А. ТОФФЛЕР

Критика теорий индустриализма вообще и концепции «постиндустриального общества» в частности развернулась еще в первой половине 60-х гг., когда открыто апологетическое течение футуроло­гии, выступавшее под этим знаменем, было преобладающим, «за­давало тон», активно атаковало слабые в то время оппозиционные течения. Среди последних выделялись по значению два, одно из ко­торых можно условно назвать «реформистским» или «конвергенционистским», а для другого самым подходящим названием было бы «апокалипсическое», ибо оно на новый лад толковало старое уче­ние о «конце света». Оба течения едва теплились, да и то преимущественно в Западной Европе. Никому из наблюдателей того времени и в голову прийти не могло, что пройдет всего несколько лет, и господ­ствующее течение потерпит сокрушительное фиаско.

Представители «конвергенционистского» течения, опирав­шиеся преимущественно на теоретические воззрения социал-реформистского характера, сомневались в совместимости со­циально-экономических последствий научно-технической ре­волюции с сохранением капитализма в его современном виде и выступали за то, чтобы реформировать его, «приспособить» к будущему путем усиления в нем социалистических начал вплоть до полной «конвергенции» с социализмом (предполагалось, что и в социализме будут усиливаться либерально-демократичес­кие начала). Это течение привлекало сторонников критикой пороков буржуазного строя. Типичное произведение этого направления — книга западногерманского социал-демократа профессора Ф. Бааде «Соревнование к 2000 году» (1960, рус. пер. 1962).

Кризис «мировой системы социализма» привел к полному исчезновению этого течения.

Со своей стороны, представители «апокалипсического» те­чения, опиравшиеся преимущественно на философию экзис­тенциализма, тейярдизма или неопозитивизма, вообще сомне­вались в совместимости социальных последствий научно-тех­нической революции с дальнейшим существованием челове­чества и расходились только по вопросу о том, когда и как именно погибнет современная западная цивилизация. Типич­ное произведение этого направления — книга западногерман­ского философа-экзистенциалиста К. Ясперса «Атомная бом­ба и будущее человечества» (1962). Это течение, поначалу даже еще более слабое и еще менее авторитетное, чем предыдущее, выдвинулось вскоре на первый план, однако претерпело при этом серьезные изменения.

Как уже говорилось, вплоть до 1970 г. «Год 2000» Кана и Винера продолжал находиться в центре внимания футурологов. В пылу дебатов мало кто заметил, что обстановка уже с 1967—1968 гг. начала изменяться и примерно к 1971—1972 гг. изменилась ради­кально. На господствующее течение в этот период обрушились три «антифутурологические волны» такой силы, что его буквально смы­ло с «переднего края» футурологии. Плохо пришлось и конвергенционистскому течению, представители которого были деморализо­ваны и, можно сказать, почти начисто стушевались.

Начало сдвигу было положено всем памятными политическими кризисами конца 60-х годов, молодежными «бунтами» и т.д. Эти кризисы привели в действие механизмы цепной реакции сложного ряда социальных, политических и идеологических последствий, в том числе вызвали «антифутурологические» настроения.

Первая «антифутурологическая волна» была связана с расту­щей тревогой мировой общественности по поводу прогрессирую­щего загрязнения окружающей природной среды. Она нарастала исподволь, долгие годы, а в конце 60-х гг. обрушилась лавиной. Здесь, видимо, сыграли роль многие факторы: и стремительный рост мас­штабов загрязнения у всех на глазах, и те весомые «капли», которые переполняют чашу терпения людей, и безотрадные прогнозные дан­ные на будущее с первых же шагов «технологического прогнозиро­вания», которые стали достоянием гласности, и попытки некоторых политиканов нажить себе политический капитал на тревоге и недо­вольстве общественности, и стремление монополий нажить себе на том же самом уже не только один политический капитал, и попытки правящих кругов западных стран переключить внимание обществен­ности с политико-экономических проблем на экологические, и мно­гое другое.

Как бы то ни было, факт остается фактом: «экологическая волна» конца 60-х — начала 70-х гг. взметнулась сотнями книг и тысячами статей в защиту природы, сделалась предметом страстных дискуссий, предвыборных кампаний и парламентских распрей. Она была умело использована монополиями в их междоусобной борьбе, привела к возникновению на Запа­де специальных правительственных учреждений по охране природы и решительно подорвала в глазах западной обще­ственности престиж мажорных прогнозов. Стало «неприлич­ным» говорить о каком-то безоблачном «постиндустриальном обществе», игнорируя общую тревогу насчет того, что станет с Землей. «Никакой футурологии без экологии» — эти слова, произнесенные на одной из научных конференций в те годы, можно было бы поставить эпиграфом к новому этапу эволю­ции футурологии.

Достаточно сравнить книгу Кана и Винера, допустим, с книгой американского социолога Р. Фолка «Наша планета в опасности» (1971) — настоящим набатом тревоги, заглушавшим ликующие фанфары прежних лет, чтобы убедиться в том, насколько существенно было дискредитировано в глазах мировой общественности господство­вавшее течение.

Вторая «волна» накатилась буквально следом за первой. Нача­лись поиски «виновника» загрязнения природной среды. Таковым была признана энергетика, основанная на сжигании невосполни­мых ресурсов нефти, газа и угля; материально-сырьевая база с ее «вскрышными разработками» и сведением лесов на миллионах гек­таров; промышленность, захватывающая сельскохозяйственные уго­дья, отравляющая воду и воздух; автотранспорт, соревнующийся с промышленностью в отравлении воздуха, убивающий сотни тысяч и калечащий миллионы людей ежегодно; конвейеры на заводах, изма­тывающие и отупляющие рабочих; «сверхурбанизация», приводя­щая к противоестественному скоплению многомиллионных масс людей в гигантских «супергородах» — мегалополисах и т.д. Раз­вернулась кампания по «оцениванию технологии», повторившая все перипетии экологической кампании вплоть до создания междуна­родной ассоциации и правительственных учреждений специально по этой проблеме. О размахе и характере движения можно судить, например, по книге американских футурологов М. Сетрона и Б. Бартока «Оценивание технологии в динамической среде» (1974).

«Технологическая волна» по накалу страстей и скорости нарас­тания первоначально грозила перехлестнуть первую, но в конечном итоге примерно к середине 70-х гг. слилась с ней. Ее значение трудно переоценить. Ведь, по сути дела, ставился вопрос о качественно но­вой концепции научно-технического прогресса как в принципе уп­равляемого явления. Ясно, что от того, как сложится эта концепция, во многом будет зависеть характер дальнейшей эволюции футуро­логии.

Перефразируя приведенное выше высказывание одного из участников футурологических конференций, можно сказать, что лозунгом начала 70-х гг. на Западе сделался тезис — «Никакой футурологии при современной технологии». Это тоже было тягчай­шим ударом по господствовавшему течению, которое целиком ба­зировалось на «современной технологии» и оптимистично про­ецировало в будущее наблюдавшиеся тенденции развития научно-технического прогресса.

Третья «волна» возникла почти одновременно со второй. Она выразилась в оживлении давно существовавшего на За­паде антисциентистского течения с его отрицанием науки как конструктивной формы общественного сознания, обвинениями в се адрес, сводившимися к тому, что якобы именно она породила гонку вооружений, развитие атомного, химического, бактериологи­ческого оружия массового поражения, загрязнение природной сре­ды, демографический и информационный «взрывы», многочислен­ные тупики и кризисы середины XX века. Представители этого те­чения обвиняют ученых в том, что они якобы превратили науку в некую «священную корову», в нечто вроде новой религии и ведут привольную жизнь новоявленных жрецов, которых не трогают тре­воги и беды человечества. Отсюда — призывы «упразднить науку», заменить ее новыми формами общественного сознания, какими именно — неясно даже авторам подобных призывов.

Отзвуки подобных настроений можно было обнаружить, на­пример, в выступлениях американского священника Дж. Плат­та, сведенных в его книгу «Шаг к человеку» (1966). «Экологи­ческий» и «технологический» кризисы дали такого рода взгля­дам как бы второе дыхание. Число выступлений в этом духе резко возросло. Правда, и третья «волна» вскоре слилась с первой. Но свою роль в подрыве «кредитоспособности» господствовавшего течения — лучшей мишени с антисциентистских позиций трудно было и придумать! — она также сыграла.

Под этими ударами облик футурологии стал заметно менять­ся. Господствовавшее течение осталось преобладающим по чис­лу представителей и произведений, но оказалось дискредитиро­ванным, оттертым на второй план в глазах западной обществен­ности и претерпело немаловажные изменения. Оставаясь в прин­ципе на своих прежних позициях, его представители учли новую конъюнктуру, включив в свои концепции мотивы «экологическо­го кризиса», «переоценки технологии», а иногда и антисциентизма. Они сделали гораздо более изощренной свою аргументацию и намного убавили мажорный тон прогнозов. Это относится даже к последующим работам Г. Кана — наиболее радикального и «стойкого» представителя данного течения, в частности, к его книгам, вышедшим в те годы: «Растущая японская сверхдержава: вызов и ответ» (1970), «Грядущее: размышления о 70-х и 80-х гг.» (1972, в соавторстве с Б. Брюс-Бриггсом), «Следующие 200 лет» (1976, в соавторстве с У. Брауном и Л. Мартелем). В еще большей мере это относится к работам Д. Белла и других «постиндустриалистов».

Д. Белл представил свой доклад о «постиндустриальном обще­стве» на VII Международном социологическом конгрессе (Болга­рия, Варна, 1970), внеся некоторые поправки по сравнению с докла­дами на «Комиссии 2000 года» в 1965—1966 гг., опубликованными в сборнике «Навстречу 2000 году» (1968). Но времена настолько изме­нились, что частных поправок оказалось недостаточно.

Доклад Белла вызвал резкую заочную критику (сам автор на кон­гресс не явился). Социологи вынесли ему приговор: «Старомодно». Наверное, эта оценка не осталась для Белла безразличной. Во всяком случае на следующий год он выступил в журнале«Сэрвей» (1971, № 2) с большой статьей «Постиндустриальное общество: эволюция идеи», а в 1973 г. выпустил монографию «Приближение постиндустриаль­ного общества: экскурс в социальное прогнозирование». Здесь мы видим существенные новации.

Во-первых, уже не игнорируются, как это свойственно теориям индустриализма, принципиальные различия между капитализмом и социализмом. Подчеркивается нереальность их «конвергенции». За социализмом признается «право на существование», но только в определенной плоскости понимания, или, пользуясь терминологи­ей автора, «оси исследования». Если иметь в виду «ось собственно­сти» (на средства производства), то различают феодализм, капита­лизм и социализм. Если «ось собственно производства» — то доиндустриальное, индустриальное и постиндустриальное общество не­зависимо от общественного строя. Если же «ось политики» — то демократическое и авторитарное общество. И так далее. Какая «ось» основная, определяющая, автор не указывает.

Во-вторых, отрицается прежняя монополия «валового на­ционального продукта на душу населения» в качестве ключе­вого показателя развития общества. Выдвигается система социальных показателей, о которой говорилось в предыдущем разделе.

В-третьих, более определенно подчеркивается серьезность про­блем, стоящих перед человечеством. Путь к «постиндустриальному обществу» рисуется не таким безоблачным, как прежде.

И все же новые работы Белла продолжали вызывать все более резкую критику со стороны его коллег. Чутко реагирующий на из­менения конъюнктуры, журнал ассоциации американских футуро­логов «Футурист» (1973, № 6) поместил разгромную рецензию на новую книгу Белла. Автору предъявлялись обвинения в защите по­зиций «редукционистской» (читай — традиционно-рутинной) науки против «рождающейся целостной науки», в «предубеждениях, свойственных истэблишменту», в «завуалированном утопизме» (уто­пия «вечного капитализма») и даже, по существу, в прогностичес­кой непрофессиональности («ненастоящем футуризме»). Еще бо­лее резко критиковали книгу Белла его западные коллеги на VIII Международном социологическом конгрессе (Канада, Торонто, 1974), куда автор на сей раз явился сам, но доклада не представил и от участия в дискуссии воздержался.

Что касается Г. Кана, тоже пользовавшегося на Западе в 60-х гг. значительным авторитетом, то его критиковали еще сильнее. Теперь его атаковали не только сторонники мира, которые не могли забыть, как хладнокровно разбирал он в своей книге «О термоядерной вой­не» (1960) возможные варианты гибели человечества в атомной ка­тастрофе, но и футурологи, весьма далекие как от марксизма, так и от пацифизма. Его обвиняли в полном несоответствии прогнозов, сделанных в трудах Гудзоновского института, реальным тенденциям развития человечества в последней трети нашего века.

Дело дошло до того, что англо-американский журнал «Фючерс» (один из самых представительных органов западной футурологии, в редакционный совет которого входили Белл и Кан) поместил ста­тью (1975, № 1) с убийственной критикой качества прогноза разви­тия экономики Великобритании на 1980 г., разработанного Европей­ским отделением Гудзоновского института. Этот институт считался одним из самых высокопрестижных исследовательских центров на Западе по разработке социально-экономических и военно-полити­ческих прогнозов глобального масштаба. К его услугам прибегали (и прибегают) крупнейшие финансово-промышленные корпорации США, Японии, ряда стран Западной Европы. Институт все время расширял свою деятельность, создал Европейское (в Париже) и Ази­атское (в Токио) отделения, включил в «сферу своей компетенции» огромные регионы от Палестины до Вьетнама и от Чили до Ирлан­дии и, казалось, не имел никакого отношения к судьбе футурологии, занимаясь в основном практической разработкой прогнозов. Тем не менее и он не ушел от ударов, обрушившихся на господствовав­шее течение. Его прогноз был публично объявлен несостоятель­ным!

Ничего подобного и представить себе нельзя было в 60-х гг., когда авторитет Белла и Кана как наиболее видных футуро­логов был на Западе абсолютно непререкаемым.

В своей последней книге — «Противоречия культуры капитализ­ма» (1976) — Белл предостерегал, что при дальнейшем стихийном развитии событий «капитализм может уничтожить сам себя». В. поисках «оптимизации» социальных процессов автор обращается к религии, как это уже неоднократно делали антисциентисты. Его но­вое произведение можно понять только в контексте дискуссий, выз­ванных концепциями, которые появились в начале 70-х гг. и которые нам предстоит рассмотреть в следующем разделе.

Сказанное относится не только к Беллу и Кану. Та же участь по­стигла конвергенционистское течение. Представители апокалипси­ческого течения просто растерялись перед лицом бурного потока событий конца 60-х гг. и отошли на задний план в глазах обществен­ности Запада. Их сменили новые, малоизвестные или даже вовсе неизвестные прежде люди. В центре внимания оказался «Футурошок» А. Тоффлера (1970).

Тоффлер ярким, образным языком публициста рассказал о том, как социальные последствия научно-технической рево­люции развеивают в прах мир современного буржуа, все при­вычные каноны его социального времени и пространства, его социальной среды, социальных ценностей.

Бешено ускоряется темп жизни. Одежда, домашняя обстанов­ка, все вещи, окружающие человека, сами по себе теряют пре­жнюю престижную ценность. Чем чаще человек может позво­лить себе их менять, тем выше его престиж в глазах «общества массового потребления». Начинается царство «вещей одноразо­вого пользования». Исчезает прежнее обаяние «отчего дома». Каждая пятая американская семья в среднем ежегодно меняет место жительства! Для «современных кочевников» жилой дом превращается в «жилье одноразового пользования».

Разваливается социальный институт семьи и брака, тесный круг друзей. На каждые две свадьбы — один развод! «Друзей» меняют, как перчатки, по мере надобности в «нужных людях» для продвижения по службе или успеха в обществе. Растет не только проституция, но и просто число безобразных оргий почти совершенно незнакомых друг другу людей. Появляется и тут же распадается множество «брачных коммун». Порнография становится «обычной» литературой, фотографией и кинематографией. Супругу, возлюбленную, друзей заменяют «знакомые одноразового пользования». Преступность, наркомания, массовая деморализация людей растут как на дрож­жах.

Вместо привычного стиля жизни появляется множество разно­образных «стилей жизни», один другого экстравагантнее и возмути­тельнее, по прежним понятиям. Вместо привычных «солидных» фирм со строгой иерархией престижа и сфер компетенции служа­щих раскручивается калейдоскоп возникающих и исчезающих ко­митетов, центров, комиссий, институтов, корпораций, по-разному (иногда очень значительно) влияющих на развитие экономики, поли­тики, культуры. Вместо стабильной «профильной» организации уп­равления по отраслям возникает «проблемная» организация, каж­дый раз новая для решения каждой новой проблемы. Вместо при­вычной бюрократии и плутократии появляется невиданная прежде «адхократия» — «комитеты ад хок» (для данного случая), «калифы на час», которые на этот час оказываются важнее самых важных пре­зидентов и директоров.

Средства массовой информации — пресса, радио, телеви­дение, поглощающее кино и театр, — становятся средствами массового оглупления людей, бесцеремонной и бессмысленной манипуляции личностью человека. Искусство превращается в стремительно сменяющие друг друга модные кривлянья, в «по­теху одноразового пользования». Наука, подбираясь к секре­там управления развитием физического и психического обли­ка человека, готовится поставить массовое оглупление людей и манипуляцию личностью на «научную» основу, ускоряет процесс превращения гомо сапиенс в какой-то кибернетичес­кий организм.

Все более неуютно чувствует себя человек в этом «безум­ном, безумном мире». Все чаще оказывается он в состоянии шока. А ведь все это, доказывает автор, только начало. Потому что это — не просто шок, а футурошок, шок от столкновения с будущим. Как же встретить этот «вызов будущего»? Тоффлер предлагает рецепты: во-первых, срочно развивать «исследования будущего», интегриро­вать прогнозирование — целеполагание — планирование — про­граммирование — проектирование — управление в единую систе­му; во-вторых, начать «обучение будущему» в школах, университе­тах, по каналам массовой информации, знакомя людей, особенно молодежь, с социальными последствиями научно-технической революции, облегчая их «приспособление» к будущему; в-третьих, расширять практику социальных экспериментов, искусственно со­здавая «плацдарм для наступления на будущее».

Слов нет, и то, и другое, и третье немаловажно. Но столь же ясно, что одним лишь исследованием, преподаванием и социальным экс­периментом беде не поможешь. Без изменения образа жизни лю­бые попытки «наступления на будущее» остаются заведомо утопи­ческими. Тем самым еще более усиливается впечатление безысход­ности «футурошока».

Все это, вместе взятое, произвело впечатление разорвавшей­ся бомбы. Динамика ВНП на душу населения, радужные ми­ражи «постиндустриального общества», «конвергенция», эк­зистенциалистские стенания по поводу «отчуждения личнос­ти» — все это показалось сущим вздором по сравнению с об­рисовавшейся угрозой надвигающейся катастрофы. Почти два года вокруг книги Тоффлера кипели споры на тему о том, ре­альна ли грядущая катастрофа, и если да, то как ее избежать. Однако прошло лишь немногим более года — и появились книги, по сравнению с которыми Тоффлер выглядел таким же оптимистом, как ранее Белл и Канн по сравнению с ним самим.