Дарио Фо, Франке Раме

1-е проставление оценок (после 24 октября):

- за посещения – максимум 12 баллов, от которых за каждую неявку на пару (без договоренности) отнимается 1 балл;

- за активность – по 1 баллу за каждый удовлетворительный ответ на семинарском занятии;

- за отказ отвечать – по (-1) баллу за каждый отказ от ответа (или неудовлетворительный ответ) по вызову преподавателя;

- за контрольную – максимум 15 баллов.

2-е проставление оценок (после 19 декабря):

- за посещения – максимум 10 баллов, от которых за каждую неявку (без договоренности) на пару отнимается 1 балл;

- за активность – по 2 балла за каждый удовлетворительный ответ на семинарском занятии;

- за отказ отвечать – по (-2) балла за каждый отказ от ответа (или неудовлетворительный ответ) по вызову преподавателя;

- за контрольную – максимум 16 баллов.

[email protected]

Дарио Фо, Франке Раме

Я жду тебя, любимый..

Две двери, расположенные по краям сцены: Еще одна — в глубине слева. Правая дверь — вход в квартиру, левая ведет в спальню, а та, что в глубине — в кухню. На просцениуме длинный стол. На столе — телефон, радиоприемник, утюг, тазик, мужской пиджак, щетка. Возле стола табурет. Поблизости — шкафчик или этажерка^ поверх которой плошка с медикаментами: пластырем, бинтом, йодом, мазью. Стул. На стене висит внушительное охотничье ружье. Неся полную корзину чистого белья, входит Женщина. Она собралась гладить. На ней игривый халатик с широким, весьма смело открытым воротом. Включенный на полную громкость радиоприемник передает рок-музыку. Женщина ставит корзину, берет в руки пиджак и подходит к воображаемому окну в центре просцениума. Она несколько раз встряхивает пиджак, затем поднимает взгляд и останавливается в приятном удивлении, заметив кого-то в доме напротив.

Женщина (громко, чтобы привлечь внима­ние). Синьора!.. Синьора, здравствуйте! Ну надо же — вы поселились прямо напротив, в соседнем доме, а я и не заметила. Думала: пустая квартира. Очень приятно. (Переходя на крик.) Я говорю: очень приятно... Не слы­шите? Это у меня радио... сейчас выключу... (Выключает радио.) Вы уж извините, когда я дома одна, радио должно орать на всю катуш­ку, иначе хоть вешайся. Вот в этой комнате (идет к левой двери) у меня все время крутит­ся проигрыватель.

Открывает дверь, оттуда слышна музыка. Слышите? (Закрывает дверь.) На кухне — магнитофон. (Открывает дверь в кухню.) Вот. Слышно? (Закрывает.) В каждой комнате что-нибудь поет, играет, говорит, и, вроде бы, я не одна. (Подходит к столу и принима­ется за работу: чистит щеткой мужской пид­жак, пришивает пуговицы и т.п.) Нет, кроме спальни, конечно — какое ж в спальне радио! У меня там телевизор... работает все время... на полную мощность! Сейчас как раз службу из церкви передают. Хор поет!.. По-польски. Язык Папы Римского. Красота! Ничего не понятно... Да, серьезную музыку тоже люблю... лишь бы музыка... лишь бы играло... Чтоб не скучно. А вы не скучаете? А-а-а, у вас сын! Счастливая!.. Ой, что я болтаю, ведь у меня тоже сын... У меня вообще двое детей —еще дочка! Вы извините, я так счастлива, что познакомилась с вами — про все на свете по­забыла... Нет, с ними разве поговоришь? Дочка — старшая, считайте уже выросла: свои друзья, подружки... А мальчонка — кро­хотный. Он всегда при мне, только как с ним общаться? Спит! Круглые сутки напролет — спит, ест, какает и храпит!.. Но я не жалуюсь, мне в моем доме очень хорошо... Как гово­рится, полная чаша: мой муж меня буквально на руках носит, обеспечивает и следит, чтобы в доме все было... У меновое есть! Господи, конечно все!.. У меня есть холодильник!.. Вы скажете: у всех холодильники (принимая важный вид), да. Но мой умеет делать ледяные шарики!! Еще у меня есть стираль­ная машина, автоматическая, на двадцать че­тыре программы! Стирает и сушит... Еще как сушит! Иной раз не прогладишь, водой при­ходится брызгать — совершенно сухое белье! Есть кастрюли-скороварки, есть миксер фирмы "Джери", во всех комнатах музыка. Чего еще желать от жизни?! Ведь я — про­стая, обыкновенная женщина... Что? Слу­жанка? Выла, была приходящая, только она сбежала. Потом другая пришла, и тоже сбе­жала. От нас все служанки бегут. Что? Нет, не из-за меня. (Смущенно.) Из-за деверя моего... Он их хватал. Всех подряд хватал. Да, да, именно: за эти самые места!.. Он у нас больной... Что? Заразный? Да нет, какой зараз­ный — просто он домогался... кое-чего! А де­вушки возмущались, и правильно делали. Представляете себе, уважаемая синьора: вы хлопочете по хозяйству, и вдруг вам прямо под юбку ручища — ого-го! Вы бы видели, какая у моего деверя ручища! Слава Богу, только одна!.. Нет, что вы, что вы! Конечно, у него их две! Просто он попал на автомобиле в аварию... Такой молодой — тридцать лет — весь переломанный, в гипсе с головы до ног! Главврач пошел навстречу — разрешил за­гипсовать его в сидячем положении — для удобства. Оставили дырочку, чтобы дышать и есть. Сидит на каталке. Говорить не может; шамкает что-то — не поймешь. А глаза в по­рядке, глаза ему не стали бинтовать — пускай глядит... И ручищу эту загребущую оставили, она одна уцелела. Правда, еще уцелел... (За­пнулась в смущении.) Как бы это сказать... Си­ньора, мы с вами близко не знакомы, я не хочу, чтобы вы обо мне дурно подумали... В общем, у него уцелел... ну, вы понимаете, си­ньора, что я имею в виду. Там у него все в порядке... Но в таком порядке — только дер­жись! Ему все время нужно... вы меня пони­маете? Поэтому он старается отвлечься — чи­тает, набирается ума-разума. Много читает. Сплошь одну порнографию! По всей комнате валяются отвратительные журналы с голыми женщинами в каких-то странных позах... И очень неудобных! По-моему, этих несчаст­ных девиц так же, как моего деверя, сажают в гипс и делают увеличенные фотографии от­дельных анатомических частей. Сильно сма­хивает на пособие по разделке туш для мяс­ников! Когда мне попадается такой журнал, я целый день не в состоянии простого биф­штекса приготовить — душу наизнанку выво­рачивает... С тех пор как от нас сбежали слу­жанки, я сама ухаживаю за деверем — ради мужа... все-таки, его родной брат... (С неко­торой обидой, задетая.) Да ну что вы! Он ко мне с полным уважением! А как же! Спраши­вает разрешения, если хочет потрогать меня... рукой. Обязательно спрашивает! Звонит телефон.

Это муж: он обычно в это время звонит. Я сейчас... (Берет трубку.) Але? Да. Что?.. Пошел на хрен, дерьмо собачье! (Взбешенная, швыряет трубку на рычаг. Глядит с виноватой улыбкой на соседку.) Извините за неприлич­ные слова, но по-другому с ним нельзя. (Вся на нервах, возобновляет работу.) А? Да ника­кой это не муж. (В бешенстве.) Откуда я знаю, кто! Телефонный хулиган, сволочь он — вот кто! Звонит тысячу раз на день, гадости гово­рит... Таких слов и в словаре-то нет. Я специ­ально смотрела в большом словаре — нет таких слов! Кто-то из здешних, из соседей... Больной? Мне вот так хватает одного больного в собственном доме. Я не сестра мило­сердия для всех развратников в Италии! Снова звонит телефон,

Вот, опять звонит! Сейчас я ему скажу пару ласковых... Он у меня заткнется. (Берет трубку.) Але, это ты, сволочь?! Учти, мой те­лефон прослушивается в полиции, и если ты... (Внезапно изменив тон.) Привет... (Со­седке, прикрыв трубку рукой.) Это муж! (Силь­но смутившись, в трубку.) Я не тебе, доро­гой... я думала... Кто-то все время звонит, тебя спрашивает! Ругается жуткими словами, говорит — ты ему деньги должен... Чтобы его отшить, я и сказала про полицию. (Вдругуди­вившись, и далее, удивляясь все больше.) Я? Ко­нечно, дома. Альдо, я, честное слово, — дома. Ты чей номер-то набрал? Ну, если я ответи­ла, то где я по-твоему?.. Никуда не выходила. Как я выйду, если ты меня запираешь в доме на ключ?! (Соседке.) Синьора, понимаете, мой муж... (В телефон.) Але... Ни с кем не говорю. Да, я сказала "синьора", но это я сама себя нарочно так называю: "синьора"... Дома — никого... Да, твой брат, само собой, но он в другой комнате... Да, мальчик спит... Да, я его покормила... Да, он пописал... (Раз­драженно.) Да, твой брат тоже! (Стараясь не выйти из себя.) Я не злюсь. Просто сообщаю, что в доме все пописали!.. Так, будь здоров... Я всем довольна, Альдо, я просто счастлива. (Все более заводясь.) Вот глажу белье и ката­юсь со смеху от счастья... Я же говорю, от счастья. (Кричит.) Счастливая я-а-а!!! (Бросив трубку, испускает вопль ненависти по адресу телефона; напряженно насупившись, глядит несколько мгновений на соседку, затем, овладев своими нервами, молча посылает ей широкую улыбку.) Вот... Пришлось наврать... Нет, про эту телефонную сволочь он не знает; если я скажу, мне же и попадет!.. Естественно, не виновата, но он скажет: раз они ко мне лезут, значит чувствуют, что мне приятно, и воз­буждаются. Возьмет и отключит мой теле­фон... Он и так держит меня взаперти... Как арестантку! Утром уходит и запирает... По магазинам? Сам бегает. (Вновь принимается за глажение.) Нет, мало ли, конечно позвани­вает— на всякий случай. Но что, собственно, может произойти — семья у нас спокойная... (Внезапно, устремив взгляд выше, прекращает гладить. Пытается прикрыть грудь: левую какой-то тряпочкой, правую утюгом — мы укажем в какой именно момент она прижмет утюг к груди. Очень высоким голосом.) Я тебя вижу! (Соседке.) Извините, пожалуйста. (Тайному наблюдателю.) Можешь не прятать­ся. Я вижу — вон твой бинокль — блестит на солнце! (Прижимает к груди утюг и тут же с воплем отстраняет его.) А-а-а!.. Грудь!.. Про­гладила!.. Синьора, вам не видно, а он в том окне, сверху, прямо над вами. Э-э. вылупился! Мне здесь только извращенцев не хвата­ло! Дожили — простая женщина у себя дома не может спокойно погладить белье... в не­глиже. Что мне теперь — по дому в пальто ходить? (Кричит соглядатаю.) А?! Может, еще шапку напялить... ушанку? И лыжи?! Я ведь на лыжах не умею — грохнусь, перело­маюсь вся, как мой деверь!.. (Соседке.) Поли­цию? Нет, этих даром не надо. Знаете, что будет? Приедут, составят вот такой протокол. Все подробно напишут: до какого места я была голая или до какого места одетая... В собственном доме. Потом скажут, что я сама провоцировала этого психа эротическими танцами. В конце концов меня же и привле­кут к ответственности за непристойные дей­ствия в частной квартире, доступной для все­общего обозрения! Нет уж, сама справлюсь. (Срывает со стены большое охотничье ружье и целится в соглядатая. Кричит.) Я убью тебя, сволочь!.. (Разочарованно.) Сбежал. Как уви­дит ружье — сразу прячется, заячья душа. Выходи, мерзавец, со своим биноклем!.. (Кладет ружье на стол. Обращаясь к соседке.) Смеетесь? Я похожа на сумасшедшую, да? Но лучше сойти с ума, чем жить, как я жила раньше — напичканная лекарствами — се­дуксен, веронал, тазепам. В отчаянии я вооб­ще заглатывала все подряд таблетки, какие находила в аптечке, даже детские, от глис­тов!.. А три месяца тому назад резала себе вены. Да, вены. (Демонстрирует запястье.) Вот, смотрите — шрам до сих пор. Видите?.. Нет, синьора, про вены рассказывать не буду. Это очень личное. Не могу. Мы ведь с вами не знакомы. (Резко меняя интонацию.) Рас­сказать?.. Нет, нет, и так уже весь ваш дом слышал, что я тут болтала. Выговорилась, и / ладно... Это печальная история. Все произо­шло из-за одного мальчика на пятнадцать лет моложе меня... а выглядел он еще моложе, чем был... робкий, смущенный, нежный, ра­нимый... Да сойтись с таким — это же грех великий! Грех!.. А я сошлась... Как — что сде­лала? Сошлась. Легла в постель с мальчиком! И знаете, что самое ужасное? Мне не было стыдно... Наоборот, я радовалась! Пела и плясала с утра до ночи... А ночью — плакала. "Развратница" — кляла я себя. Из-за сцены слышен звук какой-то дудки. Ой, извините, это мой деверь. Дудит в дудку — значит зовет меня. Я сейчас. (Заглядывая в дверь слева.) Что тебе, дорогой, что? Посиди спокойно. Я с соседкой разговариваю. Звонит телефон.

(Закрывает дверь и бежит к аппарату.) Але... В чем дело, Альдо? Чего ты опять звонишь?.. Если он вдруг явится? Тот, который деньги должен? (Как бы про себя.) Кто явится, какие деньги?.. А-а-а, тот, который нам телефон обрывает! Ну и что? Я же тут заперта, в доме, он же в замочную скважину не пролезет... А-а, я должна притвориться, что меня нет, вы­ключить радио, телевизор, проигрыватель... Хорошо, как скажешь. Слушаюсь, началь­ник! Я даже специально для тебя знаешь что сделаю? Бегом в сортир, нырну в унитаз и спущу воду... Ах, мой начальник сердится. Пошел вон!! (В бешенстве швыряет трубку на рычаг.) Сказал: вернется — морду набьет. Мне!! Мой муж — мне — набьет морду?! На­бьет... (Вновь принимается за работу.) Прав­да, он уверяет, что это от любви, что он меня обожает. Что я по-прежнему девочка, кото­рую он должен защищать. И чтобы лучше за­щищать, сам же первый надо мной измыва­ется. Держит под замком, как чокнутую ку­рицу. Чуть что — по физиономии, и сразу — в постель. Сразу любовь ему подавай! А мне после мордобоя не до любви... Но ему пле­вать! Я должна быть, как растворимый кофе — всегда готова! При этом успеть помыться, причесаться, надушиться, быть теплой, мяг­кой, податливой и, главное, — молчать! Только глубоко дышать и повизгивать, чтобы он думал, будто я его очень хочу. А я своего мужа не хочу! Я с ним ничего не чувствую... Я не могу с ним дойти до... (В смущении не может найти слово.) Соседка подсказывает.

Да, да, вот это самое слово! А слово-то!.. Ну и словечко!! Произнести-то боюсь! ОРГАЗМ! Какой-то страшный зверь — помесь гамад­рила с орангутангом. Слово для газетных за­головков: "Взрослый оргазм сбежал из город­ского цирка!", "Вчера в зоопарке молодая монашка стала жертвой взбесившегося ор­газма!" Когда я слышу — говорят: "Кто-то достиг оргазма", я представляю себе такого человека, который отчаянно несется за трам­ваем и прыг в него на полном ходу! (Смеет­ся.) Вам тоже так кажется?.. О-Р-ГА-$М!! Это ж надо! Кругом столько слов — не могли на­звать его, например, табуреткой? Вот скажут: "Я достиг табуретки". Во-первых, непонят­но, что речь идет о чем-то непристойном. Во-вторых, подумаешь — устал человек, присел отдохнуть! (Хохочет.) Этот оргазм сбил меня с толку. На чем я остановилась? Ах, да: я ни­чего не чувствую! Смотрите, синьора, как мы с мужем занимаемся любовью: вот так! (Са­дится на скамейку, отдает честь по-солдат­ски и в таком напряженном положении, с рукой "под козырек ", откидывается на спину.) А когда он... закончит... я сама себе коман­дую: "Вольно!" Нет, не вслух, конечно, иначе он хряснет по физиономии — мало не пока­жется... Я про себя. Тихонько скомандую: "вольно", и мирно засыпаю. Никак не пойму, почему я с моим мужем ничего не чувствую. Наверное, чересчур зажата; мне все время кажется, что меня... (Не может подыскать точного слова.) Соседка ей подсказывает. Да! Да! Именно! Ну надо же, как точно! Си­ньора, где ж вы раньше были? Я все ломала голову, как бы это выразить, а, оказывается, такое простое слово: меня ИСПОЛЬЗУЮТ! Да, используют, словно электробритву или фен для сушки волос... Я ведь совсем не­опытная в... сексе — видела двоих мужчин: мужа, который не в счет, и еще одного, в детстве. Мне было десять лет, ему — двенад­цать. Мальчонка... Теперь уж вырос, навер­ное. Мы понятия не имели об этих делах. Знали только, что дети рождаются из живо­та... Ничего не чувствовала. Ничегошеньки! Только очень болел пупок (указывает на пупок), вот здесь. Пупок. Мы думали, что вся любовь происходит через пупок, а мой... ка­валер старался изо всех сил. Старался, ста­рался... В результате у меня получилось вос­паление пупка (хохочет), а мама думала — опять ветрянка!.. Я мужу про этот случай не рассказываю, а то еще закатит скандал лет через десять, мол: "Вспомни про свой пупок, шлюха!" Молчу в тряпочку. Только священ­нику исповедалась. Он больше не велел так делать, и моя сексуальная жизнь надолго за­мерла. Да мне и самой не понравилось делать это через пупок... Потом я выросла большая, сделалась невестой, подруги мне все объяс­нили... В день свадьбы, в церкви, я была такая счастливая!.. Распевала во все горло. Нет, не вслух, про себя: я все делаю про себя. И я распевала про себя: "Пришла любовь! О-о, о-о, пришла любовь!" (Изменив интона­цию, разочарованно.) А на самом деле ко мне пришел мой муж! Синьора, как же мне было плохо в первую брачную ночь! "И это все?!" — спрашивала я себя... Как мне было плохо в первую брачную ночь! Да и в девяносто пер­вую тоже... Спросить? У кого? Я стала читать женские журналы и открыла потрясающую новость! (С важным видом.) Я открыла, что у нас, у женщин, на теле есть эрогенные зоны. Это такие места, что когда к ним прикасается мужчина... (Разочарованно.) Ах, вы уже знае­те... Я вижу, вы многое знаете... Слушайте, сколько же у нас этих эрогенных зон! В одном журнале была нарисована голая жен­щина, разрезанная на четыре части. У нас в мясной лавке висит похожая схема разделки туш, где корову расчленили на области и про­винции, — как карту страны. И каждая эро­генная зона была раскрашена в разные прон­зительные цвета по степени чувствительнос­ти. Например: филейная часть — красная! Вот эта часть, за шеей, которую мясники на­зывают "холка" — фиолетовая. Там, на спине, вырезка (изменив интонацию) — кста­ти, как вырезка-то подорожала, а? Ой... (Прежним тоном.) Так вот: вырезка оранжевая! А нижняя часть брюха... брюшка... живо­та... Нижняя часть!.. Ну вообще! Огненно-алый цвет, как мякоть нежного ростбифа! Это — в области ляжек и внутренней части бедра... А у меня с мужем — ни тебе филе, ни вырезки, ни мякоти — ничего! Я не чувство­вала ничего! И в конце концов смирилась: думала — у всех женщин так. Думала я до тех пор, пока не повстречала юношу. Вот как было дело. Моя старшенькая уже подросла, хлопот стало меньше, и я сказала мужу: "На­доело быть домохозяйкой, хочу заняться чем-нибудь умным — язык, к примеру, вы­учить — хотя бы английский, а то поедем в Англию — ни бе ни ме". Он говорит: "Пра­вильно" и приводит в дом студента из уни­верситета, лет двадцати пяти; по-английски говорил изумительно. Дней через двадцать, я замечаю, что мой молоденький учитель влю­бился в меня по уши! Как заметила? Вот спрягаю какой-нибудь глагол, нечаянно до­тронусь до его руки, так он весь дрожит, за­пинается, путается в своем английском... А я к таким проявлениям чувств не привыкла; у меня ведь как: то деверь лапает своей ручи­щей, то телефонная сволочь матерится, то муж использует по назначению. А от этих вспышек любви у меня прямо живот сводило. Нервный гастрит! И я сказала себе: "Так до греха недолго. Хватит". И прекратила анг­лийские уроки. Бедный юноша — он пережи­вал... Каждое утро я выходила в магазин — стоял у подъезда, ждал меня. Бледный, уби­тый, в белом плаще. До того красивый!.. Юл Бриннер в молодости. Смотрел на меня своим голубым глазом... Нет, нет, синьора, у него оба глаза на месте. Просто я так выража­юсь: дескать, смотрел голубым глазом... Я ему говорила (вполголоса): "Уходи. Я тебе не пара. Я тебе в матери гожусь. (Кричит.) Иди отсюда!.." (Обычным голосом.) Он пугался!.. А однажды учудил такое, чего я никогда не за­буду. Спускаюсь, как обычно, за продуктами, а его у подъезда — нет. Даже обидно стало. "Ладно, — думаю, — небось, смирился". И вдруг вижу: на стенах всех соседних домов огромными буквами, красной краской над­пись: "Я люблю тебя, Мария!" Меня зовут Мария. Причем, написано по-английски: "I love you!" Это он нарочно по-английски на­писал, чтоб никто не понял. Я — сломя голо­ву назад, домой. "Все. Я должна его забыть. Должна забыть!" А как забудешь? Решила за­ливать горе алкоголем. Начала пить. Пила горькую настойку "Фернет" — аперитив такой. Ужас, до чего горький этот "Фернет". Зачем такой горький делают? Я его хлопну как лекарство, и все нипочем. Радио орет, телефон надрывается, деверь дудит в дудку... Звучит дудка. Вон, слышите? (Направляется к левой двери.) Тебе чего? Сиди спокойно, я сейчас не могу — с подругой разговариваю. Душераздирающий звук дудки перекрывает ее слова.

Нахал! (Соседке.) Еще и ругается! Я его как-нибудь с лестницы спущу прямо на каталке... Через все четыре этажа. Яростный вопль дудки.

(Тоже приходит в ярость.) Вечно последний взвизг должен быть за ним!.. На чем я остано­вилась? Ах, да. Я была пьяная. То есть, наве­селе, с ног не валилась. Слышу звонок в дверь. Открываю — мать этого мальчика. Не­удобно-то как!! Она говорит: "Синьора, не подумайте плохого. Я в отчаянии: мой сын умирает от любви к вам. Не ест, не спит... Спасите его, Пойдемте, хоть поговорите с ним!" Что ж делать? Я сама — мать. Иду. За­хожу к нему в комнату, а он в постели, белый, как простыня, осунувшийся, подавленный, без плаща. Как увидел меня —разрыдался. Я тоже в слезы. И мать его в слезы... Потом мать ушла, мы остались одни. (В большом смущении.) Он меня обнимает, я — его. Целу­ет меня, и я... и я его целую. А потом... (Жес­том дает понять, что молодой человек пытал­ся притронуться к ее груди.) "Не надо!" Он снова испугался. "Я должна с тобой погово­рить. Мне не стыдно признаться, что я тебя тоже очень люблю. (Повышая голос.) Люблю, люблю!"... Как я кричала! Вот что значит "Фернет"! "Я тебя люблю-у-у!" (Обычным го­лосом.) Мне говорили потом, что весь дом высунулся из окон: "Кто это у нас так любит?" — "Может, на четвертом этаже?" — "Нет, там никто никого не любит. Может, на втором?"... Позорище!.. Слава Богу, меня в том доме никто не знал. (Кричит.) "Я люблю тебя, люблю, но спать с тобой не могу: У меня двое детей, муж и деверь!" (Обычным голо­сом.) Тогда он выпрыгивает из постели, голый. Совершенно голый! Хватает со стола нож, утыкает его себе в горло и заявляет: "Значит, я покончу с собой!" (В большом сму­щении.) Но я же не убийца — как вы думаете? Пожертвовать жизнью юноши ради своего слепого эгоизма? Никогда! Я за восемь се­кунд разделась, и мы... соединились в любви. (Изменив тон, очень нежно.) Синьора, это так сладко... Эти поцелуи, ласки... Низкий по­клон тому ножу! Я поняла: любовь — ЛЮ­БОВЬ — это совсем не то, что мы делаем с мужем: я — снизу, он — сверху: ТРАХ, ТРАХ, ТРАХ — камнедробилка какая-то! Любовь — это нежность... такая нежность!.. На следую­щий день я снова пришла к нему. Потом снова и снова. Каждый день... Ну зачем вы так подумали, синьора? Он же болен был! И я домой возвращалась будто в тумане... Как почему? Дожить до моего возраста и узнать, что все это существует не только в кино, а на самом деле. Мой муж, видя, как я хожу оду­ревшая, догадался, что я выпиваю, но не понял почему. Стал запирать от меня бутыл­ку с "Фернетом" в шкаф, на ключ, гад такой! Потом уже заподозрил, начал шпионить. И вот однажды, представляете? — я у этого мальчика в комнате, стою — голая, он тоже голый. Едва успели поздороваться: "Как жизнь?" — "Прекрасно, а твоя?", вдруг дверь нараспашку, — вваливается мой муж — оде­тый. Что тут говорить? Я только и выдавила: "А-а, это ты?" Сами понимаете, синьора, не каждый день оказываешься в комнате голая перед чужим голым мужчиной, а рядом — муж в пальто. И я ему: "Это ты?"... "Да, это я-а-а! Подлюка!!!" Разорался, как сумасшед­ший. Хотел удавить моего друга и меня заод­но. Ему просто рук не хватило на нас обоих, хотя я всячески способствовала — старалась свою шею приблизить к шее друга, чтобы легче было обе шеи обхватить руками. Даже дышать перестала. Думала — задохнусь — помру. Все напрасно! Мой нос стал дышать независимо от меня — самостоятельно. У меня самостоятельный нос, синьора!.. Тут его мать прибежала, потом сестра, бабушка... А я голая, как червяк, со своим независимым ⁴ носом... бегу в ванную, запираюсь там, хва­таю с полки бритвенное лезвие и — раз, раз, раз — режу себе все вены подряд. Старалась ни одной не пропустить: вот эту, теперь эту, эту... А вот еще одна — р-раз! Еще, еще р-раз! Р-раз! В общем, устроила резню. Слушайте, сколько у нас этих вен! Я их вдоль резала, чтобы скорее умереть... Но мой муж хотел убить меня сам, лично. Он вышиб дверь пле­чом, увидел меня всю в крови, — кровь ужас­но красная, — и говорит: "Ладно, не буду убивать. Поехали в больницу". Завернул меня как следует в одеяло, чтоб машину не испачкать, и отвез в больницу. А потом про­стил. Очень благородно с его стороны... Только с тех пор он держит меня дома вза­перти... Это — нарушение прав человека: не­законное лишение свободы... Конечно, неза­конное... Полиция? Ой, да что ж вы все про полицию-то? У вас там родственники работа­ют?.. Не буду я звать полицию. Ну, приедут они — всплывет эта история с молодым чело­веком. Наверняка будет официальный раз­вод. Наверняка муж заберет с собой детей, а взамен наверняка оставит мне деверя с его ручищей! Нет уж, я, знаете ли... Звонит телефон.

(Снимает трубку.) Але!.. (Низким голосом, взволнованно.) Родной, зачем ты звонишь? (Громко соседке.) Это тот самый молодой че­ловек! (Снова "интимным " голосом.) Прошу тебя, больше сюда не звони!.. Как я с тобой увижусь, если он запирает меня на ключ?! Ну, приди и отопри!.. Чем ты отопрешь?!

(Испуганно.) Вот этого не надо... Але, але!.. (Соседке.) Повесил трубку. Сумасшедший, сумасшедший! Говорит, что придет и отопрет дверь кривым гвоздем... Да знаю, знаю, что не сумеет отпереть, но я-то хороша буду, если вдруг выйдут соседи и увидят, как он ковыря­ет в моем замке кривым гвоздем! Слышен стук в дверь.

Вот он! Уже здесь. (В испуге направляется к входной двери.) Уходи, сейчас муж придет!.. (Изменившимся голосом.) Кто?.. Деньги? Какие деньги? (Соседке.) Господи, беда... Это тот, который деньги давал, кредитор. (Через дверь.) Дома никого нет!.. Я? Я — служанка! Да, я сказала "муж придет", потому что мой муж здесь поваром... Хозяев нет, они уехали. В круиз. На автомобиле. Приказали никому не открывать, ни с кем не разговаривать, не слушать радио, не ставить пластинки. И клю­чей у меня нет... Господи, что я говорю?! (Кредитору.) Нет ключей, потому что меня запирают. Хозяйка думает, что я ворую, ну и, в общем... Не беспокойтесь, я с голоду не умру, у меня запас продуктов... Полицию? Зачем полицию? (Про себя.) Не иначе, родст­венник этой моей соседки. (Указывает в сто­рону соседки, затем кредитору.) Синьор! Синьо-ор!.. (Подойдя к окну.) Ушел. Ушел звать полицию. Здесь какое-то надувательст­во. Это он нарочно меня пугает. Снова стук в дверь.

Вот — опять стучат. Ну, кто еще? Кредитор, полиция, этот сумасшедший мальчишка? Все, молчу, ни с кем не разговариваю. Требовательный стук в дверь. Неужели полиция?

Слышен громкий крик: "Мария!Мария!" Это мой муж! (Подходит к двери.) Альдо, ты? Чего стучишь? А?.. Не работает звонок, так у тебя ж ключ есть, возьми и открой! Ключи потерял? Мамочки! Что со мной будет! Я же на самом деле умру здесь от голода, высохну заживо, как святая мученица... И я, и ребе­нок, и деверь со своей ручищей... Какая смерть, какая страшная смерть!!! (Мужу.) Твой друг приходил, тот, у которого ты одал­живал деньги. Пошел звать полицию... Нет, со мной он не разговаривал, что я — дура? Он со служанкой разговаривал. Как — с какой? Разве у нас нет служанки? У тебя же есть! Служанка, нянька, медсестра, бессменная работница широкого профиля: чего изволите — сделать, приготовить, накормить, убрать, помыть, постирать, погладить, протереть, подмести, поболтать, ублажить, переспать!.. Нет, это не истерика и не придурь. Я очень рада, что придет полиция, и мы, наконец, покончим со всем этим. А теперь — убирайся вон, чтоб духу твоего здесь не было! (В ярос­ти; отчаянно ищет грубое слово, чтобы адре­совать его мужу.) Ты... ты... Слепой!!! (Сообразив, что сказала, понурая возвращается к столу. Соседке.) Надо же: столько знаю креп­ких слов, а взяла и брякнула: "Слепой"!.. С чего бы это? Он прекрасно видит... Да, обмишурилась... Но пару ласковых я ему все-таки сказала!

Слышен надрывный детский плач. Ребенок... Синьора, у меня ребенок плачет! Он с самого рождения еще ни разу не просы­пался. Это в первый раз, синьора, — что-то случилось... (Убегает со сцены в левую дверь.) Ты что тут делаешь, в моей комнате, козел недобитый? Ребенка разбудил нарочно, чтоб меня заманить!.. А ну убери свою руку! Руку убери. И не хватай меня! Пусти! Плач ребенка.

Спи, мой маленький, спи, не плачь. Звонит телефон.

Мерзавец! Халат порвал... совсем новый... Да что же это такое... Иду, иду... С тобой после поговорим, когда братец твой явится. (Выхо­дит на сцену в обрывках халата, от которого осталась верхняя часть.) Если явится... (Берет трубку телефона.) Але!.. (В ярости.) Ну, хватит! Прекратите говорить гадости, иначе я... Иначе... Я не знаю, что сделаю... Я вам бомбу воткну... в телефон! У вас челюсти повылетают! Развратник! И как только не стыдно! Ведь я — мать двоих детей! А если кто-нибудь другой станет то же самое гово­рить вашей маме? Что она скажет? Пред­ставьте себе: ваша старенькая мама, сидя у камина, тихо вяжет шерстяной чулок, а в это время... А-а-а, замолчал! Заткнулся, сво­лочь!.. Вот, наконец я нашла нужное слово — то самое слово, от которого бьется сердце ря­дового итальянца: МАМА! (Пауза. Кладет трубку.) Он сирота! (Разражается ругатель­ствами в сторону телефонного аппарата.) Сволочь, гад, козел!!! (Соседке.) Вы видели, синьора, что мой деверь выкинул? На своей каталке приехал в комнату, ребенка разбу­дил... (Зовет.) Синьора, синьора!.. Вновь слышен плач ребенка. (Некоторое время вглядывается в окно. Разо­чарованно.) Ушла... (Переведя взгляд на верхнее окно.) Зато этот извращенец с биноклем опять на своем посту! (Громко, обращаясь к левой двери.) А ну, не реви! (Берет в руки ружье.) Сейчас мамочка покажет тебе охоту на извращенца... Слышен стук во входную дверь. (Громко, в сторону Извращенца.) Так. Сиди, не двигайся — я тебя через две минуты укоко­шу... (Положив ружье, идет к входной двери.) Кто там?.. Умоляю тебя, уходи. Сейчас вер­нется муж, приедет полиция, явится креди­тор.

Слышно, как пытаются открыть замок вход­ной двери со стороны лестничной клетки. И не ковыряй в замке своим гвоздем, все равно не откроешь. Слышен щелчок открываемого замка. Господи! Открывает! Нет, врешь, не войдешь — я цепь наброшу. (Успевает набросить на дв