Сознание не знает, как и почему оно появляется. Но тогда (онтологическая проблема) откуда же оно возникает?

 

Природа сознания неведома. Никто не знает, как и почему оно возникает, не знает, как грубая материя порождает нечто идеальное и эфемерное, именуемое душой. Уже само существование сознания ведёт во тьму головоломок. Но пока мы рассмотрели лишь эмпирический фон, который следует учитывать в рассуждениях о природе сознания. Продолжение раздумий ведёт в ещё более глубокий тупик, но теперь уже логический. Действительно, само сознание не осознает, откуда оно происходит. Но ведь когда-то его не было, а потом оно вдруг возникло. Что же явилось причиной его появления на свет? Как бытиё, говоря философскими терминами, порождает сознание? Где граница между духом и телом? Эти вопросы относятся к онтологической проблеме. Многие психологи и психотерапевты признаются в грандиозности и нерешаемости этой проблемы. Психотерапевт М.Е. Бурно с трепетом (и, видимо, с удовольствием, поскольку сам себя многократно цитирует) признаётся: «это есть великая, вечная Тайна».[64]

Попробую сформулировать обсуждаемую проблему на простой модели. Представим себе фантастическую ситуацию. Допустим, инженеры будущего лет через сто, пятьсот или через тысячу на компьютере очередного нового поколения (можно ли сегодня предугадать возможности этакого технического монстра?) смоделируют все законы физиологии и психической деятельности, которые к тому времени откроют десятки сменяющих друг друга поколений физиологов и психологов. Легко представить себе, что такой компьютер будет обладать способностью самопрограммирования и отражения собственного состояния, он будет прекрасно обучаться (в частности, способен сам овладеть речью в языковой среде). Кроме того, он будет способен делать многое-многое другое, о чём мы сейчас и помыслить не умеем. (Вообще говоря, это вполне может быть даже некий биокомпьютер, построенный из органических соединений на основе улучшенного генома человека). Но при всём при этом компьютер останется компьютером, т.е. только моделью человека, пусть самой замечательной, но не самим человеком. Компьютеры, как справедливо говорят знающие люди, – это "сама бессознательность".[65]Поэтому мы вправе предположить, что, несмотря на всё сказанное, у этой модели не появилось никаких субъективных переживаний, что она не способна что-либо осознавать, не способна радоваться и грустить, любить и ненавидеть, чувствовать свою правоту и сомневаться.

А теперь страшный вопрос: можно ли что-нибудь добавить к этой замечательной модели, чтобы она при этом стала бы обладать субъективными переживаниями? Или иначе: существует ли какая-нибудь вещь (не важно, будет ли это физиологическая, психологическая конструкция или что иное), стоит лишь смоделировать которую на компьютере, как наш компьютер станет не просто самым совершенным в мире автоматом, а субъектом, обладающим сознанием? Это есть переформулировка знаменитой психофизиологической проблемы: вследствие чего у такого блистательного физиологического автомата, каким является человек, возникают субъективные переживания?

Философы не смогли найти удовлетворяющее всех решение психофизиологической проблемы.[66]Встречаемый вариант ответа: «скорее всего, автомат может породить субъективное» – мало что даёт, если мы не знаем, что именно надо добавить к автомату, дабы это произошло. Если же ответ на поставленный вопрос: «нет, никогда ни при каких условиях автомат не сможет ничего субъективно переживать», то такой ответ тоже ни на чём не основан, лишь признаётся, что ментальное принципиально отлично от материального и ни при каких условиях не может являться порождением последнего. Но мы ведь рассматривали абстрактный автомат, в которого можно встроить всё, что мы понимаем. Признать, что наш автомат никогда не будет обладать сознанием, – значит, признать, что субъективное в принципе не подлежит пониманию и детерминированному описанию. Явление сознание тогда – что-то заведомо таинственное, до конца не разгадываемое и не известное. Из этого ответа, в частности, следует, что психологическое знание принципиально неполно, так как ограничено в самой существенной своей части, что психология – ущербная наука, которой не дано познать самое для неё важное – субъективную реальность.

Впрочем, можно признать, что заданный вопрос о возможности возникновении субъективного переживания у материальной модели не имеет никакого смысла, так как верный ответ на него в принципе никогда (и даже через 1000 лет!) не может быть получен, потому что не может быть проверен. Ведь, мол, надежных критериев наличия субъективного переживания не существует. Эта позитивистская (и, соответственно, бихевиористская) позиция, разумеется, не противоречит ни логике, ни опыту (впрочем, такого опыта ни у кого из нас и не будет – кто ж проживёт тысячу лет??). Но она уж точно ничего не объясняет.

Мудрецы давно задумались над самой общей из всех разновидностей онтологической проблемы: откуда появилось то, что существует (т.е. бытиё)? Оно происходит из небытия? Это предположение невероятно: из ничего, вроде бы, ничего не может происходить. Тогда откуда всё взялось? Эта простенькая головоломка смущает умы любителей мудрости уже много тысячелетий. У. Джеймс цитирует А. Шопенгауэра: «Мысль о том, что небытиё мира столь же возможно, как и его бытиё, является импульсом, который сообщает движение непрестанно идущим часам метафизики». И добавляет от себя: «Философия изумленно созерцает загадку, но не даёт ей никакого разумного решения, ибо нет логического моста от небытия к бытию».[67]Даже физические теории Большого Взрыва, сворачивая всю материю в начальной точке во что-то наподобие пол-литровой банки, не могут объяснить, как возникла эта начальная точка, т.е. не знают, откуда сама материя взялась. Признаюсь, трудно представить себе хоть один вариант вразумительного и доказательного ответа на столь абстрактный вопрос. Более того, любое решение никогда не может быть окончательным. Что бы ни было названо исходным, всегда можно спросить, из чего это исходное произошло.

Здравый смысл своеобразно решает такие проблемы. Известен анекдот, связываемый в исторической памяти как раз с именем У. Джеймса. (Правда, рассказывающий эту историю Дж. Росс замечает: «Я не смог найти никаких опубликованных ссылок на нее, так что, возможно, она приписана другому лицу или является апокрифической»). После лекции Джеймса об устройстве солнечной системы к нему подошла маленькая старая дама и заявила, что у нее есть гораздо лучшая теория: Земля – это блин, который покоится на панцире гигантской черепахи. Джеймс вежливо спросил: «Если, сударыня, Ваша теория верна, то объясните, на чем стоит эта черепаха?» «О, мистер Джеймс, – ответила старая дама, – вы очень умный человек и задали хороший вопрос. Но я знаю ответ: первая черепаха стоит на панцире второй, гораздо большей черепахи!». «Но на чем же стоит эта вторая черепаха?» – задал следующий вопрос Джеймс. И вот внимание: слушаем голос здравого смысла! Старая леди торжественно вскричала: «Ничего не выйдет, мистер Джеймс! Там дальше вниз идут одни черепахи!»[68]

Аристотель, как считается, как раз и выдвигает решение онтологической проблемы, типичное для здравого смысла: дальше вниз идут одни черепахи, т.е., простите, дальше вниз идет одно бытиё. Иначе говоря, бытиё существует всегда. Разумеется, так думали многие не зависимо от античного философа. В одном из древнейших памятников древнеиндийской мысли эпохи Упанишад – в Чхандогья – уже делается попытка логического доказательства, что Сущее существует всегда, ибо оно никак не могло произойти от не-Сущего.[69]А потому онтологической проблемы вообще как бы и нет. Действительно, такое решение проблемы, до сих пор, кстати, поддерживаемое многими современными физиками, выглядит соблазнительно простым. Но уж слишком оно попахивает банальным позитивистским уходом от вечных проблем. К тому же, как я уже говорил, что Аристотель вообще обладал удивительным чутьем на совершение ошибок.

Впрочем, могут быть и другие вполне логичные решения, отличающиеся от позиции Аристотеля. Н. Гудмен, например, предполагает, что наш мир сделан из других миров: всякое создание, предполагает он, есть переделка.[70]Но, разумеется, отказывается решать, что было до этих самых других миров, мол, поиск универсального начала лучше оставить богословию. Более популярна другая логическая идея, которая, впрочем, тоже далеко не всё решает: небытиё содержит возможность бытия. А.В. Курпатов и А.Н. Алехин с некоторым пристрастием к гегелевской терминологии трактуют возможность одновременно и как ничто, и как имманентно присущее всему предсуществование.[71]К. Поппер говорит проще: каждое событие обладает предрасположенностью к своему осуществлению. Предрасположенности, – заявляет он, – это не просто возможности, а физические реальности наподобие силовых полей.[72]Впрочем, вопрос о происхождении бытия может далеко завести. Посему здесь остановимся и вернемся к проблеме происхождения сознания.

По существу, эта проблема тождественна вопросу: можно ли построить такую психологическую теорию, логическим следствием которой было бы признание неизбежности факта субъективного переживания, осознания? В конце концов, вся история психологии – это как раз усердный, но не слишком успешный поиск ответа.[73]Весь ужас проблемы связан с тем, что сознание не может определяться ни физическими, ни биологическими, ни физиологическими законами. В противном случае, оно было бы не способно самостоятельно принимать свободные, не зависимые от физики и биологии решения, вообще не может во что-нибудь вмешиваться, а, следовательно, должно было бы "быть выброшено за ненадобностью". А часто встречающееся утверждение, что сознание порождается социальными процессами, вообще выглядит нелепостью: ведь, согласно этой версии, получается, что люди, не имеющие никаких проблесков сознания, каким-то чудным образом умудряются создать язык и общество, а те, в свою очередь, неведомо как и зачем образуют у каждого отдельного человека феномен осознанности.[74]

Может быть, стоит принять, что в неосознаваемом бытии находится возможность (предрасположенность) возникновения осознаваемого бытия? Но что это значит? Где именно находится эта возможность? Какими механизмами реализуется?

Среди разных попыток решения проблемы возникновения сознания существует и такой: сознанию приписывается статус особого природного явления. Тогда сознательное (идеальное) вообще не является следствием каких-либо материальных процессов, а является чем-то иным. Так мы приходим к дуализму: бытиё изначально состоит, по меньшей мере, из двух не сводимых друг к другу субстанций – материи и духа. Иначе говоря, сознание существует всегда наряду с материей, а потому незачем объяснять, откуда оно взялось. Однако такой вариант снятия проблемы не кажется удовлетворительным, по крайней мере, до тех пор, пока не будет объяснено, что это за странный природный (т.е., по буквальному смыслу слова – физический) процесс такой, именуемый сознанием.

Пока же дуализм мало кому нравится. Как писал в начале двадцатого века известный русский психолог А.Ф. Лазурский, «ум человеческий никогда не останавливается на этом двойственном объяснении». И добавлял: «это неискоренимое стремление человеческого рассудка» привело к признанию единства всего существующего, к монизму. [75]По мнению П.Я. Гальперина, «подлинным источником "открытого кризиса психологии" был и остается онтологический дуализм – признание материи и психики двумя мирами, абсолютно отличными друг от друга».[76]А Дж. Сёрл в конце ХХ века высказался ещё жестче: «О дуализме в любой его форме не может быть и речи, поскольку считается, что он не согласуется с научной картиной мира».[77]

Иногда в живых существах видят особую жизненную силу (vis vitalis, отсюда – витализм), напрямую связываемую с психикой. Этому способствовал и авторитет Аристотеля, любившего своим своеобразно-шершавым языком говорить здравоосмысленные банальности. Я уже приводил его знаменитое высказывание: "Необходимо душу признать сущностью, своего рода формой естественного тела, потенциально одаренного жизнью". Если принять такую позицию, то принципиальная возможность субъективных переживаний у нашей компьютерной модели связана с проблемой наличия жизни у такой модели. Действительно, можно ли компьютер сделать живым? Тем самым дополнительно порождается иной – тоже пока неразрешимый – вариант онтологической проблемы: как из неживого бытия возникает жизнь? Что вообще означает «быть живым»? Где граница между жизнью и смертью? Вирусы, ферменты, гены, сухие бактерии, виноградные косточки – живые? Космос – живой? Петух, которому отрубили голову, способен пробежать несколько шагов – он в это время живой? Человек, реанимированный из состояния клинической смерти, был в состоянии смерти живым? "Может быть, – провокационно спрашивает В.В. Налимов, – неживым мы называем просто то, в чем не умеем видеть живое?"[78]Сегодня, наверное, никто точно не скажет, что же конкретно надо ввести в модель, чтобы её можно было однозначно оценить как живую. Но даже если кому и удастся сделать такую оценку, то на самом деле всё равно не ясно, как решить, есть ли субъективные переживания у виноградной косточки, муравьёв, обезьян или, тем более, у космоса. Впрочем, учебное пособие по экологии, написанное выдающимися специалистами, решило эту проблему с достоинством и простотой: «Сознание – это свойство передвигающихся животных».[79]

Многие и философы, и психологи связывают жизнь с познанием. Х. Плеснер предлагал рассматривать жизнь как «бытиё для созерцания».[80]«Жизнь как процесс познания», – называет целую главу своей книги К. Лоренц.[81]Ему вторит У. Матурана: «Живые системы – это когнитивные системы, а жизнь как процесс представляет собой процесс познания».[82]Дж. Келли заявляет: жизнь – это «отношение заинтересованности между частями нашего мира, в котором одна часть – живое существо – способно побудить себя к тому, чтобы репрезентировать другую часть – своё окружение».[83](Текст Ф. Шиллера из "Кассандры": «Жизнь заключается в ошибках, Познанье означает смерть», разумеется, не столько противоречит, сколько подтверждает сказанное: когда познание закончится, тогда, полагает поэт, закончится и жизнь).

Из всего этого можно сделать разные выводы. Когнитивисты решили: уж если сама жизнь – это познание, то сознание должно быть неизбежным следствием протекания познавательных процессов. Но они сами заявляют, что не знают, ни что такое сознание, ни что оно делает. Для них главный процесс, осуществляемый психикой, – это процесс переработки информации. Поэтому они всё же готовы предположить, что часть перерабатываемой информации специальным образом маркирована как осознанная[84](хотя они, разумеется, не поясняют ни как, собственно, осуществляется маркировка, ни какую роль она играет). Тем самым они признают, что мозг обрабатывает два разных типа информации: обычную и осознанную. В итоге онтологическая проблема может быть переформулирована так: что надо сделать, чтобы маркированная информация субъективно воспринималась? Или: существует ли такой физически реализуемый способ маркировки информации, чтобы при переработке маркированной этим способом информации возникало субъективное переживание? Понятно, что переформулировка сама по себе проблему не решает, тем не менее, есть надежда, что если проблема не решается в лоб, то иногда даже просто иное её выражение может иметь эвристическое значение.

Но пока, всё же, остается грустно развести руками и признать, что ясного логического выхода из обсуждаемого тупика никем не было предложено. О чем, собственно, идет речь, когда мы говорим о сознании, на самом деле никому не известно. В общем, как точно сказал М.К. Мамардашвили, «сознание есть нечто такое, о чём мы как люди знаем всё, а как учёные не знаем ничего».[85]Но, уважаемые коллеги-психологи, если мы ничего не знаем о сознании, то чтó же мы вообще как психологи знаем?

 

 

Вариант той же неразрешимой дилеммы: социальное versus биологическое

 

Вот ещё одна удручающая многих разновидность онтологической проблемы: с чего вдруг на каком-то этапе эволюции биологических систем возникает социальное? Б.Ф. Поршнев удачно формулирует базовое противоречие: «социальное нельзя свести к биологическому. Социальное не из чего вывести как из биологического».[86]Существует несколько неудачных, хотя и весьма популярных версий происхождения социального. К ним стоит приглядеться повнимательнее, чтобы почувствовать всю трагичность ситуации.

Первая версия: чем выше на эволюционной лестнице находится животное, тем более совершенные способы приспособления оно вынуждено использовать. Так, согласно А.Н. Леонтьеву, когда животные переходят к более сложным формам жизни, им уже требуется психика. Психика, тем самым, есть продукт усложнения жизни, – вторят Леонтьеву его последователи. Поэтому, даже утверждают они, психическая деятельность возникает раньше нервной.[87]Данная версия уже на этой стадии рассуждений выглядит крайне загадочно. Жил, например, себе червь и до сих пор живёт. Зачем было его потомкам усложнять себе жизнь? Не понятно, зачем вообще животное передвигается по эволюционной лестнице, если ему там труднее выжить. Сам Леонтьев чувствовал проблему. Поэтому он к предшествующему высказыванию о роли усложнения жизни в возникновении психического добавлял характерное «и наоборот»: само усложнение жизни – следствие способности психического отражения.[88]После такого дополнения данное Леонтьевым объяснение о происхождение психического можно считать аннулированным.

Как бы то ни было, но "наиболее развитая ветвь животного мира" – человек – достигает пика эволюции. Тут уже, говорят сторонники данной версии, ему и психики становится мало: он конструирует социальные (в частности, трудовые) отношения. И.Л. Андреев поясняет это так: человек оказывается перед выбором «либо вымереть, либо найти "неживотные" средства, чтобы выжить».[89]Но как так происходит, что животное, которому не хватает животных средств, не погибает? Как оно способно породить "неживотные" средства, которых у него до этого не было?

Представители второй версии чувствуют логическую несуразность первой. В.Г. Асеев утверждает: повышение психических возможностей никакому живущему организму не только не нужно, оно гибельно.[90]По этой второй версии, всё происходит строго наоборот. Не новые функциональные задачи вызывают необходимость возникновения ранее неведомых способов приспособления, а новые способы приспособления порождают решение новых задач. Так, биологическая эволюция мозга приводит к тому, что сам этот орган всё более и более усложняется. А чем сложнее любая система, тем она медленнее, тем труднее перестраивается, а потому должна погибнуть. Единственный путь – использовать свои преимущества, например, по предугадыванию и объяснению хода будущих событий. Л.И. Божович так объясняет возникновение социального в онтогенезе: «Кора головного мозга ребёнка уже с момента рождения представляет собой орган такой степени сложности, при которой он для своего развития нуждается в специальной организации раздражителей со стороны взрослого человека и в постоянном их усложнении».[91]Кора должна функционировать, иначе организм погибнет. Ведь если раздражений не хватит, утверждает Божович, то это может вызвать смерть. А потому становление социальных отношений становится биологически целесообразным.

В свою очередь, представители первой версии видят логическую странность второй. Усложнение головного мозга не имеет никакого биологического оправдания, говорят они. Ведь такое сомнительное эволюционное приобретение приносит организму только вред. Беспомощные человеческие существа с огромным мозгом должны были бы погибнуть, а не создавать социальные отношения. В чём же может быть биологический смысл вредных эволюционных изменений? Я знаю только один логически выверенный, хотя и весьма головокружительный, ответ на сделанное возражение. Его автором является Б.Ф. Поршнев.

Он, прежде всего, признает: мышление и в антропогенезе, и в онтогенезе у ребёнка на первых порах всегда вредно для организма, так как делает его беспомощнее по сравнению с животными. «Но как же, если исключить всякую мистику, объяснить это «неполезное» свойство? Ведь естественный отбор не сохраняет вредных признаков».[92]И придумывает логический трюк, специально сконструированный, чтобы распутать столь коварную головоломку: это свойство, утверждает он, могло сохраниться только в результате искусственного отбора. И далее рассказывает, по сути, детективную историю. Архантропы, по его словам, были людоедами. Они поедали наиболее беспомощных представителей своего вида. Постепенно они стали специально разводить представителей «поедаемой ветви». В результате наиболее беспомощные постепенно становились ещё беспомощнее, но зато со всё более большими головами и, как важное следствие для архантропов, с очень вкусными мозгами … Поэтому-то достаточно быстро произошло формирование неоантропов. Ну, а уж затем сформировавшиеся неоантропы воспользовались преимуществом своего огромного мозга и – за счёт возникших интеллектуальных преимуществ – породили социальные отношения и расправились с архантропами. Экзотичность этой версии лишь подчёркивает, какие невероятные (и, признаюсь, мало чем обоснованные) гипотезы приходится выдвигать, какие логические трудности преодолевать, чтобы объяснить происхождение социального усложнением мозга.

Третья типичная версия приписывает биологическому неожиданные тенденции. Утверждается, что живые системы должны, кроме самосохранения, обладать самодвижением. По мнению П.В. Симонова, сохранение служит лишь фоном для реализации тенденций роста, развития, совершенствования живых систем.[93]Таким путём легко вывести социальное: есть специальная потребность, которая это социальное порождает. Но откуда берутся эти потребности роста? Симонов, по-видимому, считает, что они генетически заданы и исходно независимы от самосохранения. Правда, всё равно не понятно, когда и каким образом врожденная биологическая потребность превращается в социальную – как, например, оценить, когда, ребенок уже становится социальным существом, а когда еще нет? Поэтому чаще пытаются показать, что все эти потребности развития и роста вторичны и целиком сводимы к самосохранению. Так, Б.В. Якушин утверждает: эти потребности должны иметь в качестве биологической базы инстинкт самосохранения, иначе неясны их биологические корни.[94]А Р.И. Кругликов поясняет: стремления к выживанию недостаточно для выживания. «Живая система, «настроенная» на то, чтобы выжить во что бы то ни стало, заведомо обречена на гибель».[95]Но такая трактовка, по сути, представляет собой кажущееся решение и ничего нового к предшествующим версиям не добавляет.

Все объяснения возникновения социального в эволюции живых существ вращаются в круге. Очевидно, что живые существа существуют и эволюционируют по биологическим законам. Отсюда следует: социальное неизбежно порождается в результате действия биологических законов. Возникновение социального тогда – врожденная биологическая потребность человека. Но, ещё раз спросим мы вместе с Л.И. Божович[96], как же врожденная биологическая потребность может превратиться в социальную? Социальное, в свою очередь, столь же очевидно, не тождественно биологическому. Но тогда получается, что социальное должно зарождаться и действовать не только по биологическим законам. Значит, ли это, что хотя бы иногда оно должно действовать вопреки жизненно важным законам? Судя хотя бы по возрастающему числу самоубийств в ситуациях социального напряжения – да. Но все живые существа потому и существуют, что они живут по биологическим законам. Тогда, казалось бы, социальное вообще не должно возникнуть и существовать. Тем не менее оно существует. Как же вырваться из логического круга, кажущегося таким запутанным?

Б.Ф. Поршнев, на мой взгляд, был не совсем точен, когда утверждал, что социальное неоткуда вывести, кроме как из биологического. Наверное, всё же и проще, и правильнее объяснять социальные процессы работой механизмов, порождающих сознание. Только вначале надо понять, что же именно делают эти механизмы. Может быть, тогда станет понятнее, с какой стати они порождают и социальное. Думается, что, минуя проблему сознания, объяснить возникновение социальных отношений в принципе невозможно.