Студопедия — Часть первая 3 страница. Прием продлился до десяти вечера.
Студопедия Главная Случайная страница Обратная связь

Разделы: Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

Часть первая 3 страница. Прием продлился до десяти вечера.






Прием продлился до десяти вечера.

Весь следующий день был посвящен визитам к родственникам, еще один день — посещению близких друзей, на третий день состоялись приемы в Версале и у принцев крови. Мой отец возил повсюду своего будущего зятя. Это напоминало головокружительный вихрь, и до самого дня свадьбы у меня просто не было времени прийти в себя. Мы с Бабеттой перебрались из той части дома, где жили с сестрами, в покои г-жи де Шеврёз, которыми у нас пользовались лишь в особых случаях. Церемония венчания проходила в домашней церкви. Король не любил, когда иностранцев венчали у него. Гостей собралось очень много. Аббат ди Верруа отказался совершать обряд, сославшись на близкое родство с женихом. Но дело в том, что он вообще не служил в церкви, а священнический сан просто помогал ему в тяжелые минуты, — по крайней мере, он так понимал свое духовное призвание.

После обеда, ужина и всего остального настало время для брачной ночи, и по обычаю каждому из новобрачных была торжественно вручена ночная рубашка.

Мы остались одни.

Отсутствие опеки было для меня совсем новым ощущением. Господин ди Верруа проявил себя очень достойным и умным человеком. Я была слишком молода и неопытна, чтобы самой думать о любви или заставить кого-нибудь подумать о ней. Однако я убеждена, что та любовь, которую я питала к нему в дальнейшем, зародилась именно в тот день. Мы долго разговаривали, и я перестала бояться его; я открыла ему свое детское сердечко, обещала не жалеть о том, что оставляю здесь, последовав за ним на его прекрасную родину, в Италию, и выразила надежду, что полюблю его мать так же, как полюбила его. Увы! Я не подозревала, как далеко заведет меня это обещание и как тяжело будет сдержать его.

Итак, если не в действительности, то хотя бы в глазах света, я стала графиней ди Верруа; во мне не осталось ничего от мадемуазель д'Альбер, даже имени, которое после моего замужества перешло к младшей сестре. Еще несколько дней меня продержали в Париже, в Версале и Дампьере, показывая то Одним, то другим придворным. Затем стали поговаривать о том, что пора складывать сундуки, и был назначен день моего отъезда.

Господин ди Верруа привез с собой весьма большую свиту. Нам предстояло путешествовать" карете, запряженной шестью лошадьми. Далее следовал экипаж аббата, а затем — коляска, где разместились мои служанки; нас сопровождало множество верховых и даже пажи, что во Франции позволялось лишь титулованным особам, но савойские вельможи не отказались от этой привилегии. Все мои родные обнимали меня и плакали; мать и даже отец забыли о соблюдении благопристойности и дали волю чувствам; сестры проливали потоки слез, и, уже сев в карету, я увидели, как младшая из сестер, девочка шести-семи лет, бежит ко мне, с большим трудом удерживая в руках Жаклин Баварскую в праздничном платье — том самом платье, какое на нее надели вдень моей помолвки, — и с растрепанными волосами. Сестричка попыталась подняться на подножку, чтобы дотянуться до нас, но, поскольку ей никак это не удавалось, она стала кричать:

— Послушайте, госпожа графиня ди Верруа, позаботьтесь о Жаклин, умоляю вас.

Господин ди Верруа тоже вскрикнул, требуя объяснить, что означает эта сиена.

— О сударь, — взмолилась я, заливаясь слезами, — это Жаклин.

Наверное, интонация, с которой Филиппу Доброму сообщали о несчастьях подлинной принцессы, была не трагичнее моей.

— О! Зачем нам нужна Жаклин в дороге? — самым серьезным тоном спросил граф. — Попрощайтесь с куклой, сударыня, и мужественно расстаньтесь с ней.

— Сударь, — ответила я, — сестры отдали мне Жаклин, я увезу ее с собой, оставьте мне Жаклин!

Бабетта, уже севшая в коляску, услышала мои крики" спрыгнула на землю, подбежала и поняла, о чем идет речь. Я прижимала Жаклин к своему сердцу.

— Госпожа графиня, — сказала Бабетта, — господину графу не нравится ваше ребячество; подумайте, кто вы теперь и куда едете!

Я разрыдалась еще сильнее. Но г-н ди Верруа не рассердился, а напротив, был тронут моим горем.

— Я вовсе не против того, чтобы взять Жаклин, — сказал он, — если вы так хотите этого. Только, с вашего разрешения, лучше уложить ее в сундук; мне кажется, совсем не обязательно держать ее в нашей карете.

— В сундук! — воскликнула я. — О сударь, ей будет очень плохо в сундуке.

Господин ди Верруа не смог удержаться от смеха и предложил промежуточный вариант: Жаклин поедет в коляске со слугами.

Я согласилась на эту жертву, ибо так ласково было движение губ говорящего, а особенно — выражение его глаз.

У г-на ди Верруа был такой взгляд, против которого трудно устоять. Жаклин тщательно укутали и отдали под присмотр Бабетте, пообещавшей очень внимательно заботиться о ней на протяжении всего пути.

Я успокоилась: с Бабеттой Жаклин ни в чем не будет нуждаться.

Вот какой я была, когда меня выдали замуж!

 

IV

 

В пути аббат делла Скалья часто пересаживался в нашу карету. Он пичкал меня сладостями и нравоучениями — и то и другое одинаково не нравилось мне. Бывают люди, чьи духи не пахнут, бриллианты не играют и заботы о вас не доставляют радости. С ними неприятно все, даже любовь.

Мой преподобный дядюшка имел несчастье принадлежать к этой породе.

Инстинкт не обманывал меня.

Что же касается моего мужа, то у него был лишь один недостаток — его семья; не будь ее, граф ди Верруа был бы совершенством: такой человек заслуживает любви самых строптивых из женщин. Терпение и нежность не изменили ему ни разу на протяжении этого долгого пути, хотя, как мне теперь кажется, я, конечно, была невыносимой спутницей. Он исполнял малейшие мои капризы, предугадывал все мои желания, охранял мой сон, веселился как ребенок, очень мило играл со мною, так что я не чувствовала разницы в нашем возрасте. Он даже посадил Жаклин рядом с собою, и когда мне показалось, что он слишком нежен с нею, я сама отослала ее в другую коляску. Кажется, она пробудила во мне ревность.

Все как будто складывалось как нельзя лучше, и на третий или четвертый день пути я уже нисколько ни о чем не тосковала.

Мы перебрались через Альпы по перевалу Мон-Сени. Со всей искренностью души я предвкушала тот миг, когда окажусь в глубине долины, которая вдруг открылась в двух-трех тысячах футов подо мною.

Я добралась туда, как добираются, увы! до самых далеких целей, и в скором времени перед нами предстала великолепная страна, над которой царил Турин. Я была в восторге, потому что всегда любила красивые пейзажи.

Но я заметила, что, в отличие от меня, муж мой совсем загрустил, и вид у него стал совсем печальный. Его уже не трогали мои шалости, не заражала моя веселость; более того, он стал грубо обращаться с принцессой Баварской, а когда я спросила его, в чем дело, он ответил, что виной тому — перемена настроения, и только. На почтовой станции я посоветовалась с одной из своих служанок по имени Марион — после Бабетты я любила ее больше всех других, — и та дала мне обещание понаблюдать за ним и на следующей остановке сказать, что она думает об этой перемене в нем.

Я с нетерпением ждала следующей остановки.

Аббат делла Скалья, напротив, становился все веселее и ироничнее по мере того, как возрастали печаль и беспокойство моего мужа.

Когда мы расположились на последний ночлег, ко мне в спальню прибежала совершенно испуганная Марион.

— Дорогая моя Марион, — спросила я, — что случилось, чем ты так встревожена?

— Госпожа, о госпожа! — ответила бедная девушка. — Случилось то, чего мы не ожидали, и поверьте, вы не напрасно беспокоились.

— Так что же произошло?

— Господин граф только что велел запереть Жаклин в кованый сундук.

— Но кованый сундук — это же гроб!

— Бог ты мой, конечно! Если не считать остального.

— Остального? Что же еще? Скажи мне, я хочу знать.

— Ну, так вот, судя по всему, госпожа вдовствующая графиня постоянно пребывает в плохом настроении, бранится с утра до вечера, и поэтому господин граф ужасно ее боится, а господин аббат делла Скалья всегда берет сторону своей сестры.

— Ты в этом уверена, Марион?

— Как и в том, что когда-нибудь умру, госпожа графиня; камердинер господина аббата только что разговорился и рассказал мне обо всем, чего с ним ни разу не случалось со времени нашего отъезда из Парижа.

— Боже мой! Что же с нами будет? Так вот почему господин граф так изменился со вчерашнего дня! Он приближается к своей матери и уже ощущает ее влияние.

С этого времени мне с трудом удавалось скрывать все, что я узнала. Пришлось вести себя как наказанная маленькая девочка. Я не соизволила пожаловаться на то, что у меня отняли Жаклин, хотя это и приводило меня в бешенство, и предалась угрюмости, чтобы показать свой характер.

О! Каким же далеким все это видится мне теперь! Сколько событий, страданий, слез, страхов, жертв, да и ошибок выпало на мою долю! Но я не могу удержаться от того, чтобы не бросить снисходительный взгляд на последние минуты моего детства, не могу обойти молчанием эту грань между двумя эпохами моей жизни.

В тот же вечер мы прибыли в Турин. На верхней ступени лестницы своего дворца меня встретила свекровь, госпожа вдовствующая графиня ди Верруа.

Я не очень люблю рисовать портреты, они редко передают подлинные черты человека, ведь люди совершают поступки и только тогда раскрываются перед нами. Вы увидите, как поведет себя г-жа ди Верруа, и сами сможете о ней судить.

Если говорить о ее внешнем облике, то следует сказать, что графиня была красивая важная дама пятидесяти лет; она поздно вышла замуж, и так и сохранила чопорность и раздраженность старой девы. Царственная посадка головы, хищные глаза, привыкшие повелевать, медленные, но величественные жесты — в ней было все, что необходимо для того, чтобы управлять другими и подавлять их — особенно детей.

Она холодно, как подобает настоящей свекрови, обняла меня. Мой муж взял ее руку, но не поцеловал, а скорее поднес к своим губам, и мне показалось, что он дрожит.

А я подумала: за кого он боится — за меня или за себя?

Позднее я убедилась, что за нас двоих.

Аббату был адресован дружеский поклон, на который тот ответил с надменным видом. Я сразу поняла, что они не любят друг друга.

Но, как я убедилась в дальнейшем, они дорожат своими отношениями.

Эта женщина и этот мужчина обменялись взглядами, значение которых открылось мне позднее. Аббат, казалось, говорил: «Вот соперница, которую я привез, и вы будете нуждаться во мне как никогда». Госпожа ди Верруа принимала его поддержку с горькой досадой, но все же принимала.

— Добро пожаловать, сударыня, — сказала мне свекровь, — хотя вы и заставили себя ждать.

— Дороги оказались плохи и не помогли нам в нашей спешке, — попытался оправдаться мой муж.

— Это не имеет значения; вы были в пути на четыре дня дольше обычного; могли бы приехать и пораньше: ее королевское высочество напомнило мне об этом еще вчера вечером.

— Заигравшись на тропинках, можно и забыться, — сказал аббат.

— Кто это играл? — вспыхнув, спросила г-жа ди Верруа.

— Я, сударыня, — быстро ответил граф.

— Они, — добавил великодушный аббат.

— О! Так вот с каким нетерпением ты рвался к матери! Я запомню это. Граф ди Верруа опустил голову, не решаясь возразить. А я была удивлена и озадачена больше, чем он, ибо происходящее было совсем ново для меня: как бы строги и непреклонны ни были мои отец и мать, они никогда не стали бы разговаривать так ни с одной из дочерей.

Громадный темный дворец с вымощенным плитами полом и мраморными ступенями сковал мое сердце льдом; стемнело, дымящиеся факелы освещали ближайшее пространство, но широкие галереи оставались в тени и выглядели в самом деле ужасающе. Госпожа ди Верруа шла рядом и разглядывала меня как купленный товар или парадную лошадь, на которой придется выезжать на следующий день. Она первой вошла в огромный зал, где собралось двадцать или тридцать более или менее близких родственников семьи ди Верруа, и всем им я должна была сделать реверанс.

Их одежда показалась мне странной, лица — серьезными, как будто эти люди сошли с семейных портретов, получив от управляющего замка разрешение покинуть на минутку рамы картин. Впрочем, почти все они были люди очень знатные и занимали важные должности при дворе. Моя свекровь была придворной дамой герцогини Савойской, все еще остававшейся регентшей или, по крайней мере, обладавшей ее властью, благодаря чему г-жа ди Верруа имела большое влияние при дворе и широко пользовалась им, но не столько для поддержки друзей, сколько для того, чтобы навредить тем, кто был ей неугоден.

В тот день я совсем не запомнила тех, кому меня представляли, видела все как в тумане, настолько пугали меня огромные глаза свекрови.

Меня подводили то к одному, то к другому гостю, называли его имя и говорили:

— Поздоровайтесь, графиня!.. Это ваш дядюшка, господин… Поздоровайтесь, графиня, это ваша кузина, госпожа…

О Боже! Сколько же их у меня, этих дядюшек, кузин, и всем надо делать реверанс! Знакомство длилось более полутора часов. Я умирала от голода и еле сдерживалась, чтобы не заплакать.

Мой муж шел сзади, как ребенок, привязанный к нашим юбкам. Он показался мне совсем маленьким, и не знаю, то ли детское безрассудство, то ли женская глупость тому виной, но я всей душой привязалась к нему как раз поэтому, привязалась сильнее, чем это могло быть, если бы он командовал всем этим парадом, вместо того чтобы подчиняться.

Между тем, я бросала завистливые взгляды на буфет, заставленный мороженым и фруктами. К нему подходили все, кроме меня, той, в честь которой он был здесь поставлен. Это были настоящие танталовы муки.

И тут я на минуту взбунтовалась, хотя до сих пор не понимаю, как могла на это решиться; я оставила своего седьмого троюродного брата (он замер посреди зала как вкопанный), направилась в дальний конец большой комнаты, прямо к тому месту, где у стола с подносами и бокалами стоял чрезвычайно лощеный и чрезвычайно солидный господин, и попросила его обслужить меня. Он очень быстро подал мне апельсин и что-то еще в изумительно красивой серебряной посуде. Свекровь удивленно посмотрела на меня: я уверена, что с этой минуты она уже считала меня способной на что угодно. Мой поступок насторожил ее, и она решила держать меня в строгости, полагая, что это единственный способ заставить меня подчиняться ей.

Может быть, именно этой ее ярости, вызванной моим голодным желудком, я обязана несчастьем всей моей жизни!

Проглотив апельсин и не помню что еще, я снова подошла к г-же ди Верруа, которая ожидала меня, поджав губы.

— Не знаю, сударыня, — сказала она, — быть может, при французском дворе и не принято отвечать на приветствие родственников, но двор Турина все еще придерживается этих правил, предупреждаю вас.

Аббат делла Скалья состроил мину и сделал жест, означавший: «Ну, что я вам говорил?»

Не знаю, что бы произошло, если б слуги не пригласили гостей к ужину, позволив мне вздохнуть с большим облегчением. Я поняла, что высокое положение — тяжелая ноша, и с умилением вспомнила прошлое, мою маленькую комнату, сестер, наши радужные мечты и нашу свободу!

Ужин длился бесконечно: гостей обслуживали по-королевски, с пышностью, превосходящей роскошь трапез в домах наших вельмож; в Савойе знать была не так разорена, как во Франции, она не пострадала от войн Лиги, эшафотов г-на де Ришелье и баталий времен Фронды; большинство савойских семей могли черпать свои богатства прямо из сокровищниц, пополненных несколькими поколениями предков.

Наконец, мы поднялись из-за стола и могли подумать об отдыхе. Меня торжественно повели в парадные покои: свекровь уступила мне их, не преминув заметить, что эту честь я должна оплатить послушанием.

Вот дословно то, что она мне сказала:

— С этого дня я ничто в этом доме, теперь вы будете управлять им.

Но увидев, что я встрепенулась, добавила:

— Не буду возражать, если вы попросите у меня совета; но если я дам его, то потребую, чтобы вы ему следовали. Я знаю эту страну, и знаю хорошо; вы же с ней незнакомы, вы молоды, а я стара: следовательно, есть все основания для того, чтобы вы меня слушались.

Я была в замешательстве и не знала, что ответить. Муж пришел мне на помощь:

— Госпожа ди Верруа будет счастлива подчиняться вам, как делаю это я, матушка, и вы найдете в нас одинаковое смирение, одинаковую почтительность.

Я не могла опомниться от удивления, настолько все, что я увидела, смущало меня: такая роскошь, такое богатство наряду с безоговорочным рабством представлялись мне, совсем молоденькой девушке, странной формой существования. Я понимала, что для г-на ди Верруа подобное поведение было противоестественным и чувствовала: он стесняется меня и, наверное, в большей степени — других. Мне не терпелось остаться с ним наедине и объясниться. Муж пошел проводить мать, но я надеялась, что он вернется ко мне. Какое-то время я прождала его стоя, не желая ложиться спать, однако, после того как пробило полночь, служанки раздели меня. Я оставила у себя Марион, она уложила меня в постель, и мы проболтали почти до двух часов ночи. Бедняжка падала от усталости, и я отослала ее. Еще несколько минут я боролась со сном. Но в конце концов глаза мои закрылись сами собой.

Господин ди Верруа так и не пришел.

 

V

 

Проснувшись, я внимательно огляделась; в спальне — никого, я провела ночь совсем одна.

На мой звонок вошла Марион и отодвинула шторы. Было уже довольно позднее утро.

Марион почти с тем же вниманием, но с большим беспокойством, чем я, осмотрела комнату; затем она на цыпочках, слоимо боясь, что ее шаги услышат, подошла к моей кровати и с очень таинственным видом сообщила, что г-н ди Верруа занимает смежную комнату, почти такую же, как моя, и что перед нашим приездом вдова ди Верруа велела замуровать все двери, соединяющие наши покои, от первой до последней.

— О госпожа! — испуганно сказала мне Марион. — Здесь вы будете маленькой девочкой гораздо в большей степени, чем в доме родителей!

— Как ты об этом догадалась, Марион? — спросила я.

— Это не догадка, не такая уж я проницательная: я узнала об этом от здешних слуг. Госпожа вдовствующая графиня не допускает никаких возражений; она желает командовать как королева, а господин граф — просто первый среди ее слуг.

— Но что же тогда будет со мной? — воскликнула я и со слезами на глазах продолжала: — О Боже! Боже мой! Как же я буду тосковать здесь! Если б только я могла запереться в своей комнате! Так нет же, мне придется готовиться к завтраку, затем надевать парадное платье и ехать ко двору, чтобы приветствовать ее королевское высочество и герцога Савойского.

— Что поделаешь, госпожа! Замуж выходят не для того, чтобы развлекаться.

— О нет! Мы это еще посмотрим… Ручаюсь тебе, моя бедная Марион! Ты уже знаешь, какая юбка, какой шлейф и какие драгоценности мне нужны; приготовь все это и принеси мне Жаклин, она хоть немного утешит меня. Я поговорю с ней о Франции! О Боже! Почему я не там, не в своей бедной Франции! А Бабетта уже встала?

— Кажется, да, мадемуазель.

— Пусть тогда и она придет. Марион пошла выполнять приказание. Бедняжка Бабетта избегала меня с самого начала нашей поездки; я не понимала причины столь явного безразличия. Теперь мне известно, в чем было дело: эта замечательная женщина приберегала себя для трудных времен. Она боялась оказаться между мною и мужем в роли ненужной советчицы; Бабетта предвидела, что девушку, оторванную от родных и оказавшуюся во власти чужих людей, ждут тяжелые испытания. Но, прежде чем давать советы, она хотела знать, как использовать свое влияние. Поэтому в то утро она пришла лишь для того, чтобы осведомиться о моем здоровье и осмотреть мой наряд; я засыпала ее тысячью вопросов, но напрасно. Заботливо оглядев меня, она ограничилась короткими и пустыми ответами.

— Но господин ди Верруа, господин ди Верруа, — повторила я, теряя терпение, — неужели я не увижу его? Пойди за ним, Бабетта, скажи, что я жду его.

Я трижды посылала за ним, но безрезультатно; на четвертый раз Бабетта вернулась и сказала мне, наконец, что граф находится у своей матери и придет повидать меня после того, как выйдет от нее.

— Вечно с ним его мать, Бабетта! Но он ведь не ее муж.

— Наверное, господину графу надо обсудить с ней важные дела, — сказала мне Бабетта, — следует и об этом подумать, сударыня, не стоит мучить себя, чтобы не волновать господина графа.

Увы! Во мне было так мало терпения, столь необходимого женам, особенно в моем положении. Я была горячей, вспыльчивой и ревнивой, как тигрица, — и это еще слабо сказано.

В то время я уже испытывала к г-ну ди Верруа довольно сильное чувство, предвещавшее многое в будущем, и том числе и склонность к ревности, которой, вероятно, я обязана всеми моими ошибками. Нетерпение и гнев по поводу столь открытого посягательства на мое счастье терзали меня; еще немного и я, наверное, позволила бы себе выходку, подобную вчерашней: пошла бы сама за г-ном ди Верруа к его матери, но в эту минуту он вошел.

Муж холодно поцеловал меня в лоб, а я жестом попросила Бабетту и Марион оставить нас наедине. Он прохаживался по комнате и выглядел очень смущенным. Я смотрела, как он ходит взад-вперед, и задала ему десятка два вопросов. Но он продолжал шагать, не отвечая мне. — Но, сударь, объяснитесь же, — настаивала я, тормоша Жаклин, которая была здесь ни при чем, хотя именно на нее я вылила весь избыток своего гнева. — Почему я не видела нас со вчерашнего дня? Почему ваша досточтимая матушка, объявившая меня хозяйкой дома, оставила за собой право разлучать нас? Что я ей такое сделала? Скажите!

— Дорогая графиня, — ответил мне муж, — придется упрятать принцессу Баварскую.

— Но почему? Она мой единственный друг, и вы хотите разлучить меня с ней!

— Пусть она поживет в одной из дальних комнат, куда сможем приходить только мы с вами, я так хочу и охотно соглашусь на это; но следите за тем, чтобы ее никто не увидел, даже ваши горничные-итальянки.

— Почему?

Господин ди Верруа рассмеялся:

— Боже мой, я скажу вам, почему, дорогая графиня: потому что в Пьемонте замужние дамы не играют в куклы.

— Достаточно, сударь. Речь идет сейчас не о Жаклин, а о нас, о вашей перемене по отношению ко мне. Быть может, вы считаете меня слишком маленькой, чтобы заметить это и понять причины происходящего? Ваша досточтимая матушка не любит меня; ваша досточтимая матушка хочет помешать вам быть со мной; ваша досточтимая матушка желает царить в этом дворце и сделать из меня абсолютно покорную служанку, склоняющуюся перед ее величием. Так вот, этого не будет, слышите, господин граф; пусть она оставит себе свое величие, я на него не притязаю, я бы предпочла побольше свободы! Но вы, вы! Вы же мой муж, а я ваша жена, и вы должны любить меня, а не свою мать, если, конечно, не задались целью сделать меня несчастной; вы должны обращаться со мной так же как обращались в Париже, быть таким, каким были в начале, а не в конце поездки. Согласны?

Я никогда не видела, чтобы мужчина смущался так, как это произошло с бедным графом во время этой семейной сцены. Тем не менее он уже был готов объясниться со мной, но в это мгновение вслед за конюшим, открывавшим перед ней двери, вошла г-жа ди Верруа в сопровождении двух компаньонок.

Она была в парадном платье и собиралась ехать ко двору.

Я и не подумала извиниться перед ней за то, что до сих пор не повидалась с нею и не засвидетельствовала ей своего почтения; в данную минуту она была мне совершенно ненавистна и я скорее бросила бы в ее адрес оскорбления, нежели комплименты.

— Надеюсь, дочь моя, — сказала она, войдя в комнату, — что вы скоро будете готовы и не заставите ждать ее королевское высочество. Я отправляюсь во дворец; но предупреждаю вас, что через два часа вы должны присоединиться там ко мне.

Слова «дочь моя» прозвучали как шпильки, а слово «должны» усугубило такой смысл.

Будь я на три-четыре года постарше, я бы лучше знала, как себя вести, не смолчала бы, а ответила и, возможно, спасла бы свое будущее.

Но что, по-вашему, могла я ответить в свои тринадцать с половиной лет? В миг затишья, последовавшего за ее указанием, взгляд свекрови упал на

бедняжку Жаклин, и я увидела, как вздрогнул мой муж, с беспокойством следивший глазами за графиней. Вдова устремилась к дивану, на котором лежала невинная принцесса, и, приподняв ее, с презрительной миной спросила, не ожидаю ли я в ближайшее время рождения дочери.

— Предусмотрительность — хорошее качество, — продолжала графиня, — она доказывает, что вы умеете думать о будущем: привезти из Парижа игрушки для своих детей, едва успев выйти замуж! Ну-ну! Я вижу, что вы будете прекрасной матерью: повезло же моим внукам. А покамест, — добавила она, повернувшись к одному из слуг, — унесите это в какую-нибудь дальнюю комнату и пусть игрушку запрут до того времени, когда она понадобится.

Тон г-жи ди Верруа не допускал возражений. Принцессу Баварскую унесли, и я ее больше никогда не видела.

Одному Богу известно, что стало с бедняжкой Жаклин.

И если я так подробно остановилась на этом, казалось бы, столь незначительном обстоятельстве, то только потому, что оно очень сильно повлияло на всю мою дальнейшую жизнь: дело в том, что, по сути, самодурство моей свекрови оказалось первым проявлением ненависти, возникшей между нами с этого дня. Отняв у меня последний залог привязанности моих сестер, воспоминание о моем детстве, толкнув меня в мою женскую жизнь через ворота слез, свекровь глубоко ранила меня: она выказала мне свою решимость никогда не считаться со мной, подчинить своему игу и, наконец, лишить меня всех надежд на счастье.

Я же была настолько бесхитростной, что не смогла скрыть своей ненависти, жажды бунта, и с этого дня мы со свекровью не обмолвились между собой ни одним добрым словом.

Вот так из малой песчинки рождается риф.

Теперь мы на время оставим г-на ди Верруа, Жаклин Баварскую и меня и займемся савойским двором, тем, что тогда там происходило; расскажем о людях, которые бывали во дворце, и прежде всего о великом государе, прославившем свое правление с первых же его дней.

 

VI

 

Виктор Амедей II, которого во Франции мы называли господи ном Савойским, еще находился под опекой ее королевского высочества герцогини-матери; о ней мы и поговорим в первую очередь, ибо ее королевское высочество была главной фигурой этого двора. Она величала себя королевским титулом, но на каком основании — понятия не имею, ибо ее отец был вовсе не король, а милейший герцог Немурский, которого во времена первого регентства обожали все женщины; да, то были веселые годы: с утра до вечера все были заняты только тем, что дрались на дуэлях и занимались любовью, переходили из одного лагеря в другой, сменив любовника или любовницу; вздыхали вместе, не говоря уж об остальном, с тем, чтобы на следующий день обменяться пулями из пищали, предварительно договорившись не стрелять в лицо, так как глазами в те времена дорожили больше, чем жизнью, и обезображенному мужчине уже нечего было ждать от судьбы, свидетельство чему — г-н де Ларошфуко. Именно по этой причине он стал мизантропом и написал свои прекрасные максимы, каких никогда бы не сочинил князь де Марсильяк.

Герцог Немурский дрался на дуэли со своим шурином герцогом де Бофором, и тот, не смущаясь родством, просто-напросто убил его из пистолета, заряженного тремя пулями. У герцога Немурского остались две дочери: одна из них вышла замуж за герцога Савойского, сына Кристины Французской, а другая — за Альфонса VI, короля Португалии. Вторая была решительной особой. Оказалось, что ее муж неспособен, на ее взгляд, выполнять обязанности супруга и короля. Она расторгла брак, сослала Альфонса в монастырь и вышла замуж за его брата, наследника трона. Она выиграла на этом вдвойне: сохранила корону и получила другого мужа.

Сестры очень любили друг друга: с давних пор они замыслили соединить брачными узами своих детей и как можно теснее сплотить свои государства. Вот почему ее королевское высочество, ставшая регентшей, и всесильная в своей стране королева Португалии решили женить Виктора Амедея на португальской инфанте, которая должна была унаследовать трон. Герцогу к тому времени едва исполнилось пятнадцать лет. Регентский совет сначала воспротивился этому браку; этот совет, созданный во исполнение предсмертной воли покойного герцога, состоял из людей неподкупных, ученых и талантливых, выделявшихся на фоне окружавшей их посредственности.

Но основным противником сговора был главный актер этой драмы — сам юный герцог. Ехать в Португалию, чтобы стать там королем, — такая перспектива не устраивала его: ему пришлось бы покинуть подданных, родину, а главное — свою первую любовь, ту любовь, что позднее вспыхнет еще раз и очень странным образом; этой любовью была молодая и прекрасная в ту пору маркиза ди Сан Себастьяно, находившаяся тогда в самом расцвете того страшного духа интриг и честолюбия, который позволял ей играть столь важную роль при дворе. Госпожа ди Сан Себастьяно отличалась непревзойденной ловкостью и хитростью. Она была дочь графа ди Кумиана, обер-гофмейстера герцогского двора и рыцаря ордена Благовещения, и числилась одной из фрейлин регентши. Смуглая и подвижная, она выглядела гораздо моложе своего возраста, и никто бы не догадался, какие затаенные мысли копошатся в этой хорошенькой головке.

Синьорина ди Кумиана была принята в свиту ее королевского высочества благодаря покровительству отца. Герцог был еще совсем молод, она тоже. И когда он стал отличать ее от остальных, уделять ей особое внимание, его семья и регентша встревожились.







Дата добавления: 2015-10-12; просмотров: 295. Нарушение авторских прав; Мы поможем в написании вашей работы!



Функция спроса населения на данный товар Функция спроса населения на данный товар: Qd=7-Р. Функция предложения: Qs= -5+2Р,где...

Аальтернативная стоимость. Кривая производственных возможностей В экономике Буридании есть 100 ед. труда с производительностью 4 м ткани или 2 кг мяса...

Вычисление основной дактилоскопической формулы Вычислением основной дактоформулы обычно занимается следователь. Для этого все десять пальцев разбиваются на пять пар...

Расчетные и графические задания Равновесный объем - это объем, определяемый равенством спроса и предложения...

Классификация потерь населения в очагах поражения в военное время Ядерное, химическое и бактериологическое (биологическое) оружие является оружием массового поражения...

Факторы, влияющие на степень электролитической диссоциации Степень диссоциации зависит от природы электролита и растворителя, концентрации раствора, температуры, присутствия одноименного иона и других факторов...

Йодометрия. Характеристика метода Метод йодометрии основан на ОВ-реакциях, связанных с превращением I2 в ионы I- и обратно...

Принципы резекции желудка по типу Бильрот 1, Бильрот 2; операция Гофмейстера-Финстерера. Гастрэктомия Резекция желудка – удаление части желудка: а) дистальная – удаляют 2/3 желудка б) проксимальная – удаляют 95% желудка. Показания...

Ваготомия. Дренирующие операции Ваготомия – денервация зон желудка, секретирующих соляную кислоту, путем пересечения блуждающих нервов или их ветвей...

Билиодигестивные анастомозы Показания для наложения билиодигестивных анастомозов: 1. нарушения проходимости терминального отдела холедоха при доброкачественной патологии (стенозы и стриктуры холедоха) 2. опухоли большого дуоденального сосочка...

Studopedia.info - Студопедия - 2014-2024 год . (0.013 сек.) русская версия | украинская версия