Основные тенденции, факторы и противоречия экономического роста развивающихся стран

Результаты экономического развития стран Азии, Африки и Ла­тинской Америки (бывшей колониальной и полуколониальной пе­риферии) за последние полвека весьма неоднозначны и противо­речивы. Представляется, однако, что, несмотря на немалые сложности и трудности, попятные движения и кризисные явления, а также вопреки многим пессимистическим прогнозам, сделанным рядом известных экономистов в первые послевоенные десятилетия, развивающиеся страны достигли в целом весьма существенного, хотя и не вполне устойчивого, прогресса в экономической сфере.

В1950—1990-е гг. несколько десятков афроазиатских и латиноамериканских государств, составляющих 1 /6—1/5 их общего числа, но сосредоточивших не ме­нее 2/3—3/4 населения и валового продукта развивающегося мира, так или иначе вступили на путь современного экономического роста. Минимальный критерий, принятый для отнесения страны к группе госу­дарств, развивающихся по пути современного экономического роста, предпо­лагает поддержание ею не менее полуторапроцентного подушевого роста ВВП в среднегодовом исчислении за последние три-четыре десятилетия. К числу важных характеристик этого типа роста относятся также интенсивные сдви­ги в отраслевых пропорциях распределения валового продукта и занятости, технологической и стоимостной структурах накопления, повышение темпов роста и вклада в увеличение ВВП совокупной производительности основных факторов производства. Минимальный критерий выбран исходя из того, что средний индикатор прироста подушевого ВВП по ныне развитым государствам на этапе их промышленного «рывка» не превышал 1,3—1,5 % в год на протя­жении жизни примерно двух поколений людей, живших в условиях генезиса современного экономического роста.

Завоевание политической независимости, осуществление деко­лонизации, проведение аграрных реформ, импортзамещающей/экс-порториентированной индустриализации, создание экономической и социальной инфраструктуры, налаживание и совершенствование систем макроэкономического регулирования, мобилизация соб­ственных ресурсов, а также широкое использование капитала, опыта и технологий развитых государств способствовали относительно быстрой модернизации социально-экономических структур пери­ферийных стран. При этом данный процесс охватил не только ма­леньких и средних «тигров» (Сингапур, Гонконг, Тайвань, Юж­ная Корея, Малайзия, Таиланд), но и ряд крупных «драконов» (Бразилия, Мексика, КНР, Индия, Индонезия и др.).

Все это вызвало значительное ускорение экономической дина­мики слаборазвитых стран: если в 1900—1938 гг. подушевой ВВП в периферийных странах возрастал в среднем ежегодно на 0,4-0,6 %, то в 1950—1998 гг. среднегодовой темп прироста этого показателя достиг 2,6—2,8 %. Конечно, не во всех слаборазвитых государствах экономическая результативность была столь впечатляющей.

Если в передовых странах в послевоенный период наблюдалась тенденция к конвергенции, сближению уровней развития, то на периферии и полупериферии просматривалась иная закономер­ность — по многим характеристикам усиливалась дивергенция, что заставило многих ученых изучать тенденции их экономической эволюции в рамках типологических групп. По расчетам экспер­тов ЮНКТАД, в 1960—1990-е гг. коэффициент вариации подуше­вого дохода в развитых странах сократился с 0,51 до 0,34, в то вре­мя как в развивающихся государствах он вырос с 0,62 до 0,87, в том числе в странах Африки — с 0,49 до 0,68 и особенно резко в азиатс­ких государствах — с 0,46 до 0,81.

Однако средневзвешенный индикатор подушевого экономичес­кого роста для афроазиатского и латиноамериканского мира ока­зался в два раза выше, чем по странам Запада в период их «про­мышленного рывка» конца XVIII — начала XX века и в целом соответствовал показателям по развитым государствам в послево­енный период. В то же время, судя по данным, рассчитанным по паритетам покупательной способности валют, если в развитых стра­нах отмечалась тенденция к сокращению темпов прироста поду­шевого ВВП (с 3,8-4,0 % в год в 1960-е гг. до 2,4-2,6 % в 1970-е, 2,1-2,3 % в 1980-е гг. и 1,4-1,5 % в 1991-1998 гг.), то в развиваю­щихся государствах, несмотря на кризисные явления во многих странах, темпы прироста ВВП в расчете на душу населения в це­лом повышались: с 1,9-2,1 % в 1960-е гг. до 2,3-2,5 % в 1970-е гг., 2,7-2,9 % в 1980-е гг. и 3,4-3,8 % в 1991-1998 гг.

Эти сопоставления носят в определенной мере условный характер. Суще­ствует много сложностей, связанных с адекватной оценкой конечного резуль­тата экономического роста. Ныне действующая система национальных сче­тов, приспособленная к оценке результативности индустриальных (или ин­дустриализирующихся) обществ, ориентированных на массовый выпуск стандартизированных товаров, имеет много недостатков. Главный из них — применение затратных методов определения многих индикаторов выпуска, особенно в сфере услуг.

Проведенные в последнее время американскими учеными (Ц.Грилихес, М.Боскин, Д.Джоргенсон, Р.Гордон, Л.Накамура и др.) статистико-экономические исследования показывают, что в результате недоучета роста производительности труда и качества продукции в сфере услуг, с одной стороны, и завышения динамики дефляторов — с другой, ежегодные темпы прироста ВВП в развитых странах в 1960-х — первой половине 1990-х гг. оказались занижены на 0,6—1,5 процентных пункта. Принятие этой поправки, которая, правда, оспаривается рядом экономистов (Б. Мултон, К. Мозес), в известной мере корректирует тенденцию к снижению темпов экономического роста в странах Запада и Японии, обнаружившуюся в последние два-три десятилетия. Справедливости ради следует предполо­жить, что в обстановке крупных структурных изменений, происходящих в экономике полупериферийных стран, и технологического трансферта из развитых государств темпы прироста качества продукции (а возможно, и производительности труда) в быстроразвивающихся странах Востока и Юга могут также в известной мере недооцениваться.

Отмеченный феномен связан не только с успехами восточноа-зиатских «тигров», но и стремительным наращиванием в последние два десятилетия экономического потенциала супергигантов разви­вающегося мира — Китая и Индии. Сочетание двух факторов — зна­чительных абсолютных размеров ВВП (в паритетах покупательной способности — второе и четвертое место в мире), а также относи­тельно высоких темпов его роста — позволило КНР и Индии за­нять в 1990-е гг. соответственно первое и третье место по показате­лю абсолютного прироста ВВП среди пятерки крупнейших стран мира (США, КНР, Япония, Индия, Германия).

Сравнительно быстрые (хотя и снижающиеся) темпы роста на­селения, а также относительно высокие показатели увеличения по­душевого ВВП развивающихся стран способствовали повышению их доли в совокупном продукте мира примерно с 27—29 % в 1950 г. до 34-35 % в 1990 г. и 40-42 % в 1998-1999 гг. Если в 1950-е гг. по доле в мировом ВВП развитые капиталистические государства бо­лее чем вдвое превосходили развивающиеся страны, то ныне раз­рыв не превышает 10—12%.

Характерно при этом, что некоторые индикаторы, отражающие меру нестабильности и несбалансированности хозяйственного раз­вития в быстро модернизировавшихся странах развивающегося мира, оказались в среднем не хуже, чем в ведущих капиталистичес­ких государствах как на этапе генезиса современного экономичес­кого роста, так и в послевоенный период. В эпоху до современного экономического роста (середина XIX — 30-е гг. XX в.) коэффици­ент вариации погодовой динамики ВВП составлял в среднем по ряду крупных стран Востока и Юга (Индия, Индонезия, Бразилия, Мексика) 260-280 %. (Иными словами, усредненная величина от­клонений в ежегодных темпах прироста валового продукта от их среднего темпа примерно в 2,5-3 раза превышала среднегодовой темп увеличения ВВП). В период их современного экономическо­го роста (ориентировочно 1950—1990-е гг.) отмеченный индикатор сократился в целом в три-четыре раза — до 70—80 %.

При этом, если в 1950—1970-е гг. коэффициент вариации тем­пов экономического роста в Индии все еще достигал 110—120 %, а в КНР —150—160 %_у то в 1980—1990-е гг. показатель неустойчи­вости роста уменьшился в вышеупомянутых странах до 30-40 %. Разумеется, далеко не во всех быстро (не говоря уже о медленно) развивающихся странах отмечался такой прогресс в повышении ста­бильности экономической динамики. Однако факт увеличения ус­тойчивости хозяйственного развития (по данному критерию) в круп­нейшие, густонаселенных странах, отягощенных многими социально-экономическими и демографическими проблемами, не позволяет считать, что в конце XX в. развивающийся мир в целом остается зоной повышенной экономической нестабильности.

В среднем по шести ныне развитым крупным странам (Великобритания, Франция, Германия, Италия, США и Япония), коэффициент вариации тем­пов экономического роста на этапе их промышленного рывка (конец XVIII — начало XX в.) составлял 190—210 %, а в послевоенный период 60—70 %, в том числе в 1951-1973 гг. 40-50 % и в 1974-1998 гг. 80-90 %. Следовательно, мера нестабильности хозяйственного роста в ряде крупных и средних стран Востока и Юга, вступивших на путь современного экономического роста, ока­залась, вопреки ряду прогнозов, не выше, а существенно ниже, чем в странах Запада и Японии на этапе их индустриализации. В двух-трех десятках разви­вающихся стран отмеченный показатель в последние три-четыре десятиле­тия не превышал (а в Индии и КНР, как отмечалось выше, в 1980—1990-е гг. он был ниже) соответствующего индикатора развитых государств.

Существенное увеличение темпов экономического роста разви­вающихся стран в последние полвека было во многом связано с про­цессом ускоренной индустриализации, с распространением демон­страционного эффекта, со значительными сдвигами в структурах занятости населения, основного капитала, валового продукта, а так­же совокупного спроса. Вместе с тем ученые подчеркивают значи­тельную диспропорциональность хозяйственного развития этих стран, «очаговость» передовых форм производства. Данные харак­теристики, однако, не следует абсолютизировать и тем более рас­сматривать как признаки и факторы устойчивой, долговременной специфики, присущей только афроазиатским и латиноамериканс­ким государствам.

При оценке степени рассогласованности экономических и соци­альных составляющих народнохозяйственного развития перифе­рийных государств некоторые исследователи нередко используют показатель соотношения доли сельского хозяйства в общей заня­тости и ВВП тех или иных стран. Этот показатель, фиксирующий меру отставания аграрного сектора по относительной производи­тельности труда от народнохозяйственного уровня, принятого за единицу, по группе развивающихся стран обнаружил в целом определенную тенденцию к росту: с 1,4—1,5 в 1900 г. до 1,8—1,9 в 1950 г., 2,8-2,9 в 1973 г. и 3,3-3,4 в 1996 г.

Причины и характер отмеченного явления во многом различа­лись в колониальный и постколониальный периоды. Судя по дан­ным за первую половину XX столетия, отставание первичного сек­тора периферийных стран по относительной производительности труда было связано не только с уменьшением доли сельского хо­зяйства в ВВП, но и с увеличением степени аграризации занятос­ти, вызванной усилением колониальной и полуколониальной экс­плуатации слаборазвитых стран, разрушением некоторых видов традиционных промыслов, которое обусловило стагнацию и от­носительное сокращение занятости в индустриальных отраслях и сфере услуг.

Доля самодеятельного населения, преимущественно связанного с сель­ским хозяйством, увеличилась в Бразилии с 60—62 % в 1872 г. до 67—71 % в 1920 г., в Мексике - с 62-64 % в 1895 г. до 67 в 1910 г. и 71-72 % в 1921 г., в Индии - с 62-65 % в 70-80-е гг. XIX в. до 67-69 в 1901 г. и 72-74 % в 1911 г., в Таиланде - с 75-77 % в 1929 г. до 79-80 % в 1937 г., в Индонезии - с 72-73 % в 1905 г. до 73—74 % в 1961 г. В Египте этот показатель, составлявший, по некоторым оценкам, в 1882 г. 61—63 %, повысился до 68-69 % в 1937 г., а в Ки­тае он возрос с 77-79 % в 1937 г. до 81-83% в 1950 г.

Переход развивающихся стран к современному экономическо­му росту привел, к снижению удельного веса населения занятого в агросфере. В целом к концу XX в. развивающийся мир утратил один из важнейших своих атрибутов. По отраслевой структуре за­нятости он перестал быть преимущественно аграрной периферией. Вместе с тем, несмотря на определенное ускорение динамики сельскохозяйственного производства, еще больше возросли темпы роста продукции в промышленности, строительстве и сфере услуг, в результате чего разрыв в относительной производительности тру­да существенно увеличился.

Напомним, что и в ныне развитых государствах экономический рост в те­чение длительного периода сопровождался обострением отмеченной дисп­ропорции. Показатель отставания аграрного сектора по уровню относитель­ной производительности труда возрос в среднем с 1,3—1,4 в 1800 г. до 1,8— 2,2 в 1913 г., 2,7—3,2 в 1950 г. В целом по развитым странам этот показатель стал падать лишь в последние десятилетия: он уменьшился с 3,6-3,8 в 1960 г. до 1,7-1,9 в 1973 г. и 1,2-1,3 в 1990-1996 гг.

Что касается проблемы рассогласованности изменений в отрас­левых структурах производства и занятости, то интенсивность сдвигов в структуре производства ВВП развивающихся государств возросла по сравнению с периодом их колониального и полуколо­ниального существования в 2-2,5 раза, во столько же раз превысив соответствующие средние показатели по странам Запада и Японии в период промышленного переворота в них. Еще больше (в 8—10 раз!) ускорились темпы изменений в отраслевых пропорциях рас­пределения занятости. В 1960—1990-е гг. развивающиеся страны по этому индикатору значительно опережали ныне развитые стра­ны на этапе их промышленного «рывка» (соответственно 0,9—1,0 и 0,3-0,4 % в год).

Если в первой половине XX в. в колониях и полуколониях на­блюдалась значительная разнотемповость в изменениях отрасле­вой структуры ВВП и занятости (0,4 и 0,1 % в год), то в последние три-четыре десятилетия ситуация в развивающихся странах во мно­гом изменилась. В условиях осуществления, а в ряде государств — завершения первичной индустриализации, широкого развертыва­ния процессов урбанизации, а также «сервисизации» их экономи­ки была достигнута определенная согласованность в динамике при­веденных выше показателей. При этом во многих периферийных и полупериферийных странах темпы прироста сдвигов в структуре занятости стали опережать изменения в пропорциях производства. Феномен такого рода «опережения» наблюдался в ныне развитых государствах в XX столетии, приняв ярко выраженный характер в послевоенный период.

Кроме того, вопреки некоторым из имеющихся представлений, ускорение темпов экономического роста развивающихся стран (примерно с 1,5-1,7 % в год в 1900-1950 гг. до 5,0-5,4 % а 1950— 1998 гг.) было связано не столько с увеличением вклада индустри­ального, сколько третичного сектора экономики (соответствующие вклады аграрной сферы, промышленности, включая строительство, а также сектора услуг в повышение темпов общеэкономического роста составили соответственно 5-7 %, 37-39 и 55—57 %). Данные пропорции важнейших секторных источников экономического ро­ста в гораздо большей мере характерны для постиндустриальной модели развития.

Отмеченные тенденции свидетельствуют не только о значитель­ных темпах трансформации обществ развивающихся стран, но и об относительно быстром — по историческим меркам — вызревании сравнительно эффективных экономических структур. В этой связи достаточно убедительными представляются следующие данные.

Если в 1900—1950 гг., когда наблюдался процесс относительной аграризации структуры занятости в периферийных странах, а тем­пы их экономического роста были сравнительно низкими, вклад межсекторного перераспределения рабочей силы в увеличение их ВВП был отрицательным, то в 1960—1998 гг. этот показатель со­ставил 20—25 %, что вдвое превышает соответствующие данные по ныне развитым государствам в период промышленного переворота и первые послевоенные десятилетия. В результате перемещения занятости в отрасли с более высокой капиталовооруженностью и продуктивностью труда темпы роста народнохозяйственной про­изводительности труда в развивающихся странах увеличились по сравнению с колониальным периодом более чем наполовину, а со­ответствующий показатель динамики ВВП возрос на 2/5.

Хотя в афроазиатских и латиноамериканских обществах тради­ционный сектор по абсолютным и относительным размерам оста­ется весьма внушительным, доля нетрадиционных видов хозяйства в общей численности занятых периферийной зоны (без Тропичес­кой Африки) повысилась с 30—35 % в 1970—1975 гг. до 50—55 % в 1990—1995 гг. При этом удельный вес современного сектора вырос примерно с 1/10 до 1/5, а промежуточного — с 20-25 до 30—35 %. Эти показатели (первая половина 1990-х гг.) в среднем были зна­чительно выше для латиноамериканских государств (соответствен­но 28—32 и 45—50 %), несколько ниже для стран Северной Афри­ки, Ближнего и Среднего Востока (20—25 и 38—42 %) и существенно ниже для Южной и Юго-Восточной Азии — 15—17 и 25—30 % (в Тро­пической Африке доля современного сектора в общем числе заня­тых не превышала в середине 1990-х гг. 10—12 %).

Чтобы оценить масштаб перемен в развивающемся мире, сопос­тавим приведенные выше показатели с данными исторической ста­тистики по развитым странам. В странах Запада доля собственно традиционного сектора (в котором использовались не машинные, а инструментальные технологии) в одной из наиболее передовых отраслей производства — обрабатывающей промышленности со­ставляла в общей численности занятых в 1860 г. 50—60 % и в 1913 г. 30—40 %. Если учесть данные по другим отраслям экономики, мож­но обнаружить, что к началу первой мировой войны, когда промыш­ленный переворот в ряде ключевых звеньев народного хозяйства большинства западных стран завершился, удельный вес современ­ного сектора в общей численности их занятого населения достигал 20—25 %, а промежуточного — 35—40 %. При этом перевод на инду­стриальные методы большинства отраслей первичного и третично­го секторов экономики стран Южной и Западной Европы не был полностью закончен ни в межвоенный период, ни в первые годы после второй мировой войны.

Это означает, что охват их населения современными формами занятости не был полным, а кое-где (Греция, Португалия, Ирлан­дия, Испания, Южная Италия) сохранялись достаточно заметные «очаги» полутрадиционных форм производства.

Таким образом, нестабильность, неравномерность, рассогласован­ность, а также «очаговый» характер современного экономического роста свойственны как для развивающихся, так и для ныне разви­тых стран на этапе их промышленного «рывка». Более того: многие развивающиеся страны в целом значительно быстрее преобразуют свои отсталые, традиционные структуры производства и занятос­ти, чем государства Запада и Япония в XIX — начале XX в., и даже опережают последних по темпам отмеченных преобразований в пос­левоенный период.

Следует особо подчеркнуть возросшую, во многом катализиру­ющую роль внешнеориентированного развития и собственно экс­порта в хозяйственном подъеме отсталых стран, значительные сдви­ги, произошедшие в его структуре (в целом по развивающемуся миру доля готовых промышленных изделий возросла с 1/10 в на­чале 50-х гг. до 1/6 в середине 60-х гг. и свыше 2/3 во второй поло­вине 90-х гг.), стимулирующее воздействие в этом процессе фили­алов ТНК, обеспечивающих приток новых (пусть не всегда новейших) технологий и передового опыта.

Наиболее интенсивно происходило наращивание чистого при­тока прямых иностранных инвестиций (ПИИ) в развивающиеся страны в 1990-е гг. — он вырос в 8 раз. В результате доля этих стран в общемировом объеме ПИИ увеличиласьс 12—14%в 1988—1990 гг. до 36-38 % в 1997—1999 гг. Однако распределение ПИИ остается крайне неравномерным — 80 % их объема приходится на 20 стран, в том числе около половины — всего на 5 стран (в 1998 г. в КНР объем накопленных ПИИ превышал 260 млрд. долларов, что при­мерно в 6 раз больше, чем для Тропической Африки). ТНК и их филиалы контролируют значительную часть экспорта развиваю­щихся стран. В азиатских новых индустриальных странах (НИС) этот показатель составляет в среднем около 1/3, а в КНР — 44-46%.

Отмечая существенную роль внешнего спроса в экономичес­ком развитии стран Востока и Юга, полезно, однако, учитывать, что в целом по афро-азиатской и латиноамериканской полупери­ферии ускорение темпов роста ВВП в 1950—1990-е гг. лишь час­тично может быть связано с эффектом экспортрасширения. В це­лом же доля развивающихся стран в мировом экспорте возросла меньше, чем в мировом ВВП — с 23—24 % в начале 1960-х гг. до 28—29 % в конце 1990-х гг., что говорит о сравнительно невысоком уровне интеграции большинства из них в мировое хозяйство.

Не менее важное значение имело расширение внутреннего спро­са. За счет этого фактора в 1960—1996 гг. было обеспечено в Таи­ланде 84-86 %, в Индонезии 90-91 %, в Индии и КНР - 94-96 % прироста ВВП. Успешное развитие внутреннего рынка (речь при этом идет не только об импортозамещающих, но и импортупрежда-ющих производствах) во многом зависело от создания нормальных условий для функционирования множества мелких и средних пред­приятий на конкурентной основе, что предполагало огромные уси­лия государства и общества по формированию надежных правовых и экономических институтов.

В целом можно констатировать, что достаточно высоких и ус­тойчивых результатов в экономическом развитии добились стра­ны, проводившие политику дозированного либерализма, стимули­ровавшие как экспорториентированные, так и импортзамещающие импортупреждающие производства. Такое сочетание позволило им не только не подорвать местное производство, но и обеспечить по­вышение его международной конкурентоспособности в соответ­ствии с принципами динамических (а не статических) сравнитель­ных преимуществ.

Здесь, вероятно, уместно вспомнить, что большинство стран За­пада и Япония в период своего созревания до уровня развитых го­сударств, т.е. в эпоху промышленного «рывка» в XIX — начале XX в. наращивали свою экономическую мощь и экспорт, проводя поли­тику достаточно жесткого, хотя и выборочного протекционизма, на­целенного на всемерное укрепление внутренних и внешних пози­ций национальной индустрии и других секторов экономики.

Хотя в современных условиях правительства западных стран, представи­тели МВФ, Всемирного банка и Всемирной Торговой Организации (ВТО) активно выступают за повышение степени внешнеэкономической открытос­ти в странах Востока и Юга, на практике США и западноевропейские госу­дарства нередко прибегают к протекционистским мерам. Часто устанавлива­ются весьма высокие и даже запретительные пошлины на импортируемые из развивающихся стран текстильные и продовольственные товары и металлы. Все это свидетельствует о наличии элементов двойного стандарта во внешне­экономической политике развитых государств. К тому же страны Запада и Япония осуществляют активную протекционистскую политику в отноше­нии своих рынков рабочей силы.

Вопреки пессимистическим прогнозам ряда экспер­тов, особенно леворадикального толка, вычертив­ших еще в 50-60-е годы XX в. каскады «порочных» кругов отсталости и бедности развивающихся стран, некоторые из них ив особенности страны Восточной и Юго-Восточной Азии достигли зна­чительных успехов в наращивании физического и человеческого капитала. Норма валовых капиталовложений, едва ли превышавшая в колониальных и зависимых странах в 1900— 1938 гг. 6—8 % их ВВП, возросла в среднем по развивающемуся миру с 10-12 % в начале 1950-х гг. до 25-26 % в 1980-1996 гг. В целом группа развивающихся стран по этому показателю перегнала

развитые государства. Доля инвестиций в ВВП достигла в 1996 г. в Индонезии 32 %, в Южной Корее 38 %, в Малайзии, Таиланде и КНР 41-42 %. Примечательно, однако, что относительно быстрые темпы роста ВВП, зафиксированные в среднем по группе развива­ющихся стран в 1980—1990-е гг., были обусловлены не только по­вышенной нормой, но также и сравнительно более высокой эффек­тивностью капиталовложений, которая в отмеченный период была больше, чем в развитых государствах.

Увеличение нормы капиталовложений в целом по группе афро­азиатских и латиноамериканских стран в 1950— 1990-е гг. произош­ло, несмотря на пессимистические прогнозы, в основном за счет внутренних источников финансирования, тогда как доля притока иностранного капитала не превышала в среднем 10—15 %. Это не больше, чем во многих развитых странах второй «волны» капита­листической модернизации.

В то же время было бы неправильно недооценивать значение внешних инвестиционных ресурсов в финансировании внутренних капиталовложе­ний многих периферийных стран, особенно на начальных этапах их разви­тия. В этой связи нельзя не вспомнить, например, о солидном вкладе амери­канской помощи Южной Корее и Тайваню в 50-х — первой половине 60-х годов XX в., без которой модернизация этих стран была бы крайне затрудне­на (если не невозможна).

В отличие от ряда крупнейших стран развивающегося мира, таких как КНР, Индия, а также Бразилия, Мексика, и азиатских НИС, в основной массе пе­риферийных государств доля внешних источников финансирования капита­ловложений по-прежнему достаточно высока. В 1995—1997 гг. Соответству­ющий индикатор достигал в Турции, Пакистане, Марокко и Египте 25—33%, в Бангладеш и Вьетнаме 43—53%, в наименее развитых странах (Тропичес­кой Африки) — в среднем 40—70%.

Процессы либерализации и приватизации, активизировавшихся во мно­гих развивающих экономиках в 80-90-е годы XX в., вызвали существенное увеличение доли частных инвестиций в общем объеме внутренних капита­ловложений, что в целом являлось немаловажным фактором повышения их абсолютного уровня и нормы. В среднем по развивающемуся миру доля част­ных инвестиций повысилась с 58-60 % в 1980 г. до 68-70 % в 1996-1997 гг. в общем объеме внутренних капиталовложений, что в целом являлось нема­ловажным фактором повышения их абсолютного уровня и нормы. Доля част­ных инвестиций повысилась в 1980—1996 гг в Пакистане с 36—37 до 52—53%, в Египте — с 30—33 до 59-60%, в Индонезии — с 56—57 до 75-77%, в Таиланде — 68-69 до 77-78%, на Филиппинах - с 68-69 до 79-81%. В начале 1995/96 гг. он достигал в Южной Кореи 74-76%, в Турции, Мексике, Аргентине и Бразилии 79-86%.

Существенный рост внутренних сбережений в странах Азии, Африки и Ла­тинской Америки, а также привлечение ими внешних средств привели к быс­трому развитию их финансовых рынков. Если в среднем по ведущим странам Запада и Японии объем рыночной капитализации (в % от ВВП) увеличился в 1990—1996 гг. примерно на 2/5, то в развивающихся странах он за отме­ченный период почти удвоился, в КНР — с 0,5 до 14%, в Египте и Марокко — с 3-4 до 21-24%.

Развитие фондовых рынков сопровождалось также определенным прогрес­сом в эволюции банковского сектора. Сам по себе этот рост по ряду развиваю­щихся стран (и субрегионов), в которых он наблюдался, — важное, быть мо­жет, необходимое, но еще не достаточное условие повышения эффективнос­ти их экономик. Но в целом указанные перемены отражают возросшую роль финансовых систем, прежде всего в азиатских странах, способствующих ак­кумуляции и передислокации индивидуальных, семейных и институциональ­ных сбережений.

Одновременно со значительным увеличением инвестиций в ос­новной капитал для многих развивающихся стран был характерен существенный рост затрат на формирование человеческого потен­циала. Хотя удельный вес государственных расходов в общих ин­вестициях в человеческий капитал в среднем по этим странам не превышал, как правило, 40-60 %, а в ряде стран имел тенденцию к снижению, государственная поддержка сфере образования и здра­воохранения была достаточно весома (судя хотя бы по процентно­му вкладу в ВВП) и в целом эффективна, так как способствовала привлечению частных инвестиций в отмеченную сферу. Совокуп­ные частные и государственные расходы на образование, здраво­охранение и НИОКР, не превышавшие в развивающихся странах в начале 60-х годов 4-5 % ВВП (в 1920-1930-е гг. - 0,8-1,5 %), возросли в среднем до 10—11 %ВВПв 1994—1996 гг.

При этом данные по странам Востока и Юга существенно варь­ировались. В наименее развитых государствах, основной массе стран Тропической Африки совокупные расходы на формирование чело­веческого капитала составляли не более 6-8 % их ВВП. Сравнитель­но невысоким был и показатель в ряде крупных, густонаселенных стран. В Индонезии, Пакистане и КНР отмеченный индикатор (8—9 %) и в Индии (10—10,5 %) был ниже, чем, например, в Таи­ланде, Аргентине, Бразилии и Мексике (11—12 % ВВП). По Тайва­ню и Южной Корее удельные затраты на развитие человеческого фактора, достигавшие, по неполным подсчетам, соответственно 13—14 и 14—15 % ВВП, были сопоставимы с индикаторами по Ве­ликобритании (14,4 %), Японии (15,4 %) и Италии (15,9). В то же время Тайвань и Республика Корея заметно уступали Германии (16,7 %), Франции (18,1 %) и США (24,0 % ВВП).

Если учесть хотя бы частично некоторые неформальные виды обучения, например, профподготовку, обеспечиваемую предприя­тиями, то отмеченный показатель в 1994—1998 гг. мог составлять по Тайваню и Южной Корее примерно 18—19 % их ВВП, в Японии — 20-21 %, а в США - 30-31 % ВВП.

В целом по афроазиатским и латиноамериканским государствам доля инвестиций в совокупный фонд развития (в % к ВВП, расчет по данным в национальных ценах) выросла значительно — с 7—10 % в 1920-1930-е гг. до 19-20 % в начале 1960-х гг. и примерно 35-37 % в середине 1990-х гг. Однако этот показатель все еще существенно меньше, чем в среднем по развитым странам. В то же время азиатс­кие НИС в целом опережали развитые государства как по норме тра­диционных капиталовложений, так и по доле фонда развития в ВВП (50-51 %). Подчеркнем при этом, что среди «тигров»-«драконов» также наблюдалась значительная дифференциация. По Индонезии последний показатель составил 40-41 %, по Тайваню 41-42 %, в КНР 50-51 % (для сравнения в Индии 35-37 %), в Малайзии — 53—54 %, в Таиланде и Южной Корее 56-57 % ВВП.

Успехи развивающихся стран и азиатских НИС несомненны. Однако у них сохраняется не вполне сбалансированная структура накопления физического и человеческого капитала. Если в развитых государствах доля последнего в фонде развития в целом превысила 1/2 (здесь различаются две модели: в США она достигла 65-66 %, в Японии лишь 41-42 %), то в целом по развивающемуся миру ситуация иная. Отмеченный индикатор вырос с 14-15 % в 1920-1930-е гг. до 23-24 % в начале 1960-х гг. и 28-29 % в середине 1990-х гг., но он значительно (почти вдвое) ниже, чем в развитых странах.

Интересно, что в целом по группе азиатских «тигров» на долю инвестиций в развитие человеческого потенциала затрат было мень­ше, чем в среднем по развивающемуся миру (это во многом объяс­нялось повышенным удельным весом расходов на обычные капи­таловложения). Чрезвычайно низкие показатели в Индонезии (20—21 %), Таиланде и Малайзии (22—25 %). К этой группе, вероят­но, примыкает и Южная Корея, хотя данные по ней все же больше — 32—33 %. Наиболее благоприятное соотношение компонентов об­щего капиталонакопления — по Тайваню, где вышеупомянутый по­казатель достигал 43—44 %.

Хотя разрыв по сравнению со странами Запада значителен, Тай­вань, возможно, догнал или, с поправкой на ориентировочность рас­четов, максимально приблизился в данном измерении к Японии, на­много опередив новейшие индустриальные страны — Индонезию, Таиланд и Малайзию, а также КНР (17—18 %) и Индию (29—31 %). Представляется, что сложившаяся в большинстве азиатских НИС структура накопления, быть может, приемлемая в целом для пери­ферийных государств, базирующихся на экстенсивно-интенсивной модели роста, не вполне адекватна для перехода на более интен­сивную модель развития.

Согласно расчетам, выполненным по шести ведущим капиталистическим странам (США, Япония, Великобритания, Германия, Франция и Италия), доля «невещественного» человеческого капитала (капитализированные рас­ходы на образование, профподготовку, НИОКР и развитие здравоохранения) в их совокупном национальном богатстве выросла с 9 % в 1913 г. до 12—13 % в 1950 г. и 29—31 % в 1996 г. Немалый прогресс отмечался и в группе крупных развивающихся стран (Китай, Индия, Бразилия, Мексика, Индонезия и Еги­пет), где она в целом выросла соответственно с 1 % до 3 и 10—11 %. То есть, если в развитых странах отмеченная пропорция их национального богатства увеличилась втрое-вчетверо, то в периферийных и полупериферийных стра­нах Востока и Юга она выросла на порядок (примерно в десять раз), и отно­сительный разрыв как будто сократился — был девятикратным, стал трехкрат­ным (правда, одновременно увеличилось отставание слаборазвитых стран от передовых по уровню подушевого дохода и национального богатства). Одна­ко, из приведенных данных можно сделать и другой вывод. В начале XX в. абсолютный разрыв по доле «невещественного» человеческого капитала в на­циональном богатстве между передовыми и слаборазвитыми странами не пре­вышал в целом восьми процентных пунктов, а в конце столетия он уже соста­вил 19—20 процентных пункта, то есть вырос в два-три раза. По этому весьма важному структурному параметру развивающиеся страны еще не достигли «ру­бежей» развитых стран полувековой (а многие из них и вековой) давности.

Симптоматично, что подобная закономерность просматривалась и по быв­шему СССР, в котором за годы советской власти в результате проведения форсированной индустриализации, наращивания инвестиций в ВПК, а также иных преобразований произошли крупные сдвиги в структуре совокупного производительного капитала: существенно, в 2,7-3 раза повысился удельный вес физического капитала (основных производственных фондовой материаль­ных запасов) в национальном богатстве (примерно с 13 до 35 %), а также «не­вещественного» человеческого капитала — с 4 до 12 %. При этом прирост пер­вого показателя составил около 22 проц. пунктов (!), а второго — 8 пунктов. Иными словами, происходило преимущественное наращивание не столько ин­теллектуальных, сколько материально-вещественных компонентов произво­дительных сил. Подобная модель развития была характерна в целом для пери­ферийных стран в XX в. и для ныне развитых государств примерно до после­дней трети-четверти XIX в. В XX в. странах Запада и Японии опережающими темпами увеличивалось количество и качество человеческого «невеществен­ного» капитала. Что касается СССР, то он по структуре важнейших компо­нентов совокупного производительного богатства в конце 80-х гг. XX в. ока­зался заметно ближе не к развитым, а периферийным странам.

Наращивание инвестиций в физический и человеческий капи­тал способствовали значительному ускорению динамики не толь­ко количественных, но и качественных составляющих экономичес­кого роста развивающихся стран. По сравнению с 1900—1938 гг. среднегодовые темпы прироста капиталовооруженности труда в пе­риферийных и полупериферийных странах в 1950—1996 гг. вырос­ли примерно в 3,4 раза. Но поскольку темпы увеличения средней капиталоемкости роста повысились лишь в полтора раза, то темп прироста производительности труда увеличился в среднем в пять-шесть раз, а совокупной факторной производительности (труда и капитала) — в 8—9 раз.

Это значительный успех: последний показатель оказался в пол­тора раза больше, чем в странах Запада и Японии в период их «про­мышленного рывка». '(Но примерно во столько же раз он уступает средневзвешенному индикатору по ведущим капиталистическим странам на этапе их послевоенного развития). В результате по срав­нению с первой половиной XX столетия в развивающемся мире за­метно, в среднем вдвое, повысился относительный вклад интенсив­ных составляющих экономического роста.

Разумеется, далеко не во всех развивающихся странах наблюда­лись высокие и устойчивые темпы роста производительности. При этом, как выясняется, и во многих быстро развивавшихся странах восточноазиатского региона, в которых высокими темпами наращи­валось капиталонакопление и затраты живого труда, вклад произво­дительности в прирост ВВП был в целом не выше, а в некоторых из азиатских НИС даже ниже, чем в среднем по развивающимся госу­дарствам. В 1950-х — середине 90-х годов,-на долю интенсивных со­ставляющих приходилось от 1/5 до 1/3 прироста ВВП в таких стра­нах, как Индонезия (19—21 %), Южная Корея (28—30 %), Таиланд (33-34 %).

Этот индикатор в Индонезии существенно не отличался от соот­ветствующих данных по Бразилии и Аргентине (15—19 %), а также КНР и Мексике (21—22 %); по Южной Корее и Таиланду он оказал­ся сопоставим с показателем по Индии (30-31 %). Но даже по Тайва­ню доля интенсивных факторов в приросте ВВП (в 1952—1995 гг. 43—44 %) была заметно меньше, чем в большинстве развитых стран: в Великобритании и Японии 52-57 %, во Франции 61—62 %, в Ита­лии и Германии 66—70 %.

По относительному вкладу совокупной производительности в прирост ВВП народнохозяйственные модели азиатских НИС были экстенсивно-интенсивными, при всех немалых различиях между ними, тогда как в развитых странах, значительно больше продвинувшихся по пути формирования информационно-иннова­ционной экономики, модель развития стала уже иной — интенсивно-экстенсивной.

Вместе с тем полезно иметь в виду, что немалая часть роста со­вокупной производительности в азиатских НИС и в ряде других стран Востока и Юга, в которых вообще наблюдалось увеличение эффективности экономики, связана с так называемым эндогенным, материализованным НТП — повышением качества труда и капита­ла, а также с передислокацией основных учтенных ресурсов из от-

раслей с низкой эффективностью использования ресурсов в отрас­ли с более высокой ресурсоотдачей. В среднем по азиатским «тиг­рам», ряду других крупных и средних быстроразвивающихся стран на первые два компонента пришлось 40—45 %, а на третий — 30— 35 % прироста совокупной производительности.

Таким образом, доля так называемого нематериализованного НТП (организационно-институционально-инновационные факто­ры) в приросте совокупной производительности, которая в раз­витых странах в послевоенный период в среднем достигала 40— 60 %, а временами — 65—75 %, не превышала в азиатских НИС и в ряде других динамичных развивающихся государств 20—30 %. Следовательно, не только рост ВВП, но и увеличение производи­тельности у «тигров» и азиатских «драконов» (например, Китая и Индии) было связано преимущественно с количественными фак­торами.

Если в итоге сравнить уровни развития периферий­ных и полупериферийных стран (без учета восточ­ноевропейских государств), с одной стороны, и пе­редовых стран — с другой, то можно обнаружить, что в течение почти двух последних столетий разрыв в средних показателях подушевого ВВП увели­чивался в пользу индустриально развитых стран: с 1:1,4—1,8 в 1800— 1820 гг. до 1:4,5-5 в 1913 г., 1:7,8-8,2 в 1950 г. и 1:9,8-10 в 1973 г. Ввиду замедления темпов экономического роста в странах Запада и Японии с 1970-е гг., отмеченный разрыв сократился, но незначитель­но — до 1:9,0—9,5 в 1980 и 1990 гг. И лишь в 1990-е гг., когда на фоне экономической стагнации в Японии и достаточно низких показате­лей прироста ВВП в Западной Европе происходил существенный экономический подъем в Китае, Индии и примерно полутора десят­ках других развивающихся стран, рассматриваемый показатель стал существенно уменьшаться — примерно до 1:6,8—6,9 в 1996—1997 гг., оказавшись в результате несколько ниже отметки 1950 г.

Однако средние цифры скрывают весьма разноплановые тенден­ции, наблюдаемые в развивающемся мире. В 1950—1996 гг. отно­сительный уровень развития (подушевой доход в процентах от ана­логичного индикатора США) повысился, например, по Южной Корее и Тайваню в 6,2-6,4 раза (достигнув в 1996 г. соответствен­но 44-45 и 50-51 %). Отмеченный показатель в Таиланде, КНР и Индонезии увеличился в 3,7; 2,4 и 1,9 раза (соответственно до 25-26 %, 12 и 14—15 %), а в Бразилии и Индии он вырос всего лишь в 1,1-1,2 и 1,2-1,3 раза (до 20-21 и 6-7 %). В то же время в Мек­сике рассматриваемый показатель практически не изменился (24—25 % от уровня США), а в Аргентине он сократился с 44—45 до 31—32 %, (Он снизился также в нескольких десятках других пери­ферийных стран).

Вопреки ряду пессимистических прогнозов, сделанных еще в 50—60 е годы многие периферийные страны достигли, в целом су­щественного прогресса в социально-культурной сфере, в развитии человеческого фактора. Доля населения, живущего за чертой бед­ности, определяемой в соответствии с национальными критерия­ми, сократилась в 1960—1990/1995 гг. в целом по афроазиатскому и латиноамериканскому миру с 45—50 % до 24—28 %, в том числе в Индии с 55-56 до 35-40 %, в Пакистане - с 52-56 % до 30-34 %, в Таиланде — с 57—59 до 13—18 %, в Бразилии — с 48—52 до 17— 19 %, в Южной Корее — с 38—42 до 4-6 %. Этот индикатор понизил­ся в 1970-1990/1995 гг. в КНР - с 33-39 до 8-12 %, в Индоне­зии - с 58-60 до 15-17 %, в Бангладеш (1980-1996 гг.) с 81-83 до 35—38 %. Вместе с тем доля населения, живущего в нищете, во многих странах Тропической Африки все еще составляла в первой половине 1990-х гг. 35-65 %.

Эти расчеты и оценки выполнены в соответствии с нацио­нальными критериями бедности. По международным критериям (процент населения, живущего менее чем на 1 доллар в день, в па­ритетах покупательной способности валют 1985 г.), ниже черты бедности в Индии в конце 80-х — начале 90-х годов проживало примерно 1/2 населения, в КНР, на Филиппинах, в Бразилии и Нигерии — 23—31 %, в Мексике и Пакистане —12—15 %, в Ма­лайзии и Колумбии — 5—10 % населения.

Улучшение экономических и санитарных условий вызвало рез­кое сокращение младенческой смертности (хотя она остается весь­ма высокой по меркам развитых стран). В то же время в странах Тропической Африки она остается еще очень высокой, примерно в полтора раза больше, чем в среднем по развивающемуся миру.

Во многих развивающихся странах произошло феноменально быстрое увеличении средней продолжительности жизни, не имею­щем аналогов в социально-культурной истории стран Запада и Япо­нии. В среднем по развивающемуся миру она возросла в 1950— 1996 гг. с 35 до 64-66 лет. Она почти удвоилась в Китае и Индии. Однако эти государства, а также Индонезия, Таиланд и Филиппи­ны в среднем достигли лишь уровня передовых стран начала 50-х годов. В 1995 г. индикаторы по Южной Корее и Малайзии, ряду латиноамериканских стран соответствовали данным по развитым государствам четвертьвековой давности. Только Тайвань (75 лет), Сингапур (76 лет) и Гонконг (79 лет) действительно приблизились или оказались на уровне развитых стран.

Вместе с тем в наименее развитых государствах, в том числе стра­нах Тропической Африки, продолжительность жизни (51—55 лет) все еще на 20-25 лет меньше, чем в передовых странах мира. К тому же хотя стандарты санитарно-медицинского обслуживания насе­ления в странах Восточной, Юго-Восточной, Южной Азии и Ла­тинской Америки заметно улучшились, по многим характеристи­кам его качества, доступности и распространенности, существует заметное, а в ряде государств значительное, отставание от разви­тых стран.

Возросшие инвестиции в человеческий фактор способствовали существенному, но далеко не одинаковому прогрессу периферий­ных государств в сфере образования, просвещения и профессио­нальной подготовки населения. В целом по развивающемуся миру в 1950—1980—1995 гг. показатель охвата обучением в средней школе повысился с 7% до 31 и 55%, а в высшей школе — с 1 % до 8 и 12 %. Чтобы оценить эти достижения, целесообразно их сопоставить с показателями по передовым странам. В последних соответству­ющие индикаторы составили 48—50 %, 85—87 и 95—97 % и 7—9 % (в США - 22 %), 30-32 (56 %) и 47-49 % (82 %). Наиболее мас­штабный рост охвата обучением в средней школе наблюдался в Юж­ной Корее - с 27 % в 1960 г. до 74-75 в 1980 г. и 95-97 % в 1995 г. (Такой же отметки достиг и Тайвань).

Весьма высокая «дифференциация успехов» обнаружилась по индикатору охвата обучением в высшей школе. В указанные годы он составил в КНР менее 1 %, 1-2 и 4-5 %, в Индии - 3 %, 5 и 6-7 %, в Малайзии - 1 %, 4 и 8 %, в Индонезии - 1 %, 3-4 и 10-11 %. В Таиланде и Гонконге (ныне Сянган) доля молодежи, охваченной обучением в колледжах и университетах, увеличилась больше — соответственно с 2 % до 13 и 19-20 % и с 4 % до 10 и 22 %. Действительно впечатляющие результаты у Тайваня (2 % в 1952 г., 18—19 % в 1986 г. и 30-32 % в 1995 г.) и Южной Кореи (5 % в 1960 г., 15-16 % в 1980 г. и 51-53%в1995г.).

Южная Корея буквально прорвалась в ряды развитых стран, опе­редив по коэффициенту охвата обучением в колледжах и универси­тетах (1995—1996 гг.) Италию, Японию, Германию, Швецию и Из­раиль (40—43 %), Данию и Испанию (45—46 %), Великобританию, Нидерланды, Бельгию и Францию (48—50 %), уступив лишь Норве­гии (55 %), Новой Зеландии (58 %), Финляндии (67 %), Австралии (72 %), США (81 %) и Канаде (практически стопроцентный охват).

Если в странах Тропической Африки в середине 1990-х гг. рассмат­риваемый показатель не превышал в среднем 2—4 %, то, например, в Бразилии он составлял 11—12 %, в Мексике, Колумбии, Египте и Сирии - 14-18 %, в Перу и Чили - 28-32 % и в Аргентине - 38 %.

Вопреки еще встречающимся суждениям, современный разви­вающийся мир, при всех имеющихся перекосах.— это сообщество, сравнительно быстро утрачивающее признаки неграмотной пери­ферии. Доля тех среди взрослого населения, кто хотя бы элемен­тарно грамотен, составлявшая в среднем по развивающимся стра­нам в 1900-1950 гг. 20-26 %, увеличила с 35-37 % в 1960 г. до 47-49 % в 1970 г. и 53-55 % в 1980 г., достигнув к 1995-1996 гг. 72—74 %. Правда, рассматриваемый показатель был существенно выше в Латинской Америке, Восточной и Юго-Восточной Азии (83—87 %), ниже в странах Северной Африки и Ближнего Вос­тока — 60—62 % и существенно ниже (50—57 %) по Южной Азии и Тропической Африке.

В связи с изложенным необходимо подчеркнуть одну особен­ность азиатских НИС, исключительно важную для объяснения их феноменального роста. Речь идет о сравнительно высоких исход­ных индикаторах развития человеческого фактора, в данном слу­чае грамотности населения (в конце 50-х годов в Южной Корее, Тай­ване и Таиланде — 68-72 %), при куда более скромных показателях подушевого ВВП (в 1955—1959 гг. соответственно 11,3 %, 11,6 и 8,7% от уровня США).

Во многих странах и регионах развивающегося мира в последние полвека достаточно быстро увеличивался показатель среднего числа лет обучения взрослого населения. В среднем по периферийным государствам он вырос примерно с полутора до семи лет. Однако, хотя по ряду стран, например, Южной Корее и Тайваню (14,5—15 лет) рассматриваемый индикатор уже находится на уровне пере­довых государств (и даже несколько выше, чем в Италии и объе­диненной Германии), в целом по развивающемуся миру, несмот­ря на сокращение относительного разрыва по отмеченному показателю с развитыми странами, абсолютный разрыв продол­жал увеличиваться: если в 1950 г. в среднем по периферийным и развитым экономикам индикатор среднего числа лет обучения взрослого населения составлял соответственно 1,5 и 9,5 лет (раз­ница — 8 лет), то в 1996—1997 гг. он достиг соответственно 7 и 16 лет (абсолютный разрыв — 9 лет).

Разумеется, такой агрегативный, расчетный индикатор, как сред­нее число лет обучения взрослого населения, даже будучи скоррек­тировано на относительную цену года образования в начальной, средней и высшей школе, не учитывает множества других важных характеристик. Так, в частности, качество учебных программ и под­готовки преподавателей в развитых странах существенно выше, чем в большинстве развивающихся стран. К тому же в последних про­цент потери учебного времени, связанный с пропусками занятий, второгодничеством и отсевом учащихся в 3-7 раз больше, чем в цен­трах мирового хозяйства.

В целом можно констатировать, что по ряду важнейших показателей, от­ражающих развитие собственно человеческого фактора, периферийные стра­ны подтянулись к стандартам передовых государств больше, чем по индика­тору подушевого дохода. В результате по индексу человеческого развития, включающего помимо подушевого ВВП, продолжительность предстоящей жизни и среднее число лет обучения, разрыв между развитыми и развиваю­щимися странами сократился в среднем в 1950—1996/1997 гт. в полтора раза и стал примерно трехкратным.

Вместе с тем, во-первых, важно учитывать не только количественные, но и глубокие качественные различия, сохраняющиеся (и даже возрастающие) в уровнях социально-экономического и информационно-инновационного раз­вития стран Запада и Японии, с одной стороны, и большинства полу/перифе­рийных стран — с другой. Например, в 1996 г. Бразилия, КНР и Индия по индексу человеческого развития составляли соответственно 40 %, 34 и 26 % от уровня США, а по индексу информационного развития включающего как обычные, так и современные средства коммуникаций, соответствующие по­казатели оказались равными 10 %, 2 и 1,5 %.

По имеющимся расчетам и оценкам, в середине 1990-х гг. поду­шевой индикатор человеческого капитала, материализованного в знаниях, навыках и физическом здоровье населения, в передовых странах, по меньшей мере в 25 раз превышал (без поправки на ка­чество!) соответствующий показатель по крупным развивающим­ся государствам, а по уровню инвестиций в НИОКР в расчете на душу населения разрыв достиг 35-кратной величины.

Приведенные цифры, возможно, несколько занижены. Недоуч­тено значительное распространение в развитых странах неформаль­ного образования, а также других видов инвестиций в человечес­кий фактор, реализуемых в нерабочее время. К тому же не принята во внимание дифференциация в качестве обучения. Например, в Индии в 1980—1990-е гг. школьники и студенты ус­ваивали не более 20-50 % общеобразовательной и научной инфор­мации, которую и получали учащиеся развитых стран.

Во-вторых, в 80—90-е годы XX в. число быстрорастущих разви­вающихся стран резко сократилось. В особенно бедственном по­ложении оказался, за несколькими исключениями, регион Тропи­ческой Африки. Голод, нищета, болезни, этнические и межгосударственные конфликты, проявления геноцида — таков далеко не полный список человеческих трагедий, жертвами кото­рых оказались десятки, а может быть, и сотни миллионов людей. По имеющимся оценкам, 36 и 41 % населения Тропической Африки проживает в странах, в которых в 1995 г. еще не был восстановлен уровень подушевого дохода, отмечавшийся там соответственно

в 1960 и 1980 гг. Отток капитала в процентах от общей стоимости частного национального капитала, составлявший в первой полови­не 90-х гг. в странах Южной Азии 2-4 %, Латинской Америки 10— 17 %, в Тропической Африке достигал 37-39 %. Применительно ко многим миллионам бедствующих людей в Тропической Африке сами понятия экономического роста, наращивания человеческого капитала теряют всякий смысл. Мировому сообществу так или ина­че придется столкнуться с необходимостью решения острейших проблем жизнеобеспечения в этих странах. Таково одно из реаль­ных противоречий современного мира.

Кроме стран Тропической Африки, в целом замедлили темпы хозяйственного роста страны Северной Африки и Ближнего Вос­тока, а также латиноамериканские государства. В результате фи­нансово-экономического кризиса 1997—1998 гг. оказались отбро­шены (на несколько лет) назад ряд азиатских НИС, понизились темпы роста ВВП в КНР, на Тайване и Индии.

В-третьих, несмотря на отмеченные достижения, остались нере­шенными острые экономические и социальные проблемы. Многие, как менее, так и более «удачливые» из развивающихся стран испы­тывают значительные экономические трудности, связанные с вну­шительными размерами внешней задолженности (общий размер которой превышает 2,2 трлн. долларов), оттоком (нестабильностью движения) иностранного капитала, неустойчивостью экспортных цен, ухудшением экологической ситуации. Кроме того, если обра­титься к абсолютным показателям, то следует заметить, что в стра­нах развивающегося мира в 1997—1998 гг. насчитывалось по мень­шей мере 1,3 млрд. человек, живущих ниже порога бедности, около 900 млн. неграмотных; 1,5 млрд. человек лишены элементарной ме­дицинской помощи, каждый третий ребенок до 5 лет голодает.

Сохраняются значительные социальные контрасты, а дифферен­циация доходов, измеренная индикатором Джини, в ряде перифе­рийных стран в конце 80-х — первой половине 90-х гг. оказалась выше, чем в развитых странах: в Восточной и Юго-Восточной Азии в среднем — 0,40—0,45, в Тропической Африке — 0,45—0,55, в Ла­тинской Америке — 0,50—0,60 (В Южной Азии рассматриваемый показатель был ниже — 0,35—0,40).

Таким образом, несмотря на трудности, сбои и попятные дви­жения, в 1950— 1990-е гг. несколько десятков развивающихся стран сумели в целом встать на рельсы современного экономического роста. Однако мир в последние два десятилетия стал быстро ме­няться, выставляя значительно более жесткие критерии странам до­гоняющего развития. Достигнутых успехов явно недостаточно, что­бы чувствовать себя уверенно, например, в группе ОЭСР (финансово-экономический кризис в Турции в 1994 г., в Мексике в 1995 г., в Южной Корее в 1997-1998 гг.).

Сейчас, в обстановке резкого усиления глобализации экономи­ческих связей, что само по себе объективно не столько облегчает, сколько усложняет положение периферийных, неустойчивых эко­номик, происходит стремительное перерастание мировых произво­дительных сил из индустриальных в научно-технические, или ин­формационно-инновационные. В этих условиях дальнейший экономический прогресс развивающихся стран в немалой мере за­висит от ряда обстоятельств. Прежде всего от того, насколько меж­дународные финансовые и торговые организации (МВФ, МБРР, ВТО и др.) способны обеспечить большую стабильность и предска­зуемость экономической конъюнктуры. Одновременно усиливает­ся необходимость большей ответственности национальных госу­дарств за обеспечение экономической безопасности, поддержание здоровой финансовой системы, соблюдение сбалансированности бюджетов и платежных балансов, минимальной инфляции и реа­листичного обменного курса национальной валюты.

Роль рыночного саморегулирования народного хозяйства не сто­ит, однако, ни умалять, ни тем более фетишизировать. В развиваю­щихся и отставших странах необходимы действенные государствен­ные меры по решительной поддержке кредитами, субсидиями, льготным налогообложением приоритетных сфер — сельского хо­зяйства, мелкого и среднего бизнеса, экспортных отраслей, а также экономической и социальной инфраструктуры. Привлечение ТНК, а следовательно, использование передового опыта, технологий и коммерческих связей должно органически сочетаться с макси­мальной мобилизацией внутренних резервов, сокращением пре­стижных, малоэффективных проектов, урезанием военных расхо­дов, борьбой с коррупцией и хищениями (сопоставимыми в ряде развивающихся стран с размерами их внешней задолженности), усилением контроля за качеством продукции и рациональным ис­пользованием ресурсов, а также значительным наращиванием ин­вестиций в человеческий фактор и НИОКР.

Однако, пожалуй, самое трудное, но одновременно и наиболее перспективное направление с точки зрения обеспечения догоняю­щего (и вообще ускоренного) развития — формирование и совер­шенствование экономических, социальных, политических и право­вых институтов, нацеленных на создание конкурентно-контрактной социально-экономической системы (адекватной традициям той или иной страны, а также современным международным условиям), сти­мулирующей квалифицированный, высокопроизводительный труд.