К. С. Станиславский 9 страница. что вы рассказали. Для этого снова дан свет

что вы рассказали. Для этого снова дан свет. Внимание! Я начинаю; Малолеткова — зеркало.

— Голубчики! —заторопилась она, указывая на зеркало, — Вот это?

— Не надо лишних вопросов. В комнате одно зеркало, другого нет. Нет другого! Артист

должен быть догадлив.

Пущин — картина. Говорков — люстра. Вельяминова — альбом.

— Плюшевый? — переспросила она медовым голосом.

— Я показал. Два раза не повторяю. Артист должен хватать на лету. Названов — ковер.

— Их много. Какой?

— При недоразумениях — решайте сами, Ошибайтесь, но не сомневайтесь, не

переспрашивайте. Артист нужна находчивость. Находчивость, говорю!

Вьюнцов — ваза. Умновых — окно. Дымкова — подушка. Веселовский — рояль. Раз, два,

три, четыре. пять...— Иван Платонович просчитал не торопясь дс тридцати и скомандовал:

— Темнота!

Когда наступила темнота, он вызвал меня и приказал рассказывать. что я видел.

— Вы мне назначили ковер. — стал я подробно объяснять ему. — Я не сразу выбрал

который и потому пропустил время.

— Короче и по существу, — командовал Иван Платонович-— По существу!

— Ковер персидский. Общий фон красно-коричневый. Широкий бордюр обрамляет края, —

описывал я пока Рахманов не крикнул:

— Свет! Неправильно запомнили, дружок мой! Не донесли, просыпались. Темнота! Пущин!

— Не уразумел сюжета картины. По слепоте и дальности расстояния. Увидел лишь краску

желтую на фоне красном.

— Свет! — командовал Иван Платонович. — Ни желтого. ни красного тонов на картине нет.

— Истинно просыпался, не донес, — басил Пущин.

— Говорков! — вызвал Рахмапов.

— Золотая люстра, понимаете ли, рыночная. Со стекляшками.

— Свет! — командовал Иван Платонович. — Люстра музейная, подлинная,

Александровский ампир. Просыпались!

— Темнота! Названов, опишите снова ковер.

— Я не знал, что нужно еще, простите. Я не думал, — извинялся я, застигнутый врасплох.

— В другой раз думайте. Исправляйте ошибки и не сидите ни секунды сложа руки, без дела.

Знайте все: я буду переспрашивать по два и по четыре раза, пока не добьюсь точного

описания впечатлений. Пущин!

— Просыпался. Дважды просыпался.

В конце концов Рахманов добился того, что мы изучили указанные нам предметы до

мельчайших деталей и описали их. Для этого пришлось вызывать меня пять раз. Описанная

нервная работа в полном темпе длилась с полчаса. От нее сильно устали глаза и напряглось

внимание. С такой предельной интенсивностью долго продолжать занятия нельзя. Рахманов

знает это и потому разбивает свой урок на две части — по получасу каждая.

Мы временно прекратили упражнения и пошли на урок танцев. После него был снова класс

Рахманова, в котором проделывали то же, что и в первые полчаса, но только счеч сократился

до двадцати.

Иван Платонович обещает довести упражнения до трех-пяти секунд.

— Вот как отточим внимание! — заявил он. Сейчас, когда я записываю в дневник

сегодняшний урок Ивана Платоновича, во мне рождается сомнение: нужно ли и стоит ли

подробно, стенографически записывать то, что происходит на уроках Ивана Платоновича?

Или, может быть, лучше записывать эти упражнения в отдельной тетради? Пусть эти записи

создадут указатель практических упражнений, своего рода задачник, или «тренинг и

муштру», как называет свои уроки сам Иван Платонович. Такие записки пригодятся мне при

ежедневных упражнениях, а со временем, может быть, и при режиссировании и

преподавании...

Решено.

Отныне у меня будут две тетради; в одной из них (в этой) я буду продолжать вести свой

дневник и записывать самую теорию искусства, которую преподает нам Торцов, в другой

буду описывать практические упражнения, производимые нами с Рахмановым. Это будет

задачник по «системе» по классу «тренинга и муштры».

…………………19……г.

Торцов продолжал сегодня световую иллюстрацию объектов внимания на сцене. Он говорил:

— До сих пор мы имели дело с объектами в виде точек. Сейчас же я покажу вам так

называемый круг внимания. Он представляет не одну точку, а целый участок малого размера

и заключает много самостоятельных объектов. Глаз перескакивает с одного на другой, но не

переходит границ, очерченных кругом внимания.

После вступления Торцова наступила темнота, а через секунду зажглась большая лампа,

стоявшая на столе, возле которого я сидел. Абажур отбрасывал круглый блик света вниз, на

мою голову и руки. Он весело освещал середину стола, уставленного безделушками.

Остальная громада сцены и зрительного зала тонула в жутком мраке. Тем уютнее я

чувствовал себя в световом блике лампы, который как будто всасывал все мое внимание а

свой светлый, ограниченный тьмою круг.

— Вот этот блик на столе, — сказал нам Торцов. — иллюстрирует малый круг внимания. Вы

сами или, вернее, ваши головы и руки, попавшие в полосу света, находятся в его центре.

Такой круг подобен малой диафрагме фотографического аппарата, детализирующей

мельчайшие части объекта.

Торцов был прав; действительно, все безделушки, стоявшие на столе в узком кругу спета,

сами собой притягивали к себе внимание.

Стоит очутиться в световом кругу при полной темноте, и тотчас почувствуешь себя

изолированным от всех. Там, в световом кругу, как у себя дома, никого не боишься и ничего

не стыдишься. Там забываешь о том, что из темноты со всех сторон наблюдает за твоей

жизнью много посторонних глаз. В малом световом кругу я чувствую себя более дома, чем

даже в своей собственной квартире. Там любопытная хозяйка подсматривает в замочную

скважину, тогда как в малом кругу черные стены мрака, окаймляющие его, кажутся

непроницаемыми. В таком узком световом кругу, как при собранном внимании, легко не

только рассматривать предметы во всех их тончайших подробностях, но и жить самыми

интимными чувствами, помыслами и выполнять сложные действия; можно решать трудные

задачи, разбираться в тонкостях собственных чувств и мыслей; можно общаться с другим

лицом, чувствовать его, поверять свои интимнейшие думы, восстанавливать в памяти

прошлое, мечтать о будущем.

Торцов понял мое состояние. Он подошел к самой рампе и сказал мне с оживлением:

— Заметьте скорее: то состояние, которое вы испытываете сейчас, называется на нашем

языке «публичное одиночество». Оно публично, так как мы все с вами, Оно одиночество, так

как вы отделены от нас малым кругом внимания. На спектакле, на глазах тысячной толпы,

вы всегда можете замкнуться в одиночество, как улитка в раковину.

Теперь я покажу вам средний круг внимания.

Наступила темнота.

Затем осветилось довольно большое пространство с группой мебели: со столом, стульями и

углом рояля, с камином, с большим креслом перед ним. Я очутился в центре этого круга.

Было невозможно сразу охватить глазами все пространство. Пришлось рассматривать его по

частям. Каждая вещь внутри круга являлась отдельным, самостоятельным объектом-точкой.

Беда только в том, что при увеличившейся световой площади образовались полутона. Эти

полутона попадали за пределы круга, благодаря чему его стенки сделались менее плотными.

Кроме того, мое одиночество стало слишком просторным. Если малый круг можно сравнить

с холостой квартирой, то средний уподобился бы квартире семейной. Как в пустом холодном

особняке из десяти комнат неуютно жить одному—бобылем, так и мне хотелось вернуть

свой милый малый круг внимания.

Но я так чувствовал и рассуждал лишь до тех пор, пока находился один. Когда же ко мне в

освещенный круг вошли Шустов, Пущин, Малолеткова, Вьонцов и другие, мы едва в нем

поместились. Образовалась группа, разместившаяся на креслах, стульях и диване.

Большая площадь дает простор для широкого действия. В большом пространстве удобнее

говорить об общих, а не и личных, интимных вопросах. Благодаря этому в среднем кругу

легко создалась живая, молодая и горячая народная сцена. Ее не повторишь по заказу.

Подобно малому, и средний световой круг, показанный сегодня Торцовым, заставил меня

ощутить самочувствие артиста в момент расширения площади внимания.

Кстати, интересная подробность: за все время сегодняшнего урока мне ни разу не пришел в

голову мой ненавистный враг на сцене — черная дыра портала. Это удивительно!

— Вот вам и большой круг\ — сказал Торцов, когда вся гостиная осветилась ярким светом.

Другие комнаты пока оставались темными, но внимание уже заблудилось в большом

пространстве.

— А вот вам и самый большой круг!. — воскликнул Аркадий Николаевич, когда все

остальные комнаты вдруг осветились полным светом.

Я растворился в большом пространстве.

— Размеры самого большого круга зависят от дальнозоркости смотрящего, Здесь, в комнате,

я расширил площадь внимания насколько было возможно. Но если бы мы были сейчас не в

театре, а в степи или в море, то размер круга внимания определялся бы отдаленной линией

горизонта. На сцене эту линию дальней перспективы художник пишет на заднике.

Теперь, — объявил Аркадий Николаевич после некоторой паузы, — я повторю те же

упражнения, но только не в темноте, а на свету.

Создайте мне сейчас, при полной рампе и софитах, сначала малый круг внимания н

публичное одиночество в нем, а потом средний и большой круги.

Чтоб помочь ученикам, Торцов показал технические приемы для удержания внимания,

расползающегося при полном свете.

Для этого надо ограничивать намечаемую площадь, или круг для зрительного внимания,

линиями самих предметов, находящихся в комнате. Вот, например, круглый стол,

уставленный разными вещами. Площадь его доски является очерченным малым кругом

внимания на свету, А вот на полу довольно большой ковер со стоящей на нем мебелью —

это средний круг на свету.

Другой, еще больший ковер ясно очерчивает большой круг на свету.

Там, где пол открыт, Торцов отсчитывает нужное ему количество нарисованных на половике

квадратиков паркета. Правда, ими труднее зафиксировать линию намеченного круга и

удержать внимание в его пределах — тем не менее и квадратики помогают.

— А вот вам и вся квартира — это симый большой круг внимания на свету.

По мере расширения площади, к моему отчаянию, черная дыра портала снова влезла на

сцену и овладела моим вниманием. Благодаря этому все проделанные раньше упражнения,

обнадежившие было меня, потеряли цену. Я снова чувствовал себя беспомощным.

Видя мое состояние, Аркадий Николаевич сказал:

— Я скажу вам еще об одном техническом приеме, помогающем управлять вниманием. Вот

в чем он заключается: во иремя расширения круга на свегу площадь вашего внимания

увеличивается. Однако это может продолжаться лишь до того момента, пока вы способны

удерживать мысленно очерченную линию круга. Лишь только намеченные границы начнут

колебаться и таять, надо скорее суживать круг до пределов, доступных зрительному

вниманию.

Но как раз в этот момент нередко происходит катастрофа; внимание выскальзывает из вашей

власти и растворяется в пространстве. Приходится снова собирать и направлять его. Для

этого скорее обращайтесь к помощи объекта-точки, хотя бы, например, вот к этой лампочке

в коробке на столе, которая сейчас опять вспыхнула. Нужды нет, что она теперь не так ярка,

как казалась раньше, в темноте, тем не менее это не мешает ей и сейчас привлекать к себе

внимание.

Теперь, после того как вы его на минуту укрепили, создавайте сначала малый круг на свету с

лампой в его центре. Потом наметьте средний круг внимания на свету и в нем несколько

малых.

Мы проделали все заказанное нам. Когда же площадь внимания расширилась до предела, я

опять растворился в огромном пространстве сцены.

На круглм столе при полном освещении вновь вспыхнула лампа в коробке.

— Смотрите скорей на этот объект-точку! — крикнул нам Торцов.

Я впился глазами в горевшую среди полного освещения лампу и почти не замечал, как

вокруг все погрузилось в мрак и как из большого круга образовался средний.

Затем средний круг сузился до малого. Еще лучше! Он — мой любимый, и я им владею

свободно.

После этого аркадий Николаевич проделал в темноте уже знакомые нам пережоды от малого

круга к большому кругу и обратно — от большого к малому, и снова от малого к большому и

обратно.

Такие переходы были повторены раз десять и в конце концов сделались нам до некоторой

степени привычными.

Но вот, после десятого повторения, при самом большом круге, когда вся сцена ярко

осветилась, Торцов крикнул:

— Ищите средний круг на свету, и пусть ваш взор свободно гуляет внутри его.

Стойте! Распустили внимание! Скорее хватайтесь опять за спасительную лампу! Она для

этого горит на свету. Вот так! Отлично!

Теперь давайте малый круг на свету. Это не трудно при горящей в его центре лампе.

Потом мы вернулись, в обратном порядке, к большому кругу на свету, цепляясь в опасные

минуты за спасительную лампу объект-точку. Эти переходы на свету были так же проделаны

много раз.

— Если заблудитесь в большом кругу, — приговаривал все время Торцов, — скорее

цепляйтесь за объект-точку. Удержавшись на ней, создайте себе малый круг, а потом и

средний.

— Торцов старается выработать в нас бессознаткльный, механический навык перехода от

малогокруга к большому и обратно, не распуская при этом внимания.

Я еще не выработал этой привычки, но все-таки понял, что прием ухода в публичное

одиночество при расширяющемся круге может превратиться на сцене в естественную

потребность.

— Вы вполне оцените этот прием только тогда, когда очутитесь на громадной площадке

концертной эстрады. На ней артист чувствует себя беспомощным, точон в пустыне. Там вы

поймете, что для своего спасения необходимо владеть в совершенстве средними и малыми

кругами внимания.

В страшные мннути паники н растерянности вы должны помнить, что чем шире н пустыннее

большой круг, тем уже и плотнее должны быть внутри него средние и малые круги

внимания, и тем замкнутее публичное одиночество.

После некоторой паузы Торцов перешел к световой демонстрации новой группы малых и

средних кругов внимания, мы находились в их центре, теперь же мы очутились в темноте,

вне светового блика.

Все лампы потухли, а потом, вдруг, зажглась висячая лампа в соседней столовой. Там

круглый блик света падал на белую скаткрть обеденного стола.

— Вот вам малый круг внимания, вне вас лежащий.

Потом этот круг увеличился до размеров среднего круга, вне нас лежащего. Он освещал всю

площадь соседней комнаты, потом охватил все другие помещения, кроме той темной

комныты, в которой мы сами находились.

Вот вам и большой круг внимания, вне вас лежащий.

Из темноты гостинной было удобно ныблюдать за тем, что делалось вокруг нас, вплоть до

самых отдаленных точек, доступных нашему зрению. Я мог выбирать для своего

наблюдения и отдельные объекты-точки, и малые, и средние, и большие круги внимания, вне

нас лежащие.

Такие же упражнения с кругами всех размеров, вне нас лежащих, были произведены при

полном свете. На этот раз и гостинная, и все другие комнаты были освещены. Мы должны

были мысленно намечать, суживать и расширять круги внимания, вне вас лежащие, как мы

это делали раньше, когда сами находились в центре своего круга

…………………19……г.

В начале сегодняшнего урока я в порыве восторга воскликнул:

Если бы можно было никогда не расставаться с малым кругом на сцене!

— И не расставайтесь! Ваша воля,— ответил Торцов.

— Да, но не могу; же я всюду носить с собой лампу с абажуром и ходить с ней, как под

зонтиком.

— Этого я вам, конечно, не посовечтю. Но вы можете носить с собой повсюду малый круг

внимания не только на сцене, но и в самой жизни.

— Как же так?

— А вот сейчас увидите. Идите на подмостки и живите там, как у себя дома: стойте, ходите,

пересаживайтесь.

Я пошел. Наступила полная темнота, во время которой вдруг откуда-то появился круглый

блик света и начал двигаться вместе со мной.

Я прошелся по комнате, а круг за мной.

Тут произошло непостижимое: я присел к роялю и заиграл мелодию из «Демона» —

единственную, которую умею играть.

Этот необыкновенный факт для его должной оценки требует комментария. Дело в том, что я

никакой музыкант н играю дома потихоньку, когда бываю совссм-совсем один. Беда, если

кто-нибудь услышит мое треньканье н войдет во время игры ко мне в комнату. Тогда я

захлопываю крышку, краснею, словам, веду себя как гимназнст, пойманный в курении. Но

сегодня я выступал публично в качестве пианиста, но не испытывал никакого стеснения,

играл без застенки и не без удовольствия. Это невероятно! Это чудо! Чем это объяснить?!

Быть может, круг внимания защищает нас плотнее на подмостках, чем в жизни, и артист

чувствует его там сильнее, чем в действительности? Или у круга внимания есть еще какие-то

свойства, неизвестные мне? Из всех тайн творчества, в которые нас посвятили за короткое

время пребывания в школе, иалый передвижной круг внимания представляется мне наиболее

существенной практически важной ценностью. Передвижной круг внимания и публичное

одиночество — вот отныне мой оплот против всяких скверн на сцене.

Чтобы лучше объяснить значение их, Торцов рассказал нам индусскую сказку. Вот ее

содержание:

Магараджа выбирал себе министра. Он возьмет того, кто пройдет по стене вокруг города с

большим сосудом, доверху наполненным молоком, и не прольет ни капли. Многие ходили, а

по пути их окликали, их пугали, их отвлекали, и они проливали.

«Это не министры», — говорил магараджа

Но вот пошел один. Ни крики, ни пугания, ни хитрости не отвлекали его глаз от

переполненного сосуда.

«Стреляйте!» — крикнул повелитель.

Стреляли, но это не помогло.

«Это министр» — сказал магараджа.

«Ты слышал крики?» — спросил он его.

«Нет?»

«Ты видел, как тебя пугали?»

«Нет. Я смотрел на молоко».

«Ты слышал выстрелы?»

«Нет, повелитель! Я смотрел на молоко».

— Вот что называется быть в кругу! Вот что такое настоящее внимание и притом не в

темноте, а на свету! — заключил рассказ Торцов. — Попробуцте-ка и вы проделайте ваш

опыт при полном свете рампы.

К сожалению, оказалось, что мы не можем расчитывать на пост министра при магарадже! На

свету мне не удалось создать там публичное одиночество.

Тут на помощь пришел со своей новой выдумкой Иван Платонович. Он раздал нам

тростниковые обручи, наподобие тех, сквозь которые в цирке прыгают наездницы. Одни из

обручей были больше, другие поменьше. Если надеть на себя такой обруч, держать его

руками так, чтобы самому быть в его центре, очутишься в кругу, причем осязаемые линии

обруча помогают удерживать линию контура круга в ясно зафиксированных границах.

Расхаживая по комнате с таким обручем, видишь и осязаешь передвижной круг внимания,

который нужно было бы носить с собой мысленно.

Кое-кому, например, Пущину, выдумка Рахманова помогла. Толстяк сказал:

— Ощущаю себя Диогеном… в бочке. Узковато при моей брюшной окружности, но ради

одиночества и искусства претерпеваю.

Что касается меня, то я по-своему приспособился к трудной задаче, предъявляемой

передвижным кругом.

Свое открытие я сделал сегодня на улице.

Странное явление: среди многочисленных прохожих, проезжающих трамваев и автомобилей

мне было легче, чем на сцене, мысленно очертить себя линией малого круга внимания и

ходить с ним по улице.

Я это легко проделал на Арбате, в самом людном месте, сказав себе:

«Вот линия круга, которую я себе определяю: по собственные локти, по край торчащего из-

под мышек портфеля, не дальше выбрасываемых вперед ступней собственных ног. Вот

черта, за пределы которой не доглжно распространяться внимание». К удивлению, мне

удалось удержать его в указанных границах. Однако такое занятие в людном месте оказалось

не совсем удобным и грозило дурными последствиями: я наступил кому-то на ногу, чуть

было не опрокинул лоток со сладостями, не поклонился знакомому. Это заставило меня

расширить границы очерченного круга до пределов среднего круга, распространяющегося

довольно далеко за пределы моего тела.

Он оказался безопаснее, но труднее для внимания, так как сквозь более широкий круг, точно

через проходной двор, поминутно шмыгали люди, шедшие навстречу или обгонявшие меня.

Без круга в большом пространстве я бы и не взглянул на них, но в узки границах, отведенных

для наблюдения, мало интересные мне незнакомцы становились против воли более, чем бы

мне хотелось, заметными. Они притягивали к себе мое внимание. Ведь в небольшом кругу

лупы или микроскопа все мелочи лезут в глаза. То же случилось в моем передвижном кругу.

Обостренное внимание охватывало решительно все, что попадало в область зрения.

Я пробовал делать в расширении и сужении круга внимания, но этот опыт пришлось

прекратить, так как я чуть было не пересчитал все ступеньки лестницы, спускающейся в

подвальный этаж.

Прийдя на Арбатскую площадь, я взял самый большой круг, который способен был охватить

взор, и сразу все линии в нем слились и смазались. Тут я услышал отчаянные гудки, ругань

шофера и увидел рыло автомобиля, чуть было не переехавшего меня.

«Если заблудишься в большом кругу — скорее сжимайся в малый», — вспомнились мне

слова Торцова. Так я и сделал.

«Странно, — рассуждал я сам с собой, — почему же на огромной Арбатской площади и на

людной улице одиночество создается легче, чем на сцене. Не потому ли, что там никому нет

дела до меня, тогда как на сцене все должны смотреть на актера. Это неизбежное условие

театра. Он для того и существует, чтобы в нем смотрели на сцену и на публичное

одиночество действующего лица».

Вечером того же дня случай дал мне еще более назидательный урок. Вот что произошло: я

был на лекции профессора Х., ооздал к началу и торопливо пошел в переполненный народом

зал как раз в то время, когда лектор тихим голосом устанавливал тезисы и основные

положения своей лекции.

— Тсс… тише! Дайте слушать! — кричали мне со всех сторон.

Почувствовав себя центром общего внимания, я так растерялся, что потерял всякую

сосредоточенность, как это было тогда, на показном спектакле «Отелло». Но тотчас же я

машинально сузил круг внимания до пределов передвижного малого круга, и внутри его все

объекты-точки стали настолько четкие, что можно было искать номер своего кресла. Это так

меня успокоило, что я стал тут же, публично, не торопясь, проделывать упражнения в

сужении и расширении круга внимания от большого к малому и обратно — от малого к

большому. При этом я почувствовал, что мое спокойствие, неторопливость, уверенность в

себе импонировали всей толпе, и ее крики прекратились. Дяже лектор остановился и сделал

передышку. А мне было приятно задерживать на себе внимание всех и чувствовать их в

своих руках.

Сегодня я не в теории, а на практике познал, то есть почувствовал пользу передвижного

круга внимания.

…………………19……г.

Аркадий Николаевич говорил:

— До сих пор мы имели дело с вниманием, направленным на объекты находящиеся вне нас

самих, причем эти объекты были мертвы, не оживленны, не согреты «если бы»,

предлагаемыми обстоятельствами, вымыслом воображения. Нам нужны были — внимание

ради внимания, объект — ради объекта. Теперь предстоит говорить об объектах и о

внимании не внешней, реальной, а внутренней, воображаемой жизни.

Что же это за объекты? Некоторые думают, что если заглянуть внутрь души, то там увидишь

все ее составные части — и ум, и чувство, и самое внимание, и воображение. Ну-ка,

Вьюнцов, загляните в свою душу, найдите там внимание и воображение.

— Где же их мне искать-то?

— Почему я не вижу Ивана Платоновича? Где он? — неожиданно спросил Аркадий

Николаевич.

Все стали оглядываться, а потом о чем-то задумались.

— Где блуждает ваше внимание? – спросил Торцов Вьюнцова.

— Ищет Ивана Платоновича по всему театру, и домой к нему забегало…

— А где воображение? — спросил Торцов.

— Там же, где и внимание, ищет, — решил Вьюнцов, очень довольный.

— Теперь вспомните вкус свежей икры.

— Вспомнил, — ответил я.

— Где находится объект вашего внимания?

— Сначала мне представилась большая тарелка с икрой на закусочном столе.

— Значит, объект был мысленно вне вас.

— Но тот час же видение вызвало вкусовые ощущения во рту — на языке, — вспомнил я.

— То есть — внутри вас, — заметил Аркадий Николаевич. — Туда и направилось ваше

внимание.

— Шустов! Вспомните запах семги.

— Вспомнил.

— Где объект?

— Вначале тоже на тарелке закусочного стола, — вспомнил Паша.

— То есть — вне вас.

— А потом там, во рту, в носу, словом, внутри меня.

— Вспомните теперь похоронный марш Шопена. Где объект? — проверял Аркадий

Николаевич.

— Сначала вне меня: на похоронной процессии. Но слышу звуки оркестра где-то глубоко в

ушах, то есть во мне самом, — объяснил Паша.

— Туда и направленно внимание?

— Да.

— Итак, во внутренней жизни мы сначала создаем зрительные представления: о

местопребывании Ивана Платоновича, или о закусочном столе, или о похоронной процессии,

а потом, через эти представления возбуждаем внутренние ощущения одного из пяти чувств и

окончательно фиксируем на нем свое внимание. Таким образом, оно подходит к объекту в

нашей воображаемой жизни не прямым, а косвенным путем, через другой, так сказать,

подсобный объект. Так обстоит дело с пятью чувствами.

— Вельяминова! Что вы испытываете при выходе на сцену? — спросил Торцов.

— Не знаю, право, как сказать, — заволновалась наша красавица.

— А куда сейчас направленно ваше внимание?

— Не знаю, право… кажется — в артистическую уборную… за кулисами… нашего театра…

перед началом спектакля… показного.

— Что же вы делаете в артистической уборной?

— Не знаю, как это выразить… волнуюсь за костюм.

— А не за роль Катарины? — переспросил Аркадий Николаевич.

— И за Катарину тоже.

— И что же вы чувствуете?

— Тороплюсь, все из рук валиться… не поспеваю… звонок… и вот тут где-то и тут еще…

что-то сжимается… и слабость как у больной… Ух! Даже в самом деле голова закружилась.

Вельяминова откинулась на спинку стула и закрыла глаза своими красивыми руками.

— Как видите, и на этот раз повторилось то же: создались зрительные впечатления

закулисной жизни, перед выходом на сцену. Они вызвали отклик во внутренней жизни, или

другими словами, зародили переживание, которое при своем дальнейшем развитии, кто

знает, могло бы дойти до подлинного обморочного состояния.

Объекты нашего внимания щедро разбросаны вокруг нас как в реальной, так и — особенно

— в воображаемой жизни. Последняя рисует нам не только действительно существующие,

но и фантастические миры,невозможные в действительности. Сказка несбыточна в жизни,

но она живет в воображении. Эта область еще несравненно более богата объектами, чем

действительность.

Судите же о неисчерпаемости материала для нашего внутреннего внимания.

Но трудность в том, что объекты нашей вооьражаемой жизни неустойчивы и часто

неуловимы. Если вещественный, материальный мир, окружающий нас на сцене, требует

хорошо тренированного внимания, то для неустойчивых, воображаемых объектов эти

требования к вниманию во много раз возрастают.

— Как же развить в себе устойчивость объекта внутреннего внимания? — спросил я.

— Совершенно так же, как вы развивали внимание внешнее. Все, что вы знаете о нем, в

одинаковой мере относится и к внутренним объектам и к внутреннему вниманию

— Значит, и во внутренней и в воображаемой жизни мы можем пользоваться близкими,

средннми и дальними объектамн-точками н малыми, средними, большими, неподвижными в

переносимых | кругах внимания? — допрашивал я Торцова.

— Ведь вы же чувствуете в себе. Значит, они есть и ими надо поьлзоваться.

Продолжая далее свое сопоставление внешних и внутренний объектов и внешнего и

внутреннего внимания, Аркадий Николаевич говорил: