ЗАПИСЬ 5. Гулко, с присвистом выпустив воздух, КрАЗ остановился у магазина

 

Гулко, с присвистом выпустив воздух, КрАЗ остановился у магазина. Мы полезли в просторный кузов прямо по огромнейшим колесам, цепляясь за борта и помогая друг другу. Между ящиками с каким-то грузом сложили инструмент — топоры, лопаты, бензопилы, и машина тронулась.

Пашка был неразговорчив, хмур даже, его круглые пунцовые щеки опали и посерели.

— Что, положение ухудшилось? — внимательно вглядываясь в его лицо, спросил Андрей.

— Угу. Ветер пошел сильней, огонь прорвался через минполосу, что делали леспромхозовцы. Сейчас главное — сделать и отстоять последний рубеж, а не то Слобода окажется под угрозой. Эх, сколько же леса выгорает, сколько зверья гибнет!

— А из-за чего загорелось?

— Поди спроси! Лето такое, дождей было мало… За последние десять — пятнадцать дней один только и был дождь, и то прошел полосой. Сухо, вот и горит. Тут что? Конечно, бывает, само загорится или от молнии, но это на самый край. А так — кто-то костер не залил, кто-то окурок не потушил, кто-то запыжил патрон войлоком — бац, и готово.

— Кстати, Валька Кислый, — вспомнил я, — имел привычку таким шикарным жестом отшвырнуть куда попало недокуренную сигарету.

— Вот-вот. Может, из-за него и горит, чтоб ему ни дна ни покрышки. Мы и замков-то не знали, пока эти бичи не появились. И почему это жулья всякого еще так много! — в искреннем недоумении округлил глаза Пашка.

— Я тоже размышлял над этим, — сказал аспирант, — и пришел к парадоксальному выводу: чем больший процент общества составляют честные люди, тем легче жулику, ибо люди все больше и больше привыкают видеть в каждом, с кем сталкивает их жизнь, честного человека, привыкают доверять каждому. Понимаете, опыт общения этому учит. На Западе, как мне рассказывал знакомый журналист, наоборот, люди все больше и больше получают негативный опыт общения с посторонними. Там вам не откроют дверь, если вас не знают, женщина в собственном доме не войдет в лифт с незнакомым мужчиной, а если на улице вечером кто-то приближается, то первым делом хватаются за газовый пистолет, выстрел которого мгновенно выключает сознание человека на три-четыре минуты. Там…

Мы так и не узнали, о чем еще рассказал шефу приятель-журналист, потому что КрАЗ сильно встряхнуло и мы куда-то ухнули. Едва машина с воем выбралась из ямы, началась кое-как проложенная по подсохшему болоту лежневка. Здесь так трясло, что наши души были готовы вылететь из бренных тел. А тут еще взбунтовался груз. Пришлось своими телами, как на амбразуры, кидаться на скачущие по кузову ящики, чтобы не остаться без ног.

К счастью, вскоре наш КрАЗ, последний раз ухнув, остановился. Здесь, на просеке, уже кипела работа. Тарахтели бензопилы, мощно ревел бульдозер, гоня перед отвалом мешанину из дерна, земли, разной древесной мелочи и оставляя за собой серую полосу мертвого грунта. Просека была узкая, давнишняя, густо поросшая березняком и таежными низкорослыми травами — кислицей, майником и еще какими-то, названий которых я не знал. Здесь и там виднелись ажурные нежно-зеленые перья папоротника.

Нас рассортировали по бригадам, приставили к опытным местным рабочим. Меня взял в подручные Павел. Махнув рукой вдоль просеки, где клубилась мгла, он обрисовал нашу задачу так:

— Видишь, просека заросшая, старая. Ее еще геодезисты делали для своих, значит, дел. Им было к спеху, тут все захламлено порубочными остатками, сушниной — самое оно для пожара. Чтобы огонь не перекинулся поверху, будем просеку расширять, сосну валить. Пошли. Вон там наша делянка, впереди бульдозера.

Взвалив пилу на плечо, он крупно зашагал по рубчатому следу, оставленному гусеницей бульдозера. Обогнав лязгающую железом разгоряченную машину, мы прошли еще немного по просеке и остановились около высокой сосны. Пашка сбросил пилу на землю.

— Вот, смотри сюда, — начал показывать он, — пила называется «Дружба». Знаменитая, брат, машина! Была признана лучшей в мире — легкая, удобная. Ее авиаконструкторы делали, красавицу нашу. Сейчас мы ее запустим.

Павел наклонился, дернул, мотор фыркнул два раза и заработал.

— Видал, — закричал Павел, — во! Хитро задумана. Видишь, трубчатая рама заливается бензином и служит бачком. Управление простое. Прибавил газу — цепь пошла, убавил — встала. Ну, начали!

Он расставил ноги, дал обороты и решительно начал пилить. Широкая непрерывная струя белой мякоти потекла на землю, полотно пилы быстро и хищно вгрызалось в ствол, и вскоре сосна по-стариковски закряхтела, предчувствуя близкий свой конец.

— Упирайся вагой в ствол, — отрывисто скомандовал Павел, — вот смотри и смекай, как надо делать, чтобы дерево падало куда надо. Теперь внимание! Пошла-а! Отходим!

Словно нехотя, ствол таежной красавицы наклонился, потом в комле его что-то громко крякнуло, и крона стремительно пошла вниз, захватывая и круша по пути ветви и сучья соседей. А-а-ах!

— Есть! Теперь подойдет трелевочный трактор, парни из леспромхоза застропят, или, по-нашему, зачокеруют, сосенки да отволокут. Ну, — хлопнул он меня по плечу, — как, доходит наша технология? Мы тут, брат, до открытия охотхозяйства все по лесу, по дереву работали. Пошли валить вторую.

— Дай попилить! — попросил я.

— Ни в коем разе, — Павел замотал козырьком, — ты же не ква-ли-фи-ци-ро-ванная рабсила! Увидит Иванов — он мне голову оторвет. А вот и он, легок на помине!

Поднимая бампером кусты, выросшие в колеях запущенной дороги, хлопая провисшим, выгоревшим брезентовым тентом, подъехал зеленый, изрядно обшарпанный «газик». С водительской стороны вышел громоздкий мужчина в брезентовом полупальто с капюшоном, из другой дверцы — Иванов в таком же точно одеянии.

— Директор леспромхоза пожаловал, — сказал Павел, — он всегда сам за рулем. Значит, леспромхозовцы подкрепление дают.

— Ну как, молодежь? — окликнул нас Иванов, подходя.

— Отлично! — в один голос ответили мы.

— Слышали? — поднял палец кверху Иванов.

— У нас тут «Дружба» все заглушала. А что?

Но тут мы и сами услышали характерный выхлоп авиамотора, быстро перемещающийся где-то над нашими головами.

— Дымка мешает, черт бы ее побрал, — озабоченно крутил головой директор леспромхоза, — может и не найти нас вертолетчик.

— Найдет, — уверенно сказал Иванов, — куда он денется! Там экипаж боевой.

Действительно шум мотора, сначала было переместившийся в сторону, стал снова усиливаться. Сквозь дым мы увидели сначала неясное пятно, потом все более и более отчетливые контуры винтокрылой машины, похоже, той самой, которая спасла нас вчера. Нащупав просеку, летчик повел вертолет над ней, направляясь явно к нам. Директор леспромхоза замахал рукой и во всю мочь закричал:

— Давай, давай!

Хотя, конечно, вряд ли его могли услышать там, наверху. Вертолет снизился настолько, что гонимый винтом поток воздуха примял верхние ветви сосен.

«Неужели рискнет садиться, — подумал я, — здесь же узко, винтом запросто заденет за дерево». Но летчик и не думал совершать посадку. Дверца вертолета открылась, и со снайперской точностью на землю полетел вымпел. А вертолет тут же косо взмыл и растаял в дыму.

Павел расторопно принес вымпел начальству. В патроне находилась подробная карта с нанесенными очагами пожара, метеоданными и прочими сведениями первостатейной важности.

Посмотрев на карту, Иванов сильно нахмурился.

Директор леспромхоза озабоченно сказал, увлекая его к «газику»:

— Сейчас стало ясно, что пожарозащитную полосу мы на всем протяжении не успеем сделать. Труба дело. Как бы не пришлось эвакуировать всех из вашей Слободы…

Он положил карту на капот, ткнул пальцем:

— Видишь, фронт идет тремя языками. Здесь, здесь и здесь. Что будем делать, командир?

Иванов решительно хлопнул ладонью по карте.

— Встречный пал! Пустим! И ничего! Видишь, ветер стих, погода позволяет. Пока позволяет, пока!

— Опасное дело, — поежился директор леспромхоза, — риск!

— Другого нет! Сам видишь! Как шведы сгорим! Потеряем время — потеряем все!

Направляясь к машине, Иванов крикнул нам:

— Слышали? Бросай все, пали лес! Промедление смерти подобно! Ну!

И «газик» укатил на другой участок.

— Э-э-эх! — только и вырвалось у Павла, его добродушные, круглые, как у плюшевого медведя, глаза вдруг налились кровью. — А ну, что стоишь? Давай сушнину, ексель-моксель!

И вот тут меня пронзило это острое чувство близкой опасности, точнее, ощущение долга, который во что бы то ни стало нужно выполнить перед лицом стремительно надвигающейся опасности. Это чувство отличалось от того, которое я испытал вчера. Тогда я был жертвой стихии, а сейчас стоял в ряду борцов с ней; я стал теперь защитником последнего рубежа обороны, прикрывающего подступы к Малой Слободе. И хотя не рвались кругом снаряды и не трещали пулеметные очереди, я понял, что это ощущение и есть пороховое чувство фронта, ибо и там и здесь были Противник, Солдаты, Командир и Приказ.

Нам теперь приходилось делать прямо противоположное инстинктивному, въевшемуся, вдолбленному в головы. Прыгающими руками Павел отвинтил пробку и опрокинул «Дружбу». Острый запах бензина защекотал ноздри, перебивая приевшийся запах дымной гари. Я подбежал с охапкой сухих веток; ахнув, огонь взвился выше голов, и мы невольно отпрянули в сторону. Там и сям на северной закраине просеки разгорались костры. Откуда-то снова появился Иванов. За ним, горбясь под тяжестью ранцевых опрыскивателей, шли рабочие. Иванов махнул рукой, и они, расходясь веером в цепь, пошли на стену леса, как в атаку.

Бензин сделал свое дело.

Через несколько минут веселое пламя ревело и бушевало на всем видимом участке просеки. По-прежнему надрывались двигатели бульдозеров, звенел высокий командирский голос Иванова, неожиданно хорошо слышимый в общем гуле, гремели гусеницы, и все это, вместе взятое, еще больше стало напоминать обстановку настоящего сражения.

Занявшись устройством пала, мы сложили наш инструмент на бровке и, переместившись по фронту своей делянки, отошли от этого места на некоторое расстояние. Теперь там начал работать бульдозер, тянущий минерализованную полосу. Опасаясь, что он может засыпать или, чего доброго, искалечить своим мощным отвалом казенное имущество, я поспешил туда. Однако, едва я сделал десяток шагов, случилось нечто такое, что запомнится, наверное, на всю мою жизнь.

Высокое дерево, запылавшее, как свеча, вдруг изогнулось под ударом внезапно налетевшего ветра, разбрасывая огненные искры. Горящие головни, ветки, сучья дождем осыпали просеку. Тут я увидел, что и бульдозер загорелся. То ли для лучшего охлаждения, то ли по небрежности боковина капота дизеля была снята, и прямо оттуда вырвалось пламя, повалил густой черный дым. Опешив от неожиданности, я остановился, словно на столб наскочил. Из кабины бульдозера пулей выскочил человек в синем комбинезоне и стремглав бросился прочь. С противоположной стороны появилась бегущая фигура, на миг алое пламя блеснуло в стеклах очков. Это Липский, на ходу решительно сбрасывая куртку, спешил к бульдозеру.

— Куда! Ду-ура! Сейчас рванет, — заверещал бульдозерист, — по чертежам не соберут!

Меня этот крик словно подтолкнул, выведя из секундного транса. Я тоже сбросил штормовку и подбежал к машине, мигом запрыгнул на блестящую, отшлифованную землей ребристую гусеницу и принялся вместе с Липским сбивать пламя. «Лишь бы огонь не добрался до топливного бака, — думал я, — а если мы с Митькой не потушим двигатель, будут дела — пожар тогда пойдет хлестать до Малой Слободы, черта лысого его остановишь».

Огонь никак не хотел отступать.

Мой взгляд упал на конический корпус топливного фильтра. Из его плохо затянутого штуцера сочилось горючее, это, по-видимому, и послужило первопричиной того, что дизель вспыхнул как свеча. «Надо как можно быстрее перекрыть краник», — озарила меня догадка.

Пламя обжигало лицо, руки. Изловчившись, я в два приема все-таки повернул треклятую рукоятку.

— А ну! Посторонись! Прими в сторону! — раздались голоса сзади нас.

Это подоспели другие ребята и вездесущий Иванов. На двигатель полетели лопаты песку, заработали автомобильные огнетушители. Через минуту-другую все было кончено: машину мы отстояли. Подкоптились мы с Митяем, правда, изрядно. Я, например, чувствовал себя, как паленый кабан: обгорели волосы на лбу, брови, ресницы, рукава рубахи. Пострадали и наши штормовки.

Иванов, отбросив опустошенный баллон огнетушителя, подошел к нам, положил маленькие цепкие руки на плечи мне и Мите, слегка потряс.

— Эх, ребята… — только и выговорил он, а глаза его то ли от дыма, то ли еще от чего влажно блеснули. А по мне словно ток электрический прошел.

— Молодцы, спасли машину, а то и так времени в обрез на защитную полосу, — похвалил нас директор леспромхоза.

— А ты что же, — рявкнул он на топтавшегося здесь же бульдозериста, — кишка тонковата, а? На поверку-то, а?

— Что я, больной, что ли, из-за железяки головой в петлю лезть, — ощерился бульдозерист, — да пропади она пропадом! Голова у меня одна, а этого добра еще мильен штук наклепают.

— А люди? А лес? — яростно тряс кулаками Иванов. — Да я б тебя, стервеца, в три шеи выгнал! А было б на фронте…

Бульдозерист почему-то начал чистить рукав комбинезона.

— Да ладно, гнать… Нечего кулаками-то махать. Подумаешь, я и сам могу уйти. Что я, себе получше места не найду? Горбатишься у вас неизвестно за что.

— Погоди, погоди, — вмешался директор леспромхоза, — выходит, ты так рассуждаешь: я, мол, не герой, с меня и взятки гладки. Трусости стыдиться надо, а ты ее напоказ выставляешь, будто медаль. «Из-за железяки» — разве можно так говорить! Тебе доверили сложную, сильную машину, она, знаешь, в какую копеечку влетела государству? В нее труд тысяч людей вложен!

Меня тронул за локоть Пашка.

— Пойдем. Чего на него глазеть? За длинным рублем на Север подался. Такому копейку посули — за зайцем погонится. Ничего, сейчас с него начальники стружечку-то лишнюю снимут!

Уже уходя, я услышал:

— А посмотри, до чего же ты бульдозер довел? Кругом и масло, и топливо подтекают! Немудрено, что как факел дизель вспыхнул. А где боковина капота? Из-за твоей халатности хорошие парни головами рисковали!

Это про нас, про Митьку и про меня. Не могу утаить — слышать это было очень и очень приятно.