Часть первая. По земле, опаленной войной, стелется крестообразная тень самолета.

По земле, опаленной войной, стелется крестообразная тень самолета.

С высоты видны горящие деревни, иссеченная взрывами земля…

Колонны людей, идущие по дорогам…

Разбитая и брошенная техника вдоль дорог…

Под крылом самолета бой у переправы… На поле перед переправой батареи артиллерии стреляют по атакующим колоннам немецких танков… Видны вспышки залпов и букеты разрывов… Яркими фонтанами горят танки…

Самолеты атакуют переправу… Широкую гладь реки испятнали разрывы бомб…

В строй бомбардировщиков врезаются советские истребители… Начинается воздушный бой…

Вдали поблескивает куполами церквей горящий город… Сквозь дым, заволакивающий горизонт, пробивается солнце.

 

По широкой лесной дороге-просеке устало бредет колонна солдат. Лица их покрыты пылью, одежда износилась, сквозь белые повязки бурыми пятнами проступает кровь.

И кого тут только нет!

Здесь и кавалеристы, и пехотинцы, и танкисты, и артиллеристы.

Ноги в обмотках, в caпoгax, утыкаются в землю костыли.

Натужно тянут нелегкий груз лошади. Скрипят, медленно перекатываясь на шкворнях, колеса телег. На телегах— раненые.

Лошади в парной упряжке тянут легкие орудия. Идут два солдата, поддерживая под руки раненого товарища. Впереди колонны шагает майор. Он высок ростом и широк в плечах. В черных густых волосах проступает на висках седина. За поясом — маузер без кобуры. На ремне— полевой бинокль. Сбоку на поясе — две гранаты-лимонки. На гимнастерке — орден «Знак Почета». Темная бородка оттеняет черноту лица, оно почернело от загара, усталости и пыли. Это майор Млынский.

На горизонте — яркое, почти белое пламя, оно причудливо высвечивает маковки далеких церквей. Густой черный дым заволакивает далекий горизонт.

Колонна уходит в глубину леса, и, чем глубже в лес, тем глуше и глуше становится отдаленная канонада.

 

Поле с подсолнухами и дорога у леса. День. Ранняя осень.

В ужасе, почти в беспамятстве, с искаженными от страха лицами бегут по полю дети, женщины, старики, солдаты.

…Бежит, растрепав по ветру седую бороду и путаясь в рясе, священник… Их настигает грохот гусениц, пулеметные очереди, выстрелы танковых пушек.

Три танка с фашистскими крестами на бортах утюжат и расстреливают колонну беженцев, слившуюся с колонной отступающих советских солдат. Справа по дороге идет колонна грузовых машин со снарядами. И немцы на мотоциклах. Немецкие солдаты, сидящие на ящиках, наблюдают, как танки вминают людей в землю.

Вот-вот молоденький солдат добежит до леса, за ним гонится танк, неумолимо сокращается между ними расстояние…

…И вдруг танк вспыхивает факелом, взрывая фонтаном землю, и останавливается со всего разгона.

Из леса навстречу немецким танкам мчится советский танк «Т-34». Он идет на лобовое сближение. Орудийный выстрел. И второй немецкий танк, завертевшись на месте, вспыхивает, пустив густой шлейф дыма.

Другой немецкий танк открыл орудийный огонь. Рвутся снаряды. «Тридцатьчетверка» идет на сближение. Водитель ведет танк зигзагами.

Длинная пулеметная очередь из леса. Винтовочные выстрелы.

Немцы заметались, пытаясь спрятаться за спинами беженцев.

Трое немцев на мотоциклах с колясками кинулись в поле. Пулеметная очередь сбила их. Один из мотоциклов перевернулся и вспыхнул…

Затихли людские крики, беженцы кто лег, кто скрылся в кустах, кто застыл на месте, наблюдая за боем. Из леса на поддержку танку выбегают бойцы из отряда Млынского.

Солдаты из отступавшей колонны опомнились… Некоторые кинулись за «тридцатьчетверкой», стреляя на ходу. Молоденький солдат штыком приканчивает выскочившего из горящего танка немца.

Третий немецкий танк не принимает боя, уходит…

 

«Тридцатьчетверка» врывается в колонну грузовиков. Лобовым ударом сокрушает машины… Врассыпную бегут немецкие шоферы и солдаты… Из танка бьет пулемет, рвутся ящики со снарядами… Один из немецких солдат бросает связку гранат… Взрыв!.. Пламя… Фонтаны земли… В дыму исчезает «тридцатьчетверка»…

Осела пыль на дороге, ветер рассеял гарь, едва дымятся два немецких танка. Стоит и «тридцатьчетверка» там, где ее в тот миг застали взрывы. Висят звенья ее оборванных гусениц. Обгорела краска на броне. Из надписи «Смерть фашистам!» осталось первое слово.

Обгорела трава, обуглились до черноты молоденькие елочки сбоку дороги.

Священник, отец Павел, копает могилу на обочине проселочной дороги, по которой только что прошла немецкая колонна. Рядом лежит со сложенными на груди руками, в обгоревшем комбинезоне советский танкист.

К нему подходят наши солдаты. Здесь смешались бойцы из отряда Млынского и те, кто отступал по дороге с беженцами вместе. С ними — молодой белокурый лейтенант, Петренко.

Подходит к отцу Павлу молоденький солдат, жизнь которому спасло появление «тридцатьчетверки». Молча взял из рук священника лопату и начал ловко выбрасывать комья земли на поверхность.

Петренко останавливается возле убитого. Поворачивается к отцу Павлу.

— Брось, дед… Разве всех похоронишь? — говорит он.

Отец Павел молча взглянул на него и, немного помедлив, ответил:

— Всех не смогу, а вот его похороню и место это запомню. И людям, придет время, расскажу, что лежит здесь герой-танкист. Он от немцев не бегал, как некоторые…

Солдаты смущенно понурили головы.

— Ладно ты, дед, язык-то придержи… — хмуро произнес Петренко, — не на базаре.

Подходит майор Млынский. Чуть позади него — капитан Серегин и политрук Алиев. Смотрят на Петренко. Он быстро надевает пилотку и, приложив руку к головному убору, докладывает;

— Командир роты лейтенант Петренко!

— Командир какой роты, лейтенант? Где ваши люди? — спрашивает Млынский.

— Здесь… — Петренко растерянно оглядывается вокруг.

— Постройте своих бойцов! — приказал майор.

— Есть, — нехотя ответил Петренко и зычно крикнул: — Шестая рота девятого полка, становись!

Молоденький солдат вернул лопату священнику и кинулся в строй.

Отец Павел некоторое время смотрел на суетившихся людей, потом, поплевав на ладони, принялся снова долбить землю.

К майору Млынскому подошла медсестра Зина.

— Товарищ майор, подвод для раненых не хватает.

Млынский обернулся к Алиеву.

— Товарищ политрук, надо освободить часть телег для раненых, убитых похоронить.

— А как быть с боеприпасами?

— Боеприпасы раздать бойцам.

— Есть! — четко ответил Алиев.

— Рота, смирно! — лихо приказал Петренко, покосившись на Зину.

 

Млынский и Серегин в сопровождении Петренко идут вдоль строя.

— Где ваше оружие? — спрашивает майор одного из бойцов.

Тот растерянно мнется.

— Где ваше оружие? — спрашивает майор другого бойца.

— Обронил… — Боец опускает голову.

Петренко пробует оправдать солдата, а заодно и себя:

— Налетели внезапно. Мы не были готовы…

— Вы даже не попытались организовать сопротивление! — резко говорит майор.

Петренко вновь пытается оправдаться;

— Половина роты осталась, мой полк неизвестно где, что я мог сделать, товарищ майор? Мы в окружении.

— Прекратите! — брезгливо приказывает Млынский и, отвернувшись от Петренко, обращается к солдатам: — Товарищи бойцы! В трудный час нам вручили оружие для того, чтобы мы могли защищать пашу Родину от фашистских захватчиков, а некоторые из вас обронили это оружие и вместе с ним обронили честь бойца Красной Армии. Подумайте над моими словами и сделайте выводы.

Солдаты в строю подтянулись.

Млынский говорит Серегину:

— Распределите людей по взводам.

— Есть! — отвечает Серегин.

— А лейтенанта — в роту к Артемову, взводным. Там посмотрим. Ясно?

— Есть, товарищ майор!

— Напра-во! Шагом марш!

 

Когда рота Петренко ушла, к Млынскому подошел отец Павел.

— Товарищ командир, а мне винтовка найдется?

— А вы, простите, кто? — спрашивает Млынский.

— Я священник… отец Павел… или просто Павел Иванович Воробьев… На восток шел. Ожесточилось сердце мое. Я снимаю свой сан и прошусь в солдаты.

— За готовность взять в руки оружие спасибо, Павел Иванович, — говорит майор, — но оружием может быть не только винтовка… Подумайте. Разоренным войной, растерявшимся людям и ваша помощь будет нелишней. Ослабевших нужно будет приютить. Верных людей от врагов укрыть. Вы можете помочь больше, чем винтовкой.

Разные люди будут стучаться в вашу дверь. Может, и от нас кто-нибудь весточку передаст. Примете?

— Ждать буду…

— Ну вот и добре. Счастливо вам, товарищ Воробьев, — улыбнулся Млынский.

— Вам тоже спасибо, — сказал отец Павел, — сохрани вас… — Он запнулся, махнул рукой.

Млынский уходит к лесу, догоняя отряд. На дороге остается одинокая фигура отца Павла, который, ласково посмотрев ему вслед, медленно пошел дальше.

Колонна солдат во главе с майором продолжает двигаться по лесной дороге. Майор сходит на обочину, пропуская мимо себя людей. Некоторые бредут опустив низко голову, другие, завидев майора, подтягиваются, в глазах у третьих надежда: они верят, что этот человек выведет их из окружения. Скрипят колеса, подпрыгивают телеги на неровной лесной дороге, тихо стонут раненые…

 

В лесу — двор и изба лесника. Утро.

…Бежал по лесу заяц и набежал на человеческие глаза. Заяц встал столбиком. Повел ушами, скосил глазом и метнулся в кусты. Человек пополз дальше. В матросском бушлате, невысокий, плотный, как из чугуна отлитый. Надпись на бескозырке означает, что он с Черноморского флота. По званию мичман. Это Вакуленчук.

Затаился на опушке, смотрит на лесную сторожку. Спокойно возле сторожки бродят куры, чуть поодаль на привязи пасется корова, греется на солнце возле крылечка лохматый пес. Старуха в белом платочке развешивает на веревке белье. На крыльце играет со щенком мальчик лет семи.

Вакуленчук поднимается и перебегает поляну. Собака лает. Старуха и мальчик настороженно смотрят на моряка.

— Тебе кого, сынок? — спрашивает она.

Вакуленчук оглянулся по сторонам.

— Наверное, вас, бабуся. Можно войти?

Вакуленчук входит в дом. Старуха и мальчик — следом. В тесноватой избе, у печки, сидит высокий старик лет восьмидесяти.

— Здрасте! — говорит Вакуленчук.

— Здравствуйте, — сдержанно отвечает старик.

Вакуленчук подходит к ведерку с водой, в котором

плавает ковшик. Черпает воду, затем глядит на старика, оглядывается. На стене над кроватью висят две фотографии молодых парней. Они в красноармейской форме. Чуть ниже висит гитара. Вакуленчук подошел, посмотрел на фотографии, провел рукой по струнам…

— Сыны, бабуся? — спрашивает он.

— Сынки! — с гордостью отвечает старуха. — Где они, кровинушки? — вздыхает она.

Старик медленно встает, вытянув перед собой руки, приближается к Вакуленчуку на его голос. Коснулся его плеча.

— Вы из каких будете, мил человек? Вроде солдат? — спрашивает он.

— Солдат, дед, солдат, — неопределенно отвечает Вакуленчук.

Старуха (обращаясь к хозяину). Совсем, старый, глаза-то потерял. Моряк он, дед, моряк.

Старик. Дозволь спытать — ты за чьих же воюешь?

Вакуленчук. За кого же черноморскому моряку-то воевать? За Советскую власть, дед, воюю.

Старуха идет к печке, выставляет рогачом на стол чугунок с картошкой.

— Ешь, сынок.

Вакуленчук, потрепав рукой по голове мальчика, спросил:

— Внучок?

— Внучок, — ответила старуха и, нежно улыбаясь, обратилась к малышу: — Слетай в погреб, принеси крынку молока. — И матросу: — Проходи, сынок, садись.

— Спасибо, бабушка. Как звать мальца-то?

— Мишутка.

Мишутка срывается с лавки, выбегает из дома. Вакуленчук садится за стол, финкой достает горячую картошку из чугунка. Старуха кладет на стол пучок лука, кусок хлеба. Мишутка возвращается с крынкой молока.

Обжигаясь картошкой, Вакуленчук спрашивает:

— Немцы-то были?

— В деревню заходили. А нас бог пока миловал… — отвечает старуха.

— Далече идешь, моряк? — интересуется старик.

Вакуленчук. Да как сказать…

За окном слышится истошный лай собаки.

— Кто там еще? — спрашивает старуха.

Шум моторов, треск мотоциклов, немецкая речь.

— Немцы, — строго говорит старик.

— Ох ты господи, накликали нечисть. Немцы, — крестится старуха. — Да что же это будет?

Вакуленчука как ветром сдуло с лавки, в руках у него — автомат.

— Ты, служивый, ходи в сенцы, залазь на чердак, — приказывает старик.

Старуха распахивает дверь в сенцы. Вакуленчук ухватывается за край чердачной балки, подтягивается и исчезает в темноте чердака. Чердак набит сеном. Вакуленчук пробирается сквозь сено к слуховому окну. Видит, как подъезжает грузовая машина, выскакивают несколько немецких солдат. Из люльки мотоцикла, разминая ноги, выходит офицер. Мотоциклист поднимает автомат, короткая очередь, собака, взвизгнув, падает.

Солдаты ловят кур, двое солдат подходят к корове.

— Куда же ты ее? Куда? — кричит с крыльца старуха. — Кормилица моя!.. А-а-а!.. Отдай!.. Пусти! — Она бежит к солдатам.

Солдаты вытаскивают из погреба крынки с молоком, корзины с картошкой, а один волочит из сарая мешок с мукой. Еще один солдат тащит из избы связку лука.

Старуха намертво вцепилась в одного из солдат, который возится с коровой. Он смеется, отталкивает ее. Другие открывают борт грузовика. Прилаживают к нему мостки.

На крыльце стоит старик, опираясь на внучка. Мальчик держит в руках щенка.

— Мать, оставь их, оставь этих грабителей. За все рассчитаемся. Пущай все берут…

— Партизан! — строго кричит офицер. Подходит к старику. — Партизан?

Вакуленчук расчищает от сена пространство возле окна, автомат кладет на подоконник, снимает две гранаты.

…Офицер сталкивает старика с крыльца, тот пытается удержаться на ногах, но спотыкается и падает.

Офицер поднимает его и кричит:

— Партизан!

— Не знаем мы никаких партизанов. В глаза не видели их, — бросив корову, на ходу говорит старуха, спеша к старику и Мишутке.

— Швайн! — крикнул офицер и ударил старика по щеке. — Где партизан?

Старик мрачно и зло, невидящими глазами смотрел на офицера.

Тот медленно поднял пистолет и направил его на Мишутку. Старуха прижала мальчика к себе, пытаясь прикрыть его своими руками.

— Я скажу тебе, где партизаны! Партизаны вот где! — громко произнес старик и положил руку на сердце. — Все мы партизаны! Уходите с нашей земли! Уходи, душегуб окаянный! Уходи!

Старик плюнул сгустком крови в лицо немца. Офицер от неожиданности отпрянул, а затем выстрелил. Старуха подхватила обмякшее тело старика.

Вакуленчук ударом ноги вышибает раму из окна и бросает гранату в немцев, которые втягивали корову в кузов грузовика… Взрыв… Летит вторая граната… Опять взрыв… Вакуленчук отцепляет от пояса третью гранату, но она уже не нужна.

Только двое — офицер и один из солдат — ползут к машине, оставляя за собой кровавый след. Офицер стреляет из пистолета…. Старуха падает, накрывая своим телом мальчика.

Вакуленчук дает очередь из автомата, вылезает из слухового окна на крышу, прыгает вниз, подбегает к старухе. Она мертва.

Мишутка лежит на пороге, испуганными глазенками смотрит на мичмана, держит правой рукой левое плечо.

— Живой?

— Ага, — отвечает Мишутка и смотрит на Вакуленчука. Нечеловеческий страх в глазах у мальчика.

Вакуленчук оглянулся вокруг, снял с веревки простыню, накрыл ею старика и старуху. Подошел к убитым немцам, поднял с земли два автомата, засунул за пояс парабеллум.

 

Вакуленчук с Мишуткой уходят со двора и углубляются в лес.

— Ты устал? — спрашивает мичман.

— Нет, дяденька.

— Скоро мы с тобой привал сделаем, тогда и перекусим, хорошо?

— Хорошо, дяденька.

Вакуленчук подбадривает мальчика:

— Держись, иди вперед.

По лесной дороге движется колонна Млынского. Слышен гул самолетов.

Майор тревожно поглядывает на небо.

 

Углубившись в чащу леса, Вакуленчук и Мишутка прошли ручеек, поднялись на пригорок, пошли по тропинке и вышли на небольшую полянку. Солнце уже клонилось к закату. Его лучами были освещены только верхушки деревьев… Пройдя полянку, они опять вошли в лес…

Откуда-то сзади, из кустов, слышен резкий голос:

— Стой! Руки вверх!

Вакуленчук замер. Подходят двое. Это сержант Бондаренко и пожилой солдат Иванов.

— Ишь ты! — говорит Иванов. — Вроде б моряк? Ты что это с мальцом по лесу гуляешь? Заблудился?

— Море-то отсюда далеко, — смеется Бондаренко.

— Руки можно опустить? — зло спрашивает Вакуленчук.

— Погоди, — отвечает Бондаренко.

Иванов. Семен, обыщи его.

Бондаренко осторожно обходит сзади Вакуленчука, снимает с него автоматы, вытаскивает парабеллум, ощупывает одежду. Из кармана достает пистолет «ТТ», гранату.

— Ну-ка, целый арсенал! — говорит Бондаренко. — Ну, теперь опускай!

— Так куда путь держишь, морячок? — дружелюбно спрашивает Иванов.

— На кудыкину гору… — отвечает Вакуленчук.

— Ну, значит, нам по пути… — улыбается Бондаренко. — Идем!

Вакуленчук нагибается, из-за голенища достает финку, отдает сержанту.

— Держи, салага!

— Чего? — спрашивает Бондаренко.

— Того. Ну пошли, пехота.

— Ладно-ладно, иди, — подталкивает моряка Иванов и ласково, гладит Мишутку по голове. — Не бойся, сынок… Давай. Давай.

А тот, испуганный всем происшедшим, готов расхныкаться.

Вакуленчук. Пошли, Мишутка.

 

На открытой поляне, зажатой с четырех сторон лесом, двигаясь вдоль строя солдат, капитан Серегин ведет перекличку.

У крайних деревьев в лесу на ящике из-под снарядов сидит знакомый нам майор. Перед ним разложена карта.

Подходят Бондаренко, Иванов, Вакуленчук и Мишутка. 'Посмотрев на Вакуленчука, Млынский спрашивает:

— А откуда здесь моряки?

— Взвод морской пехоты находился в охранении артполка. Я замещаю погибшего командира. Три дня просидел без связи. Послал двух связных — не вернулись… Решил сам. Мичман Вакуленчук! — доложил моряк.

— Где ваш взвод, мичман?

— Здесь неподалеку, товарищ майор, держит оборону.

— Откуда мальчик с вами? — интересуется майор.

— В лесу на мародеров наткнулся, товарищ майор. Деда с бабкой у него убили. Ну, пацана с собой и прихватил.

Млынский, подозвав Зину, обращается к мальчику:

— Ну здравствуй, как тебя зовут?

— Миша Турченков.

Млынский просит Зину принять под свою опеку нового бойца, Михаила Турченкова.

Зина, прижимая к себе мальчика, отвечает:

— Есть, товарищ майор, помощником будет. Ну пойдем, Мишутка.

Вакуленчук. Мишутка, ну ты давай иди с тетей Зиной и слушайся ее, договорились? Ну, будь здоров. Я скоро приду.

Зина с Мишуткой уходят.

 

Второму взводу подается команда построиться.

Млынский возвращается к карте. Бондаренко и Иванов следят за рукой майора, который делает отметки на карте…

— Так… — говорит он, ставя крестик. — На шоссе были?

Бондаренко. Так точно, товарищ майор.

Иванов. Там немецкие танки идут.

— А левее, на проселочной?

Бондаренко. Пехота на бронетранспортерах…

— Железную дорогу переходили?

Бондаренко. Нет, все переезды охраняются.

Иванов. Обойти с обозом невозможно — болото.

Майор провел на карте карандашом жирную черту.

— Обстановка ясна?

Вакуленчук. Неразбериха, товарищ майор.

Млынский. Так что присоединяйтесь со своим отрядом к нам, товарищ мичман. Вместе воевать будем. (Отмечает на карте железнодорожный мост через речку. Жестом приглашает Вакуленчука к карте.) Карту читать умеете?

— Маленько научился.

— Это что?

— Болото…

— Болото. И вот это болото. Теперь понимаете, что у нас один выход — вот через этот переезд? Вот что: завтра ночью в три ноль-ноль вы с одной стороны, мы с другой поднажмем. А?

— Так точно, товарищ майор. Завтра рандеву у переезда.

Млынский. Вот именно. Связными с вами пойдут разведчики Бондаренко и Иванов, ваши знакомые, ясно?

Бондаренко, подтянувшись, четко отвечает:

— Ясно, товарищ майор.

Млынский, устало улыбаясь, обращается к Иванову:

— Рад, Петр Сергеевич, что хорошо воюете, очень рад.

Иванов, Бондаренко и Вакуленчук уходят. Между ними завязывается беседа. Бондаренко спрашивает у Иванова:

— Да ты, оказывается, знаком с майором?

— Да, знаком.

Бондаренко, не спуская глаз с Иванова, с некоторым ехидством спросил:

— Землячки?

Иванов неспешно ответил:

— Учителем в нашем селе был, директором школы.

— Ну а что ж он удивился, что ты добре воюешь? — вставил Вакуленчук.

— Перед войной дело было, засадить хотели — десятка грозила.

— Ну да? За что же? — поинтересовался моряк.

— Накапали на меня — дескать, хотел колхозный ток с зерном поджечь, ругал Советскую власть. Нашелся там один.

— Вот сволочь! — тяжело вздохнул Вакуленчук.

— Наш майор Млынский Иван Петрович тогда начальником райотдела НКВД уже стал, к нему дело и попало.

— Ну а он? — одновременно спросили Бондаренко и Вакуленчук.

— Он? По справедливости обошелся.

Вакуленчук остановился и обратился к Бондаренко:

— Ну, ладно, гони арсенал.

Бондаренко отдает отобранное у моряка оружие. Вакуленчук возвращает Бондаренко немецкий автомат и говорит:

— Дарю!

— Спасибо. Вот салага!

 

Млынский, отдав приказ уходящей группе, поднялся навстречу появившемуся политруку Алиеву. Тот держал в руках пачку красноармейских книжек, часть из них обгорела, иные залиты кровью, разорваны.

— Ну что, связь есть? — спросил политрук.

— Нет! Ни с дивизией, ни с корпусом, — ответил майор.

— Что же произошло?

— Думаю, Гасан, они не стали тратить ни времени, ни сил на бой с нами, а просто обошли и продвинулись дальше. Их танки в тридцати километрах впереди нас…

 

Отряд Млынского залег в лесу перед железнодорожным переездом. С пригорка Бондаренко и Иванов наблюдают за мостом, переброшенным через неширокую речку с обрывистыми, поросшими кустами берегами. Под мостом кусты вырублены, врыта в землю площадка для зениток. На мосту стоят часовые, возле моста — пулеметы, мотоциклы. Рядом — железнодорожный переезд. Проселок упирается в глухой сосновый лес.

Из леса выползает и идет к мосту эшелон. Вагоны открыты. Солдаты, сидят свесив ноги, поют песни, играют на губных гармошках.

— Где же моряки? — говорит вполголоса Бондаренко, взглянув на часы. — Вот тебе и рандеву.

Нарастающий шум поезда. На платформах — немецкая техника: танки, пушки. И вдруг — разрывы гранат, пулеметные очереди, винтовочные выстрелы.

На мосту— переполох. По кустам бьют немецкие солдаты из зенитных пулеметов. Ударила зенитная пушка.

Рвутся гранаты на орудийных площадках. Немцы, что сидели на бережку, кто лежит неподвижно, кто ползет к реке. Но вот и они замерли. Из-под моста поднимаются бегом на насыпь черные фигурки в морской форме. Паровоз и первые вагоны — уже на мосту.

— Вот они! Моряки! — стараясь перекричать грохот, восклицает Бондаренко. — Ну? А мы рыжие, что ли? Пошли!

 

С двух сторон на мост наступают цепью солдаты. Их ведет майор. Молча, без криков «ура» из-под моста моряки бросают гранаты. Немцы бегут вниз, их встречает огонь. И уже что-то делают моряки под фермами моста и бегут в сторону. Один из матросов машет бескозыркой. С бега, тут же, где их застал сигнал, ложатся набегавшие на мост солдаты. Ложатся и моряки.

Взрыв. Медленно сползает мост с опоры, стальная ферма скребет своей тяжестью обрыв, скользит вниз. Падают вагоны с техникой…

Перебегают через железнодорожную линию солдаты, въезжают на полотно повозки. Лошади, перебравшись через железнодорожный переезд, несутся к лесу. Солдаты перетаскивают две сорокапятимиллиметровки.

Слышен гул самолета. Кто-то подал команду:

— Воздух!

Из-за деревьев вынырнул немецкий разведывательный самолет «Шторьх». Он летит низко над лесом. Отчетливо видны опознавательные кресты на его крыльях.

В самолете — двое: летчик и, во второй кабине, генерал-полковник немецкой армии фон Хорн.

Под крылом самолета — бой у моста. Вернее, пожар, взорванный мост, догорающие вагоны. Оттуда, снизу, потянулись пунктиры трассирующих пуль, нащупывая самолет.

Летчик резко накренил машину и увел ее в сторону…

Отряд Млынского продолжает двигаться. Только лица людей выглядят теперь веселее. У многих — трофейное оружие. Моряки все с немецкими автоматами. Слышен приглушенный смех. Прибавилось и раненых. На одной из телег сидит Мишутка. Зина на ходу подкладывает под голову раненого солдата вещмешок.

 

Выстроен весь отряд. Четким шагом подходит капитан, который только что вел перекличку. Это Серегин. Он докладывает:

— Численный состав — шестьсот три человека. Рядовых— пятьсот восемьдесят, средних и младших командиров— двадцать три. Пятнадцать человек — в боевом охранении. Раненых — сто сорок, из них тяжело — тридцать восемь. Четыреста двенадцать человек — из нашей дивизии, остальные — из разных частей… Капитан Серегин.

— Спасибо, капитан! — козыряет Млынский.

 

Командиры рот отдают приказы:

— Первая рота, смирно!

— Вторая рота, смирно!

— Третья рота, смирно!

Млынский внимательно вглядывается в лица… Выходит на середину поляны. Перед строем на правый фланг проносят развернутое полковое знамя.

— Товарищи! — обращается Млынский к солдатам. — Это знамя 315-го полка 41-й стрелковой дивизии. Я, начальник Особого отдела дивизии майор Млынский, как старший по званию, принял командование отрядом. Политрук— товарищ Алиев… — Показывает на стоящего рядом с ним Алиева. — Начальник штаба — капитан Серегин… — Указывает на Серегина. — Товарищи! Мы в окружении. Вокруг нас фашисты. Но мы на родной земле. Мы — бойцы регулярной Красной Армии. В руках у нас оружие, и для нас нет и не может быть окружения. Ни жизни спокойной, ни чудесной выручки я вам не обещаю, только своими руками мы завоюем победу… Отряд! Смирно! — командует Млынский. — Напра-аво! Равнение на знамя! Шагом марш!

Стараясь держать строевой шаг, проходят мимо знамени солдаты отряда.

Раненые, лежавшие на подводах, тоже зашевелились. Некоторые, кто мог, приподнялись и смотрели на этот импровизированный парад, и в глазах их светилась надежда.

 

Пол огромного зала в штабе генерала фон Хорна застлан коврами. В центре зала на специальном столе — батарея телефонов. Около них — адъютант генерала майoр Крюгер. Здесь же — стол с оперативными картами. В стороне — старинный резной письменный стол с бронзовым чернильным прибором и подсвечниками. В углу стоит подставка, похожая на мольберт, закрытая куском материи.

Входит фон Хорн и отрывисто приказывает вызвать к нему начальника оперативного отдела полковника Кемпе.

Он подходит к подрамнику, откидывает ткань. В золотом окладе — портрет красивой женщины.

— Что это? — спрашивает фон Хорн.

— Сувенир, господин генерал-полковник. От штандартенфюрера Вольфа.

— Интересно — усмехается фон Хорн. — Лучше бы он обеспечил безопасность моих тылов.

 

Входит полковник Кемпе.

— Господин полковник, известно ли вам, что у нас в тылу на коммуникациях действует противник? Сегодня обстрелян мой самолет и взорван мост.

— Господин командующий, это мелкие отряды, попавшие в окружение…

— Меня не интересуют детали, — резко обрывает его фон Хорн. — Передайте начальнику тыла и штандартенфюреру Вольфу: надо серьезно заняться этим… Запомните, Кемпе, партизанские войны могут вестись бесконечно…

Полковник Кемпе уходит.

 

Фон Хорн садится за стол, к нему подходит адъютант.

— Господин генерал-полковник, к вам на прием просится русский священник.

— Что ему нужно?

— Хочет открыть в городе церковь.

— Пусть открывает.

— В ней — армейский склад… и без вашего приказа…

— Пусть обращается к коменданту города, — с раздражением отвечает фон Хорн.

— Он очень просит, чтобы вы его приняли.

Генерал взглянул на картину.

— Ну хорошо, пригласите его!

 

В дверь тихонько постучали, и в кабинете появился отец Павел. За ним вошел адъютант Крюгер. Генерал сделал ему знак удалиться.

Некоторое время фон Хорн и отец Павел молча разглядывали друг друга. Генерал был явно разочарован, не увидев во взгляде священника должного почтения и страха.

— Слушаю вас, святой отец, — сказал наконец фон Хорн по-русски.

— Господин генерал, солдаты вашей армии заняли церковь…

— Что ж, идут военные действия…

— Я пришел просить вас от имени моего церковного прихода. Смутное время сеет в души сомнение и слабость. Церковь призвана укреплять слабых и сомневающихся. Я прошу покорно разрешить действовать нашей церкви в духе ее учения.

— Открывайте церковь, я распоряжусь, — ответил генерал.

— Премного вам благодарен. — Отец Павел кланяется. — Вы поступаете как христианин…

— Скажите, святой отец… — Фон Хорн несколько медлит, решая, стоит ли продолжать. — Скажите мне откровенно… Вы пожилой человек… Что происходит? Мы пришли освободить вас от тирании большевиков, но мы не встречаем от населения должной поддержки и сотрудничества. В чем дело? Не бойтесь. Скажите правду.

— А разве один человек может сказать всю правду?

— Хорошо. Скажите вашу правду.

— Война принесла нам горе и разорение… гибель тысячам людей… Скорбь и слезы вселились в наши дома… Бог все видит…

— Бог всегда на стороне победителей, — обрывает его фон Хорн.

— Но милосердие, господин генерал, одна из заповедей всех религий…

— Смирение — вот главная заповедь побежденного народа…

У светлого, прозрачного ручья умывается паренек лет четырнадцати. Позади него виден небольшой лесной поселок в несколько домов. Посередине возвышается дом побольше, с открытой террасой — контора лесхоза.

К поселку подходят бойцы отряда Млынского. Навстречу выбегают женщины. Они радостно восклицают:

— Родимые наши пришли!

— Проходите, родненькие, проходите!

— Сюда, сынок, сюда иди. — Женщины помогают раненым войти в дом.

Солдаты смеются, умываются у колодца.

 

Млынский, Алиев и Серегин. У них осунувшиеся лица, пыль на гимнастерках. Изнуренный, измученный вид у всех.

К Млынскому и Алиеву подходит дед Матвей, переводит взгляд с одного командира на другого, здоровается с ними и спрашивает:

— Кто же у вас тут за старшего-то? Матросы или матушка-пехота, а то я сразу и не пойму.

— По какой же вам субординации старший нужен? — с ласковой усмешкой спрашивает Млынский.

— А по солдатской… Я две войны сломал — германскую и гражданскую…

— Ну раз так, давайте знакомиться. Майор Млынский.

— Матвей Егорыч, сторож, — вытягивается дед. — Ну, мужики-то все на войне, так я тут за старшего командира. Разрешите доложить, товарищ командир: лесопилка не работает, стоит по причине немецкой оккупации… Обстановка спокойная.

— Немцы были, Матвей Егорович?

— Не были. Дорог для автомобилей нет. А после дождичка и трактора вязнут… А вот аэропланы летают и днем и ночью на Москву.

— Ну а откуда же известно, что на Москву?

— А как пролетят, так наутро сообщает радио — налет на Москву.

— Радио? — переспрашивает Млынский.

— Так вот вечор перестало, говорить: движок не работает. А так каждый день Москву слушали.

Млынский переглядывается с Алиевым.

— А сводку? Сводку слушали? — спросил Алиев.

— А как же! Я с Алешей — внучком — флажки на карте втыкал… — продолжает дед. — Можно посмотреть. Там все отмечено — какие города оставили, какие еще стоят…

Совсем близко проходят бойцы, несут раненых. Кладут их на самодельные носилки. Тут же Зина. Она просит осторожно снимать тяжелораненых.

 

Контора лесхоза. Кабинет директора. Письменный стол, стулья, книжный шкаф. На стене над столом — портрет Ленина. На другой стене — большая карта Советского Союза. На столе — телефон.

Здесь все, включая мичмана Вакуленчука и лейтенанта Петренко. Многие легко ранены. Дымят цигарками. За столом что-то вроде президиума — сидят майор Млынский, капитан Серегин и политрук Алиев. Многие разглядывают карту, на которой флажками отмечена линия фронта. Люди сдержанно переговариваются:

— Эх куда зашли, сволочи…

— Не может быть…

— Да ты не на карту, вокруг погляди…

Встает майор Млынский.

— Тише, товарищи! Все собрались?

— Все.

Млынский говорит:

— Товарищи командиры, фронт откатился далеко на восток. Теперь до него более ста километров. Связи с Действующей армией у нас пока еще нет. Судя по всему, прямого столкновения с противником нам не избежать, а боеприпасов маловато.

Командиры и бойцы сосредоточенно слушают. Млынский продолжает:

— С продовольствием туго. Обоз с ранеными сковывает нашу маневренность, а немцы могут завтра начать операцию по прочесыванию лесов. Но мы попробуем их обмануть. Мы сделаем бросок на восток, а сами уйдем в чащобу Черного леса. По топи немец побоится идти. Как видите, положение сложное, но не безнадежное. И я рад, что здесь вами был высказан целый ряд полезных соображений… Сегодня наш отряд — это часть регулярных войск Красной Армии. Отряд будет беспощадно бороться с фашистами. И пока он существует, мы до конца выполним свой долг перед Родиной… Сейчас, товарищи командиры, необходимо разъяснить задачу бойцам. Обстановку прошу не скрывать.

— Правильно! — раздались возгласы. — Правильно!

— Все мы присягали на верность нашей Родине и народу и в этот грозный час останемся верными нашей присяге, товарищи! — сказал Алиев.

— Только так! — поддержали его.

 

Дед Матвей сидит в большой комнате конторы лесхоза, где под руководством Зины женщины торопятся перевязать раненых.

Солдаты переговариваются между собой, один играет на гитаре и поет, другой рассказывает, что их три брата и все на фронте, мать осталась одна.

Дед Матвей режет простыни и наволочки на длинные полосы и обращается к одному из раненых:

— Эх, сынок, как же они тебя так размалевали, ироды, а?

— Сам не знаю, воевал-то всего ничего…

— Воевать-то надо умеючи… Его — бить, а самому — целиком живым оставаться!

— Хм, легко сказать, дед… А танков видал у них сколько?

— Танки, говоришь? Так ведь под броней-то — человек, живая душа. Стало быть, и ей страх ведом. Не бояться, а бить их надо!

— Силища, дед, у них, — заметил один из солдат.

— Ну и что! Знаешь, как мы ему задавали перцу в германскую, во время первой мировой войны. Вдарили так, что у них аж пятки засверкали.

— Да и от нас, — сказал другой солдат, — уже не раз фашисты тикали, как кобыла от фитиля, задымленного в деликатном месте…

Лежавшие раненые заулыбались.

— Покуда фитиль-то у вас больно короток, — усмехнулся сердито дед, — пшик — и нету. Надо, чтобы до нутра жег! До Берлину!

— Развоевался дед, — смеются раненые.

Дед Матвей потянулся к одному из раненых, за плечом у которого висел немецкий автомат.

— Это что за штуковина? Когда я воевал, таких не видывал… Научи, как с ней обходиться!

— Хе. «Научи»! Автомат — штука м