Тема 2. Зміст і структура соціальної роботи 7 страница

Она позволила одурачить себя красивому лицу, мускулистому телу и обращению, которое приняла за истинный интерес к ней как к личности. Так же, как она в свое время позволила красивому лицу и мятежному характеру Джеба увлечь ее, не рассуждая. Научится ли она когда-нибудь ждать, пока лучше узнает мужчину, прежде чем позволить чувствам взять над ней верх?

Она практически вешалась на него. Она даже воображала, что он поможет ей обрести свободу.

Какой иронией это выглядело сейчас!

Она снова повернулась, и острый камень врезался в бедро. Мгновенная боль заставила ее придумывать какие-то особо мучительные пытки, которым стоило бы подвергнуть Тринити. Подушка баюкала ее голову, но ничто не защищало тело от холодной каменистой почвы.

Она не могла понять, как он ухитряется спать, всего лишь подложив под голову седло. У нее наверняка свело бы от этого шею. Ни один человек не смог бы ночь за ночью спать на голой земле, если только у него не были вовсе отключены нервы. Нет, в нем не было ничего человеческого.

От холодного ночного воздуха ее зубы начали стучать, и она плотнее завернулась в одеяло. И это было еще одним поводом для ярости. Мало того что он сыграл на ее доверчивости, обманул и похитил. Сознание того, что он обыскал ее комнату, касался ее вещей, бесило так, что она не могла заснуть.

Спальня была единственным местом на земле, которое принадлежало только ей. Когда она закрывала за собой дверь, то чувствовала, что никто и ничто из внешнего мира не может ее коснуться. Теперь она утратила это ощущение. Из-за Тринити Смита... охотника за наградой.

Судья Блейзер уже посылал за ней, по крайней мере, двух охотников за наградой. У них не было гордости и уважения к себе, и остальной мир относился к ним так же. Она обратила внимание, что ковбои стремились держаться от них подальше, а те принимали это как должное.

Тринити был совсем не такой. Она не могла припомнить другого человека с таким самоуважением и достоинством. Она подозревала, что он гордится тем, что делает.

Называть его охотником за наградой казалось чем-то неправильным.

Она догадывалась, что у этой проблемы есть глубокие корни. Тринити подал ей надежду, дал нечто, во что можно верить. Теперь, когда он оказался обманщиком и лицемером, ей было страшно, что все его слова окажутся пустыми.

Ей было необходимо верить, что он стремится вернуть ее в Техас не ради денег, а потому что верит в правосудие и справедливость. Иначе в ее глазах он стал бы человеком, лишенным совести.

Виктория снова перевернулась, пытаясь устроиться поудобнее, но ей это не удалось. Ей нужно было поспать, хоть немного. Бессонная ночь никак не помогла бы ее побегу. Ей нужно было быть настороже... наготове.

Она подождет, пока он впадет в такое изнеможение, что не сможет сторожить ее как следует. Тогда-то она и сбежит.

Виктория проснулась внезапно. Она не знала, что ее разбудило. Угли костра давно перегорели и остыли. Ночь была полна каких-то неясных шорохов.

Она осторожно прислушалась. Дыхания Тринити не было слышно. Заснул он или нет?

Она потянула за свои путы. Они действительно были ослаблены. Ей понадобилось лишь несколько минут, чтобы освободить руки. С веревками на ногах пришлось повозиться дольше. Она не хотела, чтобы производимый ею шум разбудил Тринити, поэтому, лежа на боку, подогнула ноги под себя. Плечи и икры отчаянно ныли, когда она наконец освободилась.

Она осторожно откинула одеяло, сунула ноги в сапожки. Затем, не заботясь о еде и амуниции, она поднялась на ноги и направилась к полянке, на которой Тринити оставил лошадей.

К несчастью, Виктория споткнулась о ветку и наделала достаточно шума, чтобы вспугнуть лошадей. Они попытались бежать, но из-за пут на ногах чуть не попадали.

– Посмотри, что ты наделала.

Голос Тринити раздался где-то рядом с лошадьми, и от испуга она вскрикнула.

– Ты не сможешь убежать, если будешь спотыкаться о камни и вскрикивать от страха.

– Как ты сюда попал? – Она не могла понять, как ему удалось добраться до лошадей так, что она его не видела и не слышала.

– Я услышал, как ты проснулась.

– Ты что, следил за мной всю ночь?

Тринити тихо рассмеялся:

– Человек, который в такой дикой глуши крепко спит, – мертвец. Следуя по тропе, мы повстречаем множество людей, готовых нас убить хотя бы ради наших лошадей. В этих краях они дороже золота. И потом, есть ты. Сколько, по-твоему, мужчин захотят убить меня, чтобы завладеть такой женщиной, как ты?

Такую возможность Виктория не захотела обсуждать.

– Что ж, очевидно, ты проснулся зря, – промолвила она, направляясь обратно в лагерь. Убежать ей теперь не удастся, и вообще у нее зуб на зуб не попадал от холода. Обернувшись к Тринити, она сказала: – Я просто хотела размять ноги.

На его лице появилось такое снисходительное выражение, что она готова была дать ему пощечину.

– Можешь мне не верить.

– Я и не верю.

– Я отправляюсь обратно в постель, – объявила Виктория.

Разумеется, она не надеялась, что он ей поверит, но не ожидала, что скажет об этом ей прямо в лицо. И конечно, ей не понравилось, что пришлось солгать. Она никогда не лгала. А после встречи с Тринити она только этим и занималась.

Она снова устроилась в своей остывшей и жесткой постели.

– Если холодно, можешь воспользоваться одной из моих рубашек.

– Нет, спасибо. – Виктория проговорила эти слова со всем достоинством, которое смогла собрать.

Тринити рассмеялся. Всего два дня тому назад она радовалась его смеху. Он поднимал ей настроение и делал ее заточение не таким унылым.

– Мы можем для тепла спать под одним одеялом.

Виктория яростно подскочила и выпрямилась.

– Позволь мне кое-что прояснить раз и навсегда.

Тринити опять рассмеялся. Боже, как она возненавидела этот смех!

– Не трудись. Я сказал это лишь для того, чтобы тебя позлить.

– Это не слишком разумно.

– Знаю, но должен же я как-то развлечься, пока ты не попыталась сбежать в очередной раз.

Виктория скрипнула зубами. Она вновь залезла под одеяло, завернулась в него до подбородка и решила не про_: молвить больше ни слова.

И она проявила выдержку, пока он не начал насвистывать.

 

Глава 10

 

Она знала, что он делает это, чтобы ей досадить, но решила не обращать на него внимания. Он вскоре замолчит.

Но он не замолкал. Он закончил насвистывать одну мелодию и принялся за следующую. Это было ужасно. Он фальшивил, и притом дыхание его все время срывалось. Она не понимала, как он сам может выдерживать свои упражнения. Наверное, ему медведь на ухо наступил.

Она заткнула уши пальцами и попыталась заснуть, но, кажется, сон убегал от нее все дальше и дальше. Наконец терпение ее лопнуло.

– Не мог бы ты замолчать? Пожалуйста, – произнесла она раздраженным тоном. – Я пытаюсь заснуть.

– Предлагаю тебе сделку.

– Какую? – спросила Виктория, относясь с недоверием к любому его предложению.

– Я больше не буду свистеть, а ты не станешь будить меня своими притворными побегами.

– Что значит «притворными побегами»? – осторожно поинтересовалась Виктория.

– Твоя неприязнь ко мне может подвигнуть тебя на какие-нибудь глупые поступки, но ты не глупая. А пытаться сбежать посреди ночи – глупость несусветная. Я рассудил, что ты хотела заставить меня провести ночь без сна, чтобы я вымотался и не смог толком соображать. Тогда ты воспользуешься первым удобным случаем, чтобы сбежать по-настоящему.

– Можешь думать что хочешь, – фыркнула Виктория. – Только не удивляйся, если однажды утром ты проснешься и обнаружишь, что остался у костра один.

Виктория решила, что проспала не больше пяти минут, когда Тринити ее разбудил. Она открыла глаза, но ничего не увидела, попыталась пошевелиться, но тело словно окостенело.

– Время подъема, – провозгласил Тринити с бесчеловечной жизнерадостностью. – Нам надо выехать на тропу до рассвета.

Вот почему она ничего не могла разглядеть: была еще ночь.

– Я не могу двинуться, – простонала она. – Все мое тело как пересохшая кожа.

Тринити сдернул с нее одеяло. Виктория ахнула от неожиданности и холода.

– Несколько секунд на ногах, и будешь как новенькая.

– Я больше никогда не почувствую себя новенькой, – проныла Виктория и потянулась к одеялу. – И ехать верхом я не смогу, по меньшей мере, неделю.

– Ты будешь в седле через полчаса, даже если мне придется просто взвалить тебя на него.

Он нагнулся и, подхватив под мышки, плавным рывком поставил ее на ноги, Она упала на Тринити, попыталась оттолкнуться от него, но руки тоже ей не повиновались. Вся она словно одеревенела.

Впрочем, если что-то и могло быстро привести ее в себя, так это оказаться в объятиях Тринити! Ее груди упирались в его грудь, щека улеглась на мягкую шерсть его рубашки.

– Ходи, – приказал Тринити. Было совершенно ясно, что если Виктория не хочет, чтобы ее тащили волоком, она должна заставить свои ноги двигаться.

– Помедленнее, ты, грубиян, – проговорила она. Крепко держась за него, она попробовала ступать, – надеясь, что ноги удержат ее вес.

Ей доставило удовольствие сознание того, что ее близость его волнует, но одновременно она была потрясена тем, что его прикосновение все еще могло лишить ее всякой воли к сопротивлению.

Она понимала, что напряженная скованность его тела и неловкость, с которой он ее держал, были результатом ее близости. Зная, что он чувствует себя неловко, она смогла отбросить частично свой стыд оттого, что продолжала испытывать влечение к человеку, считавшему ее убийцей.

– Тебе нравится мучить своих пленников?

– Я уже говорил тебе раньше, что пленниц у меня не было.

– Ты должен был за годы своей работы арестовать десятки.

– Восемнадцать. И все мужчины.

– Кого ты пытаешься обмануть? Ты вчера полдня объяснял мне, как презираешь женщин, как они используют мужчин при любой возможности. Каждая из твоих жертв должна была быть женщиной. Больше никто не смог бы возбудить твое извращенное чувство справедливости.

Тринити отпустил ее и отступил на шаг. Виктория едва удержалась на ногах. Она подняла на него вопросительный взгляд и тут же об этом пожалела. Выражение его лица привело ее в растерянность. Впервые с того момента, как он взял ее в плен, он выглядел человеком, и человеком ранимым. На секунду ей даже стало его жаль.

– Ты первая женщина, которую я пытаюсь вернуть в тюрьму, – произнесен. – И второй раз я на это не соглашусь.

– Ты хочешь заставить меня поверить, будто у охотников за наградами есть совесть?

– Я не охотник за наградами! – прорычал Тринити. Виктория отпрянула от него, боясь, что он ее ударит.

Но в его глазах она прочла боль. Он мгновенно скрыл ее, но она не сомневалась: это была настоящая боль.

Укол раскаяния заставил Викторию заколебаться. Она накинулась на него, потому что была травмирована всей этой историей. Она не ожидала, что ранит его. Он казался таким неуязвимым.

Быстро оправившись, она возобновила атаку:

– Ты, наверное, собираешь сказать мне, что занимаешься этим бесплатно. Ради блага людей.

– Ты все равно не поверишь мне, если я так скажу.

– Ты же не поверил мне, когда я говорила, что не убивала своего мужа.

– Присяжные признали тебя виновной.

– Разве тебе не платят, чтобы ты привез меня обратно?

Для этого дела он был назначен помощником шерифа. Ему предложили соответствующее жалованье, но он отказался. Однако говорить ей об этом он не собирался.

Виктория восприняла молчание Тринити как признание вины.

– Ты профессиональный охотник за наградами...

– Зачем ты говоришь это?

– Ты делал это и раньше. У тебя, вероятно, заготовлены такие лагеря с припасами отсюда до Техаса. Ты занимаешься этим, потому что тебе это нравится.

– Как скажешь.

Она догадывалась, что он лишь притворяется равнодушным. Она почувствовала боль, скрытую под маской невозмутимости. Это ее удивило и расстроило.

– Почему ты этим занимаешься? – спросила Виктория. – Охотников за наградами никто не любит. У тебя не может быть ни дома, ни друзей. Ты изгой общества.

– Я не особенно люблю общество.

– Наверное, любая работа была бы легче, – продолжала она. – Ты должен все время быть в разъездах, спать на земле в дождь и холод, бегать от людей, прятаться, делать все тайно. Хуже того, тебя постоянно пытаются убить. Не только люди вне закона и индейцы, но и обычные честные граждане.

Тринити молча смотрел на нее. Лицо его ничего не выражало.

– Ты права, но не по той причине, о которой думаешь.

Виктория почувствовала удовлетворение, что вынудила его ответить, но ее удручила безысходность, прозвучавшая в его голосе.

– Твои «обычные честные граждане» – всего лишь ленивые бесхребетные трусы, которые прячутся в безопасных городках и бегут с жалобами к шерифам, когда кто-то украдет их деньги, или к правительству, если прогорят в том или ином предприятии. У скольких из них хватает мужества встретиться лицом к лицу с убийцами, которых я привозил в тюрьму? Ни у кого! Сколько из тех людей, что судили тебя, набрались храбрости и погнались за тобой, когда твой дядя выкрал тебя из тюрьмы? Ни один! Они все полагаются на меня или кого-то вроде меня, чтобы сделать работу, которую сами делать боятся, не умеют или просто не могут, так как слишком глупы.

Викторию потрясло, насколько же одинок он был в своей жизни.

– Ты почти такой же плохой, как те преступники, которых ты ловишь, – промолвила она. – Ты не совершаешь убийства, но отнимаешь у людей их мужество и самоуважение.

– Они уже утратили их. Поэтому им нужен я.

– Для чего? Чтобы защитить их от меня?

– Тебя осудили за убийство.

– Что дает тебе право решать, какой приговор следует привести в исполнение, а каким пренебречь?

– Ты была осуждена законным судом.

– Ты защищаешь людей от меня. А кто защитит их от тебя?

– Никто не нуждается в защите от меня.

– Я нуждаюсь.

– Тебе это было бы не нужно, если б ты делала то, что я прошу.

– Замечательно. Ты станешь хорошо обращаться со мной, если я не стану мешать тебе отвезти меня назад, чтобы меня повесили.

– Я всегда знал, что женщина способна так извратить истину, что мужчина вообще перестанет понимать, в чем она состоит. Но не встречал в жизни никого, кто мог бы сделать это так же ловко, как ты. А все сводится к тому, что ты преступница, а я нет. Вот и все. Если хочешь позавтракать, тебе лучше поесть сейчас. Или останешься голодной до ночи. У тебя есть десять минут.

Виктория была возмущена. Он отмахнулся от нее, как от мухи.

– Никто не может одеться, умыться и поесть за такое время.

– Тогда и не пытайся. Если хочешь сходить по нужде, можешь зайти за этот валун.

– Мне нужно больше уединения.

– Как знаешь, но теперь у тебя осталось только восемь минут.

– Ты дикарь!

– Полагаю, тебе так кажется. Но меня интересуют только две вещи: остаться в живых и доставить тебя к шерифу в Бандеру.

Тринити встал на колени и взял со сковородки кусочек бекона, затем он положил его на хлеб и протянул Виктории:

– Это последний кусок хлеба. По крайней мере, кофе горячий.

Виктория проигнорировала пищу.

– Я собираюсь переодеться и умыться.

– У тебя семь минут. Я пошел за лошадьми.

– Я еще не буду готова, когда ты их оседлаешь.

Но она говорила это в пустоту. Тринити ушел. Бормоча себе под нос слова, неприличные для дамы.

Виктория взяла смену одежды и оглянулась, чтобы выбрать место для переодевания, но не нашла более подходящего, чем за валуном, указанным Тринити.

Она еще не вышла из-за валуна, когда он вернулся с оседланными лошадьми.

– Пора ехать, – объявил он.

– Я еще не готова.

– Если ты не появишься через тридцать секунд, я иду за тобой.

Она услышала, как зашипел костер. Наверное, он загасил его, вылив кофе. Она не успела ни поесть, ни попить. Она поспешно закончила одеваться, схватила вчерашнюю одежду и выскочила из-за валуна.

– Надеюсь, это не кофе ты вылил в костер?

– Ты не можешь пить кофе во время езды на лошади.

Тринити взял ее одежду, швырнул на одеяло и скрутил его в скатку. Виктория поняла, что больше не сможет снова ее надеть.

– Ты испортишь мою одежду, если будешь ее так комкать.

– В следующий раз позаботься одеться вовремя и сделать все сама, – сказал Тринити не останавливаясь. Он привязал скатку к седлу вьючной лошади. – Хочешь, чтобы я помог тебе сесть в седло, или заберешься на лошадь сама?

– Я еле успела одеться. Я не умывалась, не чистила зубы...

– Я никому об этом не расскажу.

Виктории очень хотелось пройтись по его физиономии ногтями, чтобы стереть с нее эту его ухмылку. Но даже зная, что он вполне это заслужил, она и так чувствовала себя виноватой при виде вспухших красных линий, пересекавших его щеку. Она никогда раньше не делала ничего подобного, и привыкнуть к этому оказалось трудно.

Одним махом Тринити вскинул ее в седло. И хотя Виктория скорее бы умерла, чем призналась в этом, ей понравилось ощущать его сильные руки на своем теле. Она вспомнила, как он обнимал ее в тот день, когда их застал Бак. Ей уже дважды это снилось. В ее снах он не оставил свои руки у нее на талии... Ей хотелось, чтобы Тринити и наяву повел себя так же.

– Не боишься, что, если не свяжешь мне руки, я попытаюсь сбежать?

– Нет. Я свяжу тебе ноги.

Виктория попыталась его лягнуть и одновременно убрать ноги подальше от него. Но было поздно. Он уже накинул веревку на одну ее щиколотку и мертвой хваткой вцепился в другую.

– Тебе нравится унижать достоинство женщин? – требовательным тоном осведомилась она, не скрывая досады.

– Не знаю. До сих пор мне не приходилось арестовывать женщин. А что, унижаю твое достоинство?

– Как ты можешь задавать такой вопрос? Ты выкрал меня из моего дома, связал мне руки и ноги, взвалил на лошадь, как мешок орехов, заставил сутки ехать, не меняя одежды, отказался дать мне возможность умыться и почистить зубы, заставил спать под открытым небом...

– Ты предпочла бы в пещере?

–...и забросил меня в седло, не дав проглотить ни куска.

– Я предупреждал, что у нас мало времени. – Он покачал головой.

– Ты бесчувственный и к себе, и к другим.

– Абсолютно, – жизнерадостно откликнулся Тринити. – Я люблю проводить весь день в седле, спать всю ночь на камнях и есть у костра. Я по меньшей мере раз в год отправляюсь по чьему-нибудь следу, чтобы не слишком разнежиться на своем ранчо.

– У тебя есть ранчо? – искренне удивилась Виктория, отвлекаясь от своих раздумий.– Видно, охота за преступниками оплачивается лучше, чем я думала.

Тринити так сильно затянул веревку на ее щиколотке, что Виктория охнула. Тогда он слегка ослабил ее, но она пообещала себе в следующий раз быть осторожнее в высказываниях.

– Я заплатил за это ранчо деньгами, которые заработал старательством в горах Колорадо. Это заняло у меня больше десяти лет.

– Я поверю в это, когда ты поверишь, что я не убивала Джеба, – объявила Виктория, очень довольная, что наконец нашла, чем его уязвить.

– Поехали, – резко оборвал ее Тринити. – Скоро рассветет.

Виктория раскачивалась в седле. Весь день она то проваливалась в забытье, то приходила в себя. Тринити безжалостно гнал их вперед, стремясь оторваться подальше от погони, в которую наверняка пустится ее дядя. Она готова была продать душу за пять минут на земле, но он игнорировал ее мольбы. Каждый раз, когда она пыталась остановить свою лошадь, он хлестал ее по крупу. Теперь она сдалась и обмякла в седле, не думая о том, где они и как далеко отъехали от ранчо «Горная долина». Она была рада, что Тринити связал ей ноги под брюхом лошади, иначе она наверняка бы выпала из седла.

Воду он давал ей по первой просьбе. Она была бесконечно благодарна ему за это, хотя пить приходилось из фляжки, вода была теплой и затхлой на вкус. Он также дал ей днем пожевать вяленого мяса.

Ее подвернувшаяся щиколотка больше не болела, но по всему телу расходилась боль от сидения.

– Когда мы остановимся? – Ей не нужно было открывать глаза, чтобы понять, что солнце садится. Она почувствовала, что воздух стал прохладнее.

– Еще пара часов, и будет достаточно.

– Достаточно было уже двенадцать часов назад, – пробормотала она. – Не понимаю, как ты можешь это выдерживать.

– Ты тоже привыкнешь.

– Не думаю, что смогу. Никогда не понимала, как Перес и остальные ковбои могут целый день перегонять скот.

– Ты это никогда не поймешь, пока тебе не понадобится выгонять злых быков из техасского кустарника, – усмехнулся Тринити.

– Ты вроде бы говорил, что занимался золотоискательством.

– Занимался, но вырос я на юге Техаса, между Нуесесом и Рио-Гранде. И каждый день помогал папе гоняться за быками.

Голова Виктории была словно набита ватой.

– Не понимаю. Ты, кажется, сказал, что заплатил за свое ранчо старательством. Разве ты его не наследовал?

Она слишком устала, чтобы заметить мрачный гнев, полыхнувший в его глазах.

– Я рос на чужих ранчо, а тем временем отец отправился в Колорадо и там разбогател. Ну, не слишком разбогател, но он добыл достаточно золота, чтобы купить собственное владение. Я не мог понять, зачем он вернулся в Техас и занялся разведением скота, хотя он много раз повторял, что ненавидит это занятие. Думаю, что просто настает день, когда каждый человек хочет вернуться домой.

– А ты хочешь когда-нибудь вернуться домой?

– У меня есть множество причин не возвращаться туда.

– Наверное, дело в женщине, – пробормотала Виктория, почти не соображая, что говорит.

– Почему ты это сказала?

Даже отупев от усталости, она ощутила, как напрягся Тринити.

– Иначе почему ты так ненавидишь женщин? – промолвила Виктория. – Как я понимаю, ты столкнулся с очень плохими. А если ты не хочешь возвращаться домой, значит, одна из них должна быть там.

– Разумное рассуждение.

– Просто здравый смысл. Мужчина очень уязвим в отношении трех женщин: его матери, первой любви и жены. Ты говорил, женат не был. Твоя мать, должно быть, умерла, когда ты был маленьким, или даже при твоем рождении. В тебе нет мягкости, ласковости, которая исходит от женщины, которая тебя родила и прощала бы тебе все. Но мужчина никогда не забывает свою первую любовь, как бы сильно потом он ни любил свою жену. Особенно если эта первая женщина причинила ему боль. И он никогда ее не прощает. Как тебе мое рассуждение?

– Ты уверена, что в тебе нет цыганской крови?

Виктория хотела бы рассмеяться, но у нее не было на это сил.

– Мужчины воображают, что они очень загадочные существа, но на деле они все похожи друг на друга. С некоторыми вариациями.

– Почему ты так говоришь?

– Моя мать умерла, когда я родилась. Моей жизнью управляли отец и четыре моих дяди. Когда папа купил «Демон-Ди», меня стало окружать еще больше мужчин. Когда я вышла замуж за Джеба, мужчин еще прибавилось. Затем я приехала в Аризону. Снова много мужчин. И все вы одинаковы, – устало бормотала она. – Все как один.

Много позже заката солнца Тринити добрался до очередного своего лагеря. Прошло больше недели с тех пор, как он заготовил здесь припасы, но он надеялся, что их никто не нашел. Он не мог позволить себе терять время на то, чтобы заехать в город за новыми. И не хотел рисковать тем, что кто-нибудь узнает Викторию. Достаточное число людей могут соблазниться обещанной судьей Блейзером тысячей долларов и попытаться отобрать Викторию у него. Он не хотел драки и надеялся ее избежать.

Он опустил глаза на Викторию. В своем полном изнеможении она не понимала, что он едет бок о бок с ней и обнимает ее за талию, удерживая в седле. Оно было и к лучшему. А то она вновь расцарапала бы ему лицо. Его теперь не удивляло, что Джеб Блейзер не смог с ней справиться. Чтобы укротить такую женщину, нужен был сильный мужчина.

Из того, что Тринити о нем узнал, было ясно, что Джеб был абсолютно себялюбивым молодым человеком, слишком занятым поиском собственных удовольствий, чтобы заметить, что у его молодой жены могут быть свои потребности. Даже теперь, устало прислонившаяся к Тринити, она зажигала огонь в его крови.

Должно быть, такое же действие она оказывала на Бака. Мысль о возможном страстном объятии Бака и Викторин вызвала у Тринити такой прилив гнева, что он чуть не перетащил ее к себе в седло. Сила его реакции потрясла Тринити. Почему он испытал такую ярость? Она же не была его женщиной.

Но он хотел, чтобы она ею была. Ехать рядом с ней, ощущать под рукой упругую округлость ее груди, вдыхать аромат ее волос... он ни о чем больше не мог думать.

Интересно, ответила бы она ему, если бы он не похищал ее? Могло ли ее отношение к нему там, на горе, быть лишь прелюдией к страсти, которую она готова была разделить с ним позднее?

Как могла женщина, познавшая радости наслаждения в объятиях мужчины, отказывать себе в этом на протяжении пяти лет? Он не смог бы изнурять свое тело столько времени. Он вспоминал безликие образы женщин, с которыми делил беглые удовольствия. Он и не узнал бы их. Возможно, Виктория испытывала нечто подобное? Может быть, она смогла бы лечь в постель с Баком, если бы думала, что любит его. Но Тринити казалось, что она не смогла бы переспать с кем угодно. Ей было бы необходимо чувство. То, чего он не испытывал уже много лет.

«Зачем ты лжешь самому себе? Ты сейчас испытываешь бурю чувств... Нечто, что не испытывал ни к кому, даже к Куини. Ты испытал это в первый же раз, как взглянул на Викторию. Поэтому ты сейчас поддерживаешь ее в седле. Она и сама может в нем удержаться».

Он попытался убрать руку, но ее тепло, ее близость сделали это невозможным. Ему нравилось ощущать ее в своих объятиях, нравилось ощущение собственной руки, обвившей ее талию. Это давало ему сознание своей нужности. После тринадцати лет одиночества он жаждал иметь близкого человека.

Нет ничего плохого в том, чтобы немного опустить заграждения.

Хотя, возможно, он уже слишком их убрал. Но нужда в близости к кому-то, таившаяся в самой глубине его души, нужда, которую он отрицал тринадцать лет, отчаянно взывала к нему.

Тринити спешился. На мгновение он засомневался, сможет ли удержаться на ногах, но годы испытаний помогли. Через какие-то секунды он стал двигаться с прежней легкостью. Он отвел лошадей в лагерь. Затем снял с вьючной лошади постель Виктории и разложил ее одеяло на земле там, где толще был слой опавших листьев и сосновых иголок. Затем он развязал ей ноги и руки. Стертые, воспалившиеся, ее запястья стали безмолвным упреком ему. Он не думал, что так получится.

Осторожно спустив с седла, он уложил ее на одеяло. Она застонала, когда он выпрямил ей ноги, но не шевельнулась. Он отвязал от седельных сумок свою постель и, поискав, нашел в них маленькую коробочку с лечебной мазью, которую бережно втер в стертую кожу обоих ее запястий. Ему совсем не хотелось связывать ее каждый день, но он не знал, как иначе оградить ее от собственной импульсивности. Если она теперь сбежит, то, вероятнее всего, погибнет.

Она выглядела такой беспомощной и жалкой, лежа с подогнутыми ногами на одеяле. Тринити попытался устроить ее поудобнее, но она лишь стонала. Ноги ее так одеревенели, что не разгибались.

Тринити стащил с нее сапожки и стал массировать ей икры. Они были напряжены и затвердели, как каменные.

Он едва мог поверить, что можно так закостенеть от езды верхом.

Но, разрабатывая мышцы Виктории, он так возбудился, что брюки стали неудобно тесными.

Он бывал со многими женщинами и всегда сразу по окончании соития спокойно отправлялся дальше в путь. Он никогда не проводил с женщиной целый день. У него не было ни времени, ни желания узнать их поближе.

Однако на этот раз все шло не так. Ощущение ее кожи, ее упругой мягкости... завораживало.

Это удивило Тринити. Все было необычно, и удовольствие от женского тела было каким-то новым.

Он перевернул Викторию на спину и стал медленно разминать мышцы ее стройной и нежной шеи, слишком хрупкой, чтобы выдержать рывок веревки палача.

Отогнав от себя эту мысль, Тринити почувствовал не просто желание, это было ощущение совместности... нужности, а не одно только стремление к сексуальному удовлетворению.

Он был так поглощен этим откровением, что забыл, где находятся его руки.

И коснулся бедра Виктории.

 

Глава 11

 

– Убери свои руки, – резко произнесла Виктория вполне бодрым голосом. Она явно осознала, что он делает.

Неожиданный приказ заставил его отдернуть руку быстрее, чем от горячей печки. Эта реакция разозлила его и пробудила чувство вины.

– Ты вообразила, что я воспользуюсь своим положением? – поинтересовался он, надеясь скрыть смущение за усмешкой.

– Я и не думала ничего подобного, – ответила Виктория, пытаясь сесть. Она откинулась на подушку, которую он подложил ей под спину, и с трудом приняла сидячее положение. – Мне казалось, что брак с Джебом и обвинения в том, чего я не совершала, вышибли из меня всю романтическую чепуху. Похоже, однако, что это не так.

– Почему ты продолжаешь настаивать на своей невиновности?

– А почему ты продолжаешь убеждать меня, что везешь меня обратно не из-за денег?

– Мы ни до чего не договоримся, повторяя все это. – Тринити посмотрел ей в глаза. – Если бы я поверил в то, что ты невиновна, я бы с еще большим упорством постарался, чтобы ты осталась на свободе.