Война, Луна и девушка

Игорь ФРОЛОВ

ПЯТАЯ ПУЛЯ

Армейские истории

 

Несколько маленьких историй из большого цикла “Бортжурнал № 57-22-10”, в котором автор описывает жизнь и удивительные приключения борттехника-воздушного стрелка вертолета Ми-8, лейтенанта, потом старшего лейтенанта Ф., год прожившего вместе с друзьями на земле и в небе Афганистана в 1985-87 гг., рассказанные им самим.

Война, Луна и девушка

В самом начале войны с лейтенантом Ф. случилась крупная неприятность. У него кончились сигареты. Несмотря на предупреждение бывалых брать с собой месячный запас курева, беспечный борттехник Ф. захватил всего один блок болгарских. Он был уверен — через неделю им выдадут денежное довольствие. “Война войной, — говорил он скептикам, — а обед по расписанию”. Но его гражданская вера в армейский порядок была в очередной раз посрамлена. Прошла неделя войны, минула вторая, началась третья, а зарплату в чеках Внешпосылторга (рубли здесь были недействительны) финчасть обещала выдать только в конце месяца.

Когда закончились свои сигареты, лейтенант Ф. перешел на чужие, потом — к постыдному “друг, оставь покурить”, а вскоре опустился на самое дно — к бычкам. Единственный курящий в семиместной комнате фанерного модуля, однажды он сказал удивленным товарищам:

— Время бросать бычки и время собирать их…

И, расстелив на тумбочке листок, начал потрошить окурки, набранные им в курилке, когда там никого не было.

— О, раб страстей, — осуждающе сказал непьющий и некурящий лейтенант Мухаметшин, — ты пал окончательно!

Борттехник Ф. не ответил. Он скрутил “козью ножку” и устремился на улицу — вдохнуть восхитительный дым ассорти.

Новый год прошел в полетах. В начале января борты № 10 и № 92 поставили в план на Фарах. Два майора — замкомэска и комзвена летели парой, прихватив с собой “сталкера”. Капитан Розенквит — борттехник с внешностью одесского докера — остался от предшествующего состава дослуживать до своей замены. Он знал здесь все, поэтому два майора взяли его с собой в Фарах для знакомства с обстановкой.

Летели на юг. Шинданд лежит в самом изножье Гиндукуша, который вздымает свои хребты и пики на востоке. В южном направлении простирается каменистое плато, но через полчаса полета его начинает затягивать песками; дальше приливы песка переходят в барханное море, которое катит свои медленные волны до самой границы с Ираном. На переходе камня в пески, в зеленой долине реки Фарахруд, среди скальных обломков, возле древней глиняной крепости, похожей на облизанную давно высохшим морем поделку великанского дитяти, — лежит глинобитный Фарах.

На его грунтовом аэродроме вертолеты встретила красная “тойота” с кузовом. В этот кузов капитан Розенквит покидал с тяжелым грохотом какие-то коробки, уселся на них, два майора втиснулись в кабину, и машина унеслась по пыльной дороге в сторону города. Штурманы и борттехники остались при вертолетах. Штурманы лежали на лавках 92-го борта, борттехники приняли горизонтальное положение на лавках “десятки”.

— Сейчас Лева им свои связи передаст, — сказал борттехник Молотилкин, тоже недавний студент, а теперь лейтенант-двухгодичник.

— С советниками? — спросил борттехник Ф.

— С какими советниками? С дуканщиками, — засмеялся Молотилкин. — Полный кузов товара. Сейчас сдадут, командиры будут знать, к кому потом возить.

— “Розенквит” в переводе с немецкого означает “тайный расчет”, — подумав, сказал борттехник Ф.

— Ты немецкий учил?

— Нет, английский…

Растянувшись на скамейках, они вспоминали свой институт, искали общих знакомых. Так прошел час. Когда на умолкнувших борттехников начала наваливаться дрема, к борту приблизились два афганских солдата из аэродромной охраны. Просунув головы в дверь, осмотрели салон, заглядывая под лавки.

— Джем, конфет, печени? — спросил высокий.

— Нет ничего, еще не заработали, — развел руками лейтенант Молотилкин.

— Это! — показал один солдат на зимнюю шапку борттехника Ф., лежащую на дополнительном баке.

— А ключи от квартиры? — сказал борттехник Ф.

Вдруг за спиной солдата афганской армии возник чернокудрый капитан армии советской. Борттехники не слышали, как подъехала “тойота” — она высадила пассажиров у КДП, чтобы два майора познакомились с главным по аэродрому полковником Саттаром, а капитан пошел к бортам.

— Что, честь боишься продать? — спросил он у лейтенанта Ф. — Так честь, она в кокарде, а кокарды-то уже нет. У мужчины, не говоря уже о боевом офицере, должны быть деньги...

Первые дни, пока их не обмундировали, борттехник Ф. ходил в своей серо-голубой офицерской шапке, сняв золотистую кокарду, — на полевой форме не должно быть демаскирующих, блестящих на солнце деталей.

— Нахзми шумо, дуст? — спросил капитан солдата.

— Хуб! — сказал солдат, белозубо улыбаясь русскому великану. Капитан поднялся в салон, взял шапку борттехника Ф., показал ее солдату:

— Ду хазор?

— Не-е, — замотал головой солдат. — Хазор...

— А как же зима в горах? — сказал капитан. — Вашим братьям душманам холодно однако...

— Душман — враг! — улыбаясь, сказал солдат.

— Ладно, брат врага, — сказал Розенквит, — як хазор панч сад! — и сунул шапку в руки солдату. Тот сразу надел ее на голову, достал из-за пазухи нетолстую пачку, отслоил несколько купюр и отдал капитану.

Капитан открыл мешочек из оранжевого перкаля, в котором, судя по выпирающим граням, были упакованы пачки афганей, сунул туда деньги солдата, достал из кармана купюру в пятьдесят чеков Внешпосылторга и протянул борттехнику Ф.

— Что это? — пораженный скоростью продажи его шапки, спросил борттехник Ф.

— Это первый урок свободного рынка и незаконных валютных операций, — сказал капитан. — Шапка, стоящая в военторге одиннадцать рублей, к тому же сильно “бэушная”, продана за полторы тысячи афошек дружественному афганскому воину, для которого теплая вещь зимой нужнее, чем джинсы “монтана”, которые ты сможешь купить в местном дукане за те же полторы тысячи. Чтобы ты понял свой навар, я отдал тебе чеками, по курсу один к тридцати. В Союзе эти полста чеков тебе обменяют возле “Березки” один к трем, на 150 рублей, то есть прибыль твоя составит больше тысячи процентов...

— Бред какой-то... — восхищенно сказал борттехник Молотилкин. — Получается, привези я сюда сто таких шапок, в Союзе можно купить “Волгу”?

— “Волгу” можно купить, правильно прокрутив ящик водки, — засмеялся капитан. — Но это вопрос ввоза-вывоза, потом поймете. Кстати, за эти полста чеков здесь можно купить бутылку водки, а в ташкентском аэропорту столько нужно сунуть в паспорте в кассу, чтобы тебе потом за рубли продали билет до дома. Такие вот парадоксы...

Борттехник Ф. был поражен этой простой, но могучей математикой рынка. Правда, его смущало то, что он так беспринципно позволил отдать в чужие руки родную шапку — облитую киселем в столовой, опаленную печкой эскадрильского домика на приамурском аэродроме, прокеросиненную, сколько раз служившую ему подушкой... Он вдруг ощутил, что продал сестру свою меньшую, и ему стало стыдно. И даже страшно — вспомнились бабушкины замечания: “не махай шапкой — голова заболит” или “не бросай шапку где попало — голову забудешь”. Уж не знак ли это, что здесь он и оставит свою глупую и жадную голову?

Чтобы отвлечься, он начал думать, как, вернувшись на базу, пойдет в “чекушку”, где продавщица Люда по прозвищу Глобус продаст ему блок сигарет “Ява”, бутылку вишневой “Доны”, пачку печенья, пачку конфет и, наверное, банку крабов. А потом он пойдет в книжный магазин и купит там черный двухтомник Лорки, чтобы, закрывшись после обеда на борту, читать, лежа на скамейке, про Луну над Кордовой, курить, стряхивая пепел в открытый иллюминатор, и запивать “Доной”...

Так он и сделал по прилете домой. По пути из продовольственного в книжный выкурил две сигареты подряд, и когда просил показать Лорку — да, Федерико Гарсию, черный на верхней полке, — голова его кружилась от первой с прошлого вечера дозы никотина. Стройная продавщица в голубом трикотажном платье, дружившая, по слухам, с кем-то из командования истребителей-бомбардировщиков, поднялась по стремянке, чтобы достать два томика сверху, и лейтенант увидел, как на платье, обтянувшем ее яблочно крепкие ягодицы, проступил рельеф узких трусиков. Под ложечкой его хлопком зажглась горелка, нежный огонь потек вниз, наполняя чресла.

Выйдя на улицу, он сунул руку в карман, пошелестел остатками денег и подумал, что в чемодане у него лежат новые хромовые сапоги — отличные хромовые сапоги, почти не ношенные и здесь совсем не нужные, которые стоят никак не меньше шапки…

Поздним вечером он сидел на лавочке за модулем, курил, отхлебывая из баночки голландский лимонад, и смотрел на почти полную Луну, встающую над штабным модулем. В темноте у штаба журчал маленький самодельный фонтанчик. Борттехник думал о девушке в голубом. И, хотя ветерок доносил от туалета запах лизола и хлорки, ему казалось, что ночь пахнет лимоном и лавром.