Физиологические свойства речевого голоса. 20 страница

- А мне, - встрял Андрей, там понравится?:)

- Посмотрим, - после короткой паузы снова произнес Томас.

По твердости его голоса Андрей сделал вывод, что эти слова – это всё, что Томас мог сказать ему на данный момент утешительного, а по лицу Йолки он понял, что это совсем не так мало.

 

 

14.

 

После ужина компания разделилась. Андрей, Томас, Йолка, Ганс, а также девушка, увлекающаяся «медициной ВТО», и тот мужчина, который был с ней, пошли в отель. Андрей никак не мог забыть ту странную фразу, в которой кто-то упомянул о найденной цивилизации. «Погружения», «цивилизация»… речь идет о дайвинге? Атлантиде?

- Вы нашли какую-то цивилизацию под водой, в океане?

Томас и Ганс рассмеялись.

- А что, может еще и найдем! – ответила вполне серьезно Йолка. У нас есть команда дайверов – именно тех дайверов, кто на траймиксе погружается в океан, они ставят новые рекорды глубины.

- Траймикс – это я знаю, это смесь гелия, азота и кислорода – газовая смесь, в которой азот частично заменен гелием, чтобы уменьшить азотное отравление.

Андрей слышал эти разговоры в дайв-компании, в которой погружалась Кимико, и теперь был рад, что не совсем «чайник». Внезапно снова захотелось овладеть этой мощной японкой, раздвинуть ей ноги, схватить за грудь и насаживать на хуй, без изысков, просто засаживать раз за разом, чувствуя, как подается её писька, как беспорядочно её руки то хватают простынь, то царапают его спину…

- Интересно, здесь можно найти шлюшек, - произнес Андрей с небольшой запинкой, преодолевая смущение открыто говорить об этом.

- Конечно, - Ганс сделал широкий жест рукой, - везде, почти в любой массажке, приходишь и говоришь – мне не массаж, мне только секс, в каждой второй массажке тебе дадут девушек на выбор, цену называй сразу – две тысячи рупий в час.

- Клёво!

- Не очень клёво:), - усмехнулся Ганс. – Для них секс – всё равно это нечто постыдное, почти никто не будет сосать, они будут прикрывать грудь, и даже если тебе удастся возбудить девочку, и даже если она кончит, то тут же снова превратится в забитое существо, которое с отвращением сплевывает, если ее рот коснется твоего члена, или если ты поцелуешь ее в губы после того, как полижешь ей письку.

- Для реализации механического сексуального желания такой секс вполне подходит, - заметила Йолка. – Они неагрессивны, довольно ласковы и на самом деле довольно податливы.

- Для мсж – да, подходят, согласен. Но если ждать большего, то не дождешься.

- Я попробую, сегодня же! Или завтра. – Андрей почувствовал приятное возбуждение от сознания доступности большого количества девушек, и не отдавал себе отчета в том, что его воображение поневоле рисует все же значительно более привлекательные картины, чем те, что можно было бы ожидать в действительности в этой почти мусульманской атмосфере патологической стыдливости.

- Я тоже траймикс-дайвер, - продолжила Йолка. – Рекорды начали ставить еще Бодхи, Индеец и… еще несколько ребят, в начале двадцать первого века, когда максимальный зарегистрированный рекорд был триста тридцать метров, да и счетчики глубины с тех пор как были рассчитаны на эти самые триста тридцать метров, так до сих пор такими и остались – глубже ничего не меряет. Они начали двигаться глубже, и постепенно образовалась группа ребят, которые увлеклись этим – это всё равно что полет к космос!

- Как же можно двигаться глубже, если нечем измерять глубину? – Удивился Андрей. – Насколько мне известно, там погружение рассчитывается специальной компьютерной программой, и потом график погружения, включая время, глубины, смену газовых смесей – всё заносится на таблички, я видел их, и по этим табличкам они погружаются и всплывают, а если не знать глубины, то это же смерть…

- Это ещё Бодхи придумал, как решить проблему. Когда мы идем на рекорд, то погружаемся в одном из наработанных мест. Стена всю дорогу до самого дня идет довольно крутым склоном, и там мы ставим специальные вешки через каждые двадцать метров глубины, а начиная с трехсот метров мы используем рулетку – ставим вешки через такое расстояние, которое соответствует пяти метрам глубины – высчитываем глубину по длине рулетки, учитывая крутизну склона. Так по вешкам и определяем глубину.

- Какой твой рекорд?

- Четыреста шестьдесят пять.

- Я тоже хочу. Это возможно?

- Посмотрим…

-:)

К ответу «посмотрим» Андрей уже привык.

- Еще мы исследуем поведение организма на такой фантастической глубине, ведь до нас это никто еще не изучал, наблюдаем разные синдромы, ищем их причину, обходим, идем глубже, изучаем подводную жизнь на таких глубинах.

- А Атлантида? – Напомнил Андрей.

Они вошли в отель, и Йолка предложила пойти к ним в комнату.

- Атлантиду мы нашли, да, но только не подводную…

- В мире ОСов?

- Не совсем. – Йолка уселась на кровать, потом легла и стала тянуть мышцы. – Вообще говоря нет никаких «миров ОСов», просто как выходы из тела, так и осознанные сновидения – это путь к тем мирам, которые существуют помимо нашего. Наши миры настолько сильно разделены, что можно хоть миллион лет прожить, будучи в полной уверенности в том, что их не существует. Кроме ОСов и ВТО существуют и другие пути к ним, один из которых открыл как-то Ганс.

- Но где они находятся, я имею в виду – в физическом смысле этого слова?

- Физики мало что могут сказать на этот счет, - ответил Томас. – По их словам, физика сейчас в настолько зачаточном состоянии, что пока что мало шансов получить вразумительный ответ на этот вопрос. Кто-то высказывает гипотезу о том, что свернутые измерения, которые являются неотъемлемой частью теории суперструн, как раз и создают возможности для существования в них целых гроздей пространств, которые существуют незаметно для нас… я вообще сомневаюсь, что именно физика даст нам путь к решению этой проблемы, так как слишком грандиозные ресурсы требуются, чтобы сделать маленький шажок вперед. Вряд ли человечество сможет слишком долго так непроизводительно тратить гигантские ресурсы, если только мы случайно не наткнемся на какую-то точку прорыва в фундаментальных исследований, которая позволит нам выйти на принципиально иной уровень технологий.

- По большому счету, нам это без разницы, - прервал ее Ганс. – Мне то уж точно, во всяком случае. Какое мне дело до ускорителей и телескопов, если я могу, пользуясь вот этой технологией, - он похлопал себя по животу, - оказаться в тех мирах и исследовать их?

- Как именно? – Андрей был заинтригован и очень хотел услышать что-то конкретное.

Некоторое время все молчали. Ганс перебросился с Йолкой парой фраз, которые Андрей не расслышал, и снова задумался.

- Много лет назад, когда я был еще глуп и принадлежал обществу обычных людей, – начал Ганс, - я попал в странную историю, и кстати говоря, история эта началась со знакомства с другим русским парнем, которого тоже звали Андреем.

Ганс снова задумался, но никто его не перебивал, и он продолжил, словно вспоминая вслух, довольно сбивчиво и иногда возвращаясь и повторяя сказанное, добавляя ту или иную деталь. Может он параллельно думал о чем-то другом, а может ему трудно было собрать в кучу разрозненные воспоминания – так или иначе, этот рассказ был настолько интересен, что Андрей слушал его не отрываясь, как и девушка-медик. Судя по всему, Йолка и Томас уже знали эту историю, но не отказали себе в удовольствии послушать ее еще раз из уст Ганса, который, казалось, уже полностью перенесся в прошлое.

 

«Трудно представить, что еще сто пятьдесят лет назад для обывателя путешествие по Гималаям было так же труднодостижимо, как, например, по Луне. Редкие энтузиасты проявляли чудеса мужества, выносливости и способности выбивать финансирование; они собирали команду отчаянно рисковых людей, и длиннющими караванами груженых яков и лошадей, с десятками, а то и сотнями шерпов-портеров уходили в сизую дымку с торчащими над нею далекими сверкающими иглами недоступных монстров. Целая жизнь, казалось, проходила от момента начала экспедиции до ее завершения, и отнюдь не все, начинавшие путь, возвращались домой, а те, кто вернулся, зачастую оставляли в горах обмороженные и отрезанные пальцы ног и рук, а то и сами ноги или руки. Вернувшиеся не узнавали родных мест и чувствовали себя чужаками среди родных – слишком много времени, событий, переживаний, трудноописуемых испытаний разделяло их, и порой эта пропасть больше не исчезала никогда. Некоторые брались за перо, и нередко – удачно. Читая книги Месснера, Эрцога, Нойса, Боннингтона, мы можем погрузиться в эти удивительные приключения прошлых лет, не менее захватывающие, чем те, что придуманы фантазией Майн Рида, Буссенара, Купера или Жюль Верна, несмотря на то, что эти книги – документальные, а может как раз и благодаря этому. Редкая фантазия может сравниться с буйством событий и переживаний, с которыми сталкивается тот, кто бросал вызов Гималайским вершинам в те времена. Своего рода «психологический экшн» на грани жизни и смерти.

Теперь всё не так. Грунтовое шоссе протянулось пыльным и вонючим шрамом от Бени до Муктинатха. Трекинговая тропа, привлекавшая любителей доступной романтики, исчезла в небытие, и чуть ли не ежеминутно проносящиеся мимо тебя грузовики, мотоциклы и джипы, набитые индусскими паломниками, обдают вонью выхлопных газов и истерическими воплями индусской эстрады. Западная часть трека вокруг Аннапурны фактически прекратила свое существование. Десятки гэстхаузов приходят в запустение и закрываются, порой целыми поселками. Но трудолюбивый непальский народ, ведомый пришедшими к власти маоистами, не останавливает своей самоубийственной поступи, и вот уже и восточная часть трека самоуничтожается – шоссе, воздвигаемое из Безизагара, неуклонно стремится на север, к Манангу.

Интересно – как при этом себя чувствуют проститутки из ACAP – «Annapurna Conservation Area Project» - организации, созданной для охраны этого удивительного уголка планеты? Об этом, откинувшись в кресле, я думал, сидя на бетонной площадке открытого кафе в гэстхаузе в Татопани. В прошлом году я именно здесь познакомился с группой русских туристов, с которыми дошел до Муктинатха, сходил на перевал Торонг-Ла. Как восхитительна была та русская Ирина, блондинка с роскошными бедрами и пухлыми горячими губами. Я поначалу даже опешил от той бесстыдной настырности, с которой она пригласила меня прогуляться вечерком под звездами, и в ответ на мою попытку вежливо приобнять ее за плечи, скользнула вниз и, преодолев неловкое сопротивление, овладела не только членом, но и моими мыслями и фантазиями на все последующее путешествие. Чувствуя себя по сравнению с ней слишком закомплексованным и фригидным, я пытался восстановить свое реноме с помощью глубокомысленных застольных вечерних разговоров, но туристы, независимо от их образования и национальности, предпочитали в треке самые простые, самые примитивные разговоры о еде, ценах и погоде, преследуя целью забить скуку. Ирина и тут была на высоте, похохатывая не в меру резво и говоря порою такие глупости, что я иногда даже краснел за нее, но когда ночью она приходила в мою комнату и забиралась на меня, я прощал ей все. Сейчас, увы, я был безнадежно один. Ирина на мои письма отвечать перестала еще зимой, а ближе к весне ответила коротким сообщением, что вышла замуж, беременна и теперь счастлива. Оказалось, что она испортила мою жизнь еще и тем, что после нее я уже не мог переваривать воблоподобных европейских женщин. Они, конечно, могут отдаться, и иногда даже совершенно бескорыстно, но лежащие, как статуи, тела перестали заводить меня так, как раньше, и, вспоминая о том, как Ирина заползала на меня, прижимала своим телом, бесстыдно лапала и подолгу ерзала, сидя сверху, я чуть ли не со стоном бессильно сползал с очередной тушки, которая, как казалось, была скорее довольна тем, что у меня ничего не вышло, так как терять время на секс европейским женщинам кажется довольно-таки большой глупостью, хотя и полезной для здоровья.

Раньше я и сам охотно поддерживал разговоры о том, что секс полезен для здоровья. Со своей подружкой я не раз посещал свинг-клубы, чувствуя себя прогрессивным и современным, совокупляясь ради культурного общения и того же пресловутого здоровья. Но после Ирины все сломалось. Я словно вспомнил, что секс, вообще-то, может быть страстью, наслаждением, а окружающие люди или забыли об этом напрочь или попросту не желали вспоминать.

Уже больше полугода я жил один, без подруги, и, сидя тут, на закате, на том же самом месте, где год назад он познакомился с Ириной, испытывал накатывающую грусть и бессмысленность своей жизни. Группа израильских туристов оккупировала соседний столик, немедленно начав укуриваться марихуаной. Я равнодушно скользнул взглядом по израильским девушкам – нет, тут шансов никаких. Они живут в своем ядовитом аквариуме и никого в него не допускают. Пересев за угловой столик, чтобы не дышать заразой, я продолжил свое невеселое вялое существование. С собой у меня была книга, но читать совершенно не хотелось, да и в сумерках читать – только глаза портить.

Спустя несколько минут две голландские туристки сели справа. Сухие, высокие, лет тридцати. У обеих - длинные ноги с большими ступнями. Рассматривая их, я неожиданно возбудился, и даже образ неизбежно-вялого совокупления ради здоровья отступил куда-то в тень – черт с ним, их дело – дать, а он попробует получить удовольствие. Представляя, как он будет гладить эти ноги, я стал продумывать какие-нибудь зацепки, с помощью которых можно начать разговор и пересесть к ним за стол, и в этот момент на площадке появился еще один турист. Большие аппетитные ступни перестали на время меня интересовать, и я вперился во вновь пришедшего. Вроде – ничего необычного, но бегающий взгляд не вязался с дородностью тела. И почему-то он был с рюкзаком. Время вечернее, и если кто-то появлялся тут – он уже не мог быть проходящим мимо туристом, заглянувшим перекусить. Значит он остановился в этом гэстхаузе. Маленький рюкзачок еще можно было бы объяснить опасениями в сохранности денег и документов, может быть еще ноутбук, фотокамера… но рюкзак был слишком велик. Для чего ему могло понадобиться тащиться сюда с рюкзаком? Скука, в которой прозябают туристы в треке, так велика, что самый ничтожный повод для развлечения воспринимается благодарно. Бросив еще раз жадный взгляд на ноги голландок, я подумал, что это еще успеется, часа два-три они точно будут тут сидеть, а пока можно понаблюдать за странным туристом, представить себя Шерлоком Холмсом.

Тот сел невдалеке за пустой столик, и у меня округлились глаза – он сел, не сняв рюкзака! Ноги окончательно были забыты. Это совсем уже не лезло ни в какие ворота – ничего подобного я никогда не видел. Во всем остальном турист был, в общем, совершенно заурядным, и все мои усилия по рассматриванию его одежды ни к чему не привели – Шерлок Холмс из меня… так себе. Любопытство разгоралось тем сильнее, чем яснее я понимал, что если я упущу эту возможность развлечься, то следующий шанс представится еще не скоро. Поколебавшись еще минуту, я взял свою книгу, бутылку Колы и, подойдя к столику, за которым сидел этот странный человек, на английском языке спросил – не будет ли тот возражать, если я к нему подсяду.

Человек не возражал. По его английскому я предположил восточную нацию – Чехия или Болгария.

- Словения? - ткнул я пальцем в небо.

- Нет, я русский, Россия.

Я удивленно откинулся на спинку пластмассового кресла.

- Русский? О… я встречал тут русских. – Ничего больше в голову не лезло, а спросить напрямую я стеснялся. Русский тоже откинулся на спину на свой рюкзак, и мне пришла в голову дурацкая мысль, что рюкзак ему служит в качестве утеплителя, но нет, и так было очень тепло, и тонкого полартека было вполне достаточно.

- Ганс. – Я представился, продолжая испытывать неловкость. – Вдруг этот русский подумает, что я гей? Только этого не хватало. Я, как и всякий цивилизованный европеец, относился тогда к гомосексуалистам внешне спокойно, но тем не менее сам предпочитал не вызывать подозрений в подобной ориентации. В свинг-клубах я имел несколько гомосексуальных контактов, которые оставили довольно смутное впечатление – с одной стороны, для здоровья полезен любой секс, с другой – я казался сам себе выглядящим несколько неловко и неэстетично. А может тому причиной просто отсутствие привычки.

- Андрей, - несколько формально представился русский и замолчал.

- Ты тут впервые? – спросил я, чтобы хоть что-то спросить. Испытывая неловкость за банальнейшие вопросы, ничего лучшего я тем не менее придумать не мог – сказывалось полное отсутствие привычки знакомиться с парнями. Снова в воображении стали тесниться дурацкие образы того, что могло прийти Андрею в голову, особенно с учетом того, что подсев к нему, я прошел мимо явно неприкаянных голландок. И неожиданно меня это возбудило. Чертыхаясь про себя, я ссылался в попытках самооправдания на то, что уже давно не имел сексуальных контактов, и горный воздух и, главное – я уцепился за эту мысль как за спасительный круг, - это возбуждение от длинных ног и больших ступней голландок! Тем не менее, мне с большим трудом удавалось отогнать мысли о том, что русский может подумать, что я его снимаю, и от этих мыслей член отчетливо отвердевал.

В этот момент русский замолчал, и я понял, что полностью пропустил мимо ушей всё то, что тот сказал. Еще лучше… Показаться дебилом тоже мало радовало. Да и бог с ним, какая разница.

Пришедший мальчик-официант принес меню, и мы оба углубились в его изучение. Изучение меню непальских гэстхаузов – чистой воды формальность, используемая туристами для убийства времени. Заранее известно – что там есть и чего там нет, так как на всем протяжении трека в западной или восточной его части состав меню практически идентичен. Впрочем, Татопани, будучи в непосредственной близости от Покхары, мог порадовать туриста чем-нибудь помимо вермишели, картошки и синтетических супов, так что если русский тут впервые, то его интерес к предлагаемым вариантам еды мог бы быть понятен.

Хриплые голоса голландок снова вернули к фантазиям о длинных ногах, и, плюнув на вежливость, я улыбнулся и сделал максимально незаинтересованное лицо, решив закончить с этим и пересесть.

- Неудобно, наверное, с рюкзаком-то, - произнес я, делая вид, что внимательно изучаю меню.

- Да. – Подтвердил русский. – Неудобно.

Я не ожидал такого ответа и перестал делать вид, что изучает меню.

- Но…

- Мне так лучше, - перебил Андрей.

По его лицу было видно, что он предпочитает не углубляться в эту тему, что лишь раззадоривало меня. Черт возьми – может тут еще и получится получить какие-нибудь впечатления?

- Возможно, я слишком настойчив, Андрей, прошу меня извинить, ведь ты знаешь, как тут скучно, - скороговоркой произнес я, стараясь тем не менее говорить отчетливо, помня, что большинство русских не знают по-английски ни слова, - но чем же это лучше? Неудобно ведь.

Андрей поднял на меня взгляд и секунд десять молча смотрел. От этого его взгляда мне стало как-то странно нехорошо. С беззащитно тупым выражением лица я просто сидел и смотрел на Андрея в ответ.

- Дело в том, - наконец начал Андрей, что рюкзак мне нужен.

- Ага, понятно, - я поспешил согласиться, хотя понятного тут было мало.

Странный русский, видимо, и сам понял, что данное им объяснение ничего не объясняет, и то ли из вежливости, то ли из желания расставить все точки над «i» и больше не возвращаться к этой теме, пояснил:

- Дело в том, что этот рюкзак мне нужен постоянно, я не могу его снять ни на минуту.

В голове промелькнули какие-то совершенно чудовищные образы батареек, с помощью которых поддерживается жизнедеятельность его почек или печени, и я почувствовал себя неловко от того, что заставил человека рассказывать о каких-то интимных вопросах своего здоровья. Уже открыв было рот, чтобы извиниться, я промолчал, так как русский продолжил:

- Просто я не знаю, где могу оказаться через минуту, и я бы не хотел остаться без всего, что у меня есть, без денег, документов, компьютера, смены одежды.

Облокотивши голову на руку, я почувствовал себя совершенно растерянным. За ним кто-то охотится? Русская мафия? Шпиономания? Или он просто сумасшедший?. Сумасшедший! – спасительная мысль сразу все объяснила, и, видимо, русский прочел это по его лицу.

- Нет, я не сумасшедший, - рассмеялся он.

- Да нет, я так и не думал…, - я путано стал оправдываться, своим смущением лишь подтвердив, что думал именно об этом.

- Нет, послушай, Ганс, я в самом деле не сумасшедший, хотя, откровенно говоря, некоторая фобия и в самом деле меня преследует, если можно так выразиться.

- Хм, - глубокомысленно произнес я.

Снова пришел официант, и последующие десять минут были потрачены на то, чтобы объяснить ему, что черный чай надо принести не первым делом, а одновременно с сэндвичем, и не до, а после супа и жареной курицы, да, после а не до, после и одновременно.

Ужин заказали на восемь вечера. Спустя пару минут русский продолжил:

- Если тебе интересно, я могу объяснить, что я имею в виду, но только, - он улыбнулся, - только потом не жалуйся, что и у тебя...

- О, нет-нет, - я замахал руками. – Я чрезвычайно… как бы это сказать… прагматичен, я простой человек, и нет никаких причин думать, что я мог бы… в общем, - я замолчал и махнул рукой, словно приглашая Андрея говорить.

- Ты, конечно, понимаешь, что люди бывают религиозными и не очень или совсем нерелигиозными? – Вопрос был риторическим, и Андрей сразу же продолжил. – Но что это такое: «быть религиозным»?

Этот вопрос уже не был риторическим, и я задумался.

- Ну…, - начал я, - каждый, наверное, определяет это по-своему, и главное тут – в некотором тонком чувстве существования бога или общения с ним или ощущения причастности к чему-то большему, или это просто сознание того, что наша жизнь имеет гораздо более глубокую подоплеку, чем…

- Хорошо, достаточно, - перебил его Андрей. – На самом деле все гораздо проще. Религиозность – это всего лишь безосновательная уверенность. То есть это не чувство и не ощущение и не осознание – это именно уверенность, на основе которой уже возможны и чувства, и даже ощущения и прочее, ты понимаешь, о чем я говорю?

Я кивнул, но несколько неуверенно.

- Вот смотри, - Андрей взял салфетку со стола, достал из напоясной сумки ручку и что-то написал. – Вот ты видел, что я только что что-то написал, верно?

Я кивнул.

- А ты уверен, что я на самом деле что-то написал, или может быть я всего лишь имитировал – двигал ручкой, и ничего не написал?

- Конечно, возможно и это, - согласился я.

- Нет, я не спрашиваю – возможно это или нет, я спрашиваю – «уверен» ты в том, что на салфетке что-то написано, или нет?

- Сейчас пожалуй уже нет.

- Но до того, как я сказал о такой возможности, что я мог ничего не написать, ты был уверен полностью, что там что-то написано, верно?

- Верно.

- Вот теперь-то ты и можешь непосредственно воспринять восприятие уверенности – вспомни как ты был уверен, и вспомни, как твоя уверенность ослабла. Вспомни это несколько раз, перепроживи – вот сильная уверенность, вот слабая, вот снова сильная, снова слабая. Сделай это и ты почувствуешь особый вкус восприятия «уверенности».

- Да, да, я сделал уже это, - подтвердил я.

- Нет, - рассмеялся русский, - ты несколько раз подумал о том, что «уверенность была и уверенности нет», но не сменил уверенность – это не так просто – взять и сменить несколько раз уверенность. Не путай мысли и уверенность – это совершенно разные восприятия.

В сказанном был смысл, и я тогда его достаточно легко уловил. Вечер, кажется, может оказаться не таким скучным, как обычно.

- Хорошо, - сказал я. – Сейчас сделаю.

Сосредоточившись на воспоминаниях, я не без труда воссоздал обстановку того момента, когда русский взял салфетку и начал писать. Да, была уверенность, что он там что-то пишет. Нет… «была уверенность» - это опять-таки лишь мысли, а надо именно испытать эту уверенность. Еще раз вспомнив деталь за деталью, я наконец-то испытал уверенность в том, что русский именно пишет, а не имитирует.

- Есть! – торжествующе сказал я. – Я снова испытываю уверенность, что ты что-то там написал.

- Теперь сделай шаг обратно – в уверенность, что там ничего не написано. Я даже помогу тебе сделать это, поскольку моя ручка сломана, и я ничего и не мог ею написать. – Андрей покрутил ручку перед моим лицом.

- Да, теперь я испытываю уверенность, что на салфетке ничего не написано.

- А напрасно, - рассмеялся Андрей, - моя ручка в полном порядке, я тебя обманул.

С этими словами он протянул ее мне, и я на автомате ее взял. Да, ручка и в самом деле производила впечатление вполне исправной.

- Теперь у тебя есть опыт того, что можно довольно легко менять уверенность в диаметрально противоположных направлениях. Я помог тебе, обманув, что ручка не пишет, но на самом деле в этом нет необходимости, и ты можешь уже безо всякого моего содействия снова испытать уверенность сначала в одном, а потом в другом, просто используя свою способность вспоминать. Просто вспомни себя в состоянии, когда ты был уверен, что надпись есть, а потом просто вспомни себя в том состоянии, когда ты был уверен, что надписи нет. Сделай это пару раз, сделай, иначе ты не поймешь того, что я скажу дальше.

Казалось, русский и сам увлекся разговором. Видимо, он не рассчитывал на то, что этот заговоривший с ним ленивый турист окажется заинтересованным этими упражнениями, но я и в самом деле заинтересовался. Конечно, если бы они сейчас были в его родном Майнце, у меня вряд ли хватило терпения сидеть тут и заниматься этими мысленными упражнениями, я бы уж нашел чем заняться, но тут… когда единственной альтернативой является малоперспективная попытка добраться до ног этой голландки… которая, скорее всего, тут же отдернет их… снова возник образ хищно-сладострастной Ирины, которая почти заставила целовать и вылизывать свои ножки, которая так постанывала, когда я уступил, и вдруг мой член налился теплом и силой, я с силой стал прижиматься к ее ступням, сосать пальчики, а она протянула руку к себе между ног… тряхнув головой, я еще раз констатировал, что сексом надо заниматься почаще, и вернулся к упражнениям с уверенностью. Я добросовестно сделал то, что посоветовал русский, тщательно отделяя мысли об уверенности от самой уверенности. Вот уверенность что надпись есть. Это просто – русский стал что-то писать, и конечно совершенно очевидно, что надпись есть. Потом – уверенность в том, что надписи нет, и это просто, ведь русский сказал, что его ручка сломана, а раз она сломана, ясно что надписи нет. Надо только блокировать последующий разговор о том, что ручка в порядке… кстати, а почему я решил, что ручка в порядке? Паста-то в ней могла и в самом деле кончиться, я же не проверил! А это сомнение как раз удобно использовать для того, чтобы поддержать уверенность в том, что на салфетке ничего не написано.

Неожиданно мне понравилось то, что я делал. Возникла необычная легкость, даже веселость, как будто прошел врожденный паралич.

- Здорово, интересно получается!

- Получается? – осведомился русский?

- Да, без проблем. А что дальше?

Пожевав губами, будто сомневаясь, русский стал постукивать пальцами по столу.

- Знаешь ли ты, что некоторые очень религиозные люди, то есть такие, которые на протяжении долгого времени поддерживают в себе уверенность в существовании бога, говорят, что они с богом общаются и даже видят его?

- Да, я слышал, конечно, хотя…, - я покачал головой.

- Слабо верится?

- Вот именно.

- А еще бывают дети, которые придумывают себе воображаемых друзей, слышал о таком?

- Да, - подтвердил я.

- Я читал книги, в которых приводятся отчеты психологов, исследовавших детей, которые настолько сильно уверовали в действительное существование этих вымышленных персонажей, что видят их и разговаривают с ними.

- Не удивительно, - кивнул я. – Я и сам в детстве чего только не выдумывал! Представлял, как летаю в космическом корабле, а еще… - тут я запнулся и покраснел, так как вспомнил, как еще в 11-12 летнем возрасте в течение почти целого года у меня был воображаемый друг, сверстник, с которым я в своих фантазиях бегал по двору, доверял ему все свои тайны, и особенно – тайны, связанные с нарождавшимся странным чувством между ног, и потом я дофантазировался до того, о чем немного стыдно вспоминать, но было очень-очень приятно, и я, запершись в туалете или найдя укромный уголок на улице, кончал по три-четыре раза в день, все более и более упражняя свою неумеренную фантазию… а потом меня застукал дворник, напав словно из ниоткуда, ударил по голове и, громко выкрикивая невозможно оскорбительные слова, гнал метлой через весь двор, и я бежал, рыдая от стыда, пытаясь на бегу прикрыть свой торчащий голый член, и пятна лиц людей вокруг, и отвращение на них, и страх, и нахлынувший внезапно от попыток пригнуть, спрятать член оргазм, и фонтанчики спермы, пробивающиеся сквозь пальцы, и липкие руки, и этот позор, подавляющее чувство позора, невыносимого и незабываемого… Ненависть неожиданно ударила мне в голову, захотелось найти этого подонка-дворника и врезать ему, ударить изо всей силы, сломать ему нос, бить ногами, отомстить… после той истории я перестал мастурбировать, уже редко получалось. Даже если я запирался в туалете или оставался один дома, меня все равно преследовал страх наказания, ошеломляющий ужас позора, и фантазии бледнели, рассыпались в прах, и тело его воображаемого друга, с которым я познал столько счастья, которое я мог описать в малейших деталях, стало рассыпаться, развеиваться и вовсе исчезло в конце концов.