Розанов В В 4 страница. "Неужели же так и кончится его деятельная жизнь, посвященная всецело на благо человечества?"

* * *

"Неужели же так и кончится его деятельная жизнь, посвященная всецело на благо человечества?"

"Ему не хотелось верить, что Провидение уготовило ему столь ужасный конец".

"Он вспомнил о Гарри Тэксоне, вспомнил много случаев, когда он освобождал от ужасной смерти этого многообещающего Дорогого ему юношу..."

("Графиня-Преступница"*).

Так предсмертно рассуждал Шерлок Холме, вися в коптильне под потолком, среди окороков (туда его поднял на блоке, предварительно оглушив ударом резины, - разбойник), и ожидая близкой минуты, когда будет впущен дым и он прокоптится наравне с этими окороками.

Мне кажется, Шерл. Хол. - то же, что "Страшные приключения Амадиса Гальского", которыми зачитывался, по свидетельству Сервантеса, герой Ламанчский - и которыми, без сомнения, потихоньку наслаждался и сам Сервантес'. Дело в том, что неизвестный составитель книжек о Холмсе (в 48 стр. 7 к. книжка), -вероятно, исключенный за неуспешность и шалости гимназист V-VI класса, - найдя такое успешное приложение своих сил, серьезно раскаялся в своих гимназических пороках и написал книжки свои везде с этим пафосом к добродетели и истинным отвращением к преступлению. Книжки его везде нравственны, не циничны и решительно добропорядочнее множества якобы "литературно-политических" газет и беллетристики.

Есть страшно интересные и милые подробности. В одной книжке идет речь о "первом в Италии воре". Автор принес, очевидно, рукопись издателю: но издатель, найдя, что "король воров" не заманчиво и не интересно для сбыта, зачеркнул это заглавие и надписал свое (издательское): "Королева воров". Я читаю-читаю, и жду, когда же выступит королева воров? Оказывается, во всей книжке - ее нет: рассказывается только о джентльмене-воре.

Есть еще трогательные места, показывающие дух книжек:

"На мгновение забыл все на свете Шерлок Холмс, ввиду такого опасного положения своего возлюбленного ученика. Он поднял Гарри и понес его на террасу, но окно, ведущее в комнаты, оказалось уже запертым.

- А кто этот раненый молодой человек?

- Это честный добрый молодой человек, на вас непохожий, милорд".

("Только одна капля чернил" *).

Еще, в конце:

- "И вы действительно счастливы и довольны своим призванием?

- Так счастлив, так доволен, как только может быть человек.

Раскрыть истину, охранять закон и права - великое дело, великое призвание.

- Пью за ваше здоровье... Вы - утешитель несчастных., заступник обиженных, страх и гроза преступников".

("Одна капля чернил", конец).

Читая, я всматривался мысленно в отношения Шерлока и Гарри, - с точки зрения "людей лунного света"*: нельзя не заметить, что, как их представил автор, они - не замечая того сами - оба влюблены один в другого: Гарри в Холмса - как в старшего по летам своего мужа, благоговея к его уму, энергии, опытности, зрелости. Он везде бежит около Холмса, как около могучего быка - молодая телушечка, с абсолютным доверием, с абсолютной влюбленностью. Холмс же смотрит на него как на возлюбленного сына, - с оттенком, когда "сын-юноша" очень похож на девушку. Обоих их нельзя представить себе женатыми: и Гарри, в сущности, - урнинг, и Холмс - вполне урнинг:

К земным утехам нет участья,

И взор в грядущее глядит.

Удовольствие, вкусная еда, роскошь в одежде - им чужда. Незаметно, они суть "монахи хорошего поведения", и имеют один пафос - истребить с лица земли преступников. Это - Тезей, "очищающий дорогу между Аргосом и Афинами от разбойников" и освобождающий человечество от страха злодеев и преступлений. Замечательно, что проступки, с которыми борются Шерлок и Гарри, - исключительно отвратительны. Это не проступки нужды или положения, а проступки действительного злодейства в душе, совершаемые виконтами, лордами-наследниками, учеными-медиками, богачами или извращенными женщинами. Везде лежит вкус к злодейству, с которым борется вкус к добродетели юноши и мужа, рыцаря и оруженосца. Когда я начал "от скуки" читать их, - я был решительно взволнован. И впервые вырисовалось в моем уме человеческое

CRIMEN1.

Оно - есть, есть,есть!!!

Есть как особое и самостоятельное начало мира, как первая буква особого алфавита, на котором не написаны "наши книги"; а его, этого преступного мира, книги все написаны "вовсе не на нашем языке".

И, помню, я ходил и все думал: crimen! crimen! crimen!

__________________________

1 Преступление, грех(лат.).

"Никогда на ум не приходило"...

И мне представился суд впервые, как что-то необходимое и важное. Раньше я думал, что это "рядятся" люди в цепи и прочее, и делают какие-то пустяки, непохожие на дела других людей, и что все это интересно наблюдать единственно в смысле профессий человеческих.

Нет.

Вижу, что - нужно.

Дело.

* * *

Только у человека: цветет, а завязаться плоду не дают.

("сформировывается" девушка в 13-14 лет, а "супружество" отложено до 20-ти лет и далее).

* * *

...да Элевзинские таинства совершаются и теперь. Только когда их совершают люди, они уже не знают теперь, что это - таинства.

* * *

...да ведь совершенно же ясно, что социал-демократия никому решительно не нужна, кроме Департамента государственной полиции.

Без нее - у Департамента работы нет, как нет удочки и лова без "наживки". Социал-демократия, как доктрина, - есть "наживка" на крючке. И Департамент ловит "живность" этой приманкой.

С этой точки зрения, - а в верности ее нельзя сомневаться, "Отечественные записки", "Русское богатство"*, "Дело", Михайловский, Щедрин - были в "неводе" правительства и служили наиболее ядовитому его департаменту. Все совершилось "обходом", и Щедрин - Михайловский соработали III-му отделению.

Но вышло "уж чересчур". Неосторожно "наживку" до того развели, что она прорвала сеть и грозит съесть самого рыбака. "Вся Россия социал-демократична".

Понятно, для чего существует "Русское богатство". Какой же томящийся питомец учительской семинарии, как и сельский учитель "с светлой головой", не напишет "письмо-души-Тряпичкина"* нашему славному Пешехонову или самому великому Короленке. И чем ловить там по губерниям, следить там по губерниям, - легче "прочитать на свет" письма, приходящие к 3-4-10 "левым сотрудникам известного журнала". "Весь улов" и очутится "тут".

Понятно. Математика. Но "переборщили", не заметив, что вся Россия поглупела, опошлела, когда 1/2 века III-ье отделение "оказывало могущественное покровительство" всем этим дурачкам, служившим ему при блаженной уверенности, что они служат солидарной с ними общечеловеческой социал-демократии.

Департамент сделал революцию бессильной. Но он сам обессилел, революционизировав всю Россию.

Каша и русская "неразбериха". Где "тонко" - там и "рвется".

Но вот объяснение, почему славянофильские журналы один за другим запрещались; запрещались журналы Достоевского. И только какая-то "невидимая могущественная рука" охраняла целый ряд антиправительственных социал-демократических журналов. Почему Благосветлов с "Делом" не был гоним, а Аксаков с "Парусом" и "Днем" - гоним был*.

Пожалуй, и я попал: Куприн, описывая "вовсю" публ. д.*, - "прошел", а Розанов, заплакавший от страха могилы* ("Уед."), - был обвинен в порнографии.

* * *

- Пора, - сказала мамаша.

И мы вышли в городской сад. На мне был черный сюртук и летнее пальто. Она в белом платье, и сверху что-то. В начале июня. Экзамены кончились, и на душе никакой заботы. Будущее светло.

Солнце было жаркое. Мы прогуливались по главной аллее, и уже сделали два тура, когда в "боковушке" Ивана Павловича отворилось окно, и, почти закрывая "зычной фигурой" все окно, он показался в нем. Он смеялся и кивнул.

Через минуту он был с нами. Весь огромный, веселый.

- И венцы, Иван Павлович?

- Конечно!

Мы сделали тур. - "Ну, пойдемте же". И за ним мы вошли во двор. Он подошел к сторожке. - "Такой-то такой-то (имя и отчество), дайте-ка ключи от церкви".

Старичок подал огромный ключ, как "от крепости" (видал в соборах, "ключ от крепости такой-то, взятой русскими войсками").

- Пойдемте, я вам все покажу.

Растворилась со звуком тяжелая дверь. Я "что-то стоял"...

И, затворив дверь, он звучно ее запер. "Крепко". Лицо в улыбке, боязни - хоть бы тень. Повернулись оба к лестнице:

Стоит моя Варя на коленях... Как войти по лесенке, - ступеней 6, - то сейчас на стене образ; увидав его, - "как осененная" Варя бросилась на колени и что-то горячо, пламенно шептала.

Я "ничего". Тоже перекрестился.

Вошли*.

* * *

Самолюбие и злоба - из этого смешана вся революция. Если попадаются исключения, то это такая редкость (Мель-шин, Анненский).

(на поданной почтовой квитанции).

* * *

Сила евреев в их липкости. Пальцы их - точно с клеем. "И не оторвешь".

(засыпая).

Все к ним прилипает, и они ко всему прилипают. "Нация с клеем".

(утром завтра).

* * *

...окурочки-то все-таки вытряхиваю. Не всегда, но если с 1/2 папиросы не докурено. Даже и меньше. "Надо утилизировать" (вторично употребить остатки табаку).

А вырабатываю 12 000 в год, и, конечно, не нуждаюсь в этом. Отчего?

Старая неопрятность рук (детство)... и даже, пожалуй, по сладкой памяти ребяческих лет.

Отчего я так люблю свое детство? Свое измученное и опозоренное детство.

(перебрав в пепельнице окурки и вытряхнув из них табак в свежий табак)

(на письме Ольги Ивановны).

* * *

Симпатичный шалопай - да это почти господствующий тип у русских.

* * *

Я чувствую, что метафизически не связан с детьми, а только с "другом".

Разве с Таней...

И следовательно, связь через рождение еще не вхлестыва-ет в себя метафизику.

С детьми нет какой-то "связующей тайны". Я им нужен - но это эмпирия. На них (часто) любуюсь - и это тоже эмпирия. Нет загадки и нет боли, которые есть между мною и другом. Она-то одна и образует метафизическую связь.

Если она умрет - моя душа умрет. Все будет только волочиться. Пожалуй, писать буду (для денег, "ежедневное содержание"), но это все равно: меня не будет.

"Букет" исчезнет из вина и останется одна вода. Вот "моя Варя".

* * *

Мамочка никогда не умела отличить клубов пара от дыма и, войдя в горячее отделение бани, где я поддал себе на полок, вскрикивала со страхом: "Какой угар!.." Также она не умела отпереть никакого замка, если отпирание не заключалось в простом поворачивании ключа вправо. Когда я ей объяснил, что нужно же писать "мнЬ(ер)" и вообще в дательном падеже - Ь(ер), то она, не пытаясь вникнуть и разобраться, вообще везде предпочла писать "Ь(ер). Когда я ей объяснил, что лучше везде писать е, то она уже не стала переучиваться и удержала старую привычку (т. е: везде -Ь).

Вообще она не могла вникнуть ни в какие хитрости иные какие глупости (мелочи): слушая их ухом, она не прилежала к ним умом.

Но она высмотрела детям все лучшие школы в Петербурге. Пошла к Штембергу (для Васи). Директор ей понравился. Но, выйдя на двор, во время роспуска учеников, она стала за ними наблюдать: и, придя, изложила мне, что "все хорошо, и Директор, и порядок", но как-то "вульгарен будет состав товарищей". Пошла в школу Тенишевой, - и сказала твердое - "туда". Девочкам выбрала гимназию Стоюниной, а нервной, падающей на бок Тане, как и неукротимой Варваре, выбрала школу Левицкой. И действительно, для оттенков детей подошли именно эти оттенки школ; она их не угадала, а твердо выверила.

Вообще твердость суждения и поступка - в ней постоянны. Никакой каши и мямленья, нерешительности и колебания. И никогда "сразу", "с азарту", "вдруг". Самое колебание всегда продолжалось 2-3 дня, и она ужасно в них работала Умом и всей натурой.

А замка не умела отпереть: ибо это и действительно ведь глупость. Ибо замки ведь вообще должны запирать, и - только, т. е. все "направо"; а что сверх сего - "от лукавого". И она "от лукавого" не понимала.

Однажды мне кой-что грозило, и я между речей сказал ей, что куплю револьвер. Вдруг к вечеру с пылающим лицом она входит в мою квартиру, в доме Рогачевой. И, едва поцеловав, заговорила:

- Я сказала Тихону (брат, юрист)... Он сказал, что это Си-бирем пахнет.

- Сибирью...

- Сибирем, - она поправила, - равнодушная к форме и выговаривая, как восприняло ухо. Она была занята мыслью о ссылке, а не грамматикой.

Крепко схватив, я ее осыпал поцелуями. И до сих пор эта тревога за любимого человека у меня неразъединима с "Сибирем пахнет".

Она вся пылала, торопилась и запрещала (т. е. покупать револьвер). Да я и стрелять не умел.

Она вышла из 3-го класса гимназии. Именно, - она все пачкала (замуслякивала) чернилами парту, заметим, что Иван Павлович (Леонов), говоря ученицам объяснения, опирается пальцами на стол (он был огромного роста и толстый). Тот все пачкался. Пожаловался. И поставили в поведении "4". Мамаша (Ал. Адр. Руднева), вообразив, что "4 в поведении девушке" марает ее и намекает на "VII заповедь"*, оскорбилась и сказала:

"- Не ходи больше. Я возьму тебя из гимназии. Они не смеют порочить девушку".

* * *

Хорошее - и у чужого хорошо. Худое - и у своего ребенка худо. Встала в 11-м часу. Отдых, 3 раза будили.

(начало вакации у учащихся детей) (сержусь).

* * *

У Кости Кудрявцева директор (Садоков) спросил на переэкзаменовке:

- Скажите, что вы знаете о кум?

Костя был толстомордый (особая лепка лица), волосы ежом, взгляд дерзкий и наглый.

А душа нежная.

Улыбнулся и отвечает:

- Ничего не знаю.

- Садитесь. Довольно.

И поставил ему единицу.

Костя мне с отчаянием говорил (я ждал у дверей):

- Подлец он этакий: скажи он мне квум - и я бы ответил. О квум три страницы у Кремера (грамматика). Он, черт этакий, выговорил - кум! (есть право и так выговаривать, но им не пользуются). Я подумал: "кум! - предлог с"; что же об нем отвечать, кроме того, что - "с творительным"?...но это до того "само собой разумеется", что я счел позорным отвечать для пятого класса.

И исключили. В тот час у него умер и отец. Он поступил на службу (чтобы поддержать мать с детьми), - сперва в полицейское управление, - и писал мне отчаянные письма ("Вася, думали ли мы, что придется служить в проклятой полиции"), потом - на почту, и "теперь работаю в сортировочной" (сортировка писем по городам).

В то же время где-нибудь аккуратный и хорошенький мальчик "Сережа Муромцев" учился отлично, директор его гладил по голове, кончил с медалью, в университете - тоже с медалью, наконец - профессор "с небольшой оппозицией"... И, оправдывая некрасовское

...До хорошего местечка Доползешь ужом*,

вышел в председатели 1-й Госуд. Думы. И произнес знаменитое mot1: "Государственная дума не может ошибаться". Неужели мой Костя мог бы так провалиться на государственном экзамене??!!

Да, он кум не знал: но он был ловок, силен, умен, тактичен "во всяких делах мира". А как греб на лодке! а как - потихоньку - пил пиво и играл на биллиарде! И читал запоем.

Где этот милый товарищ?!

Я сохранил его письма; вот они:

I.

Скука, братец, без тебя в классе ужасная (по крайней мере, для меня!)! Неужели ты пролежишь еще неделю? Впрочем, это лучше - отдохнешь, а то тебя совсем замучили классические репетиции.

_______________________

1 Слово (франц.).

В классе у нас все по-старому, т. е. всё плохо и все плохи. Звезда первой величины, Ешинский, сегодня явилась в наше туманное пятно, но с меньшим блеском, чем прежде. Остафьев тоже пришел; все укорял, что не заходил к тебе во время болезни. Гуманный мальчик!.. Звезда 4-й величины.

Теперь перехожу к патентованным. Алексеевский шатается по концертам, по Покровке1 и, кажется, преуспевает в сердце м-сс Кетги2. Воспылай гневом Отелло, Васька!

Поливанов... впрочем, это уж не звезда, а целая видимая планета по части глупостей и шалопайничества. Сообщу два факта. Вчера я узнал от него самого, что триппер или бобон посетил его от неумеренных наслаждений с горничною. Далее, сегодня, в классе, во время геометрии, он курил, пуская клубы дыма из-под парты! Я тебе передаю буквально. Грехов3 не заметил.

Про других учеников не стоит говорить.

Силин глупеет с каждым днем (в моих глазах) все более и более. Шляется, гудит на скрипке, так что беги вон, кое-что читает... Суворов достал место в конторе "Кавказ и Меркурий".

Я читаю, думаю, много сплю, уроками занимаюсь мало и проч. Посетить тебя можно, что ли? Впрочем, сегодня и завтра прийти не могу. Пиши мне что-нибудь, тебе же я написал довольно: еще, пожалуй, Бертран4 спросит повторить.

Кудрявцев.

Так и есть.

________________________________

1 Главная улица в Нижнем, куда к вечеру "высыпали все" и искали "встреч", - или, скромнее, - обменивались взглядами. Гулять по Покровке считалось презренным для демократической части гимназистов. Алексеевский лучший в классе математик, и о нем на "Покровке" - с удивлением и возмущением пишет Кудрявцев. Он был наш дорогой товарищ.

2 Презирая грубое русское "Катя", мы именовали по-английски "мисс Кетти" горничную Катерину, служившую у покойного моего брата. Она была как бы субтильная немочка по виду, т. е. бледна и тонка; по манерам утонченна; и это было причиною, что она нравилась мне и всем моим товарищам. Я с ней вел переговоры, что сперва ее обучу, а потом - мы женимся. И учил ее читать и писать. О ней см. смешной договор в конце переписки.

3 Грехов - прекраснейший преподаватель математики в Нижнем. Жена его, Дарья Кирилловна, - общая любимица гимназистов и заступница за них. Петруша Поливанов, - уже в гимназии бредивший революцией, - попал впоследствии в Петропавловскую крепость; а выпущенный из нее, почему-то покончил с собой (повесился). Ссылка на Поливанова - конечно, ложна: весь наш класс, очень демократический, и след, серьезный, был "без этих увлечений девицами", кроме разговоров и шуток. Поливанов, без сомнения, хвастался и врал на себя.

4 Учитель французского языка, на уроке коего Кудрявцев писал мне эту записку. Из приписки "Так и есть" - после письма - видно, что Бертран и "поймал" Костю в невнимании.

1874г. март 10.

На спинке записки адрес:

Василию Васильевичу Розанову,

доктору медицины и философии, члену-корреспонденту всех Академий Наук в свете, знаменитому естествоиспытателю, минералогу, энтомологу и проч. и проч. и проч.

От К. К.

II.

Милый Розанов!

Сто раз с разом прошу прощения за то, что вчера не пришел. Получив твое письмо, я намеревался быть у тебя в 7 часов, но... является Переплетчиков, зовет с собой. Я сперва отказывался, но не устоял против искушения - поиграть на биллиарде. (Я недавно начал учиться играть на нем и полюбил биллиард больше пива.) Ну, пошли, играли, пили... потом я зашел к П-ову, просидел до часу ночи. К тебе - если можно - я приду сегодня в 7 часов. Что ты, брат, какая тюря: все хвораешь? После этой болезни надеюсь, последней - тебя не будут выпускать из дому... В мае и июне сидеть дома!!.. До свидания.

Кудрявцев.

1874г. 10 мая.

Ответь, пожалуйста, на эту писульку. От тебя так приятно получать записки... "Русск. Стар." еще у вас?

К. К.

III.

Деревушка Митинка. 28 сентября 1874г.

Милый и дорогой мой друг Вася!

Если бы ты видел, как я читал твое письмо, как я радовался, чуть не прыгал и чуть не плакал, что ты так мало (sic. -B.P.) написал! От души, от всего сердца благодарю тебя, Вильям1, за твою записку... Мне она показалась лучше и дороже длиннейше

1 Т. е. "Василий". В гимназии мы питали (Бог весть почему) презрение ко всему русскому, вернее - ко всему "своему" "близкому", "здешнему", - и переменяли имена на чужие. Прочитав уже Бокля н Дрэпера, я выбрал себе английское имя "Вильям". В Симбирске был у меня товарищ, который называл себя и подписывался "Kropotini ilalio" (Кропотов).

го письма Силина. Но к делу, к делу... Да, милый Розанов, в нынешний год я столько перенес горя, несчастий, что и сказать страшно. Ты уже знаешь, вероятно, от Силина или Переплетчи-кова, что я лишился отца. Что я чувствовал, что во мне происходило - сказать трудно... Но пойми только это: отец умер после того, как у нас все сгорело; дела все в расстройстве, я не знаю - куда приткнуться; и ты живо вообразишь мое положение. Видеть убитую горем мать, слышать вокруг себя от всех и каждого: "Он умер, оставив жену и 8 человек детей мал-мала меньше!" - все это, Розанов, ужасно подействовало на меня. Тысячи мыслей одна другой печальнее приходили мне в голову... Мне нужна была сильная поддержка, - ее не было. Я положительно упал духом... Но скоро я поправился; я стал думать о матери, о братьях... А о себе? Что думать... На меня находят, Вася, минуты горького раскаяния в моей безалаберной, бесшабашной жизни в Нижнем! И в самом деле: ведь я был бы теперь в 7-м классе! Пробивал бы грудью, а не лбом себе дорогу... Какой я бесхарактерный человек, Вася! Но не суди меня ради... ради науки (sic. - В. Р.), милый Вася! Что делать? А теперь... эх!., теперь университет от меня далеко, милый Вася! От тебя близко... (Ты не поверишь, Розанов, - я плачу, когда пишу эти строки, буквально плачу...) Да, горько, грустно!

Теперь, в настоящую минуту, у меня одна цель: попасть на порядочное место и поддерживать мать, а там... что пошлет Судьба, неумолимый fatum. Но какая скука, какая безысходная тоска жить здесь! У нас есть свой домик в уездном городишке Симбирской губ., Алатыре; но мать пока живет у родного брата своего, здесь. Кругом все заботы о делах; даже замучился, хлопоча об них. Сидишь, сидишь, а тоска лезет на душу... Братья хохочут, играют, крикнешь на них, поколотишь... А тоска... Ждешь, ждешь писем, особенно письма из Москвы. Ах, да, Розанов, - у меня есть протекция и очень, кажется, сильная... У меня, твоего бедного друга! Дело в том, что некий граф Ланской может дать мне выгодное местечко, так как хорошо был знаком с отцом; за меня хлопочет соседняя помещица, Федорова, которая приходится мне крестной матерью. Она теперь в Москве. Может быть, я и попаду туда. Но я даю тебе слово, Розанов, что я буду заниматься, хотя понемногу, при каких бы то ни было обстоятельствах. Видишь ли в чем штука: мне нужно выдержать экзамен в 6-й или 7-й класс, чтобы не служить 6 лет в паршивой военщине. Я постараюсь выдержать. Как мне хочется быть хоть вольнослушателем в университете! А ведь ужасно скверно, Розанов, быть недоучившимся, остановиться на полдороге. Видал я таких господ. Как мне хочется, Розанов, увидать тебя, поговорить с тобой! Peut-etre1, я с тобой скоро увижусь на пути в Москву, а может быть - и долго, долго... так что ты меня забудешь... Ах, Розанов, это так тяжело будет для меня! Впрочем, нет, - что за глупости! - ты пишешь: "Я все такой же, как и прежде...", а я комментирую: т. е. он так же любит меня и так же дружен со мной... Не правда ли? Скажи, милый Вася!

1 Может быть (франц.).

Я здесь очень мало читаю; впрочем, перерыл все шкафы с журналами начала XIX века: "Вест. Евр." М. Каченовского, даже Карамзина, "Сын Отеч.", "Библ. для Чтения", "Соврем." и т. п. Все ужасное старье! Стараюсь доставать книг, откуда только можно. Много гуляю, много хожу с ружьем. Ужасно я полюбил эти уединенные прогулки. Идешь по проселочной дорожке, куришь порядочную сигару (я курю открыто), а сам думаешь... Погода здесь стоит весь сентябрь прелестная. Солнце садится... Тишь кругом. Изредка откуда-то долетит песня... Каркнет ворона. Длинные белые паутины носятся но воздуху... Зайдешь в самую глушь полей, приляжешь к стогу... и Боже! чего, чего, не передумаешь? Даже Америку вспомнишь, мою заветную думушку, и изучение английского языка... А доллары были бы теперь весьма кстати. Не правда ли? С каким томительным нетерпением ждешь в такой глуши новостей, писем, газет... Страх! "Русские Ведомости", благо их выписывает дядя, я пожираю строчку за строчкой... Что это у вас делается в Нижнем? Аресты, обыски, открытия... Поливанов кипятится, горячится... Крепко жму ему руку и всем моим хорошим товарищам, Карпову, Остафьеву и... Ешинскому. (Если он захочет пожать мне руку.)

Ну, мой милый, теперь к тебе безотлагательная просьба. А именно: пиши ко мне такие же огромные фолианты, как я тебе, а не короткие записки. Пиши ко мне все, решительно все, - все, что думаешь, что делаешь, как живешь, учишься. Пиши про товарищей так же язвительно, как про А-ского. (Видно, он тебе очень надоел.) За такие послания я тебя, при свидании, пылко, горячо, от всего сердца поблагодарю. Ну, будь здоров и прощай! Один искренний совет: не изнуряй слишком ты себя и не порть своего здоровья. Пожалуйста!

Твой друг К. Кудрявцев.

P. S. Я писал Переплетчикову с просьбой показать и тебе письмо; получил ли он его? Писал я уже давно.

Брожение умов распространяется и на нашу местность: два молодые управляющие из окрестностей арестованы. Что это такое?

Отдал ли ты Ник. Вас. книгу "Жизнь Вашингтона"*? Мой N° 72.

Мой адрес: на Волховскую станцию Курмышского уезда Симбирской губ. чрез Кочетовское волостное правление в деревню Митинку, прямо мне.

IV.

10 января 1875 года село Мурзицы.

Дорогой, любезный, хороший мой Вася!

Прости меня, прости, тысячу раз прости за долгое молчание! Ты, пожалуй, думаешь, что я тебя вовсе забыл, забыл и нашу дружбу и проч. и проч. Нет, Вася, я больше всего на свете желал бы в настоящую минуту повидаться с тобой, наговориться досыта, отвести душу, утомленную печалями, разочарованиями и безнадежной тоской. Я несколько раз собирался тебе написать, писал даже огромные, черновые письма, - да не одно из них не дошло по назначению. Теперь же, улучив досужную минуту, опишу тебе все перемены, происшедшие с твоим несчастным другом К-вым.

В настоящее время я живу на месте, очень плохом и скверном, но и его еле-еле добился; начальник мой и повелитель - полицейский чиновник, становой пристав Маслов. Условия - семь руб. в месяц жалованья, стол и освещение его и, вдобавок, маленькое отделеньице за ширмами для успокоения моего бренного тела. Не правда ли, превосходное, замечательное место? Думал ли ты, Вася, что я когда-нибудь буду служить в полиции, так нами осмеиваемой и презираемой?

На такую должность я поступил просто потому, что надо же куда-нибудь деваться, губить где-нибудь молодые силы и горячие способности, которые, впрочем, давно уже погублены... Мне нужно привыкнуть к канцелярской деятельности, усвоить, так сказать, нравы и обычаи писцов, учиться с азбуки всем тонкостям писарской науки, так как я еще нигде не служил и ничего не знаю в практической деятельности. Вот уж скоро будет 11/2 месяца, как я сделался письмоводителем у станового; привыкаю понемногу и узнаю, в чем вся суть. Дела, собственно, не очень много, но оно до крайности мелочно и кропотливо, да притом нет определенных часов для занятий; занимайся утром, пиши вечером, в середине дня приготовляй бумаги на почту... Почта получится - нужно ее записать, потом рассортировать по книгам и проч. и проч.; к тому же часто приходится ездить со становым по уезду: беспокойно, хлопотливо и неудобно. Одним словом - долго я здесь не прослужу, а буду ждать места, и чуть узнаю получше - прощай, полиция! Хорошо еще, что близко от родных (всего 9 верст), а то я бы умер от скуки. Обстановка самая скверная: голые стены, грязный пол, а на стеклах фантастические изображения тропических лесов, воспроизведенные русским морозом. Сам г. Маслов - человек лет 32, среднего роста, брюнет, с довольно пошлой рожей, украшенной синим носом (хотя мало пьет), вообще довольно дюжинная, невзрачная физиономия. Он не слишком сварлив, но кричать любит; самолюбив и дает это чувствовать. Жена его и дочь 7-ми лет - личности, заслуживаю-щие только презрения, первая потому, что решительно ничего не делает (впрочем, сплетничает), а вторая миньятюрный портрет матери. Ты видишь, Вася, с какими людьми приходится мне начинать мою новую жизнь, деятельность, на поддержку семьи... Что может во мне развиться хорошего при такой обстановке? Что даст мне эта служба? В письме ведь всего не расскажешь, а многое я бы тебе передал. Что сталось с моими задушевными мыслями? Куда девалась моя веселая беззаботность, смеющийся взгляд на черный день? Ты меня не узнаешь, Вася, если придется когда-нибудь свидеться. Я стал задумчивее и серьезнее более, чем когда-либо. С гимназией я разделался совсем: бумаги и свидетельство получил, поведение мне выставили 4, из латинского 2 и добавили, что по службе на производство в 1-й классный чин я не имею препятствий. Черт бы их драл с их чином!..