ЖМ 6 курсына интерндерге «Клиникалық электрокардиография» элективті пәні бойынша емтихан тестілері 2014-15 16 страница

В дальней комнате своей квартиры Бхактиведанта Свами обычно сидел один, особенно по ночам — в два, три, четыре часа, когда все спали. В эти часы в комнате стояла тишина, и он работал в одиночестве, особенно остро ощущая сокровенную близость своих отношений с Кришной. Он сидел на полу перед сундучком, заменявшим ему стол, и поклонялся Господу, перепечатывая переводы и комментарии к «Шримад-Бхагаватам».

Но в этой же комнате Свами иногда принимал гостей, и всякий, кто стучался в его дверь, мог войти и побеседовать с ним с глазу на глаз. Он отрывался от пишущей машинки и принимался говорить, слушать, отвечать на вопросы. Иногда он спорил, а иногда шутил. Посетитель мог просидеть с ним наедине полчаса, пока вновь не раздавался стук в дверь, и Свамиджи приглашал очередного гостя присоединиться к разговору. Гости приходили и уходили, а Свамиджи все так же сидел и разговаривал.

Чаще всего это были официальные визиты — гости задавали философские вопросы, а он отвечал - так же, как и после лекций в магазинчике. Но иногда, особенно по вторникам, четвергам, субботам и воскресеньям, когда в храме не было вечерних лекций, его вниманием завладевали те, кто проявил себя как наиболее серьезные его последователи. Часто они задавали ему личные вопросы: что он чувствовал, когда впервые приехал в Нью-Йорк? Что он делал в Индии? Были ли у него там ученики? Были ли члены его семьи преданными Кришны? Каким был его духовный учитель? С ними Бхактиведанта Свами говорил по-другому — спокойнее, задушевнее, с юмором.

Он рассказывал, как однажды утром в Нью-Йорке впервые увидел снег и подумал, что кто-то побелил дома. Он рассказывал, как выступал в церквях в Батлере (когда ребята спросили, что это были за церкви, он, улыбаясь, ответил: «Не знаю», — и они вместе рассмеялись). Он часто рассказывал о британском владычестве в Индии и об индийской политике. Он говорил, что заслуга освобождения Индии принадлежит не столько Ганди, сколько Субхас Чандре Бозу. Субхас Чандра Боз покинул Индию и сформировал Индийскую национальную Армию; он заключил соглашение с Гитлером, чтобы индийские солдаты, сражавшиеся за Британскую Индию и сдавшиеся в плен немцам, были возвращены в Индийскую Национальную Армию, дабы сражаться против англичан. И впоследствии именно силовая политика Боза, а вовсе не движение ненасилия Ганди, привела Индию к независимости.

Он рассказывал о своем детстве, которое пришлось на начало века, когда улицы освещались газовыми фонарями, а экипажи и трамваи на конной тяге были единственным транспортом на пыльных улицах Калькутты. Такие беседы очаровывали ребят куда больше, чем божественная философия «Бхагавад-гиты», и они чувствовали, как их привязанность к Свами растет. Он говорил о своем отце, Гоур-Мохане Дэ, чистом преданном. Гоур-Мохан был торговцем тканями, и его семья состояла в близком родстве с аристократическим родом Малликов из Калькутты. У Малликов был храм, в котором поклонялись Божеству Кришны, и когда отец подарил ему, еще совсем маленькому, Божество, он стал подражать поклонению Говинде в храме Малликов. В детстве он ежегодно проводил собственный фестиваль Ратха-ятры, в миниатюре воспроизводя грандиозный праздник в Джаганнатха-Пури, и друзья отца обычно шутили:

– Что ж это такое? Ты проводишь Ратха-ятру, а нас даже не пригласил?

– Да это просто дети играют, — отвечал отец.

Но соседи говорили:

— Дети? Да ты просто не хочешь нас приглашать, вот и оправдываешься, что это для детей.

Бхактиведанта Свами с нежностью вспоминал отца, который всегда был против того, чтобы сын становился «светским» человеком. Отец учил его играть на мриданге и молил всех садху, посещавщих его дом, благословить сына, чтобы тот вырос преданным Радхарани.

Однажды он поведал им о первой встрече с духовным учителем. Рассказывал он и о своей фармацевтической фирме, и о том, как в 1959 году принял санньясу. Юноши слушали с жадным интересом, но темы, которых касался Свами, были настолько далеки от них, что, услышав слова «мриданга» или «санньяса», они спрашивали, что это такое, и тогда Свамиджи приходилось делать пространные отступления и рассказывать об индийских специях, барабанах и даже об индийских женщинах. Но, о чем бы ни заходила речь, в конечном счете Бхактиведанта Свами озарял все светом шастр. Он не ограничивал время беседы, и каждый день мог говорить часами, если рядом находился хотя бы один настоящий, искренний слушатель.

В полдень гостиная Свами превращалась в столовую, а по вечерам — в место сокровенного поклонения Господу. Паркетный пол в этой небольшой, площадью около тринадцати квадратных метров, комнате всегда сиял чистотой. Кроме кофейного столика, стоящего между окнами, выходившими во двор, здесь не было никакой мебели. Теперь каждый день в полдень здесь собиралось человек десять-двенадцать, чтобы пообедать вместе со Свамиджи. Обед готовил Кейт, который все утро проводил на кухне.

Поначалу Кейт готовил только для Свами. Он научился замечательно варить в трехъярусной пароварке дал, рис и сабджи. Обычно этого хватало еще на одного-двух гостей, но вскоре гостей прибавилось, и Свамиджи велел Кейту готовить больше (разумеется, уже не в пароварке). Так что, в конце концов, готовил он уже на дюжину голодных молодых людей, а два нахлебника — Рафаэль и Дон — хоть и не очень-то интересовались философией Свами, каждый день с завидной пунктуальностью приходили к прасаду, обычно приводя с собой еще одного-двух приятелей, которые случайно забредали в храм. Стив приходил прямо с работы, из отдела социальной защиты. Заходила и компания с Мотт-стрит. Бывали и другие гости.

На кухне всегда хранился запас традиционных индийских пряностей: свежий стручковый перец, свежий имбирь, семена кумина, куркума и асафетида. Кейт овладел основами приготовления пищи и обучил им своего приятеля Чака, который стал его помощником. Другие ребята часто стояли у дверей узкой кухоньки и наблюдали за тем, как над открытым огнем один за другим, как футбольные мячи, вздуваются похожие на блины чапати а затем ложатся сверху на дымящуюся стопку уже готовых.

Когда отборный рис басмати, разварившись, превращался во влажную, воздушно-белую массу, а сабджи булькало, кипя на медленном огне, кухонное колдовство достигало своего апогея — приходило время готовить «чаунк». Кейт готовил его в точности так, как показал ему Свамиджи. Он ставил на огонь металлическую чашечку, наполовину заполненную топленым маслом, и бросал туда семена кумина. Когда те становились почти черными, он добавлял чили, а когда перец тоже темнел, из чашки начинал валить удушливый дым — чаунк был готов. Кухонными щипцами Кейт снимал с огня чашку с кипящей трескучей смесью, дымящуюся, словно котелок ведьмы, и подносил ее к кастрюле с кипящим далом. Он приподнимал плотно закрытую крышку, быстрым движением вливал кипящий чаунк в дал и тут же закрывал кастрюлю… Пух! От соединения чаунка с далом происходил взрыв, который стоящие в дверях встречали громкими криками одобрения. Это означало, что обед готов. Завершающая операция была настолько непредсказуемой, что однажды крышка кастрюли с грохотом взлетела под потолок, а Кейт немного ошпарил руку. Иногда соседи жаловались на удушливый запах. Но преданным все это очень нравилось.

Когда обед был готов, Свамиджи, помыв в ванной руки и прополоскав рот, входил в гостиную - всегда босиком (кожа на его ступнях была мягкая и розовая) и в шафрановом дхоти, доходившем ему до лодыжек. Он шел к кофейному столику, над которым висело изображение Господа Чайтаньи, окруженного Своими спутниками. Его же собственные «спутники» полукругом стояли у стен. Кейт вносил большой поднос с чапати, разложенными стопками по дюжине, и ставил его на пол перед алтарным столиком. Потом он приносил кастрюли с рисом, далом и сабджи. Свамиджи начинал читать бенгальскую молитву, прося Господа принять пищу, а все собравшиеся, встав на колени и касаясь головой пола, старательно, слово за словом, ее повторяли. Ароматный пар, словно дым курящихся благовоний, поднимался к потолку перед изображением Господа Чайтаньи, а последователи Свами, склонив головы к деревянному полу, неуверенно повторяли молитву.

После этого Бхактиведанта Свами садился вместе со своими друзьями и ел тот же самый прасад, который ели они. Кроме того, он выпивал стакан горячего молока с бананом. Он нарезал банан о край металлического стакана так, чтобы ломтики падали прямо в молоко.

Все знали, что Свамиджи велит есть столько прасада, сколько влезет, и это создавало веселую, домашнюю атмосферу. Никому не разрешалось просто сидеть, ковыряясь в тарелке, или прикасаться к пище только из вежливости. Они ели со смаком, — так, как этого хотел Свамиджи. Если он видел, что кто-то ест без удовольствия, он с улыбкой обращался к нему по имени:

— Почему не ешь? Давай, не стесняйся!

Он смеялся и говорил:

— Когда я плыл сюда на корабле, я думал: «Неужели американцы будут это есть?»

Когда молодые люди протягивали тарелки за добавкой, Кейт накладывал им по второй порции риса, дала, чапати и сабджи.

В конце концов, это была духовная пища, и есть ее нужно было много - прасад очищал, избавляя от влияния майи. Кроме того, эта была здоровая, вкусная и пряная пища — не чета американской. Это было так же здорово как киртан. От этой еды можно было запросто «улететь».

Они ели правой рукой, по-индийски. Кейт и Говард научились этому в Индии. Им уже доводилось есть подобные блюда, но, как они признавались Свами и всем его последователям, которые приходили пообедать, в Индии им никогда не приходилось пробовать такой вкусной еды.

Один из ребят, Стенли, был совсем еще юным, и Свамиджи, как любящий отец, всегда следил, чтобы он ел как следует. Мать Стенли встретилась со Свами и сказала, что разрешит сыну жить в храме только при условии, что Свамиджи пообещает лично за ним присматривать. Свамиджи согласился и старательно вдохновлял юношу брать больше, так что постепенно у Стенли развился зверский аппетит, и он начал съедать по десятку чапати за один присест (он съедал бы и больше, но Свамиджи его останавливал). Но это ограничение — Стенли больше десяти не давать — было единственным. Обычно же только и слышалось: «Еще… берите еще». Когда, закончив есть, Свамиджи вставал и выходил из комнаты, Кейт с парой добровольцев шел на кухню мыть посуду, а остальные расходились по домам.

Иногда, по воскресеньям, Свамиджи сам готовил пир, состоявший из особых индийских блюд.

Стив: Свамиджи сам готовил прасад, а потом сам раздавал его у себя наверху, в гостиной. Я помню, как мы рассаживались рядами, а он босиком ходил между нами и ложкой накладывал каждому из разных кастрюль. Обычно он спрашивал, кому чего добавить: «Хотите еще этого?» — и с удовольствием нас угощал. Это были не обычные блюда, а сладости или острые закуски, вроде сладкого риса или качори, и вкус их был неповторим. И даже когда у каждого набиралось по полной тарелке, он снова обходил всех нас и предлагал добавку.

Однажды он подошел ко мне и спросил, чего бы я еще пожелал, — может, сладкого риса? В ту пору у меня были ложные представления о духовной жизни — я считал, что должен отказывать себе в том, что мне нравится больше всего, поэтому попросил простого риса. Но даже этот «простой» рис был восхитительным желтым рисом с жареными сырными шариками.

В те вечера, когда не было программ, в квартире Свамиджи стояла полная тишина. Он мог целый вечер остававаться один, печатая на машинке перевод «Шримад-Бхагаватам» или непринужденно беседуя с одним-двумя гостями до десяти вечера. Но в дни вечерних встреч — по понедельникам, средам и пятницам — в комнатах царило оживление. Он уже не был один. Новые последователи, перенявшие его проповеднический дух, вовсю помогали ему, стараясь убедить людей в необходимости петь маха-мантру и слушать лекции по философии сознания Кришны.

В дальней комнате Свамиджи переводил «Бхагаватам» или беседовал с гостями, пока не подходило время принимать душ. Иногда ванная была занята, и приходилось ждать, пока она освободится. Он приучил своих последователей принимать душ дважды в день, и теперь это доставляло некоторые неудобства, так как приходилось делить ванную с ними.

После омовения он шел в гостиную, где вокруг него рассаживались собравшиеся ученики. Он садился на коврик, лицом к изображению Панча-таттвы, и, при помощи маленькой ложечки набрав в левую ладонь воды из металлической чашечки, разводил жидкую пасту из кусочка вриндаванской глины. Затем, окуная безымянный палец правой руки в желтоватую глиняную массу, он наносил на тело священные знаки вайшнавской тилаки. Глядя в маленькое зеркальце, которое он ловко удерживал большим пальцем и мизинцем левой руки, Свамиджи набирал немного жидкой глины и наносил на лоб вертикальную полоску, после чего правым мизинцем проводил по влажной глине от бровей к волосам - так, чтобы получились две ровные параллельные линии. Затем он наносил такие же знаки еще на одиннадцать мест на теле, а ребята сидели вокруг и наблюдали за его действиями, порой задавая вопросы, а порой делясь своим пониманием сознания Кришны.

Свами: Мой Гуру Махараджа обычно ставил тилаку без зеркала.

Преданные: И она была ровная?

Свами: Ровная или нет — неважно. Да, она была ровной.

После этого Бхактиведанта Свами садился и беззвучно повторял мантру Гаятри*. Намотав на большой палец правой руки священный шнур брахмана, он садился, выпрямив спину, и молча шевелил губами. Его открытые плечи, руки и грудь были худы, но круглый живот слегка выдавался вперед. Кожа его была шелковисто-гладкой, как у юноши, только лицо несло отпечаток прожитых лет. Движения его рук были отточены и изящны.

Он брал в левую руку два медных колокольчика и, слегка позванивая, зажигал две ароматические палочки от стоящей возле изображения Господа Чайтаньи свечи. Палочками, от которых поднимался ароматный дым, он медленно описывал перед Господом Чайтаньей маленькие круги. Сосредоточенно глядя на картину и не переставая звенеть, он словно свивал из струй дыма ароматные спирали. Никто из присутствующих не понимал, что он делает, хотя происходило это каждый вечер. Таков был ритуал. В нем был какой-то смысл. Между собой ребята прозвали эту церемонию «колокольчики».

По понедельникам, средам и пятницам после «колокольчиков» наступало время вечернего киртана. Несколько преданных заранее спускались вниз, встречали гостей и рассказывали им о Свами и о мантре. Но без Свами программа начаться не могла. Никто из ребят не умел петь и играть на барабане, и никому даже в голову не приходило самому вести киртан. Только в семь часов, когда он входил в храм, начиналась программа.

Приняв душ и надев чистые домотканые индийские одежды, с похожими на стрелки знаками вайшнавской тилаки на руках и на теле, Бхактиведанта Свами выходил из своей квартиры и спускался вниз, чтобы воспользоваться еще одной счастливой возможностью восславить Господа Кришну. Маленький храм был заполнен дикими и отнюдь не «брахманичными», простодушными молодыми американцами.

 

***

Дон был для Свами сущим наказанием. Он месяцами торчал в магазинчике, практически ничего не делая, а изменить свои привычки даже не пытался. Речь его была чрезвычайно претенциозна: он не просто говорил, он возглашал каждое слово, словно читал вслух какую-то книгу. Все предложения Дон проговаривал целиком, совершенно их не сокращая. Не то, чтобы он был интеллектуалом - просто для него это был способ изменить естественную манеру разговора. Речь Дона поражала окружающих своей вычурностью; многим казалось, что это результат чрезмерного увлечения наркотиками. Таким способом он пытался дать понять окружающим, что он — не обычное живое существо. Завязывать с марихуаной он даже и не думал, даже после того, как Свамиджи попросил об этом всех своих «постояльцев», иногда к нему заходила подружка, с которой они сидели вместе, интимно беседуя, а иногда даже целовались. Но он любил Свами. Однажды он даже дал ему денег. Дону нравилось жить в магазинчике, и Свамиджи не протестовал.

А вот другие жаловались. Как-то раз один из недавних гостей заглянул в храм и застал там Дона, одиноко сидящего в облаке дыма от марихуаны.

— Траву куришь? Но ведь Свами запрещает здесь курить!

Дон стал оправдываться:

— Я не курил. Ты не истину глаголешь.

Тогда парень полез в карман его рубашки и достал оттуда сигарету, набитую ганджой. В ответ Дон ударил его по лицу. Слух о происшествии быстро облетел остальных. Ребята засомневались - как вести себя в подобных случаях? Как бы поступил Свами? Что делать, если кто-то курит травку? Хотя преданному не полагается курить, может, иногда это нормально? С этими вопросами они отправились к Свамиджи.

Бхактиведанта Свами отнесся к происшествию очень серьезно. Особенно его расстроило, что Дон распустил руки.

— Он тебя ударил? — спросил он юношу. — Сейчас я сам пойду и дам ему по голове.

Но потом, тщательно все взвесив, Свами решил, что лучше просто попросить Дона уйти. Но тот уже сам ушел.

На следующее утро, во время лекции, он появился в дверях. Бхактиведанта Свами, сидевший на возвышении, участливо на него посмотрел. Но в первую очередь он беспокоился об ИСККОН.

— Узнай у него, — шепнул Свами Рою, сидевшему рядом, — есть ли у него марихуана. Если есть, то не пускай его сюда. Наше общество…

Бхактиведанта Свами - совсем как заботливый отец - беспокоился за жизнь своего ребенка — ИСККОН. Рой подошел к Дону и сказал, что если он хочет войти, то должен отказаться от наркотиков. Дон развернулся и ушел.

Рафаэль тоже не был горячим поклонником дисциплины. Высокий, молодой парень с длинными каштановыми волосами - он, как и Дон, старался остаться в тени и только время от времени заходил к Свами. Когда Свами ввел в обиход джапу и стал воодушевлять юношей повторять мантру, Рафаэлю эта затея не понравилась. Он говорил, что ему нравится хороший киртан, но повторять на четках он отказывается.

Однажды Свамиджи случайно захлопнул дверь квартиры, и ребятам пришлось взломать замок. Свамиджи попросил Рафаэля поставить новый. Время шло. Рафаэль целыми днями торчал в храме, читая стихи Рембо, либо без цели слонялся по городу, но времени, чтобы заменить замок, так и не нашел. Как-то вечером он вдруг направился к Свами на квартиру, открыл дверь (без замка) и пошел прямиком в дальнюю комнату, где по-домашнему, в окружении нескольких учеников, сидел Свамиджи и говорил о сознании Кришны.

Войдя, Рафаэль вдруг заговорил - громко, словно безумец, высказывая все свои сомнения, и, выливая все, что скопилось у него в голове:

— Что до меня, — сказал он, — я прямо не знаю, что происходит. То ли духовой оркестр играет, то ли черт знает что.

Преданные напряглись: он немного нарушил атмосферу преданности.

— Рафаэль очень простодушен, — улыбаясь, заметил Свамиджи, словно объясняя присутствующим поведение своего сына.

В конце концов Рафаэль все же отремонтировал этот злосчастный замок. Но однажды, после лекции, он подошел к помосту, на котором сидел Свами, и заговорил - возбужденно, нетерпеливо:

— Я не для того живу, чтобы торчать в храме и бормотать мантры на четках! Мой отец был боксером! Я создан, чтобы бежать по берегу моря, вдыхая воздух полной грудью…

Жестикулируя, Рафаэль продолжал выкрикивать свои нахальные сентенции — что-что, а это он умел (причем гораздо лучше, чем практиковать сознание Кришны). Вдруг громким голосом Бхактиведанта Свами прервал его:

— Так давай! Делай! Вперед!

Рафаэль съежился, но… остался.

Билл Эпштейн гордился своими отношениями с Бхактиведантой Свами — они были честными, без недомолвок. Хоть он и помогал Свами, рассказывая о нем людям и приглашая их в гости, становиться серьезным последователем он не собирался - и знал, что Свами это понимает. Да и себя Билл не тешил пустой надеждой по-настоящему «посерьезнеть»; он считал - если человек не готов с головой погрузиться во все это, то лучше и не начинать. Но Свамиджи такой подход не устраивал. Когда однажды, проведя несколько дней в гостях, Билл вновь появился в храме и заснул прямо на лекции, завернувшись с головой в одеяло, Свами принялся не то что говорить, а кричать, да так громко, что Билл просто не мог заснуть. Иногда он задавал слишком вызывающие вопросы. Свамиджи отвечал, а потом спрашивал:

— Ну что, доволен?

Билл сонно поднимал глаза и отвечал:

— Нет!

Свамиджи давал более подробный ответ и еще громче спрашивал:

— Ты доволен?

Так продолжалось до тех пор, пока Билл не бывал вынужден признать:

— Да, да. Я доволен.

Но именно Билл был первым, кто во время киртана в магазинчике встал и начал танцевать. Хотя Его руки были воздеты, совсем как на изображениях Господа Чаитаньи, некоторые ребята сочли его танец самолюбованием. Но Свамиджи, увидев, как Билл танцует, расширил глаза и с жаром выразил одобрение:

— Билл танцует в точности как Господь Чайтанья.

Иногда, вернувшись из своих похождений, Билл приносил деньги, и пускай их было немного - он всё отдавал Свамиджи. Спал он в магазинчике, а день проводил на улице, приходя в храм лишь к обеду, либо на киртан, либо уже к вечеру, на ночлег. По утрам он обычно уходил собирать окурки. Для Билла Свами был частью движения хиппи и в этом качестве заслуживал уважения за целостность своей натуры. Биллу не понравилось, когда ребята начали оказывать Свами знаки почтения (начиная с того, что отвели ему в храме место на возвышении), а когда они начали проявлять энтузиазм, соревноваться и даже соперничать друг с другом, он с отвращением от всего этого отказался. Он решил, что просто будет помогать Свами по мере возможности, и знал, что тот оценит все, что он сделает. Для него этого было вполне достаточно.

Карл Йоргенс помогал Бхактиведанте Свами в трудных ситуациях. Когда регистрировали Общество, он стал его попечителем, подписав Устав, а когда Дэвид вынудил Свами бежать с Бауэри, именно Карл его приютил. Но в те дни, когда им с Евой приходилось делить со Свами жилище, из-за возникшего напряжения, которое со временем так и не прошло, их отношения дали трещину. Он любил Свами и уважал его как настоящего индийского санньяси, но его философских выводов не принимал. Разговоры о Кришне и душе - дело хорошее, но отказ от наркотиков и секса — это уже чересчур. Теперь, когда Свамиджи поселился на новом месте, Карл решил, что сделал все от него зависящее и больше не нужен. Хоть и он помог Бхактиведанте Свами зарегистрировать Международное общество сознания Кришны, вступать в него он не собирался.

Киртаны на Второй авеню казались Карлу слишком людными, их атмосфера слишком отличалась от той почти семейной теплоты, которой он наслаждался на Бауэри. Аудитория разрослась, появился дух раскованности и даже развязности, которого раньше не было. Как и другие «старые друзья», Карл чувствовал себя неловко и не горел желанием вступать в новую организацию. Встречи на Бауэри, напоминавшие уединенную медитацию, казались куда более мистическими по сравнению с публичными программами на Второй авеню.

Кэрол Бекар тоже нравились спокойные киртаны. Ей казалось, что в неистовых танцах и пении люди просто дают выход личным разочарованиям. Несколько раз она становилась свидетелем каких-то неприятностей во время киртанов на Второй авеню. Однажды в магазин вломилась компания парней, специально чтобы подразнить танцующих: «Эй! Что за чертовщину вы там вытворяете!» Ее неотступно преследовала мысль, что в любую минуту в витрину может со звоном залететь камень. Да и парня, с которым она встречалась, все это нисколько не интересовало.

Джеймс Грин был в растерянности. Он видел, что почти все новички принимают перед Свами серьезные обязательства, но сам пойти на это не мог. Он ничего не имел против Свами и его нового движения, но жить предпочитал всё-таки один.

Роберт Нельсон, старый друг Свами, еще по студии доктора Мишры, никогда не терял своих добрых чувств к нему, но продолжал жить своей привычной жизнью, не следуя никакой мало-мальски серьезной дисциплине. Так уж получилось, что почти все, кто помогал Бхактиведанте Свами на Бауэри и в пригороде, стали отходить от него, как только он основал духовную организацию, а произошло это почти сразу же после переезда в дом № 26 по Второй авеню. Появлялись новые люди, новые помощники… Карл, Джеймс, Кэрол и остальные почувствовали, что их место занимают другие, что долг их по отношению к Свами выполнен… Произошла «смена караула», и хотя «старая гвардия» по-прежнему хорошо относилась к Бхактиведанте Свами, члены ее начали постепенно от него отдаляться.

***

Брюс Шарф только что окончил нью-йоркский Университет и искал работу. Однажды бывший сосед по комнате рассказал ему о Свами, к которому он заходил на Вторую авеню.

— Они там поют, — рассказывал друг, — а когда танцуют, то просто что-то невероятное творится! И Аллен Гинсберг там был…

Друг продолжал:

- Свами сложно понять. Да и последователи его зачем-то записывают на магнитофон все, что он говорит. Зачем ему большой магнитофон? По-моему, это не слишком-то духовно.

Но Брюсу стало интересно.

Он был поклонником индийской культуры. Четыре года назад, когда ему едва исполнилось двадцать, он проработал одно лето стюардом на американском грузовом самолете и летал в Индию, где посещал храмы, покупал изображения Шивы и Ганеши, книги о Ганди и вообще чувствовал себя частью этой культуры. Вернувшись в Нью-Йоркский университет, он стал больше читать об этой стране и написал для семинара по истории доклад о Ганди. Он питался в индийских ресторанах, ходил на индийские фильмы и концерты и читал «Бхагавад-гиту». Даже мясо есть он перестал. Брюс лелеял мечту, поступить на какие-нибудь курсы повышения квалификации и отправиться в Индию, а затем вернуться в Америку и преподавать восточные религии. Но все это время он не прекращал свои опыты с ЛСД.

Чаку Барнету было восемнадцать. Его мать развелась с отцом и недавно переехала в Гринвич- Вилледж. Она изучала в Нью-Йоркском Университете психологию.

От матери Чак переехал в квартиру на Двенадцатой улице в Нижнем Ист-Сайде, поближе к Аллену Гинсбергу и другим поэтам и музыкантам хиппи. Его полем деятельности был авангардный джаз, а инструментом — флейта, и он сотрудничал с несколькими профессиональными группами города. Уже шесть лет он занимался хатха-йогой, а недавно начал экспериментировать с ЛСД. В наркотическом полусне ему виделись лотосы и концентрические круги, но когда дурман проходил, его все сильнее захлестывала чувственность. Близкий друг Чака этим летом внезапно оказался гомосексуалистом, и Чак преисполнился цинизма и отвращения. Однажды кто-то сказал ему, что на Второй авеню, в центре, поселился индийский свами, и в один из августовских дней Чак оказался перед витриной бывшего магазина «Бесценные дары».

Стив Гуарино, сын нью-йоркского пожарного, вырос в городе и в 1961 году окончил Бруклинский колледж. Под влиянием отца он поступил на службу в военный флот, где два года с нетерпением ждал того дня, когда вновь станет свободным и вернется к друзьям с Нижнего Ист-Сайда. Наконец, через несколько месяцев после смерти президента Кеннеди, его с почетом уволили. Даже не навестив родителей, он прямиком направился в Нижний Ист-Сайд, — в это, как ему казалось, самое загадочное место в мире. Он писал рассказы и короткие романы, подражая Францу Кафке и ему подобным, и вскоре начал принимать ЛСД «чтобы исследовать сознание и с ним поэкспериментировать». Песня «A Love Supreme» Джона Колтрейна, джазового музыканта, убедила Стива в том, что Бог действительно существует. Чтобы заработать на жизнь, Стив пошел на работу в отдел социального обеспечения. Как-то днем, во время обеденного перерыва, в витрине магазина «Бесценные дары» он увидел объявление на небольшом листке бумаги: «Лекции по «Бхагавад-гите». А. Ч. Бхактиведанта Свами».

Чак: Когда, наконец, я нашел Вторую авеню и Первую улицу, я увидел через окно, что внутри вдоль стен сидят люди и что-то поют. Рядом со мной стояли и посмеивались какие-то типичные американские обыватели. Я повернулся к ним и со сложенными ладонями спросил:

— Это здесь живет Свами?

Они захихикали и ответили:

— Пилигрим, ваш поиск окончен.

Их ответ меня не удивил - я понял, что это правда.

Брюс и Чак жили друг от друга всего в двух кварталах, но знакомы не были. Последовав совету друга, Брюс тоже отправился в храм.

Брюс: Я искал Харе Кришна. Я вышел из дома и пошел по Авеню Б, намереваясь пройти пешком до Хьюстон-стрит. Добравшись до Первой улицы, я повернул вправо и шел до самой Второй Авеню. Вдоль Первой улицы тянулись все эти пуэрториканские бакалейные лавки, еще там была церковь - одна из тех, где собравшиеся стоят и громко поют, играя на бубнах. Когда я шел по Первой улице, у меня было такое ощущение, как будто я покидаю этот мир - так бывает, когда собираешься в аэропорт, чтобы сесть на самолет. Я думал: «Я оставляю позади часть себя и иду к чему-то новому».

Но на Второй Авеню найти Харе Кришна я не смог. Я прошел бензоколонку, миновал какой-то магазинчик - на нем было написано «Бесценные дары». Потом я вернулся и снова прошел мимо, но на этот раз заметил в витрине черно-белое объявление о лекциях по «Бхагавад-гите». У входа была гора обуви, и я тоже разулся, вошел и сел позади.

Стив: Я чувствовал, что это уже устоявшийся коллектив, что люди здесь уже явно не в первый раз. Я вошел и сел на пол. Парень, который представился Роем, был очень вежлив и дружелюбен. Он производил впечатление человека, уже не раз бывавшего на этих собраниях. Он спросил, как меня зовут, и я почувствовал себя легко и свободно.

Вдруг через боковую дверь вошел Свами. Он был в шафрановом дхоти, без рубашки - на нем был просто кусок ткани, вроде длинного шарфа, завязанный на правом плече и оставлявший открытыми руки, левое плечо и часть груди. Когда я увидел его, то сразу вспомнил Будду.