Такое чудесное утро

Фанни хоронили на кладбище Пер-Лашез. Велико же было наше удивление, когда оказалось, что десятью годами раньше она купила там участок, по цене – воистину золотой. Даже после смерти она хотела оставаться среди знаменитостей. Мало есть некрополей, где бы людское тщеславие так кричало о себе, как в этом: здесь и мертвые продолжают соперничество, хвастаясь возведенными в их честь склепами. Как мы ни искали, не нашлось ни одного ее родственника ни из Африки, ни из Азии, хотя Нгуен – очень распространенная фамилия среди вьетнамцев. Погода была ослепительная. Летние похороны всегда проходят в обстановке какой-то безумной радости, великолепие природы притупляет боль утраты. Перед могилой привычно высились стандартные венки, распространяя запах увядания. Могильщики изображали скорбь, я бы предпочел, чтобы они смеялись до упаду. Свежеполитые дорожки приятно пахли плодородной землей, насыщенной таким количеством упитанных, благополучных тел. Для меня это были первые похороны, я, новичок пред ликом смерти, напускал на себя диктуемый обстоятельствами вид. Накануне Жюльен говорил мне, что уже купил себе могилу в провинции, в Па-де-Кале, оставив на камне место для даты смерти, и раз в год ездит туда сажать на могиле цветы. Нас собралось на похоронах человек двадцать, не считая нескольких ее коллег и подруг. Простая церемония началась с недоразумения: за соседним могильным камнем – широким, излишне кричащим обелиском из белого мрамора – стоял высокий небритый мужчина, державший за руку маленького мальчика, очень красивого, чуть раскосого. Марио предложил им присоединиться к нам, если они пожелают, но мужчина растерялся, замахал руками и вместе с мальчиком поспешно удалился, шурша гравием. Несомненно, он пришел не на те похороны. Только через двое суток я сообразил, до какой степени мальчик походил на Фанни пристальным взглядом, маленькими ладошками и длинными гибкими пальцами (Фанни, помнится, могла так вывихнуть ладонь, что касалась кончиком указательного пальца ее тыльной стороны). Я жалел, что не нагнал того мужчину и не попытался узнать больше. Наша подруга еще эффективнее меня, прямо как двойной агент, оградила свою жизнь от чужих глаз. После стольких лет мы едва ее знали, и этот изъян в системе взаимного наблюдения не давал покоя Жюльену. Я вспоминал ее выразительную скрытность: большая мастерица вьетнамской кухни, она не полностью сообщала рецепты, всегда утаивая главный компонент, заключавший всю прелесть блюда. При этом она была готова клясться всеми своими великими богами, что рассказала все-все. Жюльен пообещал провести полное расследование и выявить ее недавних любовников, о чем сделал запись в своем блокноте. Я одобрял это упорство, видя в нем доказательство преданности. Речей не прозвучало. Только Жеральд, принесший электрическую клавиатуру, сказал, прежде чем заиграть, несколько слов:

– Дорогая Фанни, когда ты была жива, мы никогда не знали, где ты находилась. Ты появлялась внезапно, с края света. А теперь у тебя есть постоянный адрес: сюда мы будем приходить, чтобы повидаться с тобой, рассказать тебе о наших планах. Вот мелодии, которые ты любила: надеюсь, там, где ты сейчас, ты их слышишь.

По-моему, Жеральд был в то утро великолепен. Он больше не изображал пианиста, утомленного пьянством и бессонными ночами, а просто сумел извлечь из своего прибора волнующие звуки. Сначала он сыграл гимн «Благословен Господь на нивах райских», потом «Ah vous dirai-je maman» в ритме джаза, а под конец негромко спел в микрофон любимую песенку Фанни «Un rien t'habille, un vaurien te deshabille». Мы хором подхватили припев и заулыбались, словно музыка превращала ужас утраты во что-то светлое, потустороннее. Потом Жеральд заиграл буги-вуги, Жюльен, подыгрывая ему правой рукой, стал подпевать, одна пара стала приплясывать, все мы захлопали в такт. Другие кортежи, возвращавшиеся с похорон, останавливались, чтобы нас послушать, возмущаясь и одновременно завидуя. Я представил, как красивая вдова или прекрасная сиротка отходит от своей родни, чтобы, не смахивая слез, потанцевать вместе с нами и тем отвести призрак беды. От этой мысли мне стало стыдно, я со страхом ее прогнал. Знаю мало мест, которые так же, как кладбища, вселяли бы волю к жизни: тамошний мертвый народ дружно призывает живых любить этот низменный мир. Если бы мы собрались не на похороны Фанни, утро вышло бы роскошным.