Физиологические свойства речевого голоса. 16 страница

- Сделай из этого фрагмент, чего проще? – Посоветовала Фосса. – Фрагмент на устранение отчуждения к отсутствию интереса к себе. Циклическое восприятие отчуждения.

Она так и поступила. Практика циклического восприятия, по словам Фоссы, является одной из самых эффективных для того, чтобы добиваться озаренных восприятий, и Фосса требовала, чтобы циклическое восприятие обязательно присутствовало в ежедневных фрагментах. Сначала ты вспоминаешь себя в состоянии негативной эмоции, добиваешься того, чтобы именно испытать эту НЭ, испытываешь ее секунд пять, затем порождаешь ОзВ – с помощью озаренного фактора или просто вспоминая себя в этом ОзВ, и испытываешь его секунд десять. В минуту получается примерно три цикла. Пятнадцать минут такой практики – один фрагмент.

Когда Джейн только начала делать эту практику, по окончании пятнадцатиминутки она могла даже вспотеть от усилий. Когда у нее накопилось около пятидесяти фрагментов по циклическому восприятию, процесс стал даваться легче, и тем не менее по выражению лица Фоссы, точнее, по отсутствию его, Джейн понимала, что что-то идет не так, как хотелось бы Фоссе, но что именно не так, она не говорила – это было в ее стиле. Но сейчас, когда Джейн стала применять практику ЦВ в отношении отчуждения и обиды к ежам, что-то изменилось, и она сначала сама не поняла – что именно. Выполняя фрагмент за фрагментом ЦВ, она обратила внимание на странные ощущения, сопровождающие эту практику. Где-то в груди возникали всплески «вакуума» - это слово точнее других подходило для обозначения этого ощущения. Затем «вакуум» распространился вверх и вниз, сдвинулся куда-то вглубь, к позвоночнику, и каждый раз, когда Джейн порождала НЭ, как будто что-то вдоль позвоночника опускалось вниз, а когда порождала ОзВ, это «что-то» как будто поднималось вверх. Эти опыты захватили Джейн, и на протяжении дня она возвращалась к практике ЦВ больше десяти раз, испытывая каждый раз предвкушение того, что через полчаса она снова выполнит ее. Это было новым – такая степень предвкушения в отношении практики накопления фрагментов.

Вечером Джейн пошла заниматься дзюдо и столкнулась с Фоссой, выходящей из спорткомплекса. Она бросила на Джейн мимолетный взгляд, и вдруг резко остановилась, удержав ее за руку.

- Сколько сегодня фрагментов?

- Примерно двадцать, могу посмотреть точнее.

- Что было интересного?

- ЦВ.

- Что именно?

Джейн пересказала свои ощущения, и увидела на лице Фоссы выражение интереса.

- Представляй себе столб, или полую трубу, протянувшуюся вдоль позвоночника снизу вверх. Внутри ее – некий воображаемый поршень. Когда ты порождаешь НЭ, поршень опускается вниз, а когда порождаешь ОзВ, поршень идет вверх. Занимайся такой «прочисткой» воображаемой трубы, то есть сопровождай практику ЦВ такими представлениями, такими образами, и посмотри – что получится.

На следующий день ничего интересного не получилось, но Джейн, зная, что что-то должно получиться, продолжала практику с нарастающим упорством. Еще никогда она не была так уперта, как сейчас, но ничего не произошло ни в этот день, ни в последующий, и постепенно ее упорство сдулось, как шарик, и она перестала штурмовать эту практику. Тем не менее, несмотря на отсутствие чего-то уникального, собственно результат практики был достигнут – отчуждение к ежам хоть и продолжало возникать по привычке, но устранение его занимало теперь менее секунды.

Построение «сайта желаний» тоже оказалось интересным занятием. Собрав всех ребят вечером, Фосса показала образец, согласно которому все остальные стали делать свой: сначала необходимо было выписать список своих сильных желаний, а затем обозначить каждое желание определенной мелкой картинкой, разместив эти картинки на htm-страничке. Ссылка с каждой картинки вела на страничку, посвященную этому желанию, на которой были перечислены предполагаемые шаги, которые необходимо было совершить для реализации этого желания, а также список уже совершенных шагов. В некоторых случаях ссылка с картинки вела на список более детализированных желаний. Например, изучение наук была представлено на сайте желаний отдельной картинкой, а ссылка с нее вела на список тех наук, по которым Джейн собирала фрагменты, и каждая наука была обозначена своей картинкой. С каждой науки ссылка вела на страничку, где перечислялись направления данной науки, например картинка «биология» вела на список «жители моря», «птицы», «пресмыкающиеся», «растения» и так далее, и уже каждая эта позиция вела на файл, в котором были записаны фрагменты по этому направлению.

Занятие по приведению своих желаний в хорошо обозримый порядок заняло намного больше времени, чем это могло показаться сначала, и еще два вечера подряд ребята собирались то в одном, то в другом месте и сводили в свой сайт разрозненную информацию. По совету Фоссы они не заглядывали в сайты друг друга, но тем не менее совершенно удержаться от обсуждения тех или иных вопросов было невозможно. В какой-то момент Джейн поняла, что они почти совершенно ничего не знают о прошлом друг друга. Они встретились здесь, в поселении, и их жизнь здесь была так насыщенна и так интересна, особенно после того, как они стали первоклашками, что им как-то и в голову не приходило расспрашивать друг друга о прошлом. О прошлом Айрин Джейн имела общее представление, так как живя в одной комнате, они неизбежно в своих разговорах касались прошлого, а когда разговор зашел о детстве Серены, то всем пришлось отодвинуть свои компьютеры и, раскрыв рты, слушать ее рассказ.

Серена воспитывалась в семье учителей, и с одной стороны у нее была возможность читать книги, а с другой стороны она особенно жестко подвергалась концептуальному давлению родителей. Серена должна была, по их замыслу, вырасти тоже учителем, уважаемым человеком, и до поры до времени ничто не предвещало осложнений.

- Когда мне было двенадцать, я сходила на вечеринку, которую устраивала моя подруга. Там был ее двоюродный брат, который приехал к ней погостить. Он был старше всех нас на три года, и всячески старался выпендриться, - рассказывала Серена. – Он пытался выставить себя эдаким смелым, отчаянным парнем, и рассказывал истории о том, как он то здесь проявил себя героем, то тут заслужил всеобщее восхищение. Сначала его слушали внимательно, а потом до всех стало доходить, что эти рассказы, мягко говоря, преувеличены или даже полностью выдуманы, но будучи детьми воспитанными, все делали вид, что слушают внимательно и всему верят. Разглядывая его лицо, я вдруг поняла, сама не знаю как, что никакой он не смелый и не отчаянный, а наоборот – трусливый и неприятный человек. И в этот момент мне стало от всего этого тошно – мы тут сидим и киваем головами, а этот сморчок рассказывает небылицы о своем очередном «смелом поступке». Захотелось поставить его на место, я встала и предложила: давай вот сейчас я сниму с себя шорты с трусиками, и ты сделаешь это. Кто это сделает, тот и смелый, а кто нет, пусть сидит и не высовывается.

Трапп рассмеялся, представив себе, видимо, эту картину.

- Спустя секунду я пожалела, что сказала это, но отступать было ниже моего достоинства – я стащила с себя шорты и трусики, а он так и не пошевелился. После этого он заткнулся, покрасневшие от неловкости ребята замяли это событие, а я – задумалась. Прокручивая многократно всю эту ситуацию, я помнила совершенно отчетливо, что страх снимать трусики был на десять. Когда я стащила трусики, то есть когда произошло то, чего я так до судорог боялась, страх исчез полностью. Я вспоминала снова и снова это состояние – нет страха. И ничего нежелательного, кстати, не произошло. Все это меня ужасно заинтриговало. Будучи ребенком интеллигентных родителей, я была буквально нашпигована страхами – страх испачкать блузку, страх не сказать «пожалуйста» или «спасибо», страх опоздать на урок, страх получить неодобрительный взгляд учительницы…, и этот ряд можно продолжать до бесконечности. Страхи окружают, как частокол, сдавливают грудь, мешают дышать, и ведь дети не понимают этого, не отдают себе в этом отчета. Я это понимала, так как в моей жизни были «каникулы» - как-то меня на целое лето отправили к дяде на нефтяную вышку, и пока дядя копался в своих насосах, я получила полную, практически ничем неограниченную свободу, хоть и ограниченную несколькими гектарами совокупной площади, но что значили гектары по сравнению с тем, что меня никто, никто не доёбывал! Я была единственным ребенком на платформе, и пусть и формально, а может и не формально…, но мною все восхищались, одобряли все, чем бы я ни занималась или не занималась. И тем ужаснее было возвращение назад, и самое ужасное, что меня тянуло назад, домой, я вспоминала свой дом, подъезд, квартиру, свою комнату, кухню, и все вызывало во мне ностальгию, и это было самое ужасное – чувствовать в себе это раздвоение, которое мне казалось преступным и противоестественным – стремиться в тюрьму, скучать по атмосфере смерти и загнивания. Я стыдилась этого раздвоения и старалась не думать об этом. Я постаралась снова стать послушной консервированной камбалой, я даже удостоилась похвалы бабушки, которую ненавидела, и ее похвалы были для меня отравой, я ненавидела и презирала себя за это, но что я могла сделать? Так, во всяком случае, я тогда думала. Что я могла противопоставить этой грандиозной, необоримой силе инерции? И вдруг – внезапно, благодаря чистой случайности в виде появления на горизонте идиота-братца моей подруги, который возмутил меня до крайности, я получила опыт того, как страх можно преодолеть! Я еще не могла это сформулировать, я вообще не любила думать и думала мало и редко, так как «думать» в моем тогдашнем понимании было повторять вслед за взрослыми всю эту чушь, но это было на уровне телесного знания…

- Так же, как тело знает, чем оно отравилось или что оно хочет есть! – Неожиданно для себя вставила Джейн.

- … ну да, как-то так, всем телом, самым нутром я теперь знала, что страх – конечен, что его можно преодолеть, и это знание отравляло и опьяняло. Я не могла уже ни о чем другом думать, и выполняя все положенные инструкции, будучи привязанной на веревочке и выполняющей все дурацкие ритуалы, я в тот же самый миг уже не самой собой, и еще появился новый страх – страх разоблачения. Мне казалось, что взрослые непременно раскусят меня, поймут, что нельзя этого не увидеть и не понять, и я стала опускать глаза, чтобы не выдать себя, а потом постепенно стала возникать и укрепляться ясность – нет, они ничего не видят, они слепы и глухи! Я была еще в цепях, в наручниках, но у меня уже в руках был ключ, открывающий их, и этот ключ был невидимкой! А потом…, - Серена задумалась, - потом я не смогла, имея в руках ключ от своей свободы, не воспользоваться им. Как-то раз, вставая из-за стола, я не сказала матери «спасибо». Мне казалось, что тело одеревенело, я буквально не чувствовала ног, и когда я выходила из-за стола, мой рот стал неудержимо открываться, и я поняла – еще чуть-чуть, и я сломаюсь, я не выдержу этого зрелища нарастающего изумления – еще изумления, а не возмущения, на лице матери, еще можно было все исправить, сымитировав заторможенность, задумчивость, и с каждой секундой ужасный конец назревал, и я плохо помню, как мне удалось сдержать предательский механизм, но я сдержала его. Я сделала то же, я стала тем же, кто неделю назад снял трусики в присутствии посторонних подростков – я просто стала тем же человеком, и тот человек снова сделал это. И снова, став тем человеком, я стала им во всех отношениях, я изменилась сразу во всем, и мне было уже все равно, как далеко зайдет возмущение, а затем гнев матери, я спокойно пропускала мимо ушей разглагольствования отца, который воспринял тот мой выпад как приступ подростковых психических отклонений. С тех пор я больше никогда не говорила «спасибо», заканчивая еду, и уже тогда, в самый первый момент, когда я победила саму себя, я знала, что это – навсегда, что эту степень своей свободы я уже не отдам. Родители пытались меня наказывать, и наказания, придуманные их воспаленным мозгом, только обострили мое чувство реальности, я словно миллиметр за миллиметром вынимала саму себя за волосу из болота гнилого, придуманного и ненастоящего детства. Мать сказала, что теперь я сама буду себе готовить, раз не уважаю ее труд, и я действительно начала себе готовить, и мне понравилось – оказалось, что я всегда ем не то, что хочу есть, а то, что мне приготовили, и это ужасно. Я стала чувствовать себя намного более энергичной, исчезла подавляющая вялость, которая нападала на меня все чаще и чаще, так что родители даже озаботились этим и сводили меня к врачу, который говорил что-то про синдром хронической усталости и назначал какие-то лекарства, которыми к счастью меня так и не стали пичкать. Оказалось, никакого такого синдрома, просто я каждый день ем не то, что хочу, а то, что мне приготовили.

- Пытка едой, - вставил Трапп.

- Мать попыталась вернуть статус-кво, увидев, что я не только не исправляюсь, а наоборот, получила дополнительную степень независимости от нее, и попыталась запретить мне готовить, обвиняя в том, что я навожу беспорядок на кухне, и она даже применяла физическую силу, выталкивая меня из кухни, но здесь я перехитрила ее, воспользовавшись поддержкой отца, для которого непреложная истина заключалась в том, что любая женщина, кем бы она ни была, хоть профессором или академиком, должна быть пищевым придатком мужчины, должна уметь хорошо готовить и быть от этой счастливой. Я сыграла на этом и отвоевала свое право самой себе готовить. Прошло несколько дней, я остыла после этой битвы и поняла, что мне не хочется останавливаться. Убив уже два страха, я захотела убить и еще какой-нибудь, и однажды вечером я совершила немыслимое – я сообщила, что уже поела и не стала сидеть вместе со всеми. Я прошла через всю уже знакомую мне череду ужасов с приступами почти парализованных состояний, но я сделала это, и как и раньше, самое страшное было решиться и сделать, а все, что было потом – все вопли отца, оскорбленного до глубины души, все угрозы, оскорбления, увещевания – всё это уже проносилось по какому-то руслу, уводящему мимо моего сознания прямиком в унитаз. Мне кажется, отец был готов ударить меня, но он не осмелился, но даже если бы это и случилось, меня бы это уже не остановило, а скорее даже усилило бы центробежные стремления.

Серена замолчала, но возникшую паузу никто не захотел заполнять, и возникшее молчание не было натянутым, а словно приглашало ее продолжать. Серена взглянула на Айрин, словно пытаясь понять, скучно ей или интересно, и, встретившись с ее прямым взглядом, продолжила.

- Я не остановилась. Страхи одолевали меня ночью, когда я ложилась спать. Именно в это время почему-то я была наиболее беспомощна и уязвима, и если бы мои родители захотели переломить меня, им следовало попытаться застать меня врасплох именно в этой ситуации, но они не пытались. Они словно надеялись, как на чудо, что эти подростковые вывихи скоро пройдут, и ждали развития событий. Лежа в кровати, и вспоминая – как бескомпромиссно я себя вела, я даже съеживалась, я не верила, что это я могла так поступить, и я была даже не уверена в том, что завтра я смогу снова вести себя так, как веду. Сны были тревожные и я просыпалась в поту, но утром я уже была другим человеком. Вставая с кровати, я думала лишь о том – какой страх я уничтожу следующим. Это превратилось в спорт, в наркотическую зависимость.

- Наркотическую зависимость? - Перебила ее Айрин.

- Да, потому что я уже не могла жить без того, чтобы не уничтожать страхи.

- Ну и что? Я тоже не могу сейчас жить без того, чтобы не устранять НЭ, не порождать ОзВ, значит ли это, что я наркоманка? Значит ли это, что ОзВ, это наркотик? Почему ты настойчивое, радостное желание, стремление к свободе, радость свободы называешь «наркозависимостью»? Я не согласна с этим. Я против того, что ты приравниваешь эти две диаметрально противоположные вещи.

Серена задумалась.

- Да, я согласна. На самом деле я и не приравнивала их, а с помощью этого слова хотела указать на страстность этого влечения к свободе. Согласна, что аналогия неуместна. Я не смогу пересказать всего… у меня началась другая жизнь. В школе, дома, на улице, на занятиях с частной преподавательницей музыки, в магазине – везде я стала охотиться на страхи и уничтожать их. На это стали обращать внимание, и постепенно я оказалась в изоляции. Родители моих друзей и подруг прямо или завуалировано запретили своим детям общаться со мной, да и нельзя сказать, чтобы они особенно стремились, их тоже пугало мое превращение. Я стала считаться чуть ли не больной, убогой, умственно неполноценной, и мои родители охотно подливали масло в огонь, так как это объясняло всё и давало им, как ни странно, некоторое утешение. Одно дело – иметь убогую дочку, с умственным расстройством, и другое дело – человека, сознательно восставшего против порядка вещей. Раньше аристократы испытывали ЧСВ, обнаруживая у себя мигрень – это была болезнь, свидетельствующая о том, что они ведут предельно неестественный образ жизни, который недоступен простолюдинам. Мои родители испытывали нечто подобное в отношении моей «болезни». Отец отвез меня к психиатру, и в моей энцефалограмме тот обнаружил какие-то эпилептоидные контуры, что окончательно успокоило всех. Успокоилась и я. И чуть было не ошиблась.

Серена снова замолчала, и лишь покусывание губ выдавало ее состояние.

- Я чуть было не ошиблась. Я решила, что мне теперь можно продолжать мои опыты, так как я защищена диагнозом. Уничтожая очередной страх, я разделась и голой прошла по улице. Я испытывала восторг ученого, который достигает все новых и новых пределов своего познания, в данном случае – познания пределов свободы от страхов. Я испытывала восторг человека, с которого снимают наручники за наручниками. В тот же вечер я гуляла по парку, и мне навстречу попалась компания подвыпивших подростков. Только спустя минуту я поняла – я прошла мимо них и даже не обратила внимания! Я обошла их, как обошла бы лужу. Мои мысли не прервались ни на миг. Такое было просто немыслимо для меня-прежней! Я бы опустила глаза, я бы испытала кучу страхов насилия, озабоченности мнением, я бы испытала стыд от их гоготания, фактически я бы умерла на время. А когда я пришла домой, меня встретила ласковая мать и умиротворенно рокочущий басом отец. А еще через полчаса в мою комнату вошли люди, одели на меня смирительную рубашку и увезли. А потом началось то, чего быть не могло, что ломало вообще все мои представления о людях, о возможном и невозможном. В психиатрической клинике меня обследовал врач и, насколько я поняла по его мимике, не нашел никаких отклонений. Затем он говорил с моими родителями, затем снова осмотрел меня, но взгляд его стал другим – жестоким, серым. И до меня как-то само собой дошло – мои родители дали ему взятку, чтобы несмотря ни на что он назначил мне лечение. Я поняла это как-то легко и без сомнений, словно разорвалась какая-то пелена и я увидела сцену подкупа. На следующий день наступило Рождество, и праздники длились четыре дня, когда врачи отсутствовали и никаких обследований не проводилось. Предоставленный судьбой шанс я использовала.

- Я против слова «судьба», - снова встряла Айрин. – Можно найти и другие эпитеты, которые не вводят в обращение эзотерическую или религиозную муть.

- Согласна, - кивнула Серена. – Я использовала свой шанс. Со мной в палате лежала женщина, которая ночью проявила ко мне интерес особого рода. Я пообещала ей, что буду послушна и удовлетворю все ее желания, если она передаст записку от меня через родственников, которые должны были навестить ее на Рождество. Я сумела достаточно ее возбудить и мало чего реально дать, так что она поклялась, что выполнит свою часть договора. И в самом деле, уже на следующий день мою записку получил один человек, который в моей жизни появился совершенно случайно. Пару месяцев назад я, преодолевая свои социальные страхи, подошла к нему, играющему в парке в шахматы с каким-то пенсионером, и познакомилась. Что именно меня привлекло в нем настолько, что я смогла сделать это, я в тот момент не осознавала. Вопреки моим уже устоявшимся представлениям о взрослых, как о полных мудаках, мужчина оказался совсем неагрессивным и далеко не тупым. О себе он рассказывал мало, да по сути ничего не рассказывал, а вот меня расспрашивал, и после этого мы встречались с ним несколько раз в том же парке, и в конце концов я взяла у него телефон. Мне с ним было интересно. И он оказался единственным, к кому я могла теперь обратиться за помощью. Получив того, как моя соседка заверила меня в том, что записка передана по адресу, я почувствовала себя сделавшей все, что можно было сделать, и если бы мне грозило поражение, я встретила бы его спокойно.

- Ты выполнила свое обещание? – Спросила молчавшая до сих пор Карен.

- Да, я отдалась ей. И не пожалела… Я не была, как мне кажется, слишком уж явной ханжой, и все же мне казалось извращением все то, что она со мной тогда делала. Что не помешало мне кончить три раза… Я кончала и раньше, когда дрочила, но для меня стало новостью, что можно кончить, даже не притрагиваясь к письке. Она обращалась со мной просто как с сексуальной игрушкой, совсем не ласкаясь, а просто трахая себя мною.

- Трахала тебя или тобою? Это как? – Заинтересовалась Айрин.

- Да, она просто использовала мое тело для самоудовлетворения, и мои романтические мечты о принцах рассыпались – оказывается, это страшно возбуждает – быть игрушкой, если тот, кто тобою играется, очень страстен. Она посадила меня, одетую, прислонив к стене, с вытянутыми ногами. С одной ножки она сняла носочек, с другой – нет. После этого она села на коленках, боком ко мне, упираясь писькой в мою голую ступню, и стала насаживаться на пальчики. К моему огромному удивлению, постепенно все мои пальчики оказались у нее в письке. Она насадилась очень глубоко и стала ерзать, мотая головой и попискивая от возбуждения. Я что-то спросила у нее, но она просто не обращала внимания. Потом она удивила меня еще больше, когда встала и пересела на другую ногу – которая была в носочке, и села писькой прямо так и снова стала ерзать и стонать. И вот тут я кончила первый раз. Потом она села на край кровати, раздвинув ноги и посадив меня на колени между ног, и приказала засунуть ей в письку кулак и трахать ее. Вопреки ожиданиям, ее писька оказалась очень узкой, но эластичной. Сначала я просунула руку, а потом сжала кулак и стала ебать ее – именно ебать, так как она требовала делать все с силой. Я увлекалась плаванием и была довольно крепкой девочкой, но ее писька с такой силой схватила мою руку, что мне пришлось работать во всю. Одну ногу она подняла и с силой пихала ее мне в губы – я подчинилась, открыв рот. Ее тело выгнулось, она схватила подушку, прижала ее к лицу и стала орать в нее, а из письки стали брызгать фонтанчики и там все так хлюпало, как будто внутри лужа. И когда она, заревев как бык, кончила, я тоже кончила второй раз – еще сильнее, чем в первый. А в третий раз я кончила, когда она стала запихивать мою мокрую руку себе в попку – я просто отдала ей свою руку, и она довольно ловко пропихнула ее внутрь – я еще даже не начала ебать ее, а просто, выпучив глаза, смотрела на эту поразительную картину – вся кисть и запястье моей руки были у женщины в попе, и вдруг снова начались спазмы наслаждения где-то в попе у меня и я снова кончила. Ей это было, казалось, все равно, и она заставила меня оттрахать ее в попу, пока еще раз не кончила.

А через три дня, когда начались рабочие дни, ко мне в палату снова зашел главврач. Он был озлоблен, он кричал на меня, не стесняясь других больных, но мне было все равно. Через два часа ко мне пришел адвокат, и уже на следующий день я предстала перед судом. Вранье врача, который ссылался на якобы мое неадекватное поведение, меня не удивило – ему заплатили и он отрабатывал свое. Меня удивила моя мать, которая заявляла, что я бросалась на нее и душила, показывала синяки на своей шее, которые она каким-то образом сумела поставить. Она умоляла суд спасти ее дочь, причем под спасением она понимала необходимость подвергнуть меня серьезному лечению препаратами, которые должны были вытравить из меня всю мою личность. На моей стороне был адвокат, который крайне грамотно провел процесс, указав в частности на то, что побои, нанесенные якобы мною матери, не были сняты в требуемом законом порядке, а также упомянув еще с десяток разных мелочей, которые я сейчас не помню. На моей стороне оказалась и судья, которая, казалось, не испытывала сомнений с самого начала. Меня освободили в зале суда, и я боялась выйти из зала, так как мои родственники ждали меня у дверей и я боялась, что в припадке своего безумия они могут спровоцировать меня, или схватить и увезти домой и привязать там наручниками к батарее и воспитывать «домашними» методами. Адвокат, однако, поманил меня с улыбкой, и я поняла, что ситуация в надежных руках. У дверей суда меня встретило два человека размером с шкаф, и продемонстрировав моим родственникам договор, который я, оказывается, заключила с их охранным агентством (в тот момент я вспомнила, что подписала какие-то бумаги при посещении меня адвокатом), увезли меня в закрытый детский приют, куда не было доступа никому. Спустя неделю главврач пришел в полицию с повинной (мне несложно было догадаться – кто вынудил его сделать это), и родители, оказавшись под угрозой длительного тюремного заключения, пошли на соглашение, в результате которого они освобождались от судебного преследования, а я навсегда освобождалась из-под их власти. Спустя еще месяц было надлежащим образом оформлено мое удочерение, и я оказалась свободна.

- Этот мужчина… был кто-то из морд?! – Догадалась Айрин.

- Конечно:) Так что полученная мною свобода была несравненно большей, чем все то, что я могла тогда себе представить.

 

Перед тем, как заснуть, Джейн перепроживала снова и снова услышанное. Открытая, кажущаяся такой беззащитной и импульсивной, Серена оказалась совсем другим человеком. Смогла бы она сама так же бороться за свою жизнь? Смогла бы она принять этот смертельный вызов и не сдаться, а сделать все возможное? Она представила себя в этой ситуации, когда, в смирительной рубашке, она полностью беззащитна, и только случайное стечение обстоятельств удерживает врачей от немедленного применения к ней убийственных мер. Она испытала страх, и тут же стала делать циклическое восприятие, чтобы не поддаваться этому малодушию. Она испытывала страх и выпрыгивала из него в упорство и решимость, раз за разом, снова и снова, прогоняя воображаемый поршень вверх и вниз по «трубе», и вдруг возникло сияние – словно она видела внутренним зрением неяркий золотистый свет, исходящий от этой воображаемой трубы вдоль позвоночника, и это уже не было воображением, она и в самом деле каким-то образом воспринимала этот золотистый свет. Она прекратила ЦВ и просто пребывала в этом свечении, позволяла ему пронизывать все тело и наполнять его вибрирующим наслаждением, и теперь она знала наверняка – завтра Флоринда переведет ее во второй класс.

 

 

12.

 

Самолет вмещал только шестерых, но при желании туда можно было набиться и вдесятером, так как «шесть пассажиров», согласно расчетам конструкторов, это шесть обычных, нормальных человек, весом под сто килограмм, а обитатели базы не страдали излишками жира. Джейн не знала, что у них есть собственный самолет, так как он гнездился на местном аэродроме. Экипаж состоял из непальских летчиков, обслуживающих регулярные внутренние рейсы, которых по мере необходимости привлекали к работе. Самолет был маленький, пупсовый, с радиусом беспосадочного перелета достаточным, чтобы перелететь из Непала в Индонезию, например. Но сейчас цель была поближе: они летели в Джомсом. «Они» - это трое ежей, включая Росомаху, а также Фосса, Джейн, Серена, Берта, и Арчи с Магнусом из параллельной группы. Джейн разрывалась от любопытства – и двух новых ежей хотелось исследовать, и Арчи с Магнусом оказались доступны, как никогда раньше, хотя, с другой стороны, Джейн понимала, что эта самая их «малодоступность» иллюзорна. Сейчас, когда они вынужденно оказались в тесном пространстве, особенно заметными стали те невидимые границы, которые их, оказывается, разделяли. То, что ежи живут своей жизнью, мало пересекающейся с жизнью первоклашек, в общем казалось естественным и понятным, хотя и явно таковым не было при ближайшем рассмотрении, но Джейн, оказывается, раньше не отдавала себе отчета в том, насколько велико расстояние между двумя параллельными группами первоклашек. Во всяком случае она не задумывалась ни секунды, если ей хотелось что-то спросить или сказать «своим» - Серене и Берте, в то время как мысль обратиться к Арчи или Магнусу с каким-то вопросом была немедленно подавлена под совершенно идиотским предлогом, и хотя эта неискренность была ею тут же изобличена, тем не менее вопрос она так и не задала, как не задала его и после того, как отдала себе отчет в том, что все-таки подавила желание спрашивать. Они оба казались для Джейн более умными, что-ли, или более развитыми, и это вызывало в ней чсу, на борьбе с которым она сейчас и сосредоточилась, отказавшись от мысли «пробивать» чсу прямыми действиями, чтобы не затушевать это состояние, которое ей не нравилось и которое она хотела устранить насовсем.

Из Джомсома они в то же утро отправились в Муктинатх, где поселились в компактном комфортабельном домике в получасе ходьбы от поселка. Насколько поняла Джейн, этот домик не был отелем в полном смысле этого слова – он или использовался «своими», или сдавался целиком какому-нибудь VIP-клиенту на определенный срок.

В шесть-семь утра они выходили из домика и шли на перевал Торонг-Ла – каждый шел своим темпом и каждый, видимо, занимался при этом своим делом. Утром было очень холодно, затем примерно половину пути наверх было жарко под солнцем, а наверху снова было холодно и ветрено. В первый день, несмотря на свой опыт трекинга в районе Эвереста, Джейн так и не дошла до перевала – на высоте 5100 горная болезнь свалила ее, силы неожиданно кончились, и идти она смогла только вниз. Ежи, как оказалось, также в первый раз в своей жизни стали участниками таких забегов. Восьмилетняя Росомаха, самая старшая в этой компании, раньше не хотела так интенсивно тренироваться, и ее вполне устраивали те возможности, которые были на базе, в то время как Рысь и Лисса – девочку и мальчика-пятилетку, трудно было удержать от интенсивных физических нагрузок.