Рэймонд Иммельман__________________
Комната Евдокимова. ОН и НАТАША. Она только что вошла, ее плащ брошен на диван. НАТАША. Эла, дай, пожалуйста, кувшин... Я поставлю гвоздики... Кстати, у меня здесь еще веточка эвкалипта. Она очень славно пахнет. (Выкладывает из чемодана на стол завернутую в целлофан эвкалиптовую ветку, потом достает из чемодана бесконечные яблоки.) Знаешь, яблоки в Ташкенте — просто чудо. Что ты на меня так смотришь? ЕВДОКИМОВ. Я еще никогда не видел тебя в форме. (Усмехнулся.) Стюардесса! НАТАША. Не люблю этого слова. Я бортпроводница, понятно?.. Слушай, Элочка, дай какой-нибудь другой кувшинчик, а то этот уж очень облезлый. ЕВДОКИМОВ. Поставь в бутылку.. Какой у тебя великолепный орел на груди. НАТАША (рассмеялась). Нет, это просто птичка, Эла. "Питичка", как ее у нас называют. Хватит Аэрофлота... (Удовлетворенно оглядывает цветы на столе.) Очень прилично, по-моему. ЕВДОКИМОВ. Иди сюда. Она подходит, он положил руки на плечи, так они стоят посредине комнаты. Здравствуй, Наташа! НАТАША. Здравствуй, Эла! ЕВДОКИМОВ. Как ты жила, Наташа? НАТАША. Знаешь, неплохо. ЕВДОКИМОВ. Да? (Стараясь шутливо.) Небось целовалась в Ташкенте с разными?.. Чего это ты мне по телефону болтала? НАТАША. Ты как жил? ЕВДОКИМОВ. Нормально. Через четыре дня опыт. НАТАША. А я сегодня улетаю, в ноль тридцать. ЕВДОКИМОВ. Чего это ты скачешь с рейса на рейс? НАТАША. Долг зовет. ЕВДОКИМОВ. А я знаю, почему ты скачешь с рейса на рейс. Молчание. Тебе жить негде. Тебя мать из дому выгнала. Пауза. НАТАША. Чепуха какая. Если я захочу, я с мамой сразу помирюсь. Приду и скажу: "А!" — и помирюсь... Откуда ты знаешь, что меня выгнали? ЕВДОКИМОВ. Я все знаю. Ты к этому привыкни. Что ж ты от меня утаила, Топтыгин? НАТАША. А! Я вообще считаю, что никому не интересно слушать о чужих несчастьях. У людей своих хватает. Терпеть не могу, когда жалуются, и хватит об этом, ладно? ЕВДОКИМОВ (величественно). У меня в записной книжке есть телефоны трехсот шестнадцати друзей. Они все сейчас ищут тебе комнату. К десяти вечера мы ее снимем. НАТАША. Знаешь, Элочка, давай договоримся: ты сообщи своим тремстам и шестнадцати друзьям, чтобы они ничего не искали. Я вообще одолжений не принимаю. Разве что от очень-очень близких друзей. ЕВДОКИМОВ. А я не "очень близкие друзья"? НАТАША. Нет. Ты только мой "любимый мужчина". Но ты не мой друг. ЕВДОКИМОВ. Ты точно это знаешь? НАТАША. К сожалению, точно. Во всяком случае, я сегодня это проверю. ЕВДОКИМОВ. Подожди, я только повешу картину, и ты начнешь проверять. (Прикалывает к стене плакат: "Летайте самолетами Аэрофлота".) На плакате изображена стюардесса. Внизу надпись карандашом: "Приветик, Наташа!" НАТАША (смеется). Почему всегда нужно издеваться? ЕВДОКИМОВ. Есть картина. Обстановка создана. Сейчас я буду петь песни. НАТАША. Какие песни? ЕВДОКИМОВ. Ты не знаешь самого главного: я сочиняю песни. Нет, совершенно серьезно. У нас в академгородке все поют мои песни... Представляешь, картиночка: сидят доктора наук, пожилые, лысые... и поют песни про пиратов. НАТАША. А почему про пиратов? ЕВДОКИМОВ. Вполне естественно. Они очень положительные люди. В жизни они были начисто лишены... буйства, что ли. А в этих песнях для них и удаль и буйство. Страшно смешно. НАТАША. Только не надо говорить так самоуверенно. Все люди в какой-то мере смешные. Кстати, ты тоже. ЕВДОКИМОВ (на плакат). Она ничего девочка... НАТАША. Да ну тебя. Я ужасно хочу уничтожить твою самоуверенность. ЕВДОКИМОВ. Это невозможно. Поцелуй меня. Ну! НАТАША. Не хочу. ЕВДОКИМОВ. Ну! НАТАША целует. Начали песню. Время стекает со стрелок часов, Дальше я еще не сочинил. Там будет кусок о нежности. Нежность. Ее все время стыдятся. Ее прячут далеко в боковой карман. И вынимают в одиночестве по вечерам. Чтобы посмотреть, как она истрепана за день — наша нежность. И еще о смерти... "Не бойтесь смерти. Смерть, — это так, добродушный сторож в парке, который сгоняет со скамеек засидевшихся влюбленных. А они не хотят уходить, а смерть все причитает надоевшим голосом: "Попрошу на выход, закрывается". Это будет лучшая песня в СССР. Я ее сочиню для тебя. НАТАША. Спасибо, Эла. ЕВДОКИМОВ. Ну все-таки: что же было с тобой в Ташкенте? НАТАША. Я вот точно знала, что ты все время хочешь задать этот вопрос. ЕВДОКИМОВ. Просто интересно. Из психологических соображений. НАТАША повернулась спиной. Весь дальнейший разговор она ведет спиной к нему, потому что она не в силах видеть его лицо. Так что же там было? НАТАША (весело). Ничего особенного... Увлеклась одним летчиком. ЕВДОКИМОВ (стараясь небрежно, но голос у него срывается). Ну... и дальше?.. НАТАША. Чепуха... Поцеловались немного. ЕВДОКИМОВ. Ну... и дальше?.. НАТАША. Перестань. ЕВДОКИМОВ. Мне-то, собственно, все равно... Я просто... НАТАША. Да, ты из чисто психологических соображений. Молчание. Ты молодец, я бы так не сумела. ЕВДОКИМОВ (почти яростно). И что же... серьезное было?! НАТАША. По-моему, ты сам учил: не ханжить. ЕВДОКИМОВ. Нет, ты... НАТАША. Ну было! Было! Что с того?! И вообще, какое это имеет значение? И прекратим этот глупый разговор. Молчание. Эвкалипточка очень славно пахнет. Молчание. О чем ты сейчас думаешь? ЕВДОКИМОВ. О работе. У нас там старик Гальперин взрывает проволочки. Очень непонятный эффект. (С ненавистью.) А ты... (Замолчал.) НАТАША. Что? ЕВДОКИМОВ (презрительно). Ничего. Вновь молчание. Она стоит спиной. Он сидит и бессмысленно трет себе голову. НАТАША (резко повернувшись). Брось плащ, пожалуйста. Он почти с радостью бросил ей плащ. Она надела, пошла к дверям. ЕВДОКИМОВ. Я тебя провожу. НАТАША. Не надо. ЕВДОКИМОВ (не глядя на нее). Ну зачем же. Провожу... (Презрительно.) Все-таки в последний раз. (Надевая плащ.) Мы никогда так рано не уходили. Затемнение.
Из затемнения голос радиодиктора, объявляющий остановки: "Станция "Ботанический сад", следующая РАДИО. "Новослободская"... Следующая станция "Белорусская". ЕВДОКИМОВ. Тебе на следующей. НАТАША. Спасибо. Стук колес. ЕВДОКИМОВ. Ну прощай. НАТАША. Прощай. Я хочу напоследок дать тебе один совет. ЕВДОКИМОВ (сухо). Не надо никаких советов. Молчание. Стук колес. НАТАША. Я все-таки дам. Не будь никогда таким самоуверенным. Она засмеялась презрительно, даже зло. Он посмотрел на нее. В глаза. РАДИО. Станция "Белорусская". ЕВДОКИМОВ. Ты наврала, да?! НАТАША. Дурак! (Хотела пройти к дверям.) ЕВДОКИМОВ (загородил ей дорогу). Наврала, да? НАТАША. Пусти! Пусти!.. ЕВДОКИМОВ (счастливо). Ты все наврала! Стук захлопнувшихся дверей. РАДИО. Следующая станция "Краснопресненская". НАТАША. Пусти. ЕВДОКИМОВ. Наврала! НАТАША. А я дура! Я поклялась не говорить тебе ничего! Если ты в это поверишь. ЕВДОКИМОВ. Наврала! НАТАША. Ух, какая я глупая, что сказала! Пусти меня. ЕВДОКИМОВ. Не пущу. НАТАША (с ненавистью). А он поверил! Пусти меня! ЕВДОКИМОВ. Не пущу НАТАША. Как же ты мог. Какой же ты гад! Если ты мог сразу поверить, что я... Отпусти меня!.. ЕВДОКИМОВ. Послушай... НАТАША. Как же ты ко мне относишься! (С ненавистъю.) Ух ты-ы!! РАДИО. Станция "Краснопресненская". Следующая станция "Киевская". НАТАША. Я ненавижу тебя! Я уйду! ЕВДОКИМОВ. Нет. Стук захлопнувшихся дверей. Вновь стук колес. Рядом с ними становится ЩЕГОЛЕВАТЫЙ ГРАЖДАНИН. НАТАША (в порыве самоунижения.). Неужели у тебя реле не сработало, что ты для меня такое!.. Ну пусти! Пусти меня сейчас же!! ЕВДОКИМОВ кладет ей руку на плечо. Не трогай! Я не хочу! Пусти меня. Ну я сказала, я не хочу тебя больше видеть! ЩЕГОЛЕВАТЫЙ. Кажется, ясно тебе, уважаемый, не хочет тебя девушка видеть. ЕВДОКИМОВ. Идите... пока я... ЩЕГОЛЕВАТЫЙ. Не беспокойтесь, девушка... НАТАША (невероятно зло). А я, между прочим, не прошу вас вмешиваться! ЩЕГОЛЕВАТЫЙ пожал плечами: ненормальные. И отошел. РАДИО. Станция "Киевская". НАТАША. Пусти меня — я выйду. ЕВДОКИМОВ. Я сказал — не выйдешь. НАТАША. А еще хорохорился: я не ревную! Работа!.. А сам сидел весь красный, пятнами покрывался! Придумываешь ты из себя что-то, тоже сверхчеловек нашелся!.. Ну отпусти меня, ну я не хочу с тобой быть. ЕВДОКИМОВ. Ну что ты... Ну не плачь... Не надо. НАТАША. А я не плачу. ЕВДОКИМОВ. Ну, перестань, Наташка. НАТАША (сквозь слезы). А еще говорил... А сам... ЕВДОКИМОВ. Ну не плачь, милая. НАТАША. Я не плачу. А еще говорил: я твой друг... Какой ты мне друг, если ты так, с ходу поверил. ЕВДОКИМОВ. Успокойся. НАТАША. Над другими смеешься. А сам смешнее всех. В миллион раз! Вот в миллион миллионов раз! ЕВДОКИМОВ. Ты хочешь сказать, в миллиард? НАТАША. Все равно я с тобой не пойду никуда! И песня мне твоя не нужна. Ну пусти меня... Ну... ЕВДОКИМОВ. Только ты не плачь. РАДИО. Следующая станция "Добрынинская". НАТАША. Убери, пожалуйста, свои руки. Я не хочу, чтобы ты ко мне прикасался... Интересно, когда я придумывала эту шутку... вот точно знала, что ты в нее поверишь! Все боялась и знала! ЕВДОКИМОВ. И ты ни с кем не целовалась? НАТАША (почти срадостью). Целовалась! ЕВДОКИМОВ. Врешь. НАТАША. Клянусь! ЕВДОКИМОВ. С кем? НАТАША. С летчиком! ЕВДОКИМОВ. Зачем? НАТАША. Нужно было! ЕВДОКИМОВ. Зачем нужно было? НАТАША. Этого ты не поймешь! За тысячу лет! Потому что ты эгоист! Понятно? Я его поцеловала... за то, что он человек. Мы с ним два раза горели! Он — человек!.. И те, с кем мы горели, — тоже были люди! Я их привязала ремнями, и они сидели тихие, как огурчики! (В порыве уничтожения.) Все люди! Один ты эгоист! Отпусти меня! ЕВДОКИМОВ. Нет. А я ремнями никогда не привязываюсь в самолетах. Ясно? НАТАША. Думаешь, смелый? Вот когда-нибудь тебя так шлепнет — ух! (Даже засмеялась отярости.) Пусти! ЕВДОКИМОВ. Ладно. Буду привязываться ремнями. НАТАША. Не смешно. ЕВДОКИМОВ. Наташка, посмотри на меня. НАТАША. Не хочу я на тебя смотреть. И откуда ты такой появился? РАДИО. Следующая станция "Октябрьская"... Следующая станция "Курская"... Следующая станция "Комсомольская"... НАТАША (она немного отошла). Целое кругосветное путешествие. ЕВДОКИМОВ. Может, выйдем? НАТАША (глядя на часы). Нет, почти ничего не осталось... Знаешь, я ужасно проголодалась от всех этих объяснений. Ненавижу объяснения... ЕВДОКИМОВ. Ты хочешь уйти? НАТАША. Нет... У меня вчера была зарплата. Хочу пригласить любимого мужчину в ресторан. ЕВДОКИМОВ. Спасибо. НАТАША. Хорошо быть мужчиной. Я бы, наверное, десять лет жизни отдала... чтобы быть мужчиной! Затемнение.
Аэропорт. Угол зала у окна. Здесь днем торговал буфет, но сейчас буфет закрыт. И оттого угол зала почти РАДИО. Вылет самолета, следующего рейсом пятьсот восемьдесят шесть Москва — Хабаровск, задерживается на один час по техническим причинам. Прибывший рейсом шестьсот тринадцать Тбилиси — Москва пассажир Цихмиладзе, просьба зайти в коммерческий склад... Пассажиры, вылетающие рейсом четыреста пятнадцать Москва — Сочи, просьба пройти на посадку... НАТАША. Мне пора. ЕВДОКИМОВ. Посмотреть, как ты будешь взлетать? НАТАША. Нет. Это будет не скоро... Молчание. Да, так и забыла рассказать... как я читала. Ты знаешь, я действительно очень мало читала. Я даже не думала... (Остановилась.) РАДИО. Пассажиры, вылетающие рейсом Москва — Сочи, просьба пройти на посадку. НАТАША. Понимаешь, нам было очень легко... сначала... за это нужно расплачиваться. Дальше нам будет все тяжелее, тяжелее... потому что я хочу уважения. А я его, в общем, не заслужила... а я его хочу... потому что... ну я... я хорошо к тебе отношусь. Если бы я хуже относилась... я бы могла... Молчание. А сегодня я точно поняла... ты никогда не будешь... так ко мне относиться, как я хочу. Я всегда буду, в общем, чуть-чуть случайной... ЕВДОКИМОВ. Ты дурочка... "в общем"... НАТАША. Ну вот, мы так все время: "Дурак, дурочка...", и больше ничего не можем сказать. Молчание. А опыт будет... опасный? ЕВДОКИМОВ. Чепуха. Прокрутим одну машину — и порядок. НАТАША. Я почему-то думала — опасный. Мне всегда лезут в голову какие-то глупые мысли... ЕВДОКИМОВ. Когда ты вернешься, у нас как раз будет вечеринка... по случаю отъезда на "Альфу". Я тебя познакомлю с моими друзьями... Только не надо... НАТАША. Нет, нет, я не буду плакать. Я — все... Скажи только одну вещь: ну зачем я тебе нужна? Ведь тебе никто не нужен! Ты сам сильный! ЕВДОКИМОВ (вытирая ей лицо). Ну что ты, Наташка. НАТАША. Молчи. Я все равно буду плакать, наверное... Просто есть дни, когда все время плачешь. Глаза на мокром месте. РАДИО. Бортпроводницу Александрову Наталью Федоровну просят пройти к самолету. НАТАША. Дай я хоть немного попудрюсь. Что-то я вообще сегодня несдержанная. Опять погорела выдержка. (Вдруг.) Поцелуй меня... еще... еще, ладно? ЕВДОКИМОВ (целует ее в мокрое лицо и шепчет). У тебя невероятные волосы. Я каждый раз удивляюсь, какие у тебя волосы. НАТАША. Тихо, Эла, тихо... На нас все время смотрят. ЕВДОКИМОВ. Пусть смотрят. (Опять шепчет какую-то чепуху.) На нас целый день смотрят. На нас всю жизнь смотрят... У тебя абсолютно золотые волосы. НАТАША. Да, у меня лучшие волосы в СССР. ЕВДОКИМОВ. Я напишу стихи о твоих волосах. Сентиментальные стихи о твоих волосах. НАТАША (счастливо). Выдержка, Эла, выдержка... РАДИО. Бортпроводницу Александрову Наталью Федоровну просят срочно пройти к самолету. НАТАША. Я побежала, Эла. ЕВДОКИМОВ. Давай, Александрова. НАТАША. И пошустрее там с твоими машинами. Чтобы девушка могла тобой гордиться... Салютик, Эла. ЕВДОКИМОВ. Салютик, Наташа. Затемнение.
Комната в НИИ. За столом— ГАЛЯ. Входит ЕВДОКИМОВ, просматривая на ходу "Вечерку". ЕВДОКИМОВ. Первоклассное объявление: "Сто семьдесят пятая школа покупает скелет для ботанического кабинета. С предложениями о скелетах обращаться по телефону 221-32-05. До четырех часов". Загнать бы скелетик. Молчание. ЕВДОКИМОВ, усаживаясь за свой стол, напевает. Звонок телефона. (Берет трубку.) Семенов вышел... Знаете, я не в курсе... (Кладет трубку.) К нам рвется некий "корреспондент Владыкина". К чему бы это? ГАЛЯ (механически). Я думаю, к дождю... ЕВДОКИМОВ. Да, Семенов объявил... что тебя окончательно освободили от "Альфы"... ГАЛЯ. Я знаю. ЕВДОКИМОВ (напевает). "Эх, разрядушка, бухнем, а реакция сама пойдет..." ГАЛЯ. Это даже к лучшему. У меня будет свободная среда. Ты знаешь, в среду в шахматном клубе... (Остановилась, помолчала, небрежно.) А я вчера вечером ездила на"Альфу". ЕВДОКИМОВ. Чего это вдруг? ГАЛЯ. Семенов посылал за режимами. ЕВДОКИМОВ. Красиво там, да? Белые березы... "Эх, разрядушка, бухнем..." ГАЛЯ. У меня там была уйма свободного времени. Я там... разглядела... Молчание. ЕВДОКИМОВ. Видишь ли... Мы с Владюшей с самого начала знали, что тебе не разрешат... И поэтому... ГАЛЯ (небрежно). Евдокимыч, это все довольно рискованно... ЕВДОКИМОВ. Да, есть кой-какой процент. (Читая газету.) "Киностудия покупает седые волосы и французские зажигалки..." ГАЛЯ. Я даже думаю, что в двух случаях из четырех... вы кувырнетесь? ЕВДОКИМОВ. Отличное слово "кувырнетесь"! Молчание. Да, ты заметила, там на березах невероятное количество грачей? Миллиард грачей. Они так орут, точно у них круглый день идет совещание. Звонок телефона. (Берет трубку.) Семенов не приходил... Нет, не знаю. (Кладет трубку.) Опять безутешная Владыкина. Чтобы к нам пройти, нужно заполнить тысячу заявок. ГАЛЯ. Да, вы здорово меня провели. Вы и Семенова, наверное, так же провели. Он такой спокойный ходит. Вы, ребята, — молодцы. Молчание. Далекие разряды. Слушай, если говорить серьезно, Владик из нас всех... из всего выпуска... самый "сильный", да? ЕВДОКИМОВ. Да. ГАЛЯ. Ты помнишь, как его любил шеф? Он просто с ума от него сходил. ЕВДОКИМОВ. Он сходил. ГАЛЯ. Евдокимыч, не нужно его брать на "Альфу". Звонок телефона. ЕВДОКИМОВ не подходит. Слушай, он не поедет на "Альфу"! ЕВДОКИМОВ. Поедет. Телефон звонит безостановочно. ЕВДОКИМОВ не подходит. Опять этот корреспондент. Я просто умру от этого трагического корреспондента. В дверь просовывается голова ФЕЛИКСА. ФЕЛИКС. Здравствуйте, отцы! Есть информация, что вы завтра уезжаете. ЕВДОКИМОВ. Все правильно, Топтыгин. ФЕЛИКС. Есть информация, что у вас сегодня вечер по случаю этого радостного события. ЕВДОКИМОВ. И это точно. ФЕЛИКС. Вот, все я знаю... Где Семенов? Его разыскивает какой-то корреспондент. ЕВДОКИМОВ. Семенов на "модели". ФЕЛИКС исчезает. Разряды. Да, мы здорово выросли. Может быть, пройдет время — и этот опыт будет считаться классическим. ГАЛЯ. Так вот. Если ты возьмешь его на "Альфу", я сейчас же все объясню Семенову. Придет Семенов, и я Семенову все объясню. Семенов не захочет за вас отвечать. ЕВДОКИМОВ. Семенов, Семенову, Семеновым, о Семенове... ГАЛЯ. Я тебя в последний раз прошу. ЕВДОКИМОВ (жестко, коротко). Нет. Молчание. (Читает.) "Киностудия покупает седые волосы"... да, это я уже читал. Входит СЕМЕНОВ. ГАЛЯ. Петр Сергеевич! СЕМЕНОВ. Да. Молчание. В чем дело, Галя? ГАЛЯ (после паузы). Там какой-то корреспондент все время звонит. СЕМЕНОВ. Уже... корреспонденты появились. Где Владик? ЕВДОКИМОВ. Ушел домой. СЕМЕНОВ. Передадите ему, что машина завтра придет за ним в ноль десять... Личная просьба, Галя. Вы сейчас посвободней всех, побеседуйте, пожалуйста, с корреспондентом. (Уходя.) Если будут звонить, — я в проходной... вызволяю эту Владыкину. (Уходит.) ЕВДОКИМОВ. У тебя хватило предусмотрительности сдержаться. Молчание. Кстати, Семенов обо всем, конечно, знает. Семенов первоклассный инженер. Смешно было подумать... Ну, ладно, проработаешь с ним побольше... ГАЛЯ. Меня не интересует Семенов. ЕВДОКИМОВ. Если что случится, Семенову снимут за нас голову. Но он рискует. ГАЛЯ. Элик, ты пойми... Он — Владик!.. Нескладный и нелепый Владик! Я не хочу, чтобы он... Я его люблю. И он меня тоже! ЕВДОКИМОВ. Отлично. Когда же это вы объяснились? ГАЛЯ. Не важно. Я его люблю. И мы поженимся. А ты все хочешь уничтожить. Ты не человек. У тебя вчера одна, сегодня — другая, завтра — десятая! Ты сам... твои девчонки! Вы все — пошлые! Вы... Вы... (Замолчала.) ЕВДОКИМОВ. Я в первый раз видел, как ты потеряла чувство юмора. Ты, оказывается, тоже впечатлительная. ГАЛЯ. Замолчи. ЕВДОКИМОВ. Ты очень здорово сказала о любви. Я даже вспомнил третий курс. Помнишь третий курс? ГАЛЯ. Я просила: замолчи! ЕВДОКИМОВ. Я тебе нравился на третьем курсе. Очень... Помнишь, нас послали на картошку... и мы шли с тобой ночью, к бревнам? ГАЛЯ. Я не хочу слушать. ЕВДОКИМОВ. Я тебе тогда невероятно нравился. Тебе потом никто так не нравился. Но ты испугалась. Ты рассудила: дело может зайти далеко. Я ведь считался веселым мальчиком. Но тебя не интересовало, с чего это я был тогда такой "веселый". Ты интересовалась только собой... И во имя себя ты предпочла от меня... держаться подальше. ГАЛЯ. Я прошу тебя... ЕВДОКИМОВ. А ты мне тогда ужасно нравилась. Я тебя любил тогда. Но ты сбереглась. Ты молодец. Потом появился Владик. Ты рассудила, что в него можно спокойно влюбиться. В него не страшно влюбиться. ГАЛЯ (еле слышно). Ну, хватит... ЕВДОКИМОВ. Но даже тебе нужно немного романтики. И ты придумала эти глупые звонки по телефону. И он знает, что это ты звонишь. И ты знаешь, что он это знает. Сентиментальные развлечения кибернетической машины. ГАЛЯ. Хватит! ЕВДОКИМОВ. Все будет в порядке, Галка. Ты выйдешь за него замуж. Ты ведь сейчас беспокоишься за него тоже во имя себя. Бессознательно, но во имя себя... Не теряй юмора. Ты никогда не любила. Ты даже не знаешь, что это такое... И за это, если ты заметила, тебя вокруг тоже никогда не любили. Разряды. А насчет "Альфы" не беспокойся. Участвуют двое: я и Семенов. Владик стоит у приборов. Молчание. Разряды слышнее. Входит молоденькая ДЕВУШКА с портфелем. ДЕВУШКА. Здравствуйте, вот наконец и я. ЕВДОКИМОВ. А кто же это "вы"? ДЕВУШКА. "Я" — это корреспондент. ЕВДОКИМОВ. Как же вас зовут, корреспондент? ДЕВУШКА. Меня зовут Владыкина. ЕВДОКИМОВ. Очень хорошо. Я Элик, а это — Галя. ВЛАДЫКИНА (поняла, засмеялась). Ясно. А я Вера.... Я к вам по такому делу. Мы проводим анкету среди молодых талантливых ученых. Что вы смеетесь? ЕВДОКИМОВ. "Талантливых" здесь не говорят. У нас употребляют термин "сильный" или еще "тянет", "не тянет". ВЛАДЫКИНА. Понятно. Среди "сильных" ученых, которые "тянут". Я отлично знаю, что ваша работа закрытая. Поэтому вопросы только общего характера. ЕВДОКИМОВ. Ну например? ВЛАДЫКИНА. Например: "Ваш любимый поэт?" ЕВДОКИМОВ. Больше всего я люблю греческого поэта Нофелета... Вы, наверное, слышали о нем? ВЛАДЫКИНА. Да... что-то слышала. ЕВДОКИМОВ. А ничего не читали? ВЛАДЫКИНА. Что-то читала. Точно не помню. ЕВДОКИМОВ. Поразительно. Как вы сумели? Нофелет — это телефон, но только наоборот. ВЛАДЫКИНА. Да ну вас, я ведь серьезно. ЕВДОКИМОВ. Нет. Я не верю, что вы серьезно. Для этого вы слишком неглупая девушка. И я тоже — несерьезный... Ну, вы не обижайтесь на меня. У меня зарез со временем, я завтра уезжаю. А Галя на все ответит. Она по любимым поэтам у нас мастерица. ГАЛЯ. Не нужно. ЕВДОКИМОВ. Не буду. Ну до свидания, Галка. Я, может быть, не то сказал... ГАЛЯ. Нет, все то. Ты что же, больше не зайдешь до отъезда? ЕВДОКИМОВ. А ты не идешь сегодня на вечерок? ГАЛЯ. Нет. У меня сегодня в шахматном клубе... ЕВДОКИМОВ. Ну, тогда до свидания, Галчонок. ГАЛЯ. Я желаю тебе... ЕВДОКИМОВ. Я знаю. Все будет хорошо... А Веру проводи к Гальперину. Пусть ей покажут, как рвутся проволочки. Это всегда впечатляет. Салютик, Вера Владыкина. (Уходит.) ВЛАДЫКИНА. Он очень странный. ГАЛЯ. Да. ВЛАДЫКИНА. Он, наверное, голодный. Я заметила: когда мужчины голодные, они становятся психами. Вот у меня брат... Затемнение.
Комната в квартире Владика. Звуки магнитофона, шум голосов за сценой. В комнате — торшер, наряженная маленькая елочка на шкафу, бесконечные книги. Входят НАТАША, ЕВДОКИМОВ, ВЛАДИК. ЕВДОКИМОВ. Запри дверь. ВЛАДИК запирает. (Берет гитару. Садится.) Мы молоды, в меру пьяны. Он, Друг и Любимая девушка. И он поет песню в честь друга Владика. (Наташе.) Можно? НАТАША. Можно. Стук в дверь. ГОЛОС ИЗ-ЗА ДВЕРИ. Эй, Евдокимов, куда вы исчезли? ЕВДОКИМОВ. Мы не исчезли. Мы философствуем. ВТОРОЙ ГОЛОС. Эй, вы, философы у торшера! Отдайте гитару! ЕВДОКИМОВ. Не отдадим. У вас магнитофон. НАТАША (Владику). А у вас здесь очень много книг... ЕВДОКИМОВ. Светские разговоры. Ну, вы! Кончайте стесняться. Давайте, знакомьтесь. (Представляет.) Наташа, лучшая девушка в СССР. Кроме того, она летает по воздуху. НАТАША. Хватит? ЕВДОКИМОВ. Стюардесса на международных линиях. НАТАША. Ни на каких международных линиях я не летала. И вообще... ЕВДОКИМОВ. Ну, ладно, ладно... Очень скромная. Завтра она полетит первый раз в Брюссель, между прочим. Вот так, друг Владюша. Мы с тобой поедем на "Альфу", а она полетит в Брюссель. Где справедливость? НАТАША. Всегда ты смеешься. Больше никогда тебе не буду ничего рассказывать! ЕВДОКИМОВ. Ты молчи, скромная. Мы теперь будем встречать тебя в аэропорту. А то к ним пристают там разные пассажиры. НАТАША. Ой, какая чепуха... Откуда ты это взял? ЕВДОКИМОВ. Как откуда? Я сам всегда пристаю. Ну давайте что-нибудь споем хором. ГОЛОС ИЗ-ЗА ДВЕРИ. Евдокимов, привет! ЕВДОКИМОВ. Ура! Появился шумный Гальперин. "Герой всех наших вечерин — Петр Семеныч Гальперин". ГОЛОС. Евдокимов! Я только что прочел твою статью в "Вестнике". По-моему, это бред сивой кобылы. ЕВДОКИМОВ. Уберите Гальперина! ГОЛОС. Евдокимов! Я бы даже сказал, что это бред сиво-фиолетовой кобылы. Хохот. ЕВДОКИМОВ. Остроумные люди, однако, наши современники! ГОЛОС. Слушай! Правда, ты привел какую-то потрясающую девушку? ЕВДОКИМОВ. Привел. ГОЛОС. Ну открой, дай посмотреть. ЕВДОКИМОВ. Не дам. ГОЛОС. Почему? ЕВДОКИМОВ. Сглазишь. ГОЛОС ФЕЛИКСА (из-за двери). Отцы! Почему вы так уединились? Мы грустим о вас. ГОЛОС ГАЛЬПЕРИНА. Я Феликса с собой притащил. ГОЛОС ФЕЛИКСА. Чувствую вашу радость при этом известии. Я мечтаю увидеть вашу девушку. Я стремлюсь к вам, как усталый путник стремится к живительному ручью. ЕВДОКИМОВ встает, открывает дверь. Входят ФЕЛИКС и ГАЛЬПЕРИН. ГАЛЬПЕРИН (здороваясь с Наташей). Петя Гальперин. (Евдокимову.) Кое-что получается с проволочками. Нужно поболтать. ФЕЛИКС. Петя Гальперин, ты — Прометей. Ну не томись. Поздоровался с хозяевами и исчезай. Отпустите, пожалуйста, Прометея Гальперина на побывку на танцы. Там с ним пришла такая золотистая корреспондентка... ГАЛЬПЕРИН (задумчиво). Странная вещь. Почему-то летом и весной появляется большое количество красивых девушек. А вот зимой совсем не так. ФЕЛИКС. Зимой у них спячка. ГАЛЬПЕРИН уходит. Молчание. (Евдокимову.) Что же ты не познакомишь меня с девушкой, отец? НАТАША. Не надо притворяться. Мы с тобой отлично знакомы, Феликс. ФЕЛИКС (почти удивленно). Действительно... знакомы... Мы живем с Наташей в одном доме. Соседствуем, так сказать. НАТАША (тихо, отрывисто Евдокимову). Знаешь... это... он. ЕВДОКИМОВ. Знаю. НАТАША (удивленно глядит на него). А ты... правда очень умный. ФЕЛИКС. С Новым годом! С новым счастьем! Как будто у кого-то старое счастье. (Усаживается.) Хорошо, что я к вам пришел в гости. Вот Владик не находит? Ну и не надо. Я все равно пришел... Можно мне немного с вами помыслить? Представляете, где-то там, в просторах вселенной, вертится голубая планета Земля. И вот в одном из тысяч городов, на одной из миллионов улиц, в одном из миллиардов домов сидят грустные мальчики — мужчины и грустная девочка — женщина. И мыслят. Давайте, мальчики, помыслим. ЕВДОКИМОВ. О чем же помыслим, Топтыгин? ФЕЛИКС. Не существенно. Теперь все время о чем-то мыслят. Как у Гоголя. Помните, у Чичикова был какой-то лакей. Он ужасно любил читать. Ему было абсолютно все равно, что читать. Ему нравился сам процесс чтения. Так вот, помыслим ради процесса, мальчики?.. А Евдокимов ужасно бесится, когда его называют мальчиком. Он в институте всегда прибавлял себе годы. Тяга к зрелости... Евдокимов, ты у нас старикан-старичище... ВЛАДИК. К чему вся эта болтовня?.. ФЕЛИКС. Какой ты конкретный человек, Владик. Вот ты сидишь такой умный. Невероятно меня презирающий. Вечно невозмутимый. Оракул из почтового ящика... А на самом деле ты очень прост. И вообще сентиментален. И твоя отроческая любовь к Г. О.... ЕВДОКИМОВ. Слушай, Топтыгин... ФЕЛИКС. Молчу. Кстати, ты тоже очень прост. Ты все время хочешь походить на Владика. Но у тебя это плохо получается... Эта голубая планета ужасно вертится. Не могу сосредоточиться. Трясет. НАТАША. Я никогда не думала, что ты станешь фигляром. (Евдокимову.) Потанцуем. ЕВДОКИМОВ. Сиди. ФЕЛИКС. Поймал! ЕВДОКИМОВ. Что? ФЕЛИКС. Мысль... Я просил Семенова разрешить мне вернуться в отдел. ЕВДОКИМОВ. Дальше. ФЕЛИКС. Семенов сказал, что он не возражает. Он сказал, что я неплохой человек. ВЛАДИК. Неплохой человек — это еще не профессия. ФЕЛИКС. Ясно. Деловая часть закончена. Элик, сыграй что-нибудь. ЕВДОКИМОВ. Нет. ФЕЛИКС. Зря. Я очень люблю, когда ты поешь... Предлагаю (Евдокимову) игру. ЕВДОКИМОВ. Что же это за игра, Топтыгин? ФЕЛИКС. Народная игра. Собираются на голубой планете Земля двое. Чуть "поддают" и начинают говорить друг другу правду... А они пусть потанцуют. НАТАША. Я не хочу ЕВДОКИМОВ. Потанцуй. НАТАША. Потанцевать, да? ФЕЛИКС. Не волнуйтесь, Наташа. Мы мирные люди. Игра у нас будет совершенно мирная. Вы потанцуйте пока. ВЛАДИК усмехается, начинает танцевать с НАТАШЕЙ. (Евдокимову.) А здорово ты ее подмял. Полная потеря индивидуальности. Каждая женщина — немного "Душечка"... Итак, правда первая. Вы не возьмете меня обратно? ЕВДОКИМОВ. Нет. ФЕЛИКС. Почему? ЕВДОКИМОВ. Потому.. что. ФЕЛИКС. Правда вторая. Ты можешь успокоиться. Она сама меня бросила. Для таких, как ты, это важно. ЕВДОКИМОВ. Может, хватит, Топтыгин? ФЕЛИКС. Я не Топтыгин. Я животворный оптимист. Кстати, хотите узнать третью правду: как становятся животворными оптимистами? ЕВДОКИМОВ. Ай-яй-яй, как образно! ФЕЛИКС. А знаешь, ты прав: это все смешно. Невероятно смешно. Ему тоже стало смешно. Так смешно, что он до сих пор не может остановиться. Все смеется на голубой планете Земля. Давайте смеяться! Он полон смехом, как беременная рыба икрой. Впрочем, рыбы называются не беременными, а как-то иначе. НАТАША. Не надо больше, Феликс. ФЕЛИКС. Чего не надо? НАТАША. Говорить больше не надо. И пить тоже. ЕВДОКИМОВ. Ты сложный человек. ФЕЛИКС. Не говори. ЕВДОКИМОВ. Ты простой человек. Ты прост как.. как... ФЕЛИКС. Потом придумаешь, как что я прост. ЕВДОКИМОВ. И еще, Топтыгин, я ненавижу людей, которые... НАТАША. Перестань, Эла. (Подойдя к. Феликсу, тихо). Ты знаешь, Феликс, вот мне отчего-то кажется... что все у тебя будет хорошо. Поверь мне... У меня на это нюх... Все будет просто великолепно. А сейчас иди домой. ФЕЛИКС. Можно мне с тобой потанцевать? НАТАША. Потанцевать, да? Ну конечно, давай потанцуем. ФЕЛИКС. Нэ. Пожалуй, нэ надо. Ты грустная девушка, я тоже грустный. Двое грустных — это уже коллектив. А вот, по-моему, мы все должны быть веселыми, как утренние воробьи. Как скворцы в мартовской роще... Вы когда уезжаете завтра? ВЛАДИК. В ноль десять. ФЕЛИКС. Желаю удачи... Проводи, хозяин. ФЕЛИКС и ВЛАДИК уходят. ЕВДОКИМОВ (Наташе). Чего ты сидишь? НАТАША. А что мне делать? ЕВДОКИМОВ. Танцевать. Или, может, пойдешь поцелуешь его, как того летчика? НАТАША. Вообще, надо бы. ЕВДОКИМОВ. Слушай, серьезно, ты шизофреничка? НАТАША. Ты знаешь, Эла, я на тебя не обижаюсь. Тебе все это очень трудно понять. У тебя всегда было в жизни все... не плохо. А вот у него — не вышло. Не все люди такие сильные, как ты... Но с возрастом, наверное, у всех появляется потребность уважать себя. У него — тоже... Я не понимаю, о чем он вас просил. Но он просил. А ты на него плюнул. ЕВДОКИМОВ. Закончила, да? НАТАША. Ну что с тобой говорить? В тебе есть один... дефект: ты совершенно, ну ни капельки не умеешь жалеть людей. Это потому, что тебя еще ни разу не трахнуло в жизни. Вот когда-нибудь разочек трахнет... и ты сразу станешь все понимать. ЕВДОКИМОВ. Так как же насчет поцелуя? НАТАША. Какой ты дурачок сейчас. ЕВДОКИМОВ. Вот что, умница. (Бешено.) Бери своего Феликса, свой плащ... и все втроем — двигайтесь отсюда! НАТАША. Хорошо. (Пауза.) До свидания. Он молчит. Она уходит. Возвращается ВЛАДИК, усмехнулся, сел. ЕВДОКИМОВ (хмуро). Ерундой много занимаемся. Работать перестали. ВЛАДИК. Я сразу понял, что ты в нее влюбишься. Единство противоположностей. ЕВДОКИМОВ. Спасибо, что объяснил. Никак не мог понять, чего это я в нее влопался. ВЛАДИК. Ты ужасно разговариваешь. Впрочем, жаргон — это язык шиворот-навыворот. Это язык молодости. Однажды мы заговорим правильно — и это будет означать, что молодость прошла. ЕВДОКИМОВ. Нет, как ты умеешь все объяснить! До завтра. ВЛАДИК. До завтра... ЕВДОКИМОВ выходит. ВЛАДИК один. За сценой звуки магнитофона, смех, говор. Затемнение.
На следующий вечер. Квартира ЕВДОКИМОВА. ГОЛОС ВЛАДИКА (из трубки). Привет. ЕВДОКИМОВ (разочарованно). Ты... ГОЛОС ВЛАДИКА. Звонил Семенов: машина за тобой придет к двенадцати. ЕВДОКИМОВ. Ясно. ГОЛОС ВЛАДИКА. Ты что сейчас делаешь? ЕВДОКИМОВ. Читаю. ГОЛОС ВЛАДИКА. Ждешь ее? ЕВДОКИМОВ. Не люблю, когда ты разговариваешь на эти темы. Кстати, захвати карты, а то в свободное время мы взбесимся от скуки. (Кладет трубку. Продолжает расхаживать по комнате.) Резкий звонок у входной двери. ЕВДОКИМОВ улыбается, бросается открывать. Шум, голоса. Евдокимов возвращается очень хмурый с МАТЕРЬЮ и ОТЧИМОМ. МАТЬ — моложавая женщина в очках, тип "красивых женщин — научных работников". ОТЧИМ — ее возраста, сухой, кашляющий, очень застенчивый. МАТЬ. Никогда не предполагала, что ты вечером будешь дома. Сразу открой форточку — здесь отчего-то ужасно пахнет клопами. (Открывает форточку.) Электрон, унеси из передней чемоданы Аникина. ОТЧИМ. Зачем же. Я сам могу их унести. (Выходит.) МАТЬ (шепотом). Ты понимаешь, такое событие: Аникина выдвинули в членкоры. Мы сразу вылетели. А Генку оставили. Ему там очень хорошо. Я только боюсь, что он сойдет с ума от свободы... ЕВДОКИМОВ выходит. Нет, отчего так пахнет клопами? (Вдруг что-то заметила на полу. Подняла. Разглядывает. Усмехнулась. Положила в карман.) Звонок телефона. ЕВДОКИМОВ бросается к телефону. Из своей комнаты бросается к телефону и ОТЧИМ. ЕВДОКИМОВ (успевает раньше). Алло... (Хмуро, отчиму.) Вас. ОТЧИМ (берет трубку). Да, я. Здравствуй, Семен... Невероятно комическое обстоятельство... Сегодня заключительный тур... Ну, если я скажу, что это мне безразлично, ты ведь все равно не поверишь... (Смеется.) Варианты такие: Федосевич — слишком молод... Попов — вообще никогда не обременял себя наукой. Он деятель больше общественный... Ваш покорный слуга тоже сделал в науке весьма маловато. (Замолчал, выслушивая с улыбкой ответный поток слов, в котором содержалась вся высокая степень оценки его заслуг.) Ну, ну, ну... Может быть, Репин? Но он всем и вся насолил. Так что остается пока гадать... Ну, звони, звони. (Вешает трубку. Матери.) Борисов передает тебе привет. МАТЬ. Но откуда у нас все-таки пахнет клопами? Может быть, они к нам переползли? ОТЧИМ. Я, собственно, ничего не чувствую. МАТЬ. Мужчины никогда ничего не чувствуют. Нет, они определенно переползли из двенадцатой квартиры... Электрон, почему ты не интересуешься братом Геннадием? ЕВДОКИМОВ. Интересуюсь. МАТЬ. Он становится до невозможности похож на тебя. Он у всех знакомых девушек спрашивает, не знают ли они Нофелета. Помнишь эту твою шутку, которую ты придумал в седьмом классе? ЕВДОКИМОВ. Помню. МАТЬ. Дивный парень! Абсолютно влюблен в математику. И при этом пижон страшнейший. Он читал какие-то стихи и что-то перепутал. А Нинель Борисовна его поправила. И он абсолютно невозмутимо ей сказал: "С точки зрения трехзначной логики это все несущественно". Чем привел своего отца, гуманитария Аникина, в совершенный восторг. ЕВДОКИМОВ (тихо). Кретин. МАТЬ. Что с тобой? ЕВДОКИМОВ. Ничего. Вспоминаю, какой я был кретин. Кстати, что это за записочки валяются на всех столах? (Читает.) Федосевич — шесть, Репин — восемь. МАТЬ. Тсс... Это Аникин подсчитывает варианты. (Смеется.) А говорит, что ему все равно. Отлично! ЕВДОКИМОВ хочет уйти. Электрон, почему на кровати должны лежать мыльницы? ЕВДОКИМОВ. Я уезжаю сегодня на "Альфу". МАТЬ. Как — уезжаешь?! ЕВДОКИМОВ. В двенадцать. МАТЬ. Ну что же ты молчал? Что у вас там?! ЕВДОКИМОВ. Да так. МАТЬ. Любопытное что-нибудь? ЕВДОКИМОВ. Да нет, обычная ерунда. МАТЬ. Передавай привет Семенову. Так. Значит, тебе нужно сесть и внимательно продумать, что ты с собой возьмешь, а не бегать все время к телефону, как опаленный таракан. Главное, не забудь зубную щетку. Звонок. ОТЧИМ и ЕВДОКИМОВ тотчас бросаются ктелефону. ЕВДОКИМОВ (успев раньше). Алло! Вы не туда попали. (Вешает трубку, выходит.) В комнате МАТЬ и ОТЧИМ. МАТЬ (вынимая что-то из кармана). Аникин, что это? ОТЧИМ. По-моему, это шпилька. МАТЬ. Так. Я нашла ее на полу. ОТЧИМ. Он вроде не мальчик. МАТЬ. Не в этом дело. Я удивляюсь, что ты ничего не видишь. Он стал очень странный. Эта беготня к телефону... Он влюблен! Неужели ты не видишь! А я совершенно не знаю, кто она! (Нюхает ветку эвкалипта. Торжествующе.) Так вот! (Выдергивая ее из вазы.) Значит, от этой страшной ветки пахло клопами! Ее нужно немедленно уничтожить. (Выходит.) Звонок телефона. ЕВДОКИМОВ и ОТЧИМ бросаются к телефону. ЕВДОКИМОВ (успевая раньше). Алло! (Мрачно.) Вас. ОТЧИМ (берет трубку). Здравствуй, Николай!.. Понимаешь, комическое обстоятельство. (Замолкает, выслушивая поток слов собеседника.) Ну, спасибо, спасибо. (Кладет трубку, уходит.) Возвращается МАТЬ. МАТЬ. Ты положил в чемодан зубную щетку? ЕВДОКИМОВ. Положил. МАТЬ. Боже мой, пятнадцать минут двенадцатого. Нужно что-то тебе сготовить. Куда-то девались все сковородки. После лета все сковородки куда-то исчезают. Ты понимаешь, кажется, Аникина все-таки изберут. ЕВДОКИМОВ. Меня это мало интересует. МАТЬ. Тебя сейчас ничего не интересует. ЕВДОКИМОВ. Здесь стояла ветка. Куда ее дели? МАТЬ. У нее был клопиный запах. Я ее выбросила. ЕВДОКИМОВ. Это была моя личная ветка! И я никого не просил!.. МАТЬ. Ну, ладно... Ладно... Молчание. Он собирает чемодан. Элик! ЕВДОКИМОВ. Да? МАТЬ. Мы с тобой редко разговариваем. Я всегда занята. Я, наверное, неважная мать. Но я бы хотела, чтобы ты мне ее показал. ЕВДОКИМОВ. Кого?.. МАТЬ. Ее... (Выходит.) ЕВДОКИМОВ один. Часы бьют половину. ЕВДОКИМОВ (грустно усмехается). Все... МАТЬ (входя). Одну сковородку я обнаружила в ванне. Почему?.. Ну, серьезно, Элик, я хоть раз ее видела? ЕВДОКИМОВ. Кого? МАТЬ. Ну, ее... которая сюда приходила. ЕВДОКИМОВ. Не нужно, мамочка. Чушь все это. Приходила, уходила... Одна, другая... все это несерьезная чушь. (Уходит.) МАТЬ. Аникин! Аникин! Из своей комнаты выходит ОТЧИМ. Неужели я опять ошиблась? ОТЧИМ. Нет. Федосевич слишком молод... Они это не любят... (Трагически.) Но Попов?! МАТЬ (трагически). Он, кажется, ни в кого не влюблен! ОТЧИМ. Ну вот и хорошо, а ты волновалась. МАТЬ. Что ж тут хорошего, Аникин? Ну почему он такой? Ну почему он не умеет любить?! Затемнение.
Парадное дома ЕВДОКИМОВА. В парадном НАТАША, в форме и с чемоданчиком. Стоит, прислонясь к клетке лифта. ЕВДОКИМОВ. Ясно. НАТАША. Я просто проходила мимо и решила... ЕВДОКИМОВ. А позвонить ты не могла? НАТАША. Понимаешь, я не знала, удобно ли это. Я как раз по лестнице поднималась... Там к тебе кто-то приехал... Я и решила подождать здесь... немного. ЕВДОКИМОВ. Значит, ты ждешь два часа? НАТАША. Два или двадцать два... не помню и не важно. ЕВДОКИМОВ. Я люблю тебя, Наташа. НАТАША (почти испуганно). Что ты? ЕВДОКИМОВ. Я очень люблю тебя. НАТАША. Ну, тише, тише... А наверное, справедливость все-таки есть. Я загадала, если мы с тобой встретимся сегодня, значит, есть справедливость. ЕВДОКИМОВ целует ее. Ну, не надо. Ну, не хочу я... Ну вот, всегда ты пользуешься своей силой. Он целует ее. НАТАША. Да не любишь ты меня. Ты просто так, "чмокалыцик". Ну целуй! Целуй! Все равно тебя брошу. И мы совсем не подходим друг к другу. Он целует ее. Ты эгоист. Ты терпишь меня за то, что я к тебе хорошо отношусь. А доброту вообще... ты не понимаешь! Брошу я тебя! Вот соберусь с силами и брошу... Просто у меня сейчас с выдержкой плохо. ЕВДОКИМОВ. Я люблю тебя, люблю... Гаснут и вспыхивают фары, освещая парадное. Я ходил к тебе домой. НАТАША. Я знаю. Я у Лильки жила. Я только сегодня с матерью помирилась. Она мне трет морковный сок. Но я все равно не поправлюсь. Она говорит, что не в коня корм... Элка... Я больше не могу так... Я все думаю... и реву... Ты молчи, молчи... Я каждое утро с тобой разговариваю. Вот проснусь и спорю с тобой, как идиотка. Ты только молчи. Все как надо. Так и должно было быть. И всегда ты обо мне бог знает что будешь думать. И правильно! Девчонка, с которой ты познакомился в кафе... А! Это невозможно. Ты не имеешь права обо мне так думать! Потому что... Элка — мой, мой, мой. Я люблю тебя. Я немыслимо... я даже не знала, что так можно... Элка, я хочу... Я не виновата! Откуда я знала, что я тургеневская барышня! А ты все равно будешь на меня так смотреть! Потому что... Ты молчи, молчи... Это нам — за все... Что это светит? ЕВДОКИМОВ. Машина. За мной. НАТАША. Вот и хорошо. Иди, иди. ЕВДОКИМОВ. Наташка. НАТАША. Молчи. Потом... А сейчас иди, иди. ЕВДОКИМОВ. Боишься, как всегда, быть обузой? НАТАША. Знаешь, я тебе подарю этого орла. (Снимает с груди птичку.) ЕВДОКИМОВ. Тебе не попадет?.. НАТАША. Уезжай, уезжай, наконец. ЕВДОКИМОВ. У нас все дела закончатся к двадцать первому. Значит, двадцать второго — у метро "Динамо". НАТАША. Я тоже улетаю сегодня утром. ЕВДОКИМОВ. К двадцать второму-то прилетишь? Она кивает. У метро "Динамо". В семь часов. НАТАША. Ну, разлетелись в разные стороны? ЕВДОКИМОВ. Ты вспоминай там обо мне. НАТАША. Все твои дела будут хороши! Иди, иди, Эла! ЕВДОКИМОВ. Салют, Наташка. Привет Брюсселю! Затемнение.
У метро "Динамо", ВЛАДИК и ЕВДОКИМОВ с цветами. Очень солнечный день. Бравурная музыка. ЕВДОКИМОВ (в сторону плаката). Здравствуй, Наташа... Сто лет не покупал цветы девушкам. ГОЛОС. Нет лишнего билетика? ЕВДОКИМОВ. Нет... Ты знаешь, когда мы сегодня утром уезжали, я посмотрел на Семенова. У него была такая счастливая рожа. И только тогда я понял: "Выиграли". Вот, наверное, ради таких минут живут люди... Завтра все это будет очень привычным. ГОЛОС. Есть лишний билетик? ЕВДОКИМОВ. Есть... в баню. ГОЛОС. Охламон ты! ЕВДОКИМОВ. Согласен, друг, я — охламон... Люблю ходить на футбол, Владька. Азарт. Вот ты знаешь, эта Наташа — действительно лучшая девчонка в СССР. Вот она сейчас придет, и я при тебе ей это скажу. (Смеется.) Появляется ИРА. Оглядывается. Замечает ЕВДОКИМОВА и останавливается в стороне. ВЛАДИК. Только не при мне. Входит Веселый ГРАЖДАНИН. ГРАЖДАНИН (Евдокимову). Здорово! ЕВДОКИМОВ. Привет деятелям балалайки. ГРАЖДАНИН. Ну, как сложится игра? ЕВДОКИМОВ. "Динамо" штуки две положит на калитку. ГРАЖДАНИН. Вот такие дела... Вот окончилась эра колониализма? Ушла, значит, в безвозвратное прошлое? Вот так же точно закончилась эра господства московских команд. Стремительный Мунтян в Москве есть? ЕВДОКИМОВ. Нет в Москве стремительного Мунтяна. ГРАЖДАНИН. А искусный Онищенко где, в Москве? (Владику.) Ты как считаешь? ВЛАДИК. Когда я вижу, как двадцать два взрослых человека гоняют один надутый шар, я отчего-то сразу вспоминаю, что всего двести пятнадцать миллионов лет назад землю населяли гигантские ящеры. ЕВДОКИМОВ. Не обращайте внимания, он сухой. (Владику.) Ты посмотри, как на нас смотрит эта кроха. (Шепотом.) Владюша, ты ей нравишься. ГРАЖДАНИН (Евдокимову). А где же твой Чернышевский? ЕВДОКИМОВ. Вот скоро должен подойти... А я вот точно знал, что я вас сегодня встречу. ГРАЖДАНИН. Откуда же ты знал? ЕВДОКИМОВ. Я всегда знаю, что со мной случится. У меня на небе есть специальный человек. Он заведует моими удачами... Ну, как ваша балалайка? ГРАЖДАНИН. Бросил. ЕВДОКИМОВ. Чего так? ГРАЖДАНИН. Понимаешь, чувство юмора не позволило. Бросил балалайку — и ушел в цирк. ЕВДОКИМОВ. Что вы говорите! Чем же вы занимаетесь в цирке? ГРАЖДАНИН. Иллюзией... Достаю из воздуха разные чашки, ложки... ЕВДОКИМОВ. Очень полезная вещь. А вот бифштекс вы не смогли бы достать из воздуха? А то я с утра сегодня голодный. ГРАЖДАНИН. Нет. ЕВДОКИМОВ. Чего ж так слабо? ГРАЖДАНИН. Иллюзия так не делается. Для иллюзии, пташечки мои, букашечки, всегда нужен партнер. (Усмехнулся.) Для иллюзии нужны двое. (Уходит.) ИРА (подходя к Евдокимову). Простите, вы Евдокимов? ЕВДОКИМОВ. Допустим. ИРА. Можно вас на минутку? ЕВДОКИМОВ. Можно. Отходит в сторону. Теперь они стоят на проходе. ГОЛОС. Не намечается лишний билетик? ИРА. Нет... Вы ждете Наташу? ЕВДОКИМОВ. Да. ГОЛОС. Нету лишнего билета? ИРА. Нету... Она мне объяснила, что вы ее должны здесь ждать. Она очень хорошо описала вас... ЕВДОКИМОВ. В чем дело? ГОЛОС. Нет лишнего билета? ИРА. Нет... Она не придет. Потому что... ГОЛОС. Нет билетика? ИРА. Она ужасно волновалась. У вас там сегодня что-то происходило на работе. Она не придет. ГОЛОС. Нет билета? ИРА. Нет... Они сели на аэродром. Я как раз была на поле. У них загорелось. Ну, она всех выпускала, выпускала... ГОЛОС. Молодежь, нет лишнего билетика? ИРА. Выпускала пассажиров и не успела... Потом она пришла в себя... и все говорила... и все волновалась, как у вас там. ГОЛОС. Ребята, есть билетик? ИРА. Она еще долго жила, два часа... Она просила передать вам, что главное — выдержка. Я пойду. ЕВДОКИМОВ. Да. ИРА. Я вам еще позвоню. У меня есть ваш телефон. ГОЛОС. Нет лишнего? ИРА. Нет... Я записала ваш телефон. А сейчас я пойду. До свидания. (И она резко повернулась, почти побежала.) ЕВДОКИМОВ молча стоит. Потом повернулся лицом к ВЛАДИКУ. ВЛАДИК. Элька!! Ты что?! ЕВДОКИМОВ. Ничего. Ты иди. (Подошел к барьеру. Сел.) ВЛАДИК неподвижно стоит рядом. Начинают передавать составы играющих команд. Звук постепенно затихает. Шум стадиона уже не слышен. В мире — тишина. Они не двигаются. Сколько прошло времени? Наверное, очень много. Потому что начал гаснуть свет. Они недвижимы. Темнота сгущается. Видны уже только огоньки их папирос. ГОЛОС ЕВДОКИМОВА. Так не бывает. ЕЕ ГОЛОС. Бывает, Эла. — Я даже не подарил тебе цветов. Но ты и не хотела. — Я очень хотела. — А моя подушка пахнет твоими волосами. Когда мы заканчивали опыт, я все время об этом вспоминал. — Смени наволочку — вот и все. Потрясающе, что у тебя вышел опыт. Девушка будет тобой гордиться. (Смех.) — Я все время слышу твой смех. У тебя невероятный смех. — Лучший смех в СССР. — Было очень страшно? — Да... Когда пошел дым, все туристы повскакали. Это тебе не геологи, тихие, как огурчики. Я их успокаивала... И забыла слово по-английски. И все вспоминала... и потом... А! — Я идиот. Все было не так! — Все было так. Я ни о чем не жалею. — Ты была такая грустная в парадном. — Я была счастливая. Ты знаешь, я просто сдерживалась, чтобы не заорать от счастья, потому что я поняла, что ты меня вправду любишь. — Нет, так нельзя! Так не бывает! — Выдержка, Эла. Главное, выдержка! По-английски выдержка — это... Становится чуть светлее. У метро по-прежнему двое. ЕВДОКИМОВ. Кончились сигареты. ВЛАДИК. Я сейчас где-нибудь достану... Молчание. ЕВДОКИМОВ. Не надо. Пошли... Они встают и молча уходят. Совсем светает. Появляется первая расклейщица афиш. Насвистывая, она заклеивает старые афиши. На доске остается только один старый плакат —стюардесса с поднятой кверху рукой.
Занавес.
Рэймонд Иммельман
|
