого. Из работ П. И. Стучки воспринимается отрицание принципиальной разницы между уголовным преступлением и гражданским правонарушением, стремление подвести их под единое понятие социально-вредного явления, ориентация на то, что <ГК несколько должен равняться по линии УК>[614]. Вместе с тем отмечается, что, если не в абстрактно-народнохозяйствен-ном смысле, как утверждал Л. И. Петражицкий[615], то во всяком случае в смысле классово-пролетарском однажды возникший ущерб невозместим, а в порядке гражданской ответственности он лишь перемещается из одной имущественной сферы в другую. Поэтому и задачу института деликтных обязательств К. М. Варшавский усматривал не в компенсации вреда, обеспечить которую вообще невозможно, а в его предотвращении благодаря угрозе санкциями на случай деликта и реальной ответственности за совершенное правонарушение[616].

Наметившееся в сопоставленных позициях принципиальное противоположение компенсационной и превентивной целенаправленности института деликтных обязательств со временем сглаживается, а затем и вовсе устраняется. Не обрели также долголетия ни наивное истолкование классовой подоплеки правила о полном возмещении ущерба, якобы введенного лишь в расчете на имущих причинителей, ни отрицание реальности самой компенсации, поднятой до общеклассового уровня, но оторванной от регулируемых правом конкретных общественных отношений. Впрочем, удельный вес компенсации и превенции иногда определялся по-разному и в более поздних публикациях. Достаточно сравнить вышедшие в 1939 г. две работы: <Обязательства из причинения вреда> К. К. Яичкова, все подчинившего идее возмещения, и <Значение вины в обязательствах из причинения вреда> Х. И. Шварца, который настолько предпочитал превентивные цели компенсационным, что не остановился перед рекомендацией определять объем возмещения, сообразуясь со степенью вины причинителя.

В то же время общая, достаточно отчетливо прослеживаемая тенденция знаменовала несомненный переход от противопоставительного разъединения выполняемых деликтными обязательствами функций к внутренне согласованному их органическому сочетанию. Уже к началу 50-х годов такое сочетание выявляется с необходимой степенью полноты. Обязательства из причинения вреда, - писала, например, в 1951 г. Е. А. Флейшиц, - <позволяют восстанавливать... материальные блага, нарушенные противоправным действием... Тем самым они служат одним из средств охраны как социалистической... так и личной собственности...>; эти обязательства становятся также орудием <восстановления за счет лица, ответственного за вред, здоровья граждан и их трудоспособности>, а в случае причинения смерти - источником <обеспечения лиц, состоявших на иждивении умершего>; они проявляются и <в своей превентивной, воспитательной функции>, содействуя делу <укрепления социалистической законности>, делу воспитания <навыков внимательного, бережного отношения к чужим материальным и нематериальным благам>[617]. В таком же духе и лишь, быть может, в несовпадающей расчлененности или последовательности изложения, функции деликтных обязательств обрисовываются теперь и всеми другими учеными, уделившими им свое внимание[618].

Но если деление обязательств на договорные и деликтные при всей терминологической условности выражает их разбивку на две основные, укрупненные группы, то, наряду с этим, в советской гражданско-пра-вовой науке в продолжение длительного времени разрабатывается развернутая классификация обязательственных правоотношений, ставящая своей целью расположить их в таком числе классификационных рубрик, какое предопределяется сходными признаками обязательств различных видов.

Первые шаги к созданию этой классификации были сделаны в конце 20-х годов С. И. Аскназием, который, ограничиваясь одними только договорами, проводил ее <по экономическому признаку - по содержанию и характеру взаимного хозяйственного обслуживания вступающих в договорные отношения контрагентов>[619]. Соответственно указанному классификационному основанию выделялись пять групп договоров: по предоставлению имущества в собственность (купля-продажа, мена, дарение), по предоставлению имущества в пользование (имущественный наем, ссуда), по предоставлению кредита (заем, банковские операции), по выполнению работ (подряд, перевозка, поручение, комиссия), по совместной деятельности (без размежевания договоров отдельных видов). Пятичленная система С. И. Аскназия, как явствует из ее содержания, была недостаточна для охвата всех договорных правоотношений, на что он сам обращал внимание своих читателей, приводя пример страхования в качестве одного из договоров, остающихся за ее пределами[620].

В середине 30-х годов с новой классификационной разработкой, также обращенной лишь к договорам и построенной по критерию хозяйственного их назначения, выступил Г. Н. Амфитеатров. Он различал четыре группы договоров: а) договоры по советской торговле (купля-про-дажа в оптовом обороте, купля-продажа в розничном обороте, децентрализованные заготовки); б) договоры по обслуживанию товарооборота (перевозка, имущественный наем, хранение, страхование, комиссия и др.); в) договоры по организации производства (договоры МТС с колхозами, договоры о проектировании, монтаже, технической помощи и т. д.); г) договоры по организации жилищного хозяйства (договоры жилищного найма и договоры о праве застройки)[621]. Но, помимо неполноты, эта классификация страдает слишком ограниченной внутренней расчлененностью, приводящей подчас к соединению в общей рубрике таких договоров, которые, как например, многие договоры обслуживания товарооборота, существенно отличаются друг от друга.

К началу 50-х годов относится появление классификации М. В. Гордона[622], сразу же привлекшей к себе широкое внимание, несмотря на то, что при подготовке учебных пособий по второй части Курса советского гражданского права ею не воспользовался сам автор[623]. Оставаясь, подобно своим предшественницам, в рамках договорных обязательств и тем самым уступая всеобъемлющ