Царица саамов 7 страница

— С большим бы удовольствием, государь. Но я могу в чужих краях

открыть нечто такое, что потревожит твою душу. Неведение о положении звезд

и их предначертании бывает по большей части полезным для правителей. К

тому же моего возвращения ждет твоя прекрасноликая супруга, наша царица

Мари-Луйс. Я должен провести наблюдение за движением звезды Гайка и

поспешить обратно в Нерик.

Каранни не настаивал на своем предложении.

На площади перед храмом развели огромный костер. Жрецов связали,

покидали в костер и всех сожгли.

Наутро, проснувшись, горожане содрогнулись, увидев то, что осталось

на месте костра. Увидели оци и повешенных на колоннах храма старосту

Мецамора, всех его жен, детей и домочадцев. Никто не узнал, за что

наказаны жрецы и староста. Никто не отважился задать такой вопрос не

только соседу, но даже кому-то из близких.

 

 

* * *

 

Занимаясь целыми днями обучением новобранцев, Каранни почти не бывал

в Мецаморе. Но однажды он решил съездить на медеплавильни.

Мецамор — прибрежный город в холмистой части Айраратской долины,

расположенный прямо напротив Масиса, слева от Ерасха. Река Мецамор,

огибающая этот город, берет свое начало неподалеку, в камышах и в рощах

священных белых кленов, там, где обилие подземных вод.

Горновой, синеглазый, высокорослый, совсем еще молодой человек,

вызвался проводить царевича в подземелье. Каранни на миг подумалось, не в

бездну ли он его ведет, может, хетты дознались о расправе над своими

лазутчиками и уготовили месть — безвестную гибель престолонаследника в

этих топях?.. Хорошо, что вовремя подоспел. Непременно надо будет одарить

жрицу-карлицу. Дам ей рабов, землю и... мужа. Да, да, и мужа тоже. И еще

все имущество повешенного старосты. Сегодня же надо написать царю хеттов

Мурсилису, пристыдить его за то, что все засылает и засылает лазутчиков...

Но Каранни тут же отказался от мысли о письме. Псу мяса не кидай, узнает,

что прежних воров прикончили, новых зашлет. Пусть лучше пока ждет,

надеется на возвращение своих людей...

Вошли в довольно просторное помещение. Свет падал в него сверху. В

нишах полыхали языки высокого пламени. На помощниках горнового были только

кожаные передники да деревянные башмаки. Из каменного ложа, где шла

плавка, по наклонной канаве тонким ручейком стекал расплавленный металл.

Каранни, внимательно глядя на него, сказал:

— Он какой-то белый...

— Да, государь наш, медь вообще-то красноватая, но, когда соединяется

с оловом, светлеет. Получается бронза, более твердый сплав. Режет все, что

пожелаешь. Сейчас покажу.

Один из помощников протянул ему какое-то оружие с заточенным концом.

— Это напильник, божественный. Смотри!

Один из помощников протянул ему какое-то оружие с заметную стружку.

— Хвала тебе! Это чудо! А ну прибавьте свет!

Зажгли факелы. Каранни сел на литую скамью и, обращаясь к Артит

Арару, сказал:

— Закажи этому горновому, пусть отольют статую, воздвигнут ее в храме

и заведут обряд поклонения Мецамору, пусть приносят во имя его в жертву

девять бычков и в два раза того больше овец. Мецамор — это защитная броня

царства моего отца!

Артит Арар с готовностью поклонился:

— Все будет исполнено, божественный!

А горновой продемонстрировал еще одно чудо. Выкованным своими руками

мечом он рубанул по медной броне, и она разлетелась на несколько частей.

Один из сыновей Андзева взял у горнового меч и ударил по его лезвию

своим мечом, который тут же разлетелся надвое.

Все были восхищены и удивлены.

Каранни заметил, что на рукояти меча горнового выгравированы какие-то

письмена.

— На каком языке это написано? — спросил он.

— На нашем, армянском.

Каранни такого никогда не видел, хотя хорошо знает

ассирийско-вавилонские и хеттские знаки письма.

— Откуда ты взял эти знаки?

— Спроси у Таги-Усака, государь, — ответил горновой. — Он расскажет

подробнее, так как сам их отыскал.

Таги-Усак стоял в отдалении.

— А ну, подойди! — подозвал его Каранни. — Как ты их нашел?

— Поиск — начало всех начал, божественный. На скалистых берегах

Гегамского моря и в высоких Сисаканских горах на отшлифованных глыбах

начертано много таких знаков. И по всему видно, что они древние. Куда

древнее Мецамора с его медеплавильнями.

— А смысл их тебе понятен?

— Знаки на скалах я еще не распознал, божественный. Но вот эти

двенадцать знаков мною изучены и поняты. Если хочешь, я и тебе открою их

значение.

Каранни думал уже о другом, о том, что, если колеса его колесницы

оковать обручами из здешнего металла, они будут служить дольше и надежнее.

А какою может быть броня из него!.. Воины станут неуязвимы...

Перед ним открывался мир новых, необыкновенных возможностей.

Горновой показал престолонаследнику и его свите все помещения

медеплавильни.

Когда они вышли из подземелья, был уже вечер.

— Сколько у тебя детей? — спросил Каранни у горнового.

— Двенадцать, государь наш. И все — твои верные рабы.

— От скольких жен?

— От трех, божественный. Три жены у меня.

— А не хочешь ли иметь еще одну?

— Как прикажешь, божественный.

Каранни заспешил по тропинке, ведущей вверх. Горновой и все остальные

едва поспевали за ним, так быстро он шел.

Царевич решил одарить горнового: дать ему в жены одну из своих

многочисленных сестер.

— Уже отправляешься? — спросил Каранни у Таги-Усака.

— Да, я закончил свое дело. Надо спешить к царице, которой я служу.

— Хетты притесняют царицу?

— Добиваются, чтобы она разрешила приносить в жертву богу Шанту

человека. Царица не разрешает им этого.

— И правильно делает. Пусть стоит на своем. А еще старайтесь, чтобы

они ни в коем случае не вызвали вас на столкновения. По крайней мере до

моего возвращения. У меня есть своя задумка. Не опережайте время.

Каранни поручил Таги-Усаку заехать на пути в Куммаху и выслать оттуда

одну из его сестер сюда, в Мецамор. На этом астролог распрощался и отбыл.

Ночь Каранни почти не спал, все ходил по комнате из конца в конец.

Беспокойные думы обуревали его: что ждет впереди, какие предстоят

пути-дороги?.. Среди ночи послал вдруг за сыновьями Андзева, а сам

постучался и поднял Каш Бихуни и Артит Арара.

Вскоре все сошлись. Царевич велел подать вина. Тревожила его царица.

Кровь у нее горячая, чего доброго, хетты втянут ее в свару. А сейчас это

не ко времени. И жаль, не послал ей никаких подарков с Таги-Усаком. Уж не

стал ли он совсем равнодушен к ней?..

Стол был накрыт. Все сели.

— С тобой есть кто-нибудь из Кохбы? — спросил царевич у Артит Арара.

— Да, государь. Позвать?

— Позови.

Вошел желтолицый коротышка. Это был староста Кохбы. Глядя на него,

Каранни не удержался от смеха. Налив ему полный кубок вина, сказал:

— Пей, недоросток. И поведай, куда ты отправляешь соль? Соль Кохбы —

великое благо и богатство земли моего отца. А?..

— Я?.. Никуда не отправляю, — растерянно забормотал староста. — Из

Вавилона приезжают и увозят нашу соль, государь. А взамен мы получаем

ткани, шелка, парчу, хлопок...

— И все это тебе одному? — усмехнулся Каранни.

Староста бухнулся ему в ноги и стал отбивать поклоны.

— Так издавна заведено, божественный. За соль мы подати не платим...

— Кончай! — резко оборвал его Каранни и тут же пожалел. Стоит ли

сердиться на этакого жалкого человека. — Пей лучше, остуди язык. В такую

ночь я не расположен прикончить даже тебе подобную мелочь. Мецамор поразил

меня. Я сейчас добр, в гостях ведь. А ты заруби на носу, коротышка: отныне

будешь поровну делиться солью с Мецамором. Слыхал, половина им. Не меньше.

Староста залпом выпил вино и протянул кубок царевичу:

— Если ты самолично еще раз наполнишь мой кубок, божественный, все

будет, как пожелаешь!..

Каранни от души расхохотался. Артит Арар вспомнил сказочного младенца

Вардгеса. Он тоже так смеялся в пещерах горы Ара. Артиту Арара доводилось

раза два самому слышать этот смех. Младенец Вардгес — полубог. Он —

водяной. Обитает в верховьях реки Карсах. Вина, как Каранни, не пьет.

Предпочитает, говорят, брагу, которую, кстати, охотно попивает и этот

коротышка-староста, заедая ее жареной чечевицей, любимым лакомством

жрецов.

Каранни предал сожжению всех мецаморских жрецов, и теперь в храме нет

служителей. Артит Арар и сам бы, своими руками сжег, уничтожил всех этих

жрецов, мерзких чревоугодников, средоточие всего злого, гнойник в сердце

земли. Но, увы, его рука не поднималась против них. О великий

Мажан-Арамазд, что они наделали, эти жрецы?! Предательством хотели лишить

нас силы и мощи, способствовать тому, чтобы хеттский царь прибрал все

себе?..

Каш Бихуни не переставая жевал сушеный изюм и жареную чечевицу.

Каранни опустил кубок на скатерть.

— Уберите все! — приказал он слугам и, обращаясь к Артит Арару,

решительно проговорил: — Твой город надо стереть с лица земли. А жителей

вывезти куда пожелаешь.

Артит Арар смиренно склонил голову, но в душе вскипела боль: Мецамор

приносит ему большой доход. Как же лишиться всего этого?..

Каранни не распространялся, твердо сказал только следующее: Мецамор

будет разрушен. Останутся там лишь медеплавильни, упрятанные в подземелье,

подальше от чужих глаз, чтобы никто не знал их месторасположение и никто

не имел бы туда доступа. У каждого работающего в медеплавильнях оттуда

всего одна дорога — на кладбище.

Закончив с распоряжениями, царевич заявил, что хочет попариться в

бане. Мецаморская баня состояла из трех помещений: в первом бассейн с

холодной водой, во втором — с горячей и в третьем — парная. Пол снизу

подогревался, и потому везде было тепло. Странно, но и тут вдруг

вспомнилась Нуар, и сердце сдавила тоска.

На следующий день со всеми своими полками, со всеми родоначальниками

престолонаследник покинул эти места, оставив в Мецаморе лишь Каш Бихуни,

чтобы помог Артит Арару разрушить город.

Сначала они вступили в Кумайри-Ширак. Там царевича встретили с

подобающими почестями. Оттуда завернули в Басиан и проследовали прямо к

нефтяным месторождениям.

Дочерна загорелые и вымазанные нефтью рабы наматывали на конец

длинной деревянной жерди войлок, опускали ее в заполненные нефтью глубокие

ямы. Войлок намокал, рабы извлекали жердь и выжимали нефть в глиняные

чаши.

Каранни объявил, что половина нефти должна поступать царствующему

дому, и выехал по направлению близлежащего владения рода Габегов. Их

жилища были устроены в подземельях, селились они там вместе с домашними

животными, в ужасной грязи.

Каранни потребовал, чтобы для скота отвели особые помещения и люди

впредь жили отдельно и в чистоте.

— Вы же погибаете в этом зловонии! И дети у вас больные. Если и

выживают, то негодны к воинской службе. Уберите скот из своих жилищ, и

боги снизойдут к вам, станут милостивыми.

На земле Габегов, как сказали царевичу, в лесу живет дикое племя.

Каранни хотел встретиться с его предводителями, но это ему не удалось.

Едва царевы люди заходили в лес, его обитатели как сквозь землю

проваливались.

Объехав все ближайшие провинции, Каранни возвратился в Мецамор, когда

в его окрестностях уже отцвели абрикосовые сады. От города почти ничего не

осталось.

— Все исполнили, как ты приказал, божественный! — доложил Каш Бихуни.

— А из сестер моих кто-нибудь прибыл?

— Да, как раз сегодня.

От Мецамора осталась только та часть, где среди скал в пещерах

скрывались медеплавильни. Сохранили в целости и дом старшего горнового да

несколько жилищ в подземелье, которые еще присыпали сверху, чтобы их вовсе

не было видно.

Каранни поспешил в шатер, раскинутый на берегу реки, где разместилась

со всей своей челядью и служанками его сестра. У него их более тридцати.

Интересно, кого выбрал Таги-Усак?.. Многие уже замужем — за

родоначальниками, военачальниками и даже за жрецами. Но и незамужних

хватает. Интересно, какая из них...

Над шатром развевалось царское знамя. У входа стояли на страже два

воина.

Каранни раздвинул полог, закрывающий вход.

— Где ты, сестра? Покажись.

Служанки тут же разбежались и забились в темные углы. Внутри шатра

был еще один полог. Вот раздвинулся и он. Каранни увидел сестру.

— Приветствую тебя, дорогая! Ты умница, что отозвалась на мою

просьбу, приехала.

Сестра прослезилась, прижимаясь к его высокому плечу. Каранни тем

временем силился припомнить, от какой из отцовых жен эта его сестра. Но

так и не вспомнил. Он подвел ее к возвышению, убранному коврами и

подушками, бережно усадил и спросил:

— Как там наш отец, сестричка?

— Волею богов пока жив.

— А что ты знаешь о царице?

— Она ведь отбыла на поклонение в Нерик... И еще не вернулась.

Астролог Таги-Усак, передав мне о твоем желании, поспешил к царице.

— А как твоя мать?

— Моя мать? — с удивлением переспросила сестра. — Моей матери нет,

сын моего отца. Она уже давно подарила свет своего солнца тебе, брат мой.

И тут Каранни вспомнил ту жену своего отца, которая родила эту

девушку. Он нежно погладил ее густые волосы.

— Если я просватаю тебя за достойного человека, не станешь

противиться?

В глазах девушки промелькнуло удивление.

— Я никогда не посмею воспротивиться желанию своего божественного

брата, если бы он даже решил отдать меня за последнего нищего.

Каранни поцеловал ей руку.

— О умница моя, сестричка, украшение прекраснейшего, богопрестольного

города Куммахи. Ты и здесь будешь чувствовать себя в объятиях добра и

света. Будешь окружена любовью. Будешь жить в этой священной Айраратской

земле, подобно богине Атик, которая, не ведая смерти, именно через смерть

вечно жива.

Брат и сестра долго беседовали. Но она так и не спросила, кто

предназначен ей в мужья, есть ли у него еще жены и сколько их. Что

спрашивать, решение принято волею богов. В этом мире и пчела не сядет на

цветок, не будь на то воли богов.

Каранни еще раз обнял сестру и покинул ее.

Придя в лагерь, где уже установили его шатер, он собрал совет

старейшин. Пригласил также и горнового. Тот пришел празднично одетый.

Каранни отметил, что горновой ко всему еще и хорош собой, и вид у него

очень мужественный. Надо надеяться, что сестра не будет в обиде.

— Я исполняю свое обещание, горновой! — торжественно заговорил

царевич. — Сестра моя, которая волею богов и по моему желанию станет твоей

женой, уже прибыла.

Горновой опустился на колени и трижды отбил земной поклон.

— Но, получая мою сестру, ты всех остальных своих жен посадишь под

замок и забудешь, что они у тебя были!

Горновой опять молча поклонился.

— Отныне, — продолжал Каранни, — я объявляю тебя членом царской

семьи, царевым зятем!

И это уже было неожиданным не только для горнового, но и для всех

собравшихся на совет в шатер престолонаследника. Каш Бихуни рукой придушил

кашель в горле, а Артит Арар невольно заскрипел зубами.

— Что, родоначальник Артит Арар, может, я неправое дело вершу?

— Абсолютно правое, государь! — поспешил заверить Артит Арар. —

Твоими устами глаголят боги!

Горновой не осмелился поднять головы. От волнения он весь был в

испарине и словно грезил. Голос престолонаследника доходил до него как

сквозь стену.

— Твое место отныне второе после Артит Арара, слева от него. Ты

великий мастер своего дела. Но хоть и связан теперь с родством с царским

домом, по-прежнему подчинен Артит Арару. Да будет так!

— Да будет так! — повторили все хором.

Каранни подозвал своего писца, велел ему вписать горнового в царский

род.

«По воле отца моего, царя земли нашей и войска, посредника между

мирскими и небесными силами, по воле единого и всесильного в небесах бога

Мажан-Арамазда и богоподобного в миру царя Уганны да будет так!»

Писец выводил медным резцом на вощеной доске то, что диктовал ему

престолонаследник, а Каранни вдруг словно услышал голос вещающего

Таги-Усака: «Боги-звезды да сотрут в памяти людской и имя и род того, кто

воспротивится твоей воле! Да уйдет в землю и корень и семя его, не зная

воскрешения! Боги-звезды благословляют все твои деяния!»

Хорошо бы, если так...

Престолонаследник приложился к грамоте своим перстнем-печаткой. За

ним то же самое сделали родоначальники.

— Да будет так!..

Все обнялись и расцеловались с горновым. Каранни приказал своим

слугам облачить его в подобающей члену царской семьи дорогой хитон и

подпоясать алым кушаком.

Свадебный обряд состоялся в тот же день, по-царски пышный и щедрый.

Каранни подарил сестре полсотни рабов.

— А ты жаден и скуп, — сказал Каш Бихуни Артит Арару.

— Почему? — поразился Артит Арар и со зла чуть не бросил ему в лицо

слово оскорбления, но вовремя удержался, вспомнив, что верховный

военачальник из числа самых приближенных царевых людей. — Скажи, почему

так считаешь?

— Престолонаследник уже столь длительное время находится в твоих

владениях, а ты не преподнес ему ничего стоящего. Это по меньшей мере

удивительно, и у него есть все основания внутренне вознегодовать.

Все, что Артит Арар съел и выпил за этот день, стало вдруг ему

поперек горла. И хоть он сейчас ненавидел Каш Бихуни, но, понимая весь

ужас своего незадачливого промаха, взмолился, схватив его за пояс:

— Помоги, брат мой, подскажи, что мне подарить престолонаследнику,

особенно в такой день?

— Ну, — пожал плечами Каш Бихуни, — во всяком случае, что-нибудь

очень значительное из своих богатейших владений. Вспомни, что в других

провинциях царскому дому принадлежат те или иные запасы недр, скажем,

каменная соль, нефть и разное другое.

Артит Арар с отчаянием взирал на Каш Бихуни.

— Так что же мне-то преподнести ему, чтобы было достаточно весомым?..

— К примеру, медеплавильни Мецамора, Нахичеван со всеми его

окрестными землями, нефтеносный Басиан. Не так уж это и много, но...

Престолонаследник человек сурового права, не забывай об этом.

Артит Арар почувствовал себя вконец ограбленным. Но другого пути не

было, и он вынужден был последовать совету верховного военачальника,

который скорее имел силу приказа. На следующий же день, когда знать снова

собралась в застолье, он при всех объявил, что дарит престолонаследнику

Каранни и царице Мари-Луйс мецаморские медеплавильни, весь Нахичеван и

нефть Басиана.

Каранни хитро подмигнул Каш Бихуни, мол, я доволен тобой, мудрец.

Тут же была составлена дарственная грамота, подкрепленная подписями и

печатями.

На рассвете следующего дня Каранни, попрощавшись с сестрою и зятем,

двинулся в путь к горам Сисакана.

 

 

* * *

 

Весна миловала.

Пышно цвел шиповник. В Нерике установилась жаркая погода.

На площади перед храмом толпилось великое множество армян и хеттов,

прибывших на поклонение. И жрецов тут было — армянских и хеттских — тоже

видимо-невидимо, несколько сотен. Они все сгрудились перед самым входом в

храм бога Шанта и ждали, когда начнется обряд.

Арванд Бихуни и Кама Вараш были облачены в одинаковые хитоны. У

армянского жреца расчесанные на прямой пробор длинные космы спадали на

плечи. Борода у него завивалась. Великий жрец хеттов был обрит наголо.

Каменного идола в образе бога Шанта вынесли из храма и водрузили на

возвышение. Белые глазницы его двигались. И весь он время от времени тоже

вращался...

А толпа на площади все увеличивалась. Из ближних и дальних домов и

улиц шли и шли местные жители-армяне. Иные были в белых хитонах, с

зелеными венками на головах. Юноши играли на свирелях, на лирах. Рабы

звенели цепями, опутывавшими их ноги и руки. Они все были обриты, но на

макушке у каждого оставался нетронутым клок волос. Им не разрешалось

украшать себя ивовыми ветками, петь и играть на каком бы то ни было

инструменте. Было в толпе и множество жриц в красных хитонах. У каждой на

шее висел небольшой сосуд со священной водой, чтобы опрыскивать ею

собравшихся, освящать их.

Семеро одетых во все черное жрецов вынесли из храма горящую свечу,

зажженную от священного огня, и подошли к идолищу. Оно семь раз обернулось

вокруг себя, издавая при этом какие-то ужасающие звуки, затем остановилось

ликом в сторону реки Тер Мадон. И тут же все собравшиеся на площади

опустились на колени. Хеттские жрецы вынесли из храма еще и другие

идолища, обвязали их цепями, чтобы, как считалось, души не отлетели, и

стали дуть в рожки, извлекая хриплые и пронзительные звуки, стали кидать

камни и пускать стрелы в стены храма, отгонять злых духов. Потом вдруг

разом завопили:

— О бог Шант, сам себя породивший, снизойди! Предотврати злую напасть

и покарай сошедших с пути, тобою указанного!

Постепенно все входили в экстаз. Толпа на площади раскачивалась,

стенала и кричала.

Переодетый и на этот раз женщиной, Арбок Перч испытывал чувство

омерзения от всего, что творилось вокруг, но тем не менее старался всюду

успеть, все приметить. Сколько истовости, сколько безумия под прикрытием

колдовства и заговоров, чего только тут не было. А главное, он все больше

убеждался, что и паломники, и жрецы хеттские прячут под своими лохмотьями

оружие.

Упившиеся допьяна несколько хеттов колотили в дверь публичного дома.

Изнутри спросили:

— Кто там?

— Паломники.

— Хетты или армяне?

— Хетты, хетты. Мы хорошо заплатим.

— Не впустим. А богатства употребите на лечение своих пороков. Мы вас

не примем.

Хетты раскричались, потребовали немедленно открыть. Тут к ним подошла

целая группа медников во главе с Минаем, и хетты вынуждены были уйти.

А главная процессия тем временем направилась к въездным воротам

Нерика. Среди них выделялась Мари-Луйс со своей свитой. Она была вся в

белом, на голове жемчужная корона, увенчанная белой голубкой, тоже из

жемчуга. Удочеренная ею хеттская девушка, тоже вся в белом, была рядом с

царицей. Локоны ее обрамлял венок из белых цветов, в руках она держала

лютню, извлекая из нее нежные звуки.

За царицей следовала нерикская знать. Властитель Нерика держал в

руках сине-красно-желтое царское знамя с изображенным на нем ликом бога

Мажан-Арамазда.

Мари-Луйс приблизилась к собравшимся на площади армянским жрецам,

приложилась к рукояти подсвечника, в котором горела свеча, зажженная от

священного огня, и подала знак своей свите, чтобы продолжили путь.

Дорогой она краем глаза наблюдала за сбившимися в кучке хеттами,

пыталась определить, какое впечатление на них производит ее многочисленная

свита и как они себя чувствуют — смелы и решительны или, наоборот, не

очень уверены.

Как бы там ни было, но с приближением царицы и хетты тоже покорно

опускались на колени.

Мари-Луйс увидела вдруг в толпе Таги-Усака. Прижимая к груди лиру, он

стоял в группе медников. Выходит, ему удалось собрать отряд из мастерового

люда?.. Царице это пришлось по душе. Однако, когда она приметила рядом с

астрологом привлекательную девушку с венком из ивовых ветвей на голове, ей

стало не по себе и сердце словно ледяным холодом пронзило. Царица поманила

пальцем следующего за нею Арбок Перча и шепотом спросила:

— Кто эта девушка, что стоит рядом с Таги-Усаком?

— Дочь медника Миная, божественная, — ответил Арбок Перч без тени

зависти к Таги-Усаку. — Она у него единственная. Зовут Нуар.

— Красивая дочь у Миная! — задумчиво проговорила царица. — Замужняя?

— Ездила на поклонение к морю Наири... Там она принесла свою

девственность... на алтарь богам. Твой благословенный супруг Каранни выдал

ее замуж, однако человек этот умер в первую брачную ночь, не успев даже

воспользоваться своим правом...

— Выходит, дочь Миная — вдова?

— Да... Вдова. Но...

Нуар была очень нарядна, платье отделано драгоценными каменьями. Руки

унизаны браслетами и кольцами. Мари-Луйс, глядя на нее, подумала: уж не

престолонаследнику ли она подарила свою девственность?..

Что-то вроде ревности шевельнулось в ней.

Кого винить? Себя или эту Нуар? Цари, они ведь в таких случаях

безвинны. Им богами разрешено срывать девственность у любой из своих

подданных.

Как бы то ни было, а в сердце у Мари-Луйс словно заноза засела.

Процессия торжественно спустилась к берегу священной реки Тер Мадон.

Таги-Усак, Нуар и отряд ее отца следовали за царицей. Чуть выше по течению

бурлил небольшой водопад, но к запруде, у которой остановилась процессия,

вода утихла, и русло тут было очень широкое.

Жрецы, держа над головами маленькие фигурки, изображающие богов,

вошли в воду. И царица тоже ступила в реку, а за нею и ее свита. Стали

поливать друг друга водой. Всем сделалось весело, кто-то радостно

вскрикивал. Особенно ликовали девушки, и среди них Нуар. На запястье ее

рук, на босых ногах звенели и сверкали браслеты, разные амулеты. Все на

ней было красивым — и цепь на шее, и серьги, и пояс.

Вскоре все вышли из воды. Служанки переодели царицу, сняв с нее все

мокрое. Мари-Луйс погладила свою подопечную девушку-хеттку.

— Не замерзла, душа моя?

— Нет, матушка царица! — и девушка поцеловала руку Мари-Луйс.

Арбок Перч демонстративно прошел мимо Нуар, но процедил сквозь зубы:

— Ты бы тоже переоделась, не то простудишься, ошалелая козочка.

Нуар только засмеялась в ответ.

— Царица о тебе спрашивала.

— Обо мне — царица?.. — возликовала Нуар. — И ты, конечно, не

поскупился расписать меня?..

— Не гогочи, — резко оборвал ее Арбок Перч. — Ты же вдова. Стыдно.

— Стыдно тебе! — разозлилась Нуар. — Рука того, кому я была отдана в

жены, не коснулась меня, знай это и выкинь из головы все, что тебе в нее

надул бог лжи.

— Царица очень интересовалась тобою, — хитро ухмыляясь, сказал Арбок

Перч.

— Не думаю, что и она, как ее супруг, решит выдать меня замуж.

— А вдруг?..

— Надеюсь, только не за тебя.

Нуар опять весело засмеялась и побежала к своим.

Зарезали и освежевали коз и баранов, стали жарить шашлык. Начинался

праздник, который должен длиться девять дней и девять ночей.

Вечером, уходя на покой, Мари-Луйс, явно медля, огляделась вокруг,

ища Таги-Усака. Но его нигде не было. Не было и дочери медника Нуар...

 

 

* * *

 

В доме медника Миная в этот вечер сверкало море огней. Светильники

было чудо как хороши и все разные: то в виде львиной лапы, то головы

дракона. Дымок от них тянулся к ердику*.

_______________

* Е р д и к — отверстие в потолке помещения.

 

Нуар варила рыбу в глиняном горшке и пекла лепешки на раскаленных от

огня камнях. Одну из них, пышущую жаром, она протянула Таги-Усаку:

— О такой вкусноте ты небось и не мечтал никогда! Ешь, наслаждайся.

Таги-Усак с удовольствием съел лепешку и спросил:

— Кто тебя научил печь такую прелесть?

— Бабушка моя. А ее никто не учил. Все это от праматери нашей, богини

Эпит-Анаит. От великой и светоносной Эпит-Анаит, у которой в ногах лежат

львы, чтобы в клочья разрывать таких гордецов, как ты! — Нуар горько

улыбнулась.

Таги-Усак сделал вид, что не слышал ее последних слов.

Гости заполонили весь дом. Рассевшись на карпетах*, они вели

неспешные беседы. Это были люди мастеровые, медники, гончары, плотники,

каменотесы. Нуар оделила всех лепешками, подала тушеных бобов и пива.

Затем, постучав в медный круг на стене, чтоб изгнать злых духов, поставила

перед гостями и рыбу. Все принялись за еду.

_______________

* К а р п е т — безворсовый цветной ковер, типа паласа.