Методические указания 16 страница

захваченные стада.

Царь расположился в палатах властителя города. Воинов разместили

группами. Мари-Луйс позаботилась, чтоб супруг был устроен удобно, и, как в

былые времена, делала все, чтобы его желания и нужды исполнялись

неукоснительно.

Устраивая его, она (как бы невзначай) спросила:

— А когда меня не было с тобою рядом, кто вместо царицы разделял твои

заботы?.. Только не думай, я не от ревности...

Каранни невинным взглядом посмотрел ей в глаза и сказал:

— Я и не думаю, моя царица, что червь подозрения закрался к тебе в

душу. Твое место всегда оставалось незанятым.

Мари-Луйс хоть и поверила ему, но не утешилась. Ей хотелось, чтоб он

отрешился от нее, забыл. Тогда, может, легче будет и вина и жалость

сравняются?..

Мари-Луйс занялась разного рода делами и распоряжениями, которые

отдавала своим придворным, слугам и рабам дома властителя Нерика, а в

горле все время комом стоял с трудом сдерживаемый крик. Еще недавно жила

она в этом доме чистая, неоскверненная, приехавшая на священное

поклонение. Была счастлива и довольна, что рядом преданный, всегда готовый

исполнить любое ее требование Таги-Усак. И не из рабского подчинения, не

по обязанности...

Да, но уже тогда колдовские чары сковали ее сердце... О боги,

покарайте, кто виновен в этом!..

Велики муки твои, человек!..

Мари-Луйс не могла не сознавать, что при встрече с Таги-Усаком все

существо ее наполняется нежностью и она прощает его, жалеет. Хотя жалеть

ей надо прежде всего себя...

Страшная буря бушевала в душе царицы. Во гневе она порой проклинала

себя за то, что выжила, спаслась. «Зачем это и для кого?!» — думала она,

сгорая, как на костре, в огне своих тревожных дум и неуемной страсти...

Ворона, словно навечно поселившаяся на вершине храма, все каркала и

каркала, предвещая лютую зиму. По улицам с лаем носились бездомные собаки.

Чего она каркает, эта ворона?..

В Нерике опять жили армяне, те, кому удалось спастись от беспощадной

хеттской резни. Едва почуяв, что возвращаются свои, горожане стали

выбираться из укрытий, где прятались, и ринулись к дому властителя Нерика,

стали кричать, звать царицу.

— Мы умираем, будь милосердна, божественная царица наша, помоги нам!

Таги-Усак доложил, что армянам-нерикцам нечего есть. Но что можно

поделать?.. А толпа безумствовала. И Арбок Перчу пришлось применить силу,

чтобы всех разогнать.

— Царица, люди ждут от тебя помощи. Пожалей их, помоги! — взмолился

Таги-Усак, опускаясь на колени перед своей госпожой.

— Кому-то надо и меня пожалеть, — раздраженно бросила Мари-Луйс.

И тут Таги-Усак уже решительно потребовал помочь народу.

Но царице сейчас все было противно — и алчущая, стенающая толпа, и

Таги-Усак.

— Я одного желаю: чтоб тебя не было! Уйди с глаз моих! — она посохом

со всей силой ударила его.

Таги-Усак схватился за плечо, из которого хлынула кровь и полилась на

ковер.

Тут же сорвав с себя шелковый пояс, Мари-Луйс стала перевязывать его

рану.

— Ты снова сняла свой пояс, Мари-Луйс?.. — прошептал Таги-Усак.

— Но не для того, чтобы усладить твою вожделеющую плоть. Не кичись

былой близостью нашей. Не от твоей силы то было, а от моей слабости...

Царица заботливо перевязала ему рану и села.

— Какая же ты жестокая! — не без удивления сказал Таги-Усак. — Сама

ранишь, сама и исцеляешь...

— Я жестокая?

— Да. Ты, царица! Не женщина...

— Вот как?! — крикнула Мари-Луйс. — Знай же, что я обыкновенная

шлюха, а не царица армянская.

Таги-Усак снова кинулся перед ней на колени:

— О царица! О божественная моя Мари-Луйс! Тобою одной и живу в этом

мире! Ты величайшая из женщин! Не казни себя! Все содеянное тобой полно

величия!..

Потрескивая, догорало в светильниках масло.

— Скажи, горе мое, что ты от меня хочешь? — вдруг тихо спросила

Мари-Луйс после продолжительного молчания.

— Сбрось камень со своего сердца! — взмолился Таги-Усак. — Примирись

с Каранни... Он любит тебя...

В негодовании царица даже подскочила на стуле.

— Ни в коем случае! — воскликнула она. — Никто из мужчин впредь не

будет мне желанным. Я хочу жить иной жизнью, неведомой и недоступной вам.

Хочу жить сама собою, но не только для себя!..

Через мгновение, уже успокоившись, Мари-Луйс ровным голосом, но очень

властно проговорила:

— А теперь послушай, что я тебе скажу, и беспрекословно все исполни.

Весь провиант, отложенный для пленных, раздай голодающим армянам Нерика!

Иди...

Таги-Усак молча покинул покои царицы.

 

 

* * *

 

Три дня уже, как прибыли в Нерик.

Площадь перед храмом бога Мажан-Арамазда, запруженная пленниками,

полнилась медным перезвоном цепей, в которые они были закованы. Их согнали

сюда восстанавливать то, что ранее разрушили хетты.

Надсмотрщики стояли над ними с кнутами и тяжелыми дубинками, то и

дело подгоняя и приговаривая:

— Работайте, работайте!..

Рано утром Каранни и военачальники на колесницах проехали и осмотрели

город, а затем направились к войску, выстроившемуся в ожидании

престолонаследника на открытом плато неподалеку от палат властителя

Нерика.

Поприветствовав своих воинов, Каранни громогласно объявил:

— Сейчас каждый из вас получит положенную долю добычи! Вы невиданной

храбростью одержали такую победу, что о вас будут помнить во все времена.

И боги славят вас!

Быстро соорудили помост. На нем установили два высоких стула и

пригласили престолонаследника сесть как на троне. Пригласили и царицу.

Мари-Луйс пришла внешне спокойная, миролюбивая. Почтительно кивнула

царевичу и в ответ на его приглашение покорно села слева от него, как

всегда это делала.

Воины громко и радостно приветствовали царицу.

Все добытое на войне добро грудилось посреди расчищенной от снега

площади. Захваченный у хеттов скот и отары овец находились в другом месте

под присмотром пленников.

Назначенные для раздачи даров жрецы ждали слова царевича.

Каранни поднялся и в воцарившейся тишине громко сказал:

— И скот, и рабов, и все, что нами захвачено у врага, я приказываю

раздать в равной доле и воину, и военачальнику!

Стоявший вблизи от царевича родоначальник Сисакана Татан тихо, чтоб

не слышал никто другой, спросил:

— Я не ослышался, божественный? Как так — в равной доле?..

— Все всем поровну!..

Знать насторожилась: что это с престолонаследником, куда он гнет?

Простого воина равнять со знатью?..

Однако возразить царевичу никто больше не решился.

А добыча была воистину несметной. И оружие, и снаряжение, и шатры. А

сколько золота и серебра! Сколько скотины, овец, рабов-пленников!

И все поровну? И воину, и его властелину?..

Немыслимо...

По знаку Каранни начали с пленников. У каждого хетта внимательно

проверяли зубы, щупали мышцы.

Больных и немощных тут же передавали жрецам (заранее было определено,

что их потом выведут за пределы города и уничтожат), а всех годных

построили по трое и стали наделять ими воинов и военачальников.

Потом раздали скот и уж вслед за тем все иное добро.

Воины навьючили каждый свою долю добычи на полученных в рабство

хеттов-пленников и погнали их вместе со скотиной к становищу.

Уходили, кланяясь престолонаследнику и царице.

— Слава великому героическому Каранни!

— Слава!..

Почти до самого вечера длилась раздача.

Только после всех воинов получили свою долю родоначальники и

военачальники, престолонаследник и царица.

В довершение Каранни подозвал Таги-Усака и сказал ему:

— Двенадцать воинов моей личной охраны пали на поле битвы. Это были

храбрые и преданные люди. Да примут боги их души с благословением! А мою

долю добычи доставь родственникам погибших.

Так же поступила и царица. Ничего себе не взяла.

Чуть помешкав, родоначальники и военачальники тоже вынуждены были

отказаться от своей доли в пользу семей павших.

И снова над площадью загремело:

— Слава великому и отважному Каранни!..

— Слава! Слава!..

Только один человек оставался равнодушным ко всему происходящему —

верховный военачальник Каш Бихуни. Ничего ему не было нужно. У него ни

жены, ни детей! Один как перст на всем белом свете...

В одном из залов палат властителя Нерика уже был накрыт стол, и

царевич пригласил на ужин своих приближенных.

Когда все расселись, как подобало, по старшинству, Каранни сказал:

— Верхняя провинция страны хеттов теперь принадлежит нам, братья мои.

Впредь она будет именоваться Малой Хайасой. Я повелеваю разделить поровну

между всеми здесь присутствующими ее земли, города и селения, после чего

управляйте ими по своему усмотрению. И еще я освобождаю вас от дани

царскому дому и храмам за эти владения.

— О царевич наш, слава тебе!..

— Слава великому Каранни!..

Все бросились к престолонаследнику. Кто-то целовал полы его одежды,

кто-то лобызал руки...

Мари-Луйс невольно прослезилась.

А Каш Бихуни и сейчас был безучастен ко всему происходящему. Ничто

его не интересовало. Даже пленницы — жены Мурсилиса и хеттских

военачальников, хоть и рьяно пытались, не сумели завлечь его своими

прелестями. Он только язык им показывал, этим блудницам, и был таков...

Зал сотрясался от восторженных восклицаний и тостов, а Каш Бихуни

знай наливал себе вина в серебряный кубок, пил и с завидным аппетитом

заедал жаренной на вертеле бараниной.

Наступила ночь. В городе тут и там загорались костры.

 

 

* * *

 

Уже на другой день в Нерике стихийно образовался рынок рабов. Товаром

были пленные хетты. Купцы валили отовсюду, даже чужестранцы. Торговались с

продавцами — армянскими воинами, как и следовало купцам, истово.

Особенно дорого просили за миловидных девушек и молодых женщин.

Неожиданно в этой сутолоке вдруг появилась Мари-Луйс. Едва ее

колесница врезалась в толпу, как все бросились в разные стороны.

Царица громко спросила:

— Э-эй, доблестные воины, кому из вас досталась в долю моя приемная

дочь, хеттская девушка Ерес Эпит? Я ищу ее!.. Э-эй, дочь моя, отзовись,

если ты здесь!..

— Здесь я, матушка царица!..

Ерес Эпит бегом примчалась, бросилась к колеснице своей обожаемой

покровительницы:

— Здесь я! Меня продают!..

Девушка не успела договорить, как ее уже нагнал хозяин, конник из

Драконова полка.

— Это моя добыча, великая царица! — закричал он.

— Добыча свята и по праву принадлежит тебе, — сказала царица. — Но ты

ведь продаешь ее, а я куплю у тебя.

Мари-Луйс сняла с головного своего убора жемчужную булавку и

протянула воину.

— Бери. Эта жемчужина стоит не одной сотни пленников. Думаю, ты

останешься доволен?..

Воин облобызал ноги царицы. А площадь взорвалась восклицаниями

удивленного люда: такая цена за одну пленницу?!

Царица тем временем бережно усадила рядом с собою Ерес Епит и

повернула коней назад.

— Что же ты раньше не подала мне весточки, Ерес Эпит? Я не думала,

что ты среди пленников. Спасибо, боги подсказали мне поискать тебя здесь!

О Эпит-Анаит, добрейшая и справедливейшая из богов!..

А Ерес Эпит, плача от счастья, нежно ластилась к коленям царицы...

В этот день Мари-Луйс отправилась с визитом к хеттской царице,

старшей жене Мурсилиса, которую по ее повелению содержали здесь же, в

палатах властителя Нерика.

Пленница очень удивилась, увидев ее, но Мари-Луйс почтительно

приблизилась к ней и с участием в голосе сказала:

— Твой царственный супруг, как принято по вашим обычаям, предал земле

тело твоего сына Наназити. Я пришла, чтобы выразить тебе свое сочувствие

и, насколько это возможно, утешить тебя, царица.

— Благодарю, победительница!..

Мари-Луйс поразилась. В голосе этой потерявшей взрослого сына женщины

не ощущалось боли и страдания. И глаза ее были сухие...

— Твой супруг очень жесток по отношению к моему мужу, царица

армянская. Я очень тревожусь о своем повелителе.

— Неужто к нему жестоки? — удивилась Мари-Луйс — Не думаю. Это

исключено, царица. Его содержат с подобающим почтением, как царственного

пленника. Я сама слышала, как мой супруг приказал своим военачальникам не

допускать жестокости в отношении царя Мурсилиса и охранять его от наших

воинов и жрецов, у которых к нему свой особый счет.

— А почему же нас не освободили и не дали уехать домой?

— Это я не позволила.

— Вот как? — вздрогнула хеттская царица. — Но ты ведь жила у нас в

такой неге и холе? Больше того, по своей воле сожительствовала с царем

Мурсилисом? И за все такая плата?..

— Неправду говоришь, царица. Отнюдь не по своей воле я все это

делала. И не по доброте твой супруг содержал меня в неге и холе. Он

насиловал мою плоть, раздирал мою душу и в оплату окружил меня роскошью...

Мари-Луйс предостерегающе подняла руку, не давая прервать себя.

— Благодаря вашей «неге и холе» я осквернена и раздавлена. Ни ты, ни

твой муж, так и знай, больше не увидите своего Хаттушаша!.. И на троне вам

тоже никогда больше не восседать!

Пленница бросилась в ноги Мари-Луйс со стенаниями:

— О, мстишь за себя! Бессердечная, жестокая тигрица!

— Да, мщу. Не просто за себя, а за оскверненную душу свою, за

надругательство, за боль и страдания моей родины, причиненные твоим царем!

Я просто не вправе забыть об этом.

— Но ты же расточала моему супругу такие ласки, изображала такую

влюбленность?!

— Да, расточала, да, оскверняла свое тело. Но все это с целью

обмануть его, одурачить, заставить вступить в бой с армянским войском. Я

знала, что только такой ценой добьюсь его погибели и нашей победы! А ты,

ты думала, мне нужен твой Мурсилис?.. Ха-ха-ха!.. Нет, милая. Я шла к

своей цели после вашего вероломства в Нерике! Это я уничтожила вашего

верховного военачальника! Я отравила моими ядовитыми стрелами...

Мари-Луйс оборвала себя. Не стала говорить, что и сына ее, Наназити,

убила она. Бог с ней, и без того уже повержена. Перевела речь на другое,

обещала содержать до конца жизни в полном благополучии и с должной

почтительностью.

Про себя Мари-Луйс с горечью подумала, что в последнее время получает

какое-то даже удовольствие от своей жестокости...

Почувствовав вдруг усталость, она отошла от распростертой на полу

хеттской царицы и, распорядившись, чтобы пленницу накормили, дали хорошего

вина и вообще были бы предупредительны, удалилась.

Мари-Луйс зашла и к женам хеттских военачальников. Те встретили ее

льстивыми улыбками, земными поклонами, вознесением молитв, чтобы боги

хранили их нынешнюю властительницу. И это, надо сказать, было

омерзительно. Вчерашние гордячки сегодня стелились, как рабыни. Неужели

только ради того, чтобы выжить?.. Любой ценой жить дальше и вкушать земные

радости?..

Мари-Луйс повелела раздать всех этих женщин — а их было не менее

тысячи — армянским воинам в качестве добычи.

Военачальников она при этом предупредила:

— Вы на этих пленниц права не имеете. Запомните твердо. Я передаю их

воинам, пусть владеют ими как знают.

Вечером Мари-Луйс велела привести к себе хеттскую царицу. Та явилась

разряженная, вся раскрашенная, с оголенной грудью. И Мари-Луйс отметила,

что она еще довольно хороша и не потеряла свежести. Это почему-то вызвало

в ней зависть.

Ерес Эпит принесла пива.

Царица предложила пленнице сесть и подала ей кубок. Медленно

потягивая пиво, Тагухепа заговорила и уже не могла остановиться, хотя

Мари-Луйс почти не поддерживала разговора, все разглядывала ее, вспоминая

юного Наназити, отмечала, что он был очень похож на мать. Тоже красивый...

«Но, боги, как она болтлива, эта Мурсилисова жена!.. И зачем она тут?..

Ах, да! Я ведь сама ее пригласила. И теперь надо ее слушать? Словно не

она, а я — пленница!.. Нет, я свободна, я могу сама распоряжаться собой,

своими желаниями! Нет ничего превыше свободы личности. Я свободна от мужа,

от богов и даже от самой себя!..»

И Мари-Луйс вдруг резко оборвала разболтавшуюся пленницу:

— Не забывайся, Тагухепа! Ты очень уж разошлась. Тебе следует быть

поскромнее!..

— О великая царица армянская! — запричитала та в ответ. — Я на миг

запамятовала, что отныне мой удел — жалкий плен и безвестность!.. О боги,

может, я когда недодала вам жертвы, что вы так покарали меня?! О

всеславная Иштар, не я ли ежегодно приносила тебе в жертву безвинного

младенца?! За что же ты меня покинула!..

Мари-Луйс, не испытывая к ней ни капли сострадания, резко сказала:

— Принесение человека в жертву — страшнейшее зло. Именно за это вас,

хеттов, и постигла кара, потому вы и пали под натиском моего отважного

супруга!..

— Это же священное, угодное богам дело — принесение им в жертву

человека?! — удивилась пленница. — Кто же может запретить?..

— Я это запретила!

— Ты?.. Царица запретила?!

— Я!..

— Не какая-нибудь простолюдинка, а ты, царица, само порождение

богов?!

— Я, я!..

— О царица армянская! Поостерегись. Человек — ничто в сравнении с

богами. Как же можно пожалеть какого бы то ни было человека, если богам

извечно угодна такая жертва?.. Бойся гнева всевышних.

— Опасность в ином. Ты совсем недавно видела ее воочию, когда

погибало войско твоего супруга.

— О боги, выходит, страна моя повержена?!

— Конечно, — спокойно сказала Мари-Луйс, — ты же знаешь это...

Вошел Таги-Усак. Он явно хотел что-то сказать, но присутствие

пленницы и смутило, и удивило его. Зачем она здесь? Похоже, мирно

беседуют... Странно, что может связывать этих двух женщин?

Таги-Усак подчеркнуто поклонился только своей царице. Она сурово

посмотрела на него и спросила:

— Что с тобой? Ты словно вестник смерти...

— Да, великая царица... Но, может, сейчас не говорить?..

— Почему же, говори, но лучше бы с улыбкой...

— Дело в том, что... — почти шепотом сказал Таги-Усак. — В общем,

супруга этой твоей гостьи больше нет...

Мари-Луйс в душе вознегодовала: выходит, Каранни не исполнил ее

просьбы, не сохранил жизнь Мурсилису? Не значит ли это, что она понемногу

лишается власти?.. Нет, конечно. Да и чего ей, собственно, противиться

такому решению престолонаследника, она же признает его величие и согласна

с волею армянских жрецов и воинов, объявивших его после победы богом?.. И

разве она не желала погибели для хеттского войска?.. И однако...

Мари-Луйс снова грозно глянула на астролога и в полный голос

проговорила:

— Так, так!.. Но почему ты сообщаешь эту желанную нам весть с

каким-то испугом?..

Таги-Усак опустился на колено.

Царица показала ему на дверь, и он вышел, подумав при этом, что почва

под ней, похоже, заколебалась...

Мари-Луйс попросила прислужницу принести из гардеробной черный шарф и

набросила его на голову своей пленницы. Та вздрогнула:

— Это знак траура, царица! Что произошло?

— Восплачь, хеттская царица! Ты овдовела. И я ничем не могу тебя

утешить!

Пленница зарыдала. А Мари-Луйс не без горечи усмехнулась: вот и

обрела друга по несчастью. Взяв в руки кубок, она стала с удовольствием

медленно пить пиво.

 

 

* * *

 

Каранни явился к овдовевшей царице-пленнице.

Усевшись в кресло, он сказал ей какие-то слова в утешение, помолив

богов, чтобы были милосердны к поверженной стране хеттов, и положил перед

ней восковую табличку.

Скрепи эту грамоту своей печаткой, старшая жена Мурсилиса. Он тоже

незадолго до смерти поставил печать под этим решением...

— О чем она? — робко поинтересовалась царица.

— О том, что страна хеттов навсегда уступает нам завоеванную нашим

мечом хеттскую Верхнюю провинцию и возвращает насильственно отторгнутые у

нас Тегарамские и Торгомские земли.

— Так ты ведь уже захватил Верхнюю провинцию, армянский

престолонаследник? Зачем же тебе еще нужна эта грамота?

— Ты, конечно, отчасти права. Грамота и впрямь ничего бы не решала,

не будь названная земля завоевана нашей кровью и нашим оружием. Однако все

же приложи свою печатку рядом с мужниной. Я желаю этого!..

Хеттская царица сняла с пальца печатку и приложила ее туда, куда

указал Каранни. Для нее это кольцо уже ничего не значило и не имело

никакой цены. Если только подарить его надзирательнице, чтобы давала не

тухлой, а свежей воды, когда пить хочется...

— Что ты намерен делать со мной, победитель хеттов? — неожиданно

смело спросила она. — Или я уж не так красива и привлекательна?..

Каранни улыбнулся.

— Почему же? Ты и привлекательна, и красива, вдова Мурсилиса. И я

вижу, что бог любви тебя не покинул. А потому, если хочешь, могу подарить

тебя кому-нибудь из моих воинов.

— Да, да, хочу!.. И буду в благодарность молиться богам за тебя!..

— Однако, вдовствующая царица, права на тебя принадлежат не мне, а

моей супруге.

— Я боюсь ее, боги!

Она уткнулась лицом в ладони и заплакала, а когда снова подняла

взгляд, Каранни уже не было.

Очень ей было страшно при воспоминании о Мари-Луйс, о ее глазах,

которые, того и гляди, ужалят словно змеи.

Очень страшно. Да кому пожалуешься...

 

 

* * *

 

Каранни направился к Мари-Луйс. Может, боги помогли ей смягчиться и

настроиться на примирение?..

С утра до вечера Нуар просит его, умоляет делать все для того, чтобы

вновь обрести близость царицы.

Мари-Луйс встретила супруга с покорностью, но и с величием. Приказала

служанкам принести разной снеди и вина, сама все ему подавала. Каранни

даже показалось на миг, что ее влечет к нему. Но, увы, это только

показалось. Она была далека, как никогда.

Говорили супруги о нуждах войска. Вспоминали о сыне, о недужном царе

Уганне. Мари-Луйс взволновалась, пожаловалась, что ужасно соскучилась по

сыну своему, по дому. Каранни пил вино и согласно кивал всему, о чем бы

она ни говорила.

Собравшись уходить, он сказал:

— Прикажи не оставлять вдову Мурсилиса без присмотра, чтобы не

отравилась или как-нибудь еще не порешила себя.

— Она такого не сделает, не бойся. Эта чувственная самка еще не

отрешилась от земных радостей. Ну а если бы она даже и покончила с собой,

тебе-то какая от того печаль, мой государь?..

— Я хочу увезти ее к нам, в Куммаху.

В глазах у Мари-Луйс сверкнул огонь, но она не обнаружила своего

подозрения и с улыбкой спросила:

— Хочешь сделать ее своей женой?

— Хочу, чтоб служанкой у тебя была царица хеттов.

Каранни с мольбой смотрел на нее. И Мари-Луйс понимала, о чем он

молит, но покачала головой и сказала:

— Спокойной ночи, мой государь.

Он вышел, а Мари-Луйс еще долго стояла неподвижная и, казалось, даже

бездыханная.

Но вот тонкие ноздри ее вздрогнули, она ударила в ладоши и приказала

вбежавшей служанке привести вдову Мурсилиса.

Та не замедлила явиться, опять вся разряженная. Ее вид вызвал у

Мари-Луйс раздражение, но она тем не менее приняла ее учтиво, усадила и

сказала:

— Ты должна выбрать себе нового мужа, царица.

Пленница посмотрела на нее пустым взглядом, но при этом не без

кокетства проговорила:

— Во мне еще много огня.

Мари-Луйс громко засмеялась.

— Твой царственный супруг говорил то же самое.

— Он был жалок и вызывал у меня только презрение и брезгливость.

Вечно предавался блуду и пьянству. Ему мало было женщин Хаттушаша. Со всех

концов мира велел свозить их к себе. Вот он какой был. Добром никто его не

вспомнит.

Мари-Луйс смотрела на нее и думала: «А ведь эта ничтожная женщина

если страдает, то лишь от неудовлетворенности своей плоти. Сластолюбивая,

чувственная самка, она, чего доброго, сумеет затянуть Каранни в свои

тенета. В мире нет ничего постоянного, устоев нет. Ничему нельзя верить,

даже своею рукою содеянному...»

Однако и на этот раз хеттскую царицу угостили на славу. Мари-Луйс

даже поощряла ее к болтливости: пыталась прояснить для себя, не породил ли

Каранни в душе этой блудливой самки каких-нибудь надежд.

Только в полночь она наконец выпроводила Тагухепу, наделив

незначительными подарками, и сама потом долго сидела задумавшись. Но вот

она попросила позвать Таги-Усака. Тот сразу вошел, будто ждал зова, стоя

за дверью.

Мари-Луйс сидела напряженная, словно тигрица, готовая к броску.

Наконец, как бы выйдя из оцепенения, она четко проговорила:

— Немедленно вывезти из Нерика вдову Мурсилиса.

— Я готов исполнить твой приказ. Но, прости мне, божественная,

ревность твоя беспричинна.

Мари-Луйс не на шутку взъярилась:

— Прекрати бередить мою душу!..

За яростью последовало смирение. Она про себя сердилась, что не умеет

сдерживаться при астрологе. Откуда в нем столько силы?.. Ничем его не

сломишь...

Царица тяжело вздохнула и уже спокойно сказала:

— Доставь ее к хеттской границе и... пусть убирается с богом.

 

 

Через два дня Каранни поинтересовался, что с пленницей.

— Не больна ли? Почему-то не видно ее.

— Подозрения твои не безосновательны. Царица отравилась.

— Неужели?

Мари-Луйс пристально воззрилась в него: не сожалеет ли? Но нет. Он

был откровенно равнодушен. И она наконец облегченно вздохнула.

— А куда девали ее останки?

— Я приказала вывезти из города и сжечь.

— Мне так хотелось, чтобы она стала твоей служанкой...

— У меня и без нее хватает слуг.

— Как знаешь...

Оба явно понимали друг друга. Ничего больше не говоря, они вышли. Им

предстояло присутствовать на похоронах останков Урси Айрука. Хоронили его

в приделе нерикского храма. Великий жрец войска готовился к совершению

обряда погребения, а Каранни вошел в храм и попросил оставить его там

одного: он оплакивал преданного воина и славного родоначальника, сетовал

на то, что боги не уберегли его.

Вошла Мари-Луйс и с упреком сказала:

— Опомнись. Войско ждет тебя. И снег идет, люди мерзнут.

Во всем своем царском облачении они предстали перед войском.

Воины опустились на колени, Каранни подошел к покойному, коснулся

губами его лба и торжественно изрек:

— Боги примут тебя и возлюбят, отважный юноша! В добрый путь к

бессмертию!..

Снег шел сильнее и сильнее. Мари-Луйс смотрела, как он засыпал все

вокруг, как падал на лицо покойного, и с горечью думала о превратностях

судьбы, о краткости жизни, о безжалостности богов. И еще она думала: «Боги

ли создают человека или человек сам придумывает себе богов, чтобы было

потом кому молиться, питать надежду на искупление грехов жизни? Все —

ложь. Только смерть есть истина. Вот она... Земля родит. Она и забирает.

Глупо уповать на бессмертие души».

Мари-Луйс, сама того не замечая, вся дрожала.

В толпе, окружавшей могилу, царица вдруг увидела великого жреца

Нерика Арванда Бихуни. Она глазам своим не поверила. Вгляделась

внимательнее. Он. Точно он. О боги, как же ему удалось уцелеть, если всех

нерикцев вырезали?.. Словно ударом молнии пронзила ее догадка обо всем,

когда она увидела рядом с Арвандом Бихуни великого жреца хеттов Кама

Вараша с кадильницей в руках. Ясное дело — оба пса из одной конуры!.. Не

кружит ли тут и прорицатель Чермак? При воспоминании о нем Мари-Луйс

задрожала еще сильнее.

— Тебе холодно? — тихо спросил Каранни.

— Нет, — беря себя в руки, ответила Мари-Луйс — Просто жалко Урси

Айрука. Молодой ведь еще. И какое у него, даже у мертвого, необыкновенное

лицо...

Теперь Мари-Луйс видела в толпе и других хеттов. И хоть все они

подладились под армян — и одеждой и бородами, она без труда отличала их.