Акафист Святому праведному отроку Артемию, Веркольскому чудотворцу Клуб православной семьи: http://vk.com/club43902602 15 страницакораблям нос утрем. Нет, право. Переведетесь с придворной службы в морские чиновники, это можно устроить. Будете приняты в кают-компании на равных, а то сколько можно в чужие чашки кофей разливать. Славно поплаваем, ей-богу. Я же помню, вы качку отлично переносите. Эх, Зюкин, не были вы в Александрии! - Лейтенант закатил глаза. - Himmeldonnerwetter, какие бордели! Вам там непременно понравится с вашим вкусом на петиток - попадаются такие финтифлюшечки, прямо на ладошку посадить, но при этом с полной оснасткой. Верите ли, талия - вот такусенькая, а тут все вот этак и вот этак. - Он показал округлыми жестами. - Я-то сам всегда обожал женщин в теле, но понимаю и вас - в петитных тоже есть своя привлекательность. Расскажите мне про Снежневскую, как товарищ товарищу. - Эндлунг положил мне руку на плечо и заглянул в глаза. - Чем эта полька всех так проняла? Верно ли говорят, что в минуты страсти она издает некие особенные звуки, от которых мужчины сходят с ума, как спутники Одиссея от пения сирен? Ну же! - Он подтолкнул меня.локтем и подмигнул. - Полли говорит, что во время их единственного свидания никаких особенных песнопений от нее не слышал, но Полли еще совсем щенок и вряд ли сумел распалить в вашей полечке истинную страсть, а вы мужчина опытный. Расскажите, что вам стоит! Все равно живыми мы отсюда не выберемся. Очень любопытно узнать, что за звуки такие. - И лейтенант пропел. - "Слышу, слышу звуки польки, звуки польки неземной". Ни о каких страстных звуках, якобы издаваемых Изабеллой Фелициановной, мне, разумеется, ничего известно не было, а если б и было, то я не стал бы откровенничать на подобные материи, что и постарался выразить соответствующим выражением лица. Эндлунг огорченно вздохнул: - Значит, врут? Или скрытничаете? Ну ладно, не хотите говорить, и не надо, хоть это и не по-товарищески. У моряков этак секретничать не принято. Знаете, когда месяцами не видишь берега, хорошо посидеть в кают-компании, рассказывая друг дружке всякие такие истории... Издалека, будто из самих земных недр, ударил могучий гул колоколов. - Половина десятого, - взволнованно перебил я лейтенанта. - Началось! - Несчастный я человек, - горько пожаловался Эндлунг. - Так и не увижу венчания на царство, даром что камер-юнкер. В прошлую коронацию я еше из Корпуса не вышел. А до следующей уж не доживу - царь моложе меня. Так хотелось посмотреть! У меня и билет на хорошее место запасен. Аккурат напротив Красного крыльца. Сейчас, поди, как раз из Успенского выходят? - Нет, - ответил я. - Из Успенского это когда еще будет. Я обряд в доскональности знаю. Хотите, расскажу? - Еще бы! - воскликнул лейтенант и подобрал ноги по-турецки. - Стало быть, так, - начал я, припоминая коронационный артикул. - Сейчас к государю с паперти Успенского собора обращается митрополит Московский Сергий и вещает его величеству о тяжком бремени царского служения, а также о великом таинстве миропомазания. Пожалуй, что уже и закончил. На самом почетном месте, у царских врат, среди златотканых придворных мундиров и расшитых жемчугом парадных платий белеют простые мужицкие рубахи и алеют скромные кокошники - это доставленные из Костромской губернии потомки героического Ивана Сусанина, спасителя династии Романовых. Вот государь и государыня по багряной ковровой дорожке шествуют к тронам, воздвигнутым напротив алтаря, и особый трон установлен для ее величества вдовствующей императрицы. Император нынче в Преображенском мундире с красной лентой через плечо. Государыня в серебряно-белой парче, ожерелье розового жемчуга, а шлейф несут четыре камер-пажа. Царский трон - древней работы, изготовлен еще для Алексея Михайловича и именуется Алмазным, потому что в него вставлены 870 алмазов, да еще рубины и жемчужины. Первейшие сановники империи держат на бархатных подушках государственные регалии: меч, корону, щит и скипетр, увенчанный прославленным бриллиантом "Орлов". - Я вздохнул, зажмурился и увидел перед собой священный камень, как наяву. - Он весь чистый-чистый, прозрачнее слезы и немножко отливает зелено-голубым, как морская вода на солнце. В нем почти 200 каратов, формой он как половинка яйца, только больше, и прекрасней бриллианта нет на всем белом свете Эндлунг слушал, как завороженный. Я, признаться, тоже увлекся и еще долго расписывал такому благодарному слушателю весь ход великой церемонии, то и дело сверяясь по часам, чтобы не забегать вперед. И как раз, когда я сказал: "Но вот государь и государыня, поднявшись на Красное крыльцо, свершают пред всем народом троекратный земной поклон. Сейчас грянет артиллерийский салют, " - вдали и в самом деле грянул гром, не прекращавшийся в течение нескольких минут, ибо, согласно церемониалу, пушки должны были произвести 101 выстрел. - Как замечательно вы все описали, - с чувством произнес Эндлунг. - Будто видел все собственными глазами, даже лучше. Я только не понял про лаковый ящик и человека, который крутит ручку. - Я сам не очень про это понимаю, - признался я, - однако собственными глазами видел в "Дворцовых ведомостях" извещение, что коронация будет запечатлена на новейшем синематографическом аппарате, для чего нанят специальный манипулятор - он будет крутить ручку, и от этого получится нечто вроде движущихся картинок. - Чего только не придумают... - Лейтенант тоскливо покосился на серое оконце. - Ну вот, перестали палить, и теперь слышно, как бурчит в брюхе. Я сдержанно заметил: - В самом деле, очень хочется есть. Неужто мы умрем от голода? - Ну что вы, Зюкин, - махнул рукой мой напарник. - От голода мы не умрем. Мы умрем от жажды. Без пищи человек может выжить две, а то и три недели. Без воды же мы не протянем и трех дней. У меня и в самом деле пересохло в горле, а в нашей камере между тем становилось душновато. Женское платье Эндлунг снял уже давно, оставшись в одних кальсонах и обтягивающей нательной рубахе в сине-белую полоску, так называемой "тельняшке". Теперь же он снял и тельняшку, и я увидел на его крепком плече татуировку - весьма натуралистичное изображение мужского срама с разноцветными стрекозьими крылышками. - Это мне в сингапурском борделе изобразили, - пояснил лейтенант, заметив мой смущенный взгляд. - Еще мичманишкой был, вот и умудрил. На спор, для куражу. Теперь на приличной барышне не женишься. Так, видно, и помру холостяком. Последняя фраза, впрочем, была произнесена без малейшего сожаления. Всю вторую половину дня я нервно расхаживал по камере, все больше мучаясь голодом, жаждой и бездействием. Время от времени принимался кричать в окно или стучать в дверь - без какого-либо результата. А Эндлунг в благодарность за описание коронации занимал меня бесконечными историями о кораблекрушениях и необитаемых островах, где моряки различных национальностей медленно умирали без пищи и воды. Уже давно стемнело, когда он завел душераздирающий рассказ про одного французского офицера, который был вынужден съесть товарища по несчастью, корабельного каптенармуса. - И что вы думаете? - оживленно говорил полуголый камер-юнкер. - После лейтенант Дю Белле показал на суде, что мясо у каптенармуса оказалось нежнейшее, с прослойкой сальца, а на вкус вроде поросятины. Суд лейтенанта, конечно, оправдал, учтя чрезвычайность обстоятельств, а также то, что Дю Белле был единственным сыном у старушки матери. На этом месте познавательный рассказ прервался, потому что дверь камеры вдруг бесшумно отворилась, и мы оба замигали от яркого света фонаря. Расплывчатая тень, возникшая в проеме, произнесла голосом Фомы Аникеевича: - Прошу прощения, Афанасий Степанович. Вчера, конечно, я узнал вас под рыжей бородой, но мне и в голову не пришло, что дело может закончиться так скверно. А нынче на приеме в Грановитой палате я случайно услышал, как двое здешних завсегдатаев шептались и смеялись, поминая некую острастку, которую они задали двум "Блюстителям". Я и подумал, уж не про вас ли это. - Он вошел в темницу и участливо спросил. - Как же вы тут, господа, без воды, еды, света? - Плохо! Очень плохо! - вскричал Эндлунг и кинулся нашему избавителю на шею. Полагаю, что Фоме Аникеевичу такая порывистость, проявленная потным господином в одних кальсонах, вряд ли могла прийтись по вкусу. - Это камер-юнкер нашего двора Филипп Николаевич Эндлунг, - представил я. - А это Фома Аникеевич Савостьянов, дворецкий его высочества московского генерал-губернатора. - И, покончив с необходимой формальностью, скорей спросил о главном. - Что с Михаилом Георгиевичем? Освобожден? Фома Аникеевич развел руками: - Об этом мне ничего неизвестно. У нас собственное несчастье. Князь Глинский застрелился. Такая беда. - Как застрелился? - поразился я. - Разве он не дрался с лордом Бэнвиллом? - Сказано - застрелился. Найден в Петровско-Разумовском парке с огнестрельной раной в сердце. - Значит, не повезло корнетику. - Эндлунг стал натягивать платье. - Англичанин не промазал. Жаль. Славный был мальчуган, хоть и бардаш.
15 мая
-... А еще помощник буфетчика расколотил блюдо для дичи из севрского сервиза. Я пока распорядился оштрафовать его на половину месячного жалованья, а остальное на ваше усмотрение. Теперь о горничной ее высочества Петрищевой. Лакей Крючков донес, что она была замечена в кустах с камердинером господина Фандорина в весьма недвусмысленном виде. Я никаких мер предпринимать не стал, ибо не знаю, как у вас заведено обходиться с подобного сорта вольностями... - На первый раз - внушение, - пояснил я Сомову, отрываясь от тарелки. - На второй раз - взашей. Если понесла - выходное пособие. У нас с этим строго. За окнами светало, а в кухне горел свет. Я с большой охотой съел разогретый суп и принялся за котлетки де-Роган. Больше суток без маковой росинки во рту - это вам не шутки. После того, как Фома Аникеевич извлек нас с Эндлунгом из заточения, наши с лейтенантом пути разошлись. Он отправился в Варьете, чтобы переодеться. Звал и меня, говорил, что девочки ночуют в комнатах при театре - и накормят, и напоят, и приласкают. Но у меня имелись дела поважней. Причем хозяйственные заботы в число сих важных дел не входили, и помощника я выслушивал довольно невнимательно. - Как прошла коронация? - спросил я, прикидывая, может ли Сомов что-либо знать о вчерашней операции. Вроде бы не должен, но человек он, кажется, неглупый, проницательный. Во всяком случае о причинах моего отсутствия не задал ни единого вопроса. Как бы этак понебрежнее поинтересоваться, не привезли ли из Ильинского Михаила Георгиевича? - Полное великолепие. Но, - Сомов понизил голос, - среди наших поговаривают, что были нехорошие предзнаменования... Я насторожился. Нехорошие предзнаменования в такой день - это не пустяки. Коронация - событие исключительное, тут каждая мелочь имеет значение. У нас среди дворцовых есть такие гадальщики, что весь ход церемонии по часам раскладывают, чтоб определить, как будет проистекать царствие и на каком его отрезке следует ожидать потрясений. Это, положим, суеверие, но бывают приметы, от которых не отмахнешься. Например, в коронацию Александра Освободителя на вечернем приеме ни с того ни с сего на столе вдруг лопнула бутылка с шампанским - будто бомба взорвалась. Тогда, в 1856 году, бомбистов еще и в заводе не было, поэтому никто не знал, как истолковать этакий казус. Лишь много позже, через четверть века, прояснилось. А на прошлой коронации государь раньше положенного возложил корону на чело, и наши зашептались, что царствие будет недолгим. Так и вышло. - Сначала, - оглянувшись на дверь, стал рассказывать Сомов, - когда куафер прилаживал ее величеству корону к прическе, от волнения слишком сильно ткнул заколкой - так что государыня вскрикнула. До крови уколол... А потом, уже после начала шествия, у его величества внезапно оборвалась цепь ордена Андрея Первозванного, и прямо наземь! Про заколку только наши знают, но оказию с орденом заметили многие. Да, нехорошо, подумал я. Однако могло быть куда хуже. Главное - венчание на царство состоялось, все-таки доктор Линд не сорвал этого высокоторжественного события. - Что англичане? - неопределенно спросил я, не зная, известно ли в Эрмитаже о дуэли. - Лорд Бэнвилл уехал. Вчера, в полдень. Даже на коронации не присутствовал. Оставил записку его высочеству и съехал. Бледный весь и сердитый. То ли обижен, то ли заболел. Оставил щедрейшие наградные всему старшему персоналу. Вам, Афанасий Степанович, золотую гинею. - Поменяйте на рубли и от моего имени раздайте поровну Липпсу и обоим кучерам, они хорошо поработали, - сказал я, решив, что от этого душегуба мне наградных не нужно. - А что же мистер Карр? - Остался. Лорд и своего дворецкого ему оставил - отбыл в одиночестве. - Что мадемуазель Деклик, не скучает без воспитанника? - с деланой небрежностью наконец подступился я к самому важному. В коридоре послышались тихие шаги. Я обернулся и увидел Фандорина. Он был в домашней венгерской куртке с шнурами, с сеточкой на волосах, в войлочных туфлях. Весь гладкий, мягко ступающий, с мерцающими в полутьме глазами - ну чисто кот. - Ночной швейцар сказал мне, что вы в-вернулись. А где Эндлунг? - спросил он безо всякого приветствия. Из вопроса об Эндлунге следовало предположить, что Павел Георгиевич рассказал Фандорину о нашей экспедиции. Несмотря на сильнейшую неприязнь, которую вызывал у меня этот человек, мне не терпелось с ним поговорить. - Ступайте, Корней Селифанович, - сказал я помощнику, и тот, умный человек, немедленно удалился. - С господином камер-юнкером все в порядке, - коротко ответил я, и чтобы предупредить дальнейшие неприятные расспросы, добавил. - К сожалению, мы попусту потратили время. - У нас тоже не все гладко, - сказал Фандорин, присаживаясь. - Вы ведь исчезли п-позавчера вечером, когда Эмилия еще не вернулась. Она отлично справилась с заданием, и мы с точностью определили тайное убежище Линда. Оказалось, что он прячет ребенка в усыпальнице княжны Бахметьевой, это такая часовня с подземным склепом, выстроенная близ стены Новодевичьего монастыря. Княжна покончила с собой от несчастной любви лет сто тому назад, хоронить в монастыре ее не дали, вот безутешные родители и возвели нечто вроде мавзолея. С тех пор род Бахметьевых пресекся, часовня обветшала, на двери ржавый замок. Однако это одна видимость. Мадемуазель рассказывает, что, когда ее вводили с завязанными глазами в холодное помещение, она всякий раз слышала звук хорошо смазанных петель. Архитектурного плана часовни раздобыть не удалось, известно лишь, что сама усыпальница находится в п-подземелье. Эраст Петрович стал чертить пальцем на столе: - Вчера еще на рассвете п-приготовились. Это [он поставил хлебницу] - монастырь. Вот - часовня [сбоку Пристроил солонку]. Вокруг пустырь, тут - пруд [он плеснул на клеенку немного чаю]. В общем незаметно не подберешься. Расставили людей по изрядному периметру, замаскировали. Внутрь лезть не стали. - Почему? - спросил я. - Дело в том, Зюкин, что вокруг Новодевичьего монастыря еще со Смутных времен вся земля изрыта подземными лазами. То поляки осаждали, то Лжедмитрий, то позднее стрельцы подкапывались, чтоб царевну Софью из неволи вызволить. Я уверен, что Линд, как субъект п-предусмотрительный и осторожный, выбрал именно это место неспроста. Там должен быть путь отхода, это всегдашняя его тактика. Поэтому я решил действовать по-другому. Он сдвинул брови, вздохнул. - Вчера передача камня была назначена на пять часов п-пополудни, так как венчание должно было завершиться в два. Сразу после церемонии "Орлова" вынули из скипетра... - Дозволение на обмен получено?! - воскликнул я. - Значит, она ошиблась, и Михаила Георгиевича все-таки решено спасти! - Кто она? - сразу же вцепился Фандорин, однако понял по моему виду, что ответа не будет, и продолжил. - "Орлова" мне вверили с одним условием. Я дал гарантию, что камень ни в каком случае у Линда не останется. Ни в каком случае, - со значением повторил он. Я кивнул: - То есть, если придется выбирать между жизнью его высочества и бриллиантом... - Вот именно. - Но как можно быть уверенным, что "Орлов" не достанется доктору? Разве госпожа Деклик сможет ему помешать? И потом, вы сами говорите, подземные ходы... - Я поставил Линду условие, переданное Эмилией еще позавчера. Поскольку речь идет не об обычной драгоценности, а о священной реликвии, б-бриллиант не может быть доверен слабой женщине. Гувернантку будет сопровождать хранитель. Один, без оружия, так что нападения Линду можно не опасаться... - Кто же этот хранитель? - Я, - грустно молвил Фандорин. - Хорошо было придумано, правда? - И что же? - Ничего не вышло. Я загримировался старым, сутулым камер-лакеем, да, видно, недостаточно тщательно. Мы с Эмилией больше часа простояли в Храме. К нам никто не подошел. А позавчера, когда она была одна, никаких затруднений не возникло. Снова записка, закрытая карета в одном из ближних п-переулков, и так далее. Вчера же мы прождали до четверти седьмого и вернулись обратно не солоно хлебавши. - Неужто Линд отказался от обмена? - упавшим голосом спросил я. - Как бы не так. В Эрмитаже нас поджидало письмо, доставленное прежним порядком - через почтальона, но без штемпеля. Вот, п-прочтите, тем более что это имеет самое непосредственное отношение к вашей персоне. Я настороженно взял листок, от которого едва уловимо веяло ароматом духов. - "Граф Эссекс"? - Он самый. Да вы ч-читайте, читайте. "Я решил сделать династии Романовых щедрый подарок к коронации", - прочел я первую французскую фразу, и у меня все поплыло перед глазами. Неужто...? Но нет, моя радость была преждевременной. Похлопав ресницами, чтобы разогнать туман, я прочитал записку до конца: Я решил сделать династии Романовых щедрый подарок к коронации. Цена подарку - миллион. Ведь именно в эту сумму оценивается обговоренный ежедневный взнос за "Орлова", любезно одолженного мною российской монархии. Итак, можете владеть камнем еще один день, и совершенно бесплатно. В конце концов, омрачать вам такой торжественный день с моей стороны было бы по меньшей степени неучтиво. Мы совершим нашу маленькую трансакцию завтра. Пусть гувернантка будет в соборе в семь часов вечера. Я понимаю ваше нежелание доверять этой женщине такое сокровище и не возражаю против одного сопровождающего. Однако это должен быть человек, которого я знаю, а именно - мсье Собачьи Бакенбарды. Искренне ваш, доктор Линд. Сердце у меня заколотилось часто-часто. - Так вот почему вы мне все это рассказываете? - Да. - Фандорин испытующе посмотрел мне в глаза. - Я хочу просить вас, Афанасий Степанович, принять участие в этом опасном деле. Вы не полицейский агент и не военный, вы не обязаны рисковать жизнью ради г-государственных интересов, однако обстоятельства складываются так, что без вашей помощи... - Я согласен, - перебил его я. В этот миг мне совсем не было страшно. Я думал только об одном: мы с Эмилией будем вместе. Кажется, именно тогда я впервые мысленно назвал мадемуазель по имени. После недолгой паузы Эраст Петрович поднялся. - Тогда отдыхайте, у вас усталый вид. В десять часов будьте в г-гостиной. Я проведу с вами и Эмилией инструктаж.
X x x
Позднее солнце нагрело бархатные шторы, и от этого в затененной гостиной явственно запахло пылью. С бархатом вечно трудности - такой уж это материал: если провисит годами без регулярной стирки, как, например, здесь, в Эрмитаже, то въевшуюся намертво пыль до конца уже не вычистишь..Я мысленно пометил себе сегодня же распорядиться о замене занавесей. Если, конечно, вернусь с операции живым. А благополучный исход затеваемого мероприятия представлялся мне весьма сомнительным. На последнем - надо полагать, уже самом последнем совещании - присутствовали лишь те, кто непосредственно участвовал в операции: мы с мадемуазель, господин Фандорин и два полковника, Карнович и Ласовский, державшиеся тише воды, ниже травы и внимавшие Эрасту Петровичу с подчеркнутым почтением, уж не знаю, подлинным или фальшивым. На широком столе была разложена схема местности меж Новодевичьим монастырем и Новодевичьей набережной, причем исполненная честь по чести, не так, как давеча, на клеенке. Заштрихованными кружками были отмечены тайные пикеты, окружавшие пустырь со всех сторон: старший агент (Фандорин назвал его фамилию - Кузякин) в дупле старого дуба на углу Вселенского сквера; шестеро "служителей" в бараке Детской клиники, что выходила окнами на пруд; одиннадцать "монахов" на стене монастыря; семеро "лодочников" и "бакенщиков" на реке; один под видом торговки на выезде с Погодинской улицы; трое "нищих" у ворот монастыря; двое "рыбаков" на пруду - эти ближе всего, итого в первом кольце оцепления расположился тридцать один агент. - Порядок обмена должен быть такой, - объяснил Фандорин, показав пикеты. - Вас двоих подвозят к часовне, вводят внутрь. Вы т-требуете снять повязки. Там наверняка имеется свой ювелир. Вы отдадите ему "Орлова" на экспертизу, после чего отнимете обратно. Тогда госпожа Деклик спустится в склеп и заберет мальчика. Когда ребенка к вам выведут, вы передаете камень. На этом ваша, Зюкин, миссия закончена. Я не поверил собственным ушам. Авантюрный склад господина Фандорина был мне уже достаточно известен, но даже от него я не предполагал подобной безответственности. Самое же поразительное было то, что начальник дворцовой полиции и обер-полицмейстер выслушали этот безумный план с самым серьезным видом и ни словом не возразили! - Какая чушь! - с несвойственной мне (но вполне оправданной обстоятельствами) резкостью воскликнул я. - Я буду один, без оружия, мадемуазель тоже не в счет. Да они просто отберут у меня бриллиант, убедившись, что он настоящий. А возвращать Михаила Георгиевича и не подумают! Просто уйдут каким-нибудь подземным ходом, а нас всех троих зарежут. Отличная выйдет операция! Не лучше ли, дождавшись, пока нас с госпожой Деклик заведут внутрь, взять усыпальницу штурмом? - Не лучше, - кратко ответил Фандорин. А Карнович пояснил: - Уж при штурме-то его высочество наверняка будет убит. А заодно и вы двое. Я замолчал, взглянул на Эмилию. Надо признать, она держалась гораздо спокойнее меня и, что было особенно больно видеть, взирала на Фандорина с полным доверием. - Эхаст Петхович, - тихо произнесла она, - доктох "Линд очень хитхый. Вдхуг меня и мсье Зьюкин сегодня повезут в дхугое место, совсем новое? Если так, то ваша Ambuscade (Засада (фр)) будет пустой. - Впустую, - по старой привычке поправил я и обернулся к многоумному Фандорину, ибо вопрос был, как говорится, в самую точку. - Вот это не исключено, - признал он. - Но на сей счет мною предусмотрены некоторые м-меры. И ваши, Зюкин, опасения, что камень отберут, а мальчика не отдадут, тоже вполне резонны. Здесь все будет зависеть от вас самого, и теперь я перехожу к г-главному. С этими словами он подошел к деревянному ларцу, стоявшему на столике близ окна, и двумя руками достал оттуда гладкий и сияющий золотой шар размером с маленькую крымскую дыню. - Вот ваша гарантия, - сказал Эраст Петрович, кладя шар передо мной. - Что это? - спросил я и наклонился. В зеркальной поверхности шара отразилось, мое потешно растянутое лицо. - Бомба, Афанасий Степанович. Страшной разрушительной силы. Внутри там есть такая маленькая к-кнопочка. Если ее надавить, высвобождается взрыватель, а после этого д-достаточно любого сотрясения - к примеру, просто уронить шар на каменный пол - и произойдет взрыв, после которого не останется ни вас, ни Линда с его людьми, ни самой часовни. "Орлов", впрочем, уцелеет, потому что он вечен, и п-позднее мы непременно найдем его среди обломков... Вот это выл должны будете объяснить доктору. Скажите, что при малейшем п-признаке нечестной игры вы бросите шар на пол. Это единственный аргумент, который на Линда подействует. Так сказать, наш маленький сюрприз. - Но бомба ненастоящая? - догадался я. - Уверяю вас - самая что ни на есть н-настоящая. Заряд состоит из гремучей смеси, изобретенной химиками Императорской минно-артиллерийской лаборатории. Комиссия Главного артиллерийского управления не одобрила смесь из-за ее чрезмерной взрывоопаснос-ти. Если вас станут обыскивать при посадке в к-карету, вы скажете, что шар - это футляр для "Орлова", и открывать его ни в коем случае не позволите. Заявите, что иначе поездка отменяется. Впрочем, если за вами приедет тот же самый безмолвный кучер, дискуссия маловероятна. Эраст Петрович взял в руки шар, поддел ногтем едва заметную крышечку. - "Орлов" и в самом деле хранится внутри, в верхнем отделении сферы. Вынимая камень, чтобы передать его д-для проверки, вы нажмете вот сюда и тем самым задействуете механизм. В карете этого ни в коем случае не делайте - иначе от тряски может произойти взрыв. А уже нажав кнопку, вы сообщите Линду или его людям о том, что это за игрушка. Я заглянул внутрь шара. В круглой выемке, поблескивая голубоватым, неярким светом, лежала бесценная реликвия дома Романовых. Вблизи чудесный камень показался мне похожим на резную хрустальную ручку вроде тех, которыми украшен комод в гардеробной великой княгини. Честно говоря, гораздо большее впечатление на меня произвела красная металлическая кнопочка, почти незаметная на фоне алого бархата. Вытерев пот со лба, я посмотрел на Эмилию. При неудачном обороте дела, или же если я совершу оплошность, мы погибнем вместе, и куски наших тел перемешаются. Она спокойно кивнула мне, словно говоря: ничего, я в вас верю и все непременно закончится благополучно. - Но что дальше? - спросил я. - Взрываться Линд не захочет, это ясно, и правил игры не нарушит. Он вернет нам Михаила Георгиевича, а сам уйдет каким-нибудь хитрым лазом. И "Орлов" будет навсегда утрачен. - Этого не должно произойти ни в коем случае! - впервые вступил в разговор Карнович. - Помните, господин Фандорин, за "Орлова" вы поручились головой. Словно не слыша полковника, Фандорин улыбнулся мне: - На этот случай, Зюкин, у меня предусмотрен для доктора еще один сюрприз. Однако улыбка, и в самом деле совершенно неуместная в данной ситуации, сразу же исчезла, сменившись выражением смущенным и, пожалуй, даже сконфуженным. - Эмилия, Афанасий Степанович... Риск, которому вы подвергаетесь, б-безусловно велик. Линд - человек парадоксального ума, его поступки и реакции часто непредсказуемы. План планом, но может произойти все что угодно. А ведь вы, Эмилия, дама и к тому же даже не являетесь российской подданной... - Пусть хиск, это ничего. Нужно спасать маленький пхинц, - с величавым достоинством сказала мадемуазель. - Но мы, я и мсье Зьюкин, будем больше спокойны, если знать, какой еще surprise вы пхидумали. Фандорин осторожно закрыл золотую крышку, и голубоватое сияние, мерцавшее над столом, погасло.
|
