Глава 4
Сыны наших отцов
Ты меж людей единственный, с кем встречи
Я избегал. Уйди. Твоею кровью
И так уж отягчен мой дух.
«Макбет» драматурга Кристофа Майло
– Помнишь, как я нашел тебя, одного посреди пепельных равнин? Я решил, что передо мной чудо – или же дьявол, извергнутый из-под земли нам в наказание. Но ты был лишь ребенком, младенцем. Таким маленьким, таким беззащитным, окруженным всей этой смертью. Я подумал, что ты погиб, сгорел дочерна при падении. Песок в оставленном тобой кратере превратился в стекло... Но тебя огонь не коснулся, не оставил даже следа. Ты тихо плакал, но не от боли или испуга. Ты просто не хотел быть один, Вулкан.
– Я помню.
Я чувствовал запах дыма и кожи, металла и пота.
– Проснись, сын, – сказал человек, которого я узнал даже в полубессознательном состоянии.
Я снова был в кузнице. Я был дома.
– Отец?
Дым рассеялся, тьма ушла, я заморгал и увидел его перед собой его. Словно мы расстались лишь вчера.
Н'бел.
Лицо, потемневшее под Ноктюрнским солнцем, руки, огрубевшие от работы с металлом, кожа, такая шершавая на ощупь – Н'бел был настоящим мастером-ремесленником. У него были широкие плечи кузнеца, а заткнутая за пояс засечка служила еще одним излишним подтверждением его рода занятий. Поверх простого комбинезона из темной плотной материи был повязан кожаный фартук. Голые руки, покрытые шрамами и такие же загорелые, как лицо, с мощными мышцами и веревками жил, украшали обручи. Так выглядел человек, зарабатывающий на жизнь тяжелым трудом. Он научил меня всему, что я знал – или, во всяком случае, всему, что я хранил в памяти.
– Ты живой...
Он кивнул.
В груди заныло от тоски, глаза наполнились слезами. Я стоял в мастерской, пахнущей пеплом, согретой огнем. Где-то неподалеку раздавался мерный стук по наковальне, этот так хорошо знакомый мне мотив, выбиваемый на барабане кузнецов. Каким чистым, каким хорошим было это место. В углу комнаты стояла каменная печь, а в ней мягко булькала, перекрывая тихий треск огня, похлебка в котелке. Здесь была земля. Здесь я был в своей стихии.
– Мне тебя не хватало, отец.
Слезы побежали по моим щекам. Я почувствовал их солено-пепельный вкус на губах и обнял Н'бела, как блудный сын, вернувшийся домой. Несмотря на всю свою мускулистость и массивность, в моих руках он казался ребенком. Однако неожиданность воссоединения вскоре заставила меня нахмуриться и отпустить его.
– Но как? Что с войной? Она?..
Что-то туманило мне разум, мешало ясно видеть. Я замотал головой, но туман стоял не перед глазами, а внутри.
– Важно лишь то, что ты вернулся, сын.
Он хлопнул меня по руке, и тепло отцовского уважения и гордости бальзамом пролилась мне на душу, смывая всю вину и всю кровь.
Как долго я мечтал вернуться. В глубине души я верил, что возвращусь на Ноктюрн после того, как закончится Крестовый поход и война будет выиграна, и стану жить мирно. Молот может разрушать – и он становился невероятно эффективным оружием в моих руках, – но может и служить инструментом созидания. Я уничтожал народы, стирал с лица земли целые города во имя завоевания, но теперь хотел жить в спокойствии, реализовывать свое стремление строить, а не ломать.
Я помогал построить это место – не только кузницу, но весь город, в котором, как я знал, она находилась, и остальные шесть городов-святынь. Люди Ноктюрна всегда жили родоплеменным строем, зависели от мира во всем, но раскаленная, нестабильная планета, давая им возможность заниматься ремеслом и жить, в то же время постоянно грозила гибелью, что демонстрировала в каждом Испытании Огнем.
Н'бел не сводил с меня глаз, но в глазах его светилась не отеческая радость от воссоединения с сыном, а страх.
Я взял его за плечи, крепко, но не настолько сильно, чтобы причинить боль.
– Отец, в чем дело? Что случилось?
– Важно лишь то, что ты вернулся... – повторил он и кивнул в сторону чего-то за моей спиной.
Я вслед за ним перевел взгляд на дверь из кузницы. Ночные звуки Ноктюрна вплывали сквозь приоткрытые створки вместе с теплым ветерком. Чувствовался жар пустыни, кислотный запах Едкого моря и что-то еще.
Я отпустил Н'бела и повернулся к двери.
– Что произошло?
Рядом стояла полка с инструментами, которые мой отец использовал в кузнице. Я взял копьеподобный прут для клеймения. Странный выбор: там лежало несколько молотов, но почему-то я предпочел прут.
– Ты был не один, – выдохнул мой отец, и сильный голос кузнеца упал до всхлипа, – когда вернулся.
Я зарычал, бросился к двери, сжимая рукоять железного прута.
– Отец, что случилось?
Н'бел был вне себя от страха, и вдруг по кузнице прошел холод, от которого застыла в жилах кровь.
До появления Чужестранца мы, ноктюрнцы, сражались за свободу и жизнь с бандами сумеречных призраков – мародерами, пиратами и поработителями. Позже я узнал, что они назывались «эльдар» и были расой ксеносов, истязавших людей на бессчетных мирах, но на моем – в особенности.
Я жаждал мира, возможности созидать, но теперь понимал, что судьба меня не отпустит, что галактике нужен был воин. Мой другой отец позвал меня, и не подчиниться ему я не мог.
– Оставайся в кузнице, – сказал я Н'белу и вышел на улицу.
Огромное вулканическое облако темным призраком плыло на угольно-черном ночном горизонте. Все огни потухли. Все дома, кузницы и горны были мертвы.
Я вышел на платформу из железа и стали. Исчезли племенные хижины времен моего становления, исчезли простые кузни моих предшественников. С приходом Чужестранца и развивающегося Империума Ноктюрн изменился. На месте старых кузен теперь высились горные механизмы, плавильные печи и мануфакторумы. Скромные хижины сменились огромными агломерациями из жилых куполов, ретрансляторов и вокс-башен. Земляные шаманы, кователи металла и даже кузнецы уступили место сейсмологам, геологам и мануфакторумным мастерам. Наше ремесло осталось прежним – но не наша культура. Так было необходимо. Ибо Ноктюрн – своенравный мир, неизменно стоящий на грани гибели.
Гора Смертельного Огня дышала со всей своей гневной величественностью. Закрывая собой почти все, вулканическое облако скользило по невидимому пустотному щиту, висящему в небе. Генераторы - по одному на каждый из главных городов - стали еще одним подарком Империума. Тот, что был надо мной, ярко переливался под ударами обломков, выброшенных вулканом. Огонь лил с неба дождем, низвергался волнами, взрывался в облаке искр при столкновении с пустотным щитом.
Панорама природной ярости была прекрасным зрелищем. Но когда я все-таки отвел взгляд от неба, трепет перед величием и красотой пропал. На его место пришел холод, который я почувствовал еще в кузнице.
– Ты, – процедил я, как проклятие, увидев одинокую фигуру, сидевшую ко мне спиной и склонившуюся над чем-то. По спине рассыпались черные волосы, а одет он был в спецовку из мешковины. В одной руке он держал нож с зазубренным лезвием, и в темноте мне показалось, что на клинке блестит что-то темное.
Он был чужим здесь. Я инстинктивно это знал, но также видел по анахроничной одежде.
Он не услышал меня, поэтому я приблизился, крепче сжимая прут закаленного железа.
Сидящий пилил: я слышал визг ножа, разрезающего что-то. Сначала я решил, что это дерево, топливо для горна, но потом вспомнил клинок и черный блеск на лезвии. Сбоку от него, на расстоянии вытянутой руки, стояла корзина. Отрезанные куски он кидал в нее.
– Что ты делаешь? – но я задал вопрос, уже зная ответ. – Что ты делаешь? – повторил я. Меня охватила ярость, и я поднял прут для клеймения над головой, как копье.
Черный блеск на его клинке... Эта была кровь.
Ни огней, ни света от горнов. Город был мертв, и убил его он.
– Повернись, мерзавец!
Он замер, услышав звуки своего имени. Выпрямился, небрежно опустив руку с ножом.
– Кровожадный подонок!
Я отвел копье назад, целясь ему в спину – туда, где, как я знал, железо пронзит сердце. Даже примархи могут умереть. Феррус умер. Он стал первым из нас – во всяком случае, первым, насчет кого я был уверен. Даже примархи могут умереть...
– Вулкан, нет.
Раздавшийся из-за спины голос заставил меня подчиниться.
Сперва я подумал, что это Н'бел, набравшийся смелости и вышедший из кузни, чтобы посмотреть, что происходит, но я ошибался. Я повернулся: передо мной, одетый в тот же костюм, который носил на Ибсене, стоял летописец Вераче.
– Вулкан, он твой брат, и я это запрещаю.
Я сильнее сжал копье.
– Но он перерезал их.
– Не убивай его, Вулкан.
Кто этот смертный, чтобы говорить мне, что делать, чтобы приказывать мне? Он был для меня ничем, лишь воспоминанием из времен Великого крестового похода, лишь... Нет. Я опять замотал головой, пытаясь разогнать туман перед глазами.
Вераче не был летописцем. Он был личиной, маской, за которой скрывалось нечто куда более великое.
Немногие смертные были способны взглянуть на Императора в его истинном обличье и выжить. Даже его голос мог убить. Поэтому он носил маски, воздвигал фасады, чтобы бороздить галактику, не оставляя за собой смерти и страха. Будучи его сыном, я мог вынести больше любого человека, но даже я ни разу не видел его настоящего лица. Он был воином, поэтом, ученым, странником и в то же время – ни одним из них. Все это было лишь способом скрыть его истинную природу. А теперь мой отец надел костюм стареющего летописца.
– Сын мой, ты не должен его убивать.
– Он это заслужил! – зло выкрикнул я, не желая нарушать волю отца, но в то же время будучи не в силах оставить убийцу безнаказанным.
– Вулкан, пожалуйста, не убивай его.
– Отец!
Чья-то рука, холодная и цепкая, схватила меня за плечо. Я больше не сжимал копье, оно пропало, как дым, утекающий сквозь пальцы.
– Брат... – сказал Керз, вонзая копье мне в спину, а секунду спустя я увидел, как оно выходит из груди.
Мир опять начал блекнуть. Я схватился за проткнувшее меня железо и упал на колени, когда Керз отпустил прут.
Вераче пропал без следа. Пропал и мой брат, хотя я заметил скорее, что перестал чувствовать его рядом, а не то, как он исчез.
Пустотный щит надо мной мигнул и исчез. Огонь хлынул вниз, небеса заполыхали.
Зная, что бессилен, что умираю, я закрыл глаза и дал пламени охватить меня.
Вонь дыма и пепла встретила меня при пробуждении. Мне мгновение казалось, что я еще на Ноктюрне, что я застрял в каком-то адском круговороте, откуда не вырваться, где я обречен снова и снова переживать воображаемую смерть от рук Керза, моего брата, а теперь и моего тюремщика.
Но когда вокруг вырисовалась камера вместо кузницы Н'бела, я осознал, что по-настоящему проснулся, а возвращение домой было лишь кошмаром. Лихорадочный пот блестел на теле – его я заметил в первую очередь после того, как рассеялся запах кузницы. Вокруг царила неизменная тьма, в ответ на окружающий холод c раскаленной угольно-черной кожи клубами поднимался пар. Шрамы почета – мои вытравленные на коже предбоевые клятвы – выступали над поверхностью, четко очерченные резким светом, падавшим сверху. На секунду мне показалась, что вижу незнакомую отметину, но она тут же потерялась в тенях.
А во вторую очередь я заметил, что не один, и это заставило меня забыть о шраме. Кошмар пропал, но мой призрачный сокамерник остался.
Феррус смотрел на меня из теней своими мертвыми, мерцающими, как опалы, глазами.
– Ты мертв, брат, – сказал я ему, поднимаясь. – И об этом я искренне сожалею.
– Почему? – у Ферруса всегда был хриплый голос, но сейчас ужасная рана на шее сделала его еще более скрежещущим. – Ты винишь себя, брат?
Его слова звучали так похоже на обвинение, что я повернулся и взглянул на него. Он действительно был призраком, тенью, поблекшим подобием Ферруса Мануса, облаченным в доспехи моего мертвого брата.
– Где мы? – спросил я, проигнорировав вопрос.
– А ты как думаешь?
– На Исстване.
Феррус кивнул:
– Мы с тобой так его и не покинули.
– Не пытайся выдать себя за него, – сказал я.
Феррус развел руками и оглянулся по сторонам, будто ища там ответы.
– А кто же я еще? Думаешь, тебе станет проще заглушить вину, если убедишь себя, что я – не проявление его сущности? Знаешь, где сейчас мое тело? Лежит, обезглавленное, в пустыне черного песка, медленно гниет в замаранном кровью доспехе. Не помню, чтобы в мою честь воздвигали статуи в таком образе.
Мне начинали надоедать эти потоки нелепицы. Все это было недостойно меня, недостойно Ферруса, и мне казалось, что я порочу память о нем уже тем, что слушаю призрака.
– Что ты за создание? Ибо ты не Феррус Манус.
Он засмеялся. Это был неприятный звук, похожий на карканье вороны.
– Я думал, я твой брат. Разве не так ты меня называл? Неужели меня так быстро забыли после смерти?
Феррус – или существо, носившее его плоть и доспехи, как человек носит плащ, – изобразил разочарованность.
Меня это не убедило.
– Феррус был благородным воином, хорошим и честным человеком. Он был сталью, он был железом, и я никогда его не забуду. Никогда.
– Однако же ты позволил мне умереть.
Вина ранила сильнее любого меча, и, пронзив мое измученное сердце, она заставила меня покачнуться, но я все же выпрямился.
– Я ничего не мог сделать. Никто из нас не мог ничего сделать.
– «Из нас»? – переспросил он, и внезапное озарение осветило его лицо. – А, ты про Коракса. Хочешь возложить на него часть своей вины? – прояснившись на мгновение, его лицо вдруг снова помрачнело, и Феррус медленно покачал головой. – Нет. Она твоя, Вулкан. Ты совершил ошибку. Ты подвел меня, а не Коракс.
Я отвернулся, хотя слова призрака ранили меня, пусть и не оставляя видимых следов.
– Ты не настоящий, брат. Ты лишь плод моего воображения, порождение моей совести...
– Вина! Я – твоя воплотившаяся вина, Вулкан. Ты не можешь избавиться от меня, потому что я живу в тебе.
Стараясь не слушать, я принялся изучать камеру. Она была круглой, выстроенной из толстого металла, который я не смог бы пробить голыми кулаками. Но ее стены делились на секции, на что указывали линии сварки, немного выступающие на поверхностью. Пятьдесят метров вверх. Я не мог подпрыгнуть на такую высоту, но, возможно, сумею на нее вскарабкаться. Вместе с ясностью сознания ко мне вернулась и способность планировать. Я воспользовался ей, продумывая, как сбежать.
Подземная темница – это яма, колодец, куда людей сбрасывают, чтобы там их оставить. Так Керз и сделал. Бросил меня в яму, избил, изранил и решил, что я сломаюсь, что мой разум не выдержит и я пропаду навеки.
Керз не был ноктюрнцем. Нострамцы не обладали нашей гордостью, нашим упорством, нашей выносливостью.
Мы не знали слова «отчаяние», как не знали и слова «покорность».
Обретя вместе с целью и новые силы, я схватил цепи. Крепко сжал их и почувствовал, как железо царапает ладони. Мышцы взбугрились на шее, напряглись на плечах и спине. Нити жил выступили на моей груди кузнеца, толстые, как веревки, напрягшиеся в борьбе с цепями. И по мере того, как я тянул за них, звенья начинали растягиваться и разгибаться, медленно уступать моей мощи. С невероятным усилием, в котором воли было не меньше, чем силы, я рванул цепи в стороны и разломал их. Все до одной, так что их звенья усеяли весь пол камеры.
Феррус усмехнулся, и мне даже показалось, что я услышал, как изогнулись его губы.
– Итак, от цепей ты избавился. И что? Ты слаб, Вулкан. Ты слаб, и потому обречен. Как обречен тобой был я, как обречен твой легион.
Я на мгновение остановился и склонил голову, вспоминая павших.
Неметор на моих руках... Он был последним.
– Я не обрекал тебя, брат.
Прижав ладонь к стене камеры, я начал искать изъяны в металле –малейшие неровности, за которые можно будет уцепиться.
Голос за спиной оторвал меня от изучения стены.
– Хочешь знать, как я умер, брат?
На этот раз я не стал поворачиваться, ибо не испытывал ни малейшего желания смотреть на создание, каким-то образом проникшее в мой разум и теперь пытавшееся сломить мой дух.
Я ядовито ответил:
– Ты не мой брат. А теперь помолчи!
Голос Ферруса стал ниже и мрачней:
– Хочешь знать, что я понял в миг своей смерти?
Я замер и мысленно обругал себя за это.
– Знаешь, я ведь взял над ним верх. Я про Фулгрима.
Теперь я невольно обернулся. В глубине души я, должно быть, подозревал об этом, иначе как могло привидение мне это рассказать?
– Он убил тебя?
Феррус медленно кивнул, и улыбка пробежала по его губам, как паук, ползущий по травинке.
– Он.
– Ты ненавидел его, верно? За его предательство, за то, что он разорвал узы вашей дружбы.
– Мы когда-то были очень близки.
Я опять ощутил вес кандалов; призрачные цепи тянули меня вниз, как якорь – в бездну океана. Тьма царила в этих безумных глубинах, всепоглощающая и бесконечная. Я знал, что что-то пожирает меня, что воля моя – не сила – подвергается испытанию, и вновь задумался: какова же природа этой тьмы, что я не могу в ней видеть. Что я слеп, словно смертный человек.
– Да, брат, это правда, – сказал Феррус, и я вздрогнул, осознав, что он прочитал мои мысли и исказил их смысл в своих целях. – Слеп. Ты ослеплен своей так называемой просвещенностью и не видишь истины.
Улыбка Ферруса добралась до его глаз, и зрелище было воистину жутким. Эти мертвые глаза притягивали к себе весь свет, поглощали его, как черная дыра поглощает солнце.
– Ты знаешь, о чем я.
– Ты сказал, что победил его, – сказал я, падая на корточки под весом, давящим на спину.
– Да. Его жизнь была в моих руках, но Фулгрим, – ответил Феррус, качая головой, – был не только тем, кем казался. Ты знаешь, о чем я, – повторил он, а мне опять вспомнился тот момент, когда я увидел Гора во второй раз, когда почувствовал природу силы, которой он себя окутывал. Я не знал, как назвать ее, эту сущность, этот первобытный страх, но знал, что Феррус говорил о том же самом.
Он запрокинул голову, демонстрируя рану на шее.
– Он отрубил мне голову, хладнокровно убил меня и расколол мой легион. Ты обрек меня на гибель, Вулкан. Я нуждался в тебе, а ты меня обрек. Я просил тебя... – Феррус говорил со все большей злостью, – нет, я умолял тебя последовать за мной, встать со мной рядом!
Я поднялся, избавившись от груза, от цепей, что больше не стремились опрокинуть меня в грязь, утащить в этот мрак пустоты, где лишь привидение и собственное грядущее безумие могли составить мне компанию.
– Ты лжешь, – сказал я призраку. – Феррус Манус никогда не стал бы умолять. Даже ради этого.
Я снова повернулся к стене, впился пальцами в металл и начал карабкаться.
– Ты обречен! – неистовствовал внизу Феррус. – Ты слаб, Вулкан! Слаб! Ты сгниешь здесь, и никто никогда не узнает, что с тобой случилось! На твою статую накинут саван, и не прольют по тебе слез. Твой легион зачахнет и умрет, исчезнет, как остальные. Вычеркнутый из памяти, никому не нужный, он станет назиданием для тех, кто останется, чтобы плюнуть на ваш жалкий пепел. Ноктюрн будет гореть.
Я продолжал взбираться, переставляя одну руку за другой.
– Помолчи, брат.
Феррус никогда не отличался разговорчивостью, и мне было непонятно, почему мое подсознание сделало его таким сейчас. Его слова рождались из моей вины, из растущей нерешительности. Слова были моими, и страх был моим.
– Я начинаю понимать, Керз, – пробормотал я, кончиками пальцев выискивая дефекты в металле и карабкаясь из своей тюрьмы, как кошачий хищник.
Я сорвался, пролетел полметра, царапая стену суставами пальцев, но сумел ухватиться за узкий, едва заметный выступ там, где проходила линия сварки. Никто не осыпал меня проклятьями и не пожелал мне смерти. Я бросил взгляд вниз.
Феррус пропал. Во всяком случае, пока.
Убедившись, что держусь крепко, я сосредоточился на стоящей передо мной задаче.
Овал света, сиявшего над моей камерой, становился больше с каждым мучительно преодолеваемым метром.
Когда до края шахты осталось не больше двух метров, я остановился в ожидании. Прислушался.
Два низких, хриплых голоса доносились сверху. Грубый тембр им придавали вокс-решетки. Керз поставил двух стражников следить за моей камерой. Я задумался на мгновение, были ли они среди тех легионеров, которые недавно искололи меня с такой жестокостью. Клинки, пронзающие плоть, ощущались до сих пор, но боль была фантомной, и на коже виднелись лишь те шрамы, что оставило каленое железо.
На моей памяти за время Великого крестового похода Восьмому и Восемнадцатому легионам несколько раз доводилось сражаться в одной кампании. Последней стал Хараатан, и ни для меня, ни для Керза это хорошо не закончилось. Может, когда-то я и считал, что обязан быть ему преданным, может, когда-то и испытывал к нему братскую любовь и уважение, но все это было уничтожено на Хараатане. То, что он там сделал... То, что вынудил сделать меня...
Я вздрогнул, а один из стражников засмеялся так, что можно было догадаться о теме их разговора: смерть, пытки, то, как они подвергали им тех, кто был слабее и меньше их. Убийцы, насильники, воры – дети Нострамо принадлежали к порченой породе.
Гнев вскипел во мне, но я сдержал яростный порыв. Я должен был сделать все стремительно и бесшумно.
По отзвуку шагов на металлическом полу я определил, где находится каждый из легионеров относительно отверстия шахты. Один был рядом – и явно скучал, поскольку постоянно переходил с места на место. Второй стоял дальше: воинов разделяло несколько метров. Ни один из них не смотрел на отверстие. Подозреваю, они думали, что я мертв или умираю. В конце концов, для этого они воткнули в меня достаточно стали.
Я примарх, а нас не так легко предать смерти... или заставить принять ее, напомнил я себе, подумав о бедном Феррусе. И на мгновение я вновь ощутил внизу его присутствие, но он не шевельнулся и ничего не сказал.
Я выскользнул из шахты.
Два стражника, облаченные в полуночный цвет своего легиона. Оба Повелители Ночи. Один стоял ко мне спиной. Я бесшумно обхватил его шею рукой, закрыв ладонью вокс-решетку, и дернул.
Второй, находившийся чуть дальше по коридору, увидел меня слишком поздно. Сперва он заметил мои глаза – когда я решил открыть их после того, как убил его товарища. Два яростных ока, мстительно горящих в темноте. Тени были стезей Восьмого, но не только их легион мог обитать во тьме. Твердо встав у края шахты, я сбросил вниз тело первого стражника, через мгновение упавшего с глухим стуком металла об металл, и бросился вперед.
Второй стражник поднимал болтер. Гравитация словно начала давить на его мышцы с четырехкратной силой, потому что его движения рядом с атакой примарха казались не быстрее ползущего ледника. Он направил оружие мне в грудь, инстинктивно выбрав целью центр массы. Я повалил стражника на пол, приземлившись сверху, схватил за ведущую руку и сломал ее о приклад болтера, чтобы ни легионер, ни его оружие больше никогда не смогли выстрелить.
Он упал на землю и захрипел, когда под моим весом и импульсом прогнулся нагрудник и треснул каркас из сросшихся ребер. Я заглушил его крик рукой, проломив вокс-решетку и выбив зубы. Из-под разломанного шлема брызнула кровь, окропив мое лицо горячими мокрыми каплями. Я продолжал давить, не обращая внимания на панику легионера.
Потом кровь остановилась, и наступила тишина.
Не поднимаясь с мертвого стражника, я огляделся и попытался сориентироваться.
Передо мной протянулся длинный коридор, металлический и голый, слабо освещенный, ничем не примечательный. Я мог быть в любой точке Исствана. Я плохо помнил, как меня насильно увозили с поля боя. Возможно, мне никогда не удастся восстановить в памяти события между появлением Керза и пробуждением в камере.
Ощущение замкнутости, охватившее меня, едва я коснулся металлической стены слева, дало основания полагать, что я нахожусь под землей. Возможно, Гор приказал построить эти тоннели под поверхностью. Меня посетила мысль, что здесь могли быть и камеры для Коракса и Ферруса, но я прогнал ее, едва она успела возникнуть. Гор не брал пленных, это было не в его природе – хотя за последние месяцы у меня и появилось достаточно поводов сомневаться в том, какова его истинная природа. Это устроил Керз.
Я знал, что он не простил меня за Хараатан, за то, что я с ним сделал.
Мой брат был недалеким, ограниченным созданием, и таков был его способ отплатить мне.
Я сбросил тела стражников, одного за другим, в шахту. Я подозревал, что людей в этом месте было немного, раз Керз оставил меня здесь умирать, и никто не услышит грохота, с которым их изломанные тела упадут на дно, но два мертвых Повелителя Ночи, оставленных на виду, вызовут тревогу немедленно. Эти выигранные секунды могли отделить успешный побег от продолжившегося заключения.
Избавившись от стражников, я подкрался к концу коридора, остановился у развилки и внимательно прислушался: не поднялась ли тревога.
Ничего.
Заглянув за угол, я обнаружил еще один тоннель, такой же пустой, как тот, который я собирался покинуть.
Он недолго оставался таковым. Через пару минут, когда я преодолел половину пути, справа отъехала в сторону дверь, и из прохода вышел легионер.
Действуя гораздо расторопнее своих мертвых братьев, уже гниющих в яме, он открыл канал связи и подал сигнал тревоги.
– Вулкан жив! – звучал он испуганно, и ирония заставила меня испытать жестокое удовлетворение, когда я бросился на него. Меня задело по касательной спешным, сделанным навскидку выстрелом, но я тут же ударил его ладонью по груди. Это была атака на сердце, которая способна убить мгновенно, если нанести удар с достаточной силой. Его основной орган вышел из строя, а за ним и дополнительный. Легионер повалился на пол, а я оставил его, метнувшись в комнату, из которой он пришел, едва начали реветь сирены.
И опять меня встретил голый металл. Ни оружия, ни боеприпасов – ничего. Комната была настолько спартанской, что казалась заброшенной. Вот только я слышал за воем сирен, что они идут за мной. Одни кричали на мерзком гортанном языке своего родного мира, другие бежали молча, и только грохот ботинок выдавал их поспешность и панику.
Я стремительно пересек комнату, пробежал через единственный выход и оказался в еще одном коридоре. Он был короче предыдущего и так же гол, но это место начало казаться мне знакомым. На следующей развилке я едва не врезался в двух стражников, шедших в другую сторону. Я быстро убил обоих, нанес смертельные повреждения за меньшее мгновение, чем требуется, чтобы моргнуть. Один из их цепных мечей – единственное оружие, которое я мог взять и эффективно использовать, – я забрал, гадая, как мне выбраться отсюда, пытаясь составить какой-нибудь план.
Мне необходимо было найти место, где можно будет остановиться и подумать, подстроиться к изменяющимся обстоятельствам.
Я двинулся наверх.
В вентиляционной шахте было тесно, и мне пришлось выбросить только что добытое оружие, но, поставив потолочную решетку на место, я мог временно скрыть свой путь отхода.
В шахте воняло – кровью, потом, а мне оставалось лишь гадать, откуда и куда здесь перегонялся воздух. Ползя на животе, отталкиваясь локтями и пальцами ног, я добрался до следующей решетки, позволявшей заглянуть в комнату внизу.
Судя по рядам мониторов вокруг большего экрана, на котором светилась схема тюрьмы, комната являлась контрольным пунктом. Неаугментированные люди-сервы работали, переговаривались по воксу, отчаянно пытались меня найти. Легионеров не было видно. Они охотились, пытаясь поймать меня в ловушку.
Эти мужчины и женщины не были воинами, но они служили моим врагам.
Все они должны будут погибнуть, чтобы я мог сбежать.
Тихо сняв решетку, я головой вперед пролез в отверстие и приземлился посреди них. Женщина с лицом, покрытым нострамскими татуировками, вскрикнула, и я ударил ее тыльной стороной руки, отбросив через комнату. Один из мужчин-операторов выхватил личное оружие и попытался направить его на меня, но я был быстрее. Гораздо быстрее. Я убил и его. Меньше чем через три секунды все шесть людей-операторов были мертвы. Я покончил с ними быстро и так безболезненно, как мог, но не сумел заглушить в процессе голос совести.
Схема на экране изображала лишь часть подземного комплекса. Мне опять показалось, что я уже видел подобную структуру раньше, и оставалось лишь гадать, насколько огромной была эта тюрьма на самом деле. Другие мониторы транслировали пикт-поток со шлемовых линз поисковых групп. По экранам пробегали данные, загружаемые с легионерских доспехов. Кардиомониторы каждого из Повелителей Ночи возбужденно гудели под подключенными к шлемам экранами, а графические эквалайзеры, отражавшие характер голосовых сигналов, поднимались и опускались одновременно с дыханием легионеров и шипением, которым они отдавали приказы.
Я проигнорировал пикт-потоки, сосредоточившись на запоминании схемы-карты.
Две двери вели из контрольного зала. Я выбрал ту, которая, согласно схеме, позволяла попасть на верхний уровень. Я понятия не имел, как глубоко под поверхностью Исствана находился, и что на самой поверхности меня встретит, но иного пути не было.
Передо мной предстал очередной коридор, разветвлявшийся в конце. Пройдя половину, я остановился и замотал головой, пытаясь собраться с мыслями.
– Где я? – выдохнул я, не помня, чтобы видел это пересечение на схеме. Я обладал эйдетической памятью, здесь было что-то не так. Можно было вернуться, но риск был слишком велик. Забравшись в шахту в потолке, я выиграл лишь несколько секунд. Мне следовало двигаться вперед. И быстро.
Дойдя до пересечения, я опять остановился. От меня разбегалось еще два коридора, постепенно терявшихся в темноте. Из правого слабо дуло, я чувствовал это волосками на коже. Я уже собрался повернуть в него, когда заметил тень, будто отделившуюся из тьмы.
Исхудалое, ухмыляющееся лицо трупа принадлежало моему брату.
– Феррус...
Насмешливо прижав палец к губам, он поманил меня за собой в тени.
Я знал, что нельзя было доверять собственному разуму. Он уже меня предал, показав мне этого призрака – и здесь, и в камере.
«Слаб, – проговорил он одними губами, когда я замер перед входом в правый коридор. – Так слаб».
Я выбрал левый тоннель, доверившись инстинктам, а не разуму, а повернув, увидел еще один силуэт. Бесплотный, призрачный телом и лицом, он был одет в тонкие до прозрачности одежды, которые плыли в воздухе, как в воде. У него были миндалевидные глаза, и мистические, чуждые руны покрывали тело. Эльдар покрылся рябью, словно пикт, сделанный плохой камерой, и исчез.
Мой брат или мой враг – не самый широкий выбор. Я вновь почувствовал, как смыкаются вокруг меня тиски ржавого капкана, как его зубья пронзают мою плоть.
Я помчался по левому коридору, только чтобы обнаружить, что он заканчивается бронированной дверью. Я еще не видел такой с момента своего побега: все предыдущие люки, через которые я проходил, были куда менее мощными и крепкими. Многометровая, закрытая на тройные замки – просто сорвать ее с петель у меня не выйдет.
Ясно слыша, что крики моих преследователей раздаются все ближе, я прижал ладони к металлу и ощутил холод. А потом огонек на встроенной в дверь панели доступа сменил цвет с красного на зеленый.
Заревели клаксоны, а над дверью в то же время включились янтарные проблесковые маячки – с желто-черной окантовкой, как я успел заметить.
Я попятился от двери, поздно, слишком поздно осознавая, где нахожусь и почему это место казалось мне таким знакомым; на моих глазах в двери появилась диагональная зазубренная щель, две половинки разошлись в стороны, а за ними обнаружился аварийный люк.
Холод усилился. Морозные щупальца коснулись моей кожи, заставив окоченеть. Зная, что бежать бесполезно, я ждал, пока вторая дверь раздвигалась так же, как первая. Невидимые силовые щиты опустились, воздух в коридоре устремился наружу, отрывая меня от пола, увлекая за собой.
Я был не на Исстване. Исстван остался далеко позади.
Я был на корабле – корабле Керза.
Аварийный люк раскрылся, и я несколько секунд взирал на пустоту открытого космоса, прежде чем меня выбросило наружу.
