Акафист Святому праведному отроку Артемию, Веркольскому чудотворцу Клуб православной семьи: http://vk.com/club43902602 5 страницаторжеств он заключил своего рода джентльменское соглашение с главарем всех хитрованских воров, неким Королем, что полиция не станет задерживать карманников, но взамен те должны немедленно доносить об оружии и прочих подозрительных предметах, обнаруженных в карманах публики. Король охотно согласился на это условие, заявив, что и сам в некотором роде является самодержцем, а монархи должны помогать друг другу. Не поручусь, что именно в этих словах, но смысл их был именно таков. Это сообщение несколько разрядило мрачное настроение собравшихся, а поощренный улыбками Симеон Александрович с лукавым видом еще и добавил: - Свое обещание хитрованское величество скрепил формулой: "Сявкой буду". Ласовский говорит, что это самая убедительная бандитская клятва. - Как-как? - заинтересовался государь. - "Сявкой буду?" Сявка - это беспородная собака, да? Расскажу Алисе, ей понравится. - Ники, Сэм, - сурово молвил Кирилл Александрович, - давайте-ка дослушаем господина Фандорина. - Король - не единственный из хитрованских предводителей и уж во всяком случае никак не с-самодер-жец. - Хоть Эраст Петрович и отвечал на реплику генерал-губернатора, но тоже смотрел не на него, а на императора. - Поговаривают даже, что дни Короля сочтены, что не сегодня-завтра его "распишут", то есть умертвят так называемые "отвязки" - молодые, нахрапистые бандиты, которые начинают задавать тон на Хитровке и Сухаревском рынке. Есть банда Ранета, промышляющего новым делом - торговлей опиумом, есть некий Хрящ - этот п-профилируется по "мокрым" и вымогательству, появился еще некий Культя, у которого в банде конспирация и дисциплина почище, чем в неаполитанской Каморре. - Культя? - удивленно переспросил император. - Какое странное имя. - Да. К-колорнтный персонаж. У него ампутирована правая кисть, и культя заканчивается пластиной, куда, в зависимости от надобности, он ввинчивает то ложку, то крюк, то нож, то цепочку с железным яблоком на конце. Говорят, страшное оружие, бьет насмерть. "Отвязки", ваше величество, вообще крови не боятся, воровских законов не признают, и Король им не указ. Полагаю, что Пендерецкий связан с кем-нибудь из них. Я следил за Меченым и его людьми с самой Варшавы, но очень осторожно, чтобы не спугнуть. Он дважды побывал на Хитровке в кабаке "Зерентуй", а кабак этот известен тем, что магара Королю не платит. Я все надеялся, что Меченый выведет меня на доктора, но тщетно. За десять дней, что варшавяне провели в Москве, Пендерецкий каждый день наведывался на почтамт, в окошко "Корреспонденция до востребования", много вертелся вокруг Александрийского дворца и Нескучного сада. По меньшей мере четырежды перелезал через ограду и бродил по парку вокруг Эрмитажа. Как я понимаю теперь - присматривал удобное место для засады. Вчера с полудня он и его молодцы торчали возле выезда из сада на Большую Калужскую, рядом дожидалась карета. В седьмом часу из ворот выехал экипаж с великокняжеским гербом, и варшавяне п-пристроились сзади. Я понял, что дело близится к развязке. Мы с моим помощником на двух извозчиках следовали сзади. Потом из великокняжеского экипажа вышли две дамы, мальчик и человек в зеленом камзоле. - Фандорин взглянул в мою сторону. - Пендерецкий, успевший нацепить фальшивую бороду, так что я его не сразу и узнал, пошел за ними. Карета с остальными бандитами тихонько ехала сзади. Тогда мы с помощником зашли с д-другой стороны, и я пошел навстречу гуляющим. Все высматривал, не появится ли Линд... Эраст Петрович сокрушенно вздохнул. - Как я мог так п-просчитаться! В голову не пришло, что карет не одна, а две. Ну, конечно. Линд приготовил две кареты, потому что собирался похитить и девушку, и мальчика, а потом развезти их по раздельным тайникам. Потому-то Меченый и схватил только великую княжну. Для великого князя была предназначена вторая карета. Наверняка и Линд был там, что меня особенно бесит. Гувернантка невольно облегчила похитителям задачу, отнеся ребенка именно туда, где пряталась в з-засаде вторая группа похитителей. Их план удался только наполовину, но это мало что меняет. Линд все равно взял Россию за горло... При этих словах его величество с видом крайнего беспокойства заозирался по сторонам, зачем-то оглядывая углы гостиной. Я сделал маленький шаг вперед, пытаясь угадать желание императора, но не хватило соображения. - Скажите, дядя Джорджи, где у вас тут икона? спросил монарх. Георгий Александрович недоуменно взглянул на племянника и пожал плечами. - Ах, Ники, ради бога! - поморщился Кирилл Александрович. - Только без "помазанника Божия". Тебя, кстати, еще и не помазали. А если коронация будет сорвана, то и не помажут. Его величество ответил на это с видом глубокой убежденности: - Я не вижу, что тут может помочь кроме молитвы. Все в руке Всевышнего. Если Он решил устроить мне, слабому и недостойному, такое испытание, значит, в этом есть некий великий смысл. Надо довериться Его воле, и Он даст избавление. Я вспомнил, что видел в кабинете его высочества какой-то закопченый образок с потемневшей от старости лампадкой. Неслышно ступая, отлучился на минутку и понес государю икону - только предварительно протер салфеткой. Пока император с искренним чувством и даже со слезами на глазах произносил слова молитвы, великие князья терпеливо ждали, только Симеон Александрович, позевывая, полировал бархоточкой и без того безупречные ногти. - Мы можем продолжать, Ники? - бесстрастно спросил Кирилл Александрович, когда государь, в последний раз перекрестившись, вернул мне образ. - Итак, подведем скорбные итоги. Мика похищен жестоким и хитроумным преступником, который угрожает не только умертвить мальчика, но и сорвать всю коронацию. Что здесь можно сделать помимо упований на помощь Всевышнего? Карнович, приподнявшись, прошелестел из своего угла: - Найти его высочество и вызволить из плена. - Прекрасно, - обернулся к нему Кирилл Александрович и язвительно кивнул. - Ищите, полковник. Господин Линд дал нам срок до полудня. В вашем распоряжении целых полтора часа. Начальник дворцовой полиции снова опустился на стул. Здесь впервые за все время заговорил Павел Георгиевич. С искаженным, еще не просохшим от слез лицом он сказал дрожащим голосом: - А может быть, отдать? Ведь Мика - живой, а "Орлов" в конце концов - всего лишь камень... Вечные противники Кирилл Александрович и Симеон Александрович воскликнули хором: - Нет! - Ни за что! Государь с состраданием взглянул на кузена и мягко сказал: - И потом, Полли, господин Фандорин весьма убедительно пояснил, что передача алмаза нашего Мику все равно не спасет... Павел Георгиевич всхлипнул и некрасиво, рукавом, вытер щеку. - Выйди, Полли, - строго проговорил отец. - Жди у себя в комнате. Мне стыдно за тебя. Порывисто вскочив, Павел Георгиевич выбежал за дверь. Я и сам с трудом удерживал невозмутимое выражение лица, хотя "а меня, конечно, никто и не думал смотреть. Бедный Павел Георгиевич, бремя августейшей ответственности давалось ему нелегко. В воспитании великих князей и княжон на первом месте стоит вырабатывание самоконтроля и выдержки, умения владеть собой в любых обстоятельствах. С раннего детства их высочеств приучают сидеть на длинных и утомительных парадных обедах, причем нарочно сажают рядом с самыми неумными и несносными гостями. Нужно внимательно слушать, что говорят взрослые, не подавать виду, что их общество скучно или неприятно, смеяться их шуткам, и чем глупее острота, тем искренней должен быть смех. А чего стоит христосование на Пасху с офицерами и нижними чинами подшефных полков. Иной раз приходится совершить лобзание более тысячи раз в течение двух часов! И не дай бог выказать усталость или отвращение. Но Павел Георгиевич всегда был таким живым и непосредственным мальчиком, ему плохо давались упражнения на выдержку, да и теперь, хоть его высочество и достиг совершеннолетия, ему еще многому следовало научиться. После того, как за великим князем хлопнула дверь, воцарилось долгое, мрачное молчание. Все вздрогнули, когда часы пробили одиннадцать без четверти. - Однако если "Орлова" не отдать, - встрепенулся его величество, - этот Линд убьет Мику, и завтра подкинет тело на Красную площадь или к Храму Христа Спасителя. Это выставит меня, русского царя, на позор перед всем цивилизованным миром! - А с тобой и весь дом Романовых, - заметил Симеон Александрович. Кирилл Александрович хмуро прибавил: - И всю Россию. - Бог свидетель, - горестно вздохнул государь, - я никогда не желал короны, но таков уж, видно, мой крест. Недаром я появился на свет в день Иова Многострадального. Господи, научи, вразуми, что делать? За Господа ответил Фандорин, отчетливо произнесший одно-единственное слово: - П-прокат. - Что? - удивленно приподнял брови его величество. Мне тоже показалось, что я недослышал. - Нужно взять "Орлова" у Линда напрокат до окончания к-коронации. Симеон Александрович покачал головой: - Он бредит! Старший же из великих князей сосредоточенно прищурился, силясь вникнуть в смысл дикого предложения. Не вник и спросил: - Как так "напрокат"? Фандорин хладнокровно пояснил: - Нужно сообщить Линду, что его условие принято, однако до коронации по понятным причинам исполнено быть не может. Посему за каждый день задержки доктор будет получать некую сумму, весьма значительную - мы как бы возьмем у него "Орлова" напрокат. До коронации ведь еще неделя? - Но что нам это даст? - схватился за пышный ус Георгий Александрович. - Как что, Джорджи, - время! - воскликнул Кирилл Александрович. - Целую неделю времени! - И вероятность спасения ребенка, - добавил Фандорин. - Наше условие будет т-такое: взносы передаются ежедневно, и при каждой передаче мы должны иметь несомненное доказательство того, что мальчик жив. Это семь лишних д-дней жизни для его высочества. И семь шансов зацепить ниточку, которая выведет нас к доктору. Как бы ни был хитер Линд, он может допустить ошибку. Я буду начеку. Георгий Александрович вскочил, выпрямившись во весь свой немалый рост. - Да, теперь я вижу, что это отличная мысль! Идея и в самом деле выглядела весьма удачной - даже Симеон Александрович не нашелся, что против нее возразить. - А в посредники я определю самого толкового из своих агентов, - предложил Карнович. - У меня в Охранном есть настоящие львы, - немедленно вскинулся московский генерал-губернатор. - И отлично знают город, не то что ваши царскосельские шаркуны. - П-полагаю, будет лучше, если в роли посредника выступлю я, - тихо проговорил Эраст Петрович. - Разумеется, в каком-нибудь маскараде. Я хорошо знаю и Москву, и повадки Линда. Кирилл Александрович положил конец спору, твердо заявив: - Это мы решим после. Главное, что у нас появился хоть какой-то план действий. Ники, ты его тоже одобряешь? Вопрос был задан явно для формы, ибо не бывало случая, чтобы его величество возражал против чего-то, одобренного старшим из своих дядьев. - Да-да, дядя Кир, целиком и полностью. - Отлично. Полковник, садитесь, берите шифр и составляйте послание... - Его высочество, заложив руки за спину, прошелся по гостиной. - "Согласны. Нужна отсрочка в семь дней. За каждый день готовы выплачивать по сто... нет, по двести тысяч рублей. Передача порциями, ежедневно, в любом месте и в любое время, но с непременным предъявлением пленника". Ну как?-спросил он, причем не у своих августейших родственников, а у Фандорина. - Неплохо, - предерзко ответил тот командующему императорской гвардией. - Но я бы п-прибавил: "Иначе сделка не состоится". Линд должен понять, что мы признаем его карту сильной и готовы заплатить дорогую цену, но вить из себя веревки не дадим.
X x x
Высокие гости не разъехались и после принятия трудного решения, ибо Фандорин высказал твердое убеждение, что ответ от Линда последует в самом скором времени: такими же световыми сигналами, телеграфом (в Александрийском дворце имелся аппарат), телефонным звонком или каким-нибудь совершенно необычным способом. Эраст Петрович сказал, что однажды в подобных обстоятельствах послание от доктора влетело в окно вместе со стрелой, пущенной с большого расстояния. Подумать только - самодержец всероссийский, генерал-адмирал флота, командующий гвардией и московский генерал-губернатор терпеливо ожидали, когда им соблаговолит ответить какой-то проходимец! Уверен, что ничего подобного в русской истории не происходило со времен тильзитских переговоров с Корсиканцем, но Бонапарт по крайней мере был император. Чтобы не терять времени даром, великие князья стали инструктировать высочайшего племянника по части приема иноземных послов и августейших особ, прибывающих на торжества. Именно в этих встречах и состоит главный политический смысл коронации, ибо под видом протокольных аудиенций нередко решаются многие деликатнейшие вопросы межгосударственных отношений, делаются ответственнейшие дипломатические демарши, составляются новые альянсы. Безусловно, его величество был еще слишком неопытен в подобных тонкостях и нуждался в наставлении. Не говоря уж о том, что покойный государь, бывший не очень высокого мнения об умственных способностях цесаревича, не считал нужным посвящать его в секреты высшей дипломатии. К примеру, новый император лишь после вступления на престол, да и то не сразу, узнал, что направление русской внешней политики тайным образом повернулось в совершенно противоположную сторону: хотя по видимости мы остаемся другом его величества кайзера, нами заключен негласный оборонительный союз со злейшим врагом германцев Францией. И это был далеко не единственный сюрприз для молодого наследника. Инструктаж носил весьма щекотливый характер, и я, убедившись, что на столе есть все необходимое, счел за благо удалиться. Щекотливость состояла не столько даже в секретности сведений, сколько в сугубо родственном тоне, который приняла беседа. Дело в том, что его императорское величество не очень быстро усваивал сказанное, и августейшие дядья стали терять терпение, иногда употребляя в адрес племянника выражения, возможно, допустимые между близкими родственниками, но немыслимые в присутствии слуг. Что ж, у меня были собственные гости, хоть и менее именитые, но несравненно более взыскательные. Устроив господина Фандорина, полковника Карновича и князя Глинского в большой гостиной, где мой помощник Сомов подал им кофе и сигары, я отправился в лакейскую, маленькую уютную комнатку на первом этаже, расположенную по соседству с кухней. Там пили чай дворецкий генерал-губернатора Фома Аникеевич, дворецкий старшего из великих князей Лука Емельянович, камердинер его величества Дормидонт Селезнев и фандо-ринский японец Маса. Я попросил мадемуазель Деклик время от времени заглядывать к моим гостям, чтобы они не чувствовали себя покинутыми - и еще для того, чтобы чем-нибудь занять бедную женщину, раздавленную обрушившимся на нее несчастьем. Отлично знаю по собственному опыту, что в минуту тяжких нравственных страданий нет лучшего средства, чем исполнение светских обязанностей. Помогает держать себя в руках. Войдя в лакейскую, я обнаружил там кроме бледной, но по видимости совершенно спокойной гувернантки, еще и мистера Фрейби, сидевшего чуть поодаль от всей компании с неизменной книжкой в руках. Впрочем, удивляться тут было нечему. На улице шел дождь, английские джентльмены отправились на свой вынужденный променад, и мистеру Фрейби, должно быть, прискучило сидеть у себя в комнате. Всякому дворецкому известно, что лакейская - это нечто вроде гостиной или, выражаясь на британский манер, клуба для старшей прислуги. В первый миг присутствие англичанина меня расстроило, поскольку я намеревался провести с моими гостями собственный тайный совет, однако сразу же вслед за тем я вспомнил, что мистер Фрейби не понимает по-русски ни единого слова. Что ж, пусть сидит читает. Обслуживал нас новый лакей Липпс, в опытности и вышколенности которого я уже имел возможность убедиться. Он и сам превосходно понимал, какому важному экзамену сейчас подвергается, и делал все безукоризненно - я следил за ним со всей возможной придирчивостью, но никаких оплошностей не заметил. Я велел Липпсу находиться за дверью, ибо разговор для его ушей не предназначался, и когда нужно было что-то принести или убрать, звонил в колокольчик. Чухонец быстро, но без спешки - то есть именно так, как положено - исполнял требуемое, и снова исчезал за дверью. Более строгих и понимающих ценителей лакейского искусства, чем мои гости, верно, было не сыскать во всем белом свете. В особенности это касалось почтенного Фомы Аникеевича. Следует пояснить, что у нас, слуг, своя иерархия, зависящая отнюдь не от статуса наших господ, а исключительно от опыта и достоинств каждого. И по этой иерархии главным из нас вне всякого сомнения являлся Фома Аникеевич, дворецкий его высочества Симеона Александровича, самого младшего из августейших дядьев. С Лукой Емельяновичем мы были примерно на равных, а вот Дормидонт, царский камердинер, при всем блеске занимаемой им должности почитался в нашем кругу еще подмастерьем. Он и сам знал свое место, сидел скромно, не откидываясь на спинку стула, старался поменьше говорить и побольше слушать. Общее мнение на его счет было такое: способный, наблюдательный, умеет учиться и далеко пойдет. Из хорошей дворцовой семьи, да оно и по имени-отчеству видно - Дормидонт Кузьмич. Все наши, из природных служителей, получают при крещении самые простые, старинные имена, чтоб в мире был свой порядок и всякое человеческое существо имело прозвание согласно своему назначению. А то что за лакей или официант, если его зовут каким-нибудь Всеволодом Аполлоновичем или Евгением Викторовичем? Один смех да путаница. За полтора года нового царствования Дормидонт изрядно вырос в мнении дворцовых знатоков. Чего стоит хотя бы тот случай в Ливадии, сразу после кончины прежнего государя, когда новый император, пребывая в расстроенных чувствах, едва не вышел к соболезнующим в погонах и без черного банта. Селезнев поймал его величество за локоть, когда уже распахнулись двери, и в пять секунд поменял погоны на эполеты, да еще успел прикрепить к аксельбанту траурный креп. То-то был бы конфуз! Но, конечно, до таких орлов, как Фома Аникеевич или покойный Прокоп Свиридович ему еще далеконько. Фоме Аникеевичу выпал тяжкий крест - состоять при такой особе, как Симеон Александрович. Одно слово - не позавидуешь. Сколько раз Фома Аникеевич уберегал его высочество от стыда и срама! Если у генерал-губернаторской власти в Москве еще сохраняется хоть какой-то авторитет, то лишь благодаря великой княгине Елизавете Феодоровне да дворецкому. А про Прокопа Свиридовича, служившего камердинером при Александре Освободителе, в нашем кругу рассказывают легенды. Один раз в балканскую кампанию, аккурат во время третьей Плевны, шальная турецкая граната упала прямо перед государем, который как раз изволил полдничать. Прокоп Свиридович, как полагается, стоял рядышком, держал поднос. На подносе чашка бульону, булочка и салфетка. А тут откуда ни возьмись огненный шар! Упал в малую, поросшую травой ямку - шипит там, прыгает, дымом плюется, сейчас шарахнет. Вся свита вокруг так и замерла, один только камердинер не растерялся: не уронив подноса, сделал два мелких шажка к ямке и бульоном на гранату! Фитиль-то и погас. Тут самое примечательное, что его величество, увлеченный закуской, этого маленького происшествия вовсе не заметил и только удивился, что в поданной чашке так мало бульону. Комиссарову за то, что пистолет цареубийцы Каракозова отвел, было дворянское звание пожаловано, а Прокопу Свиридовичу - как говорят в народе, кукиш с хреном, потому что никто из свидетелей, дежурных генералов и флигель-адъютантов, ничего царю не объяснил. Устыдились, что камердинер решительнее и смелее их оказался, а сам Прокоп Свиридович был не таков, чтоб заслугами хвастать. Но еще большую отвагу этот выдающийся служитель проявил на ином фронте, интимном. Можно сказать, сохранил мир и спокойствие в августейшей семье. Однажды в день ангела императрицы его величество совершил оплошность - вынимая из кармана подарок, кольцо с большим сапфиром в виде сердечка и инициалами государыни, выронил на пол другое, точно такое же, только с инициалами княгини Тверской. - Что это, Сэнди? - спросила императрица, близоруко прищурившись на покатившийся по ковру маленький кружок, и потянула из сумочки лорнет. Государь весь обмер и не нашелся, что ответить. А Прокоп Свиридович, быстро нагнувшись, поднял кольцо и моментально проглотил. Сначала сглотнул, а потом уж почтительнейше пояснил: - Виноват, ваше императорское величество, это у меня медицинская лепешка от катара выпала. Очень что-то желудком маюсь. Вот какой это был человек - ему после сам Пирогов из живота кольцо вырезал. Именно пример Прокопа Свиридовича вдохновил меня, когда в прошлом году я, смею думать, неплохо выручил Георгия Александровича из почти такой же деликатной коллизии, возникшей с письмом балерины Снежневской. Слава богу, бумага не сапфир, так что обошлось без хирургического вмешательства. Когда я присоединился к почтенному собранию, разговор шел о грядущих торжествах. Дормидонт, явно волнуясь, что и понятно - нечасто ему доводилось говорить в таком обществе - рассказывал интересное про государя. Фома Аникеевич и Лука Емельянович благосклонно слушали. Японец, надувая щеки и пуча свои раскосые глазки, пил чай из блюдца. Мадемуазель учтиво кивала, но по глазам было видно, что мысли ее далеко отсюда (кажется, я уже поминал, что при всей выдержанности она не очень-то властна над своим взглядом). Мистер Фрейби уютно пыхтел трубкой и перелистывал страницы книжки. -...Характер закаляют, - говорил Дормидонт в тот миг, когда я вошел в лакейскую. Увидел меня, почтительно приподнялся и продолжил. - Сами очень суеверны, но хотят во что бы то ни стало судьбу перебороть. Нарочно приезд в Москву на несчастливый день назначили, Иова Многострадального, а переезд из-за города в Кремль - на тринадцатое число, хотя можно бы и раньше. По-моему, зря это, к чему судьбу-то искушать. Вот вам Иов вчерашний - сами видите, чем он обернулся. - И красноречиво посмотрел в мою сторону, видимо, полагая невместным более подробно высказываться по поводу беды, постигшей Зеленый двор. - Что вы на это скажете, Лука Емельянович? - спросил Фома Аникеевич. Дворецкий Кирилла Александровича, человек степенный и обстоятельный, немного подумал и сказал: - Что ж, укрепление воли для монарха - дело неплохое. Его величеству не помешало бы иметь характер покрепче. - Вы про это так думаете? - покачал головой Фома Аникеевич. - А по-моему, нехорошо это. Править, как и жить, надобно легко и радостно, судьба таких любит. А кто сам на себя беду накликает, к тому она тучей валит. У нас и без того государство не очень-то веселое, а если еще и государь этак каркать станет... Опять же и ее величество тоже ведь характером тяжелы и нерадостны. Вот войдет царь в возраст и силу, станет править сам, и министров себе таких же мрачных и неудачливых подберет. Известно - каков царь, таков и псарь. Меня поразило не то, что Фома Аникеевич так свободно рассуждает о его величестве (это в нашем кругу меж своими заведено и для дела полезно), а то, что он ничуть не сторожится чужого человека - японца. Очевидно, в мое отсутствие фандоринский слуга успел чем-то заслужить особенное доверие Фомы Аникеевича. Он человек проницательный, людей видит насквозь и отлично знает, при ком что можно говорить, а что нельзя. По гладкой, бесстрастной физиономии азиата было неясно, понимает ли он, о чем идет речь, или же просто надувается чаем. - А что об этом думаете вы, Афанасий Степанович? - обернулся Фома Аникеевич ко мне, и по его вопросительному взгляду я понял, что вопрос задан совсем в ином смысле: считаю ли я возможным обсуждать главное или же предпочту ограничиться беседой на отвлеченный предмет. - Поживем - увидим, - ответил я, садясь и звоня в колокольчик, чтобы Липпс налил и мне чаю. - В истории бывало, что весьма слабовольные наследники со временем проявляли себя самым достойным образом. Взять хотя бы Александра Благословенного или того же Франца-Иосифа. Говорил одно, а думал про другое: вправе ли я говорить о принятом наверху решении? Японец так или иначе узнает от своего хозяина. Мадемуазель в неведении тоже держать нельзя - это было бы слишком жестоко. Фома Аникеевич и Лука Емельянович могут дать дельный совет. Неловкость создавало только присутствие мистера Фрейби. Почувствовав мой взгляд, британец, оторвал глаза от книги и пробурчал что-то неразборчивое - трубка закачалась вверх-вниз. - Я все знаю, - перевела мадемуазель на русский, произнося вместо "все" "всио". - Милохд хассказал. Батлер снова уткнулся в книгу, давая понять, что на него можно не обращать внимания. Что ж, значит, и в Англии у господ от дворецких секретов нет. Тем лучше. Я коротко рассказал своим товарищам о письме, о зловещем докторе и о решении, принятом на тайном совете. Слушали меня молча. Только когда я сказал о том, что доктор Линд своих пленников живыми не возвращает, мадемуазель не сдержавшись ахнула и сжала над столом крепкие кулачки. Чтобы помочь ей справится с понятным волнением, я сделал небольшое отступление, поведав о чудесной выдержанности, проявленной Георгием Александровичем. Но отклик мадемуазель (как это, впрочем, часто бывало) меня удивил. - У Геохгий Александхович шестехо сыновья от ее высочество и еще два от маленькой балехины. Если бы доктох Линд похищал единственная дочь его высочество - о, он вел бы себя совсем не так. - Я, признаться был эпатирован - и самим суждением (возможно, не лишенным справедливости, потому что любимицей Георгия Александровича и в самом деле являлась Ксения Георгиевна), и нетактичным упоминанием о госпоже Снежневской. Фома Аникеевич повернул разговор и тем смягчил неловкость: - Не можем ли мы, слуги, со своей стороны что-либо сделать? Вот что значит истинный дворецкий - в нескольких скупых словах сразу отмел шелуху и обозначил главное. Все-таки все мы перед ним сущие карлики. - Извините, Афанасий Степанович, что я говорю это, - с всегдашней своей учтивостью продолжил Фома Аникеевич, - однако речь идет не только о жизни Михаила Георгиевича, но и о материях еще более значительных - судьбе монархии и самое российской государственности. При всех наших внутренних потрясениях, разбродах и шатаниях, при явной слабости и неопытности государя - еще и такой удар, да на глазах у общества и всего мира. Здесь можно ожидать каких угодно последствий. Мы, слуги дома Романовых, не должны этого допустить. Японец бухнул блюдцем о стол, и так стремительно наклонился лбом к скатерти, что я испугался - не апоплексия ли. Нет, оказалось, что это такой поклон. Склонив круглую голову к самой скатерти, азиат с чувством обратился к Фоме Аникеевичу: - Это срова истинного самурая. Фома-сэнсэй, вы брагародный черовек.
|
