Киса и караул

Как-то прапорщик Киса, узнав, что на следующий день летит в хлебный Фарах, с вечера загрузил на борт товар — цветной телевизор, сумку конфет, сумку печенья, несколько упаковок голландского газированного напитка Si-Si (типа “Фанты”), сверток из нескольких зимних бушлатов и, как говорится, пр. Дверь, как полагается, закрыл на ключ, и опечатал личной печатью.

Рано утром, когда стоянку приняли у караула, Киса пришел первым. Видимо, он хотел перед тем, как сдать товар, полюбоваться на эту гору сокровищ и еще раз подсчитать прибыль. Он открыл вертолет, поставил стремянку и поднялся на борт. Через несколько секунд послышался гневный рев, переходящий в жалобный вой. Прапорщик выскочил из вертолета, обежал вокруг, приседая и заглядывая под днище, кинулся к контейнеру, открыл его, закрыл, плюнул и сел на землю, схватившись за голову.

— Что с тобой, знаменосец? — спросил проходивший мимо борттехник Ф. — Неужто вынесли все, что нажито непосильным трудом?

— А ты откуда знаешь? — Киса вскочил на ноги и с нехорошим подозрением уставился на лейтенанта. — Видел, кто это сделал?

— Да ничего я не видел. Просто раз прапорщик плачет, значит, потерпел материальные убытки. И много взяли?

— Весь товар — и мой и не мой. Но как?! Печати и на двери и на створках нетронуты, блистера изнутри закрыты. Как, Фрол? Как они просочились? — и Киса затряс лейтенанта за плечи, брызгая слезами. — Это караул, я знаю. Я их выслежу, курков вонючих, я их утрамбую!

Потекли трудные дни дознания. Прапорщик рвал и метал, проводил допросы с пристрастием, но караульные только невинно пожимали плечами. Киса лежал в засадах и крался безлунными ночами, вследствие чего однажды чуть не был застрелен все тем же чутким караулом. К. исхудал и почернел от тщетности своего расследования и от размера нависшего долга. Справляться приходилось своими силами — жаловаться вышестоящему начальству на то, что караул украл с борта боевого вертолета телевизор, сумки с конфетами, упаковку казенных бушлатов и еще много чего, не относящегося к боевым действиям, было бы глупо. Особист только и ждал, чтобы найти кого-нибудь, кто загнал дуканщикам в Турагундях передвижную дизельную электростанцию, — а лучшей кандидатуры, чем прапорщик, и не сыскать…

А через неделю к борттехнику Ф., когда он, будучи дежурным по стоянке части, отдыхал в дежурном домике, подошел один из его “нарядных” бойцов.

— Тащ лейтенант, покурить не хотите? — вежливо осведомился он. Имелась в виду анаша. На это предложение лейтенант всегда отвечал благодарным отказом, тем самым давая добро солдатам на небольшое расслабление. За это они всегда покрывали лейтенанта перед внезапно нагрянувшим начальством, когда тот, будучи в наряде, вместо стоянки находился в модуле на своей кровати. Иногда лейтенант отоваривал скудные бойцовские афошки, привозя часы, ручки, ногтегрызки, платки с люрексом, презервативы в красочных упаковках (для солдата ценна была именно упаковка с картинкой).

Но на этот раз боец не ограничился одним предложением. Помявшись, он спросил у лейтенанта, могут ли некие ребята рассчитывать, что товарищ лейтенант поможет им сдать кой-какой товар. Лейтенант, догадываясь, о чем идет речь, ответил, что некие ребята рассчитывать могут, но расчет в таких случаях бывает обоюдно выгодным.

— Возьму меньше, чем в комиссионке, но себя не обижу — за риск надо платить.

Боец понятливо кивнул и удалился.

Борттехник за два рейса сдал товар и сполна рассчитался с бойцами. Себе он оставил ровно столько, чтобы компенсировать стоимость меховой летной куртки.

Эту куртку прапорщик Киса, с которым лейтенанты Ф. и Мухаметшин делили однажды двухкомнатную квартиру, украл у лейтенанта Ф. и пропил, когда последний был в отпуске. Еще он пропил летный свитер лейтенанта Мухаметшина. Доказать это было невозможно, однако весь вид прапорщика говорил, что он в глубине души чувствует себя виноватым. Пришлось борттехнику Ф. взять с бойцов и эту сумму. Довольны были все, кроме обокранного прапорщика.

 

Но на этом история не закончилась. В один из вечеров, когда крайняя комната модуля мирно смотрела плохо показывающий телевизор, где-то в другом конце модуля, в районе умывальной комнаты раздались крики, потом дикие крики, потом удар и треск, потом по коридору пробежал многоног — он достиг дверей комнаты борттехников, несколько раз ударился о стенки, распался на две части, половина побежала по коридору обратно, а вторая половина, взревев голосом Кисы: “Не уйдешь, гад!” — два раза оглушительно грохнула чем-то железным по стене. Запахло порохом.

Когда борттехники вышли из комнаты, Кису уже скрутили. Он был пьян и рычал. Старший лейтенант по кличке Ильич, прозванный так за ленинскую прическу, был бледен. Начальник того самого караула, в дежурство которого пропал груз Кисы, он только что чуть не погиб два раза. Сначала пьяный Киса бросился на него с трофейной духовской саблей и разрубил надвое тень Ильича и табуретку, на которой только что сидел Ильич. Саблю изъяли, воспользовавшись заминкой Кисы, который, как Шурале когтями, застрял своим холодным оружием в деревянной расселине. Обезоруженный, он выскочил за Ильичом, они немного поборолись, побегали по коридору, и в темном конце его, утомившись, Киса достал из кармана пистолет и выстрелил в спину убегающему Ильичу. Неверная рука его увела ствол в сторону. Прошив фанерные стенки, две пули прошли наискосок по комнатам, оставив много дырок и никого странным образом в той вечерней многонаселенности не задев.

Еще несколько дней главным занятием жильцов этих комнат было выяснение, кто где стоял, сидел, лежал в момент выстрелов. Кем-то был нарисован план модуля с комнатами и кроватями, где красным пунктиром прочертили траектории пуль, а синим нарисовали окружности, символизирующие головы стоящих, и овалы, изображающие лежащих на втором ярусе. На плане были написаны фамилии и проставлены те сантиметры, в которых пули прошли от виска (“к-н Титов лежащий — 5 см”).

— Я до сих пор холодею, представляя, как спрыгиваю на долю секунды раньше! — повторял на всех углах счастливец, слегка приседая.

Прапорщика Кису разжаловали и отправили на родину, в Конотоп. Говорили, что у него был дядя — генерал железнодорожных войск, который и пристроил племянника. Следы его так и затерялись на железных путях перестройки.

А у Ильича в тот день появилась первая седина.

— К такой седине, — улыбался майор Божко, — пойдет медаль “За отвагу”. Надо представление писать, заслужил, однако.