Царица саамов 18 страница

— Отважный мой воин Арбок Перч, не считай, что тебе удается сохранять

в тайне свои мысли и в особенности деяния. И помни, жалок и ничтожен тот,

кто побуждает ко злу и непокорности подневольного. Итак, говори!..

— Я скажу, божественный. Все вновь созданное не тождественно

создавшему. Оно иное. Люди от природы не злы, государь мой. Но именно они

порождают зло, творят его. Потому что всему, что сделается или не

сделается, — причиной опять же люди.

Каранни снисходительно проговорил:

— Эти твои речи полезны, может, только ветрам. А ты лучше внемли мне.

Пока не поздно, сойди с ложного пути. Я назначаю тебя властителем Нерика.

Арбок Перч не испытал никакой радости от даруемой ему высочайшей

милости. И чуть было не высказал этого. Но вовремя спохватился, вспомнил

лежащего на снегу жреца, и не захотелось ему умирать раньше времени.

— Готов служить тебе, божественный! — промолвил он.

Каранни угостил его отменным вином, свежим пивом и разной снедью.

— В Нерике должен остаться только один храм Мажана-Арамазда, как того

желает моя супруга царица Мари-Луйс.

— Воля твоя священна, божественный, — сказал в ответ Арбок Перч. —

Таково и мое желание, и множества других людей.

Арбок Перча с женою проводили в Нерик, оделив щедрыми дарами.

А спустя три дня Каш Бихуни сообщил престолонаследнику, что Арбок

Перч отказался от чести властвовать в Нерике и отбыл с женою в сторону

горы Спер. Каранни огорчился. А Мари-Луйс между тем была довольна своим

прежним рабом и воином.

— Приручение дикого зверя — напрасный труд, супруг мой. И знай, для

мятежника — особое удовольствие позволить себе не принять царскую милость.

Каш Бихуни посоветовал послать войско вдогонку за Арбок Перчем, но

Каранни наотрез отказался.

— Это опасно — поджигать огонь раздора в своем доме.

Возвращавшееся с победой армянское войско народ Страны Хайасы

встречал с ликованием. Вдоль всего пути следования горели костры, люди

выносили воинам хлеб и вино.

Миновали города Тиврик, Акн и Арфакир. И всюду Каранни требовал у

старост и военачальников дать ему с собой в помощь мастеров. Была у него

мысль построить близ Куммахи новый город в честь победы над хеттами.

Но вот наконец они в столице. Встреча и тут была ликующей.

Царевич въехал на коне. Миновав главный сводчатый въезд и

приблизившись к царскому дворцу, Каранни спешился.

Вместе с Мари-Луйс они буквально взлетели по ступеням каменной

лестницы. Наверху нянюшки уже вывели им навстречу их мальчугана. И дитя

тотчас потянулось ручками к родителям.

Опираясь на посох, вышел и царь Уганна:

— О дети мои! Боги не оставили вас! О мои дорогие, вот вы и снова

дома! Приветствую и благословляю вас!

Каранни и Мари-Луйс опустились на колени перед царем-отцом и

приложились к его иссохшей деснице.

— О милостивые боги-покровители армян, хвала и слава вам!

— Аминь!..

Куммаха ликовала. Шел тысяча триста тридцатый год*. В стране Хайасе

стояла снежная зима.

_______________

* До нашей эры.

 

 

СКАЗАНИЕ ТРЕТЬЕ

 

Царь Каранни... ты хотел воевать

со мной, и ты пришел, напал на

Данкуву и опустошил...

 

(Из летописи царя хеттов

Мурсилиса Второго,

1331 г. до н. э.)

 

— Божественный, отец зовет!

Каранни проводил учения. Рывком повернув коня к верховному

военачальнику, он испуганно спросил:

— Что, плох?

— В агонии уже...

Пустив своего буланого вскачь, царевич вихрем понесся к дворцу, что

высился на взгорье в самом центре города. «Отец умирает!» — с болью

подумал Каранни, и душу его обуял ужас от отчетливого сознания, что он

остается совсем один.

Стояла весна тысяча триста двадцать девятого года*. Текущий вдоль

города Евфрат бушевал половодьем, затопляя все окрест — и малинник, и даже

кипарисы чуть не до полствола.

_______________

* До нашей эры.

 

Столица Хайасы раскинулась на каменистом горном плато, неподалеку от

глубокой пещеры, разинутый зев которой осеняла раскидистая крона могучего

старого кедра с орлиными гнездами на ветвях.

Жрецы утверждают, что именно в этих местах, за три десятка поколений

до них, явился предкам-армянам прародитель Гайк, и потому тут и был

воздвигнут город Куммаха.

Каранни приоткрыл дверь в покои отца. Мари-Луйс подвела мужа к

умирающему:

— Он неотступно зовет тебя.

Жрецы воскуряли в кадильницах ладан.

На высоком ложе тихо угасал армянский царь Уганна.

Каранни, едва ступая, приблизился к постели и опустился на колени.

Отец тут же чуть слышно сказал:

— Встань, сын мой, гордость нации нашей. Победивший страну хеттов

даже перед богами не должен опускаться на колени. Подойди ближе, дай

поцеловать тебя.

Каранни поднялся, обнял отца, и они долго молчали.

Великий жрец Арванд Бихуни подошел к изголовью умирающего, обложил

его маленькими глиняными божками и принялся молиться. Мари-Луйс недобро

глянула на него, явно недовольная, что именно он находится здесь в

последние минуты земной жизни царя Уганны. Даже голос Арванда Бихуни был

ей неприятен, казался неуместно резким и жестким.

А жрец между тем, бормоча свою молитву и поминая при этом злонравного

бога Угура, бога Шанта, не думал взывать к армянским богам Мажан-Арамазду

и Эпит-Анаит, что опять же выводило из себя Мари-Луйс.

А когда Арванд Бихуни начал как бы изгонять хворь из больного,

размахивая над ним жезлом, и попытался еще дать ему какого-то своего

снадобья, Каранни отстранил его и взмолился:

— Отойди! Отец испустил уже дух!..

Царевич широко растворил двери покоев умершего и ощутил дыхание вод

Евфрата.

Через великую реку по его велению сооружали мост. Одним концом он

выходил к пристани у въездных ворот Куммахи, а другим на правый берег,

туда, где высится священная гора Мажан-Арамазда, где возводится новый

город Ани в честь победы над хеттами.

Каранни отвел там земельные наделы всем армянским родоначальникам из

ближних и дальних провинций и приказал каждому построить дворец.

Родоначальники пожелали при этом еще и воздвигнуть храмы своих богов, но

это им было запрещено.

— В Ани должен быть только один храм! — сказал Каранни. — Храм бога

Мажан-Арамазда!

По настоянию Мари-Луйс все наиболее крупные и значительные

родоначальники привезли свои семьи в Куммаху-Ани...

Жрецы с подобающими почестями перенесли покойного царя в храм с тем,

чтобы, забальзамировав его, оставить до той поры, когда будет воздвигнут

новый храм. Каранни решил похоронить отца в новом городе и тем основать

усыпальницу их царской династии...

Наступила ночь с ее кошмарами. Каранни лег, не раздеваясь, на кушетку

и до утра глаз не сомкнул. Видения, одно мучительнее другого, одолевали

его.

Нуар, стоя на коленях у него в ногах, воскуряла ладан. Но ему и от

этого не спалось.

Вконец измотавшись от бессонницы, Каранни велел позвать Каш Бихуни.

— Поедем в новый город! — сказал он. — Посмотрим, как там дела.

Они спустились к берегу, сели в колесницу и по мосту, уже почти

готовому, переехали на ту сторону Евфрата, откуда хорошо просматривались

старинные храмы Куммахи. Над всеми возвышалась златоглавая обитель богини

Эпит-Анаит.

Каранни объявил верховному военачальнику свою волю:

— Разрушить все храмы Куммахи, оставив только два из них — храмы

Мажан-Арамазда и Эпит-Анаит.

Явно обрадованный, Каш Бихуни ответил:

— Воля твоя будет исполнена, божественный.

Каш Бихуни был лет на двадцать старше престолонаследника, но во всем

вверялся ему. Да и к чему лишние заботы, раздумья, считал он. Покой дороже

всего.

— Куда править? — спросил Каш Бихуни, с трудом сдерживая коней,

впряженных в колесницу.

— Туда, где строится новый храм.

Было удивительно тихо.

«Странно люди устроены, — подумал Каш Бихуни. — Жизнь так коротка, и

большую ее часть они расточают на поклонение бездушным идолам. Вон и

царица, с богами силой меряется, а мужа отринула. Где это видано? Ну, да и

ладно! Какое мне дело до того, что курица не в своем гнезде яйца несет».

Они поднимались вверх по извилистой дороге. Отсюда золоченый купол

храма Эпит-Анаит был виден особенно хорошо. «Сияет, как наложница

престолонаследника Нуар, — мелькнуло в голове Каш Бихуни. — И зачем только

Каранни сохраняет храмы? От них ведь никакого толку...»

Каранни осмотрел крепостные стены и остался доволен: хорошая кладка,

надежная толщина, все делается как надо. С внутренней стороны устроены

необходимые приспособления, есть и стойла для коней.

Он решил, когда все будет закончено, воздвигнуть на круглой

центральной площади нового города статую Мажан-Арамазда. Над ней уже

работают. Царевич видел ее, статуя должна быть очень хороша.

Каменотесы и жрецы, работающие над созданием Ани, встречали

престолонаследника с почтением. Резали жертвенных бычков и овец у его ног.

Несмотря на раннюю пору, появился и Таги-Усак, возглавляющий от имени

Каранни все работы по возведению нового города.

— О божественный, город твой день ото дня становится многолюдней.

Прибывают на жительство целыми кланами, иные по пятьдесят — шестьдесят

человек.

— Вот только ты, Таги-Усак, да брат мой Каш Бихуни никак не

обзаведетесь семьями.

— У меня теперь вся надежда на бога зла Угура, — хмыкнув, пошутил

верховный военачальник. — Недалек час — явится и приберет меня...

— Выходит, надо его уничтожить, и мы это сделаем! — сказал царевич.

— И Шанта тоже! — воодушевился Таги-Усак. — И еще!.. Кому он нужен,

этот сонм богов. Иной раз все перемешаются в голове, не вспомнишь, какого

и по какому случаю следует поминать...

Новые поселенцы большой толпой окружили Каранни. Престолонаследник

был приветлив с ними.

— Я рад всем вам, новоприбывшим, благословляю вас и освобождаю от

податей.

Толпа возликовала:

— Слава царю нашему Каранни!..

— Слава царице нашей Мари-Луйс!..

— Слава, слава!..

Каш Бихуни обратил особое внимание на то, что царь освободил

новоприбывших от податей. «А ты хитроумен, царь наш! — подумалось ему. —

Хочешь, чтоб побольше народу сошлось в твой новый город. Хочешь, чтобы

твой Ани сделался более грозной и могучей цитаделью, чем Хаттушаш у

хеттов!»

Каш Бихуни улыбнулся, довольный, извлек из кармана своего хитона

горсть любимых жареных бобов и стал потихоньку от Каранни крошить их

зубами. Дела, конечно, разворачиваются небывалые, но ему-то что с того...

 

 

* * *

 

В новой части столицы, в Ани, поднялся храм Мажан-Арамазда и рядом с

ним усыпальница, под сенью которой будут покоиться останки царя Уганны.

Все, что связано с распоряжениями относительно похорон, Каранни

поручил Мари-Луйс. Он уже смирился с тем, что жена стала ему чужой, но

боль еще жила в душе. И сейчас Каранни хотел лишний раз дать ей понять,

что высоко ее чтит и не собирается отстранять от своих царских дел.

Мари-Луйс объявила о дне похорон. Весть тотчас разнеслась в Куммахе и

в Ани.

И вот день этот наступил.

Еще с утра площадь у храма заполнили женщины, стремящиеся первыми

лицезреть царя Уганну. Все заходились плачем и причитаниями. Иные в

экстазе доводили себя до того, что теряли сознание. Две юные жрицы, опоив

себя дурманным снадобьем, отошли в мир иной прямо на плитах у входа в

храм. Узнав об этом, Мари-Луйс послала туда воинов из своей охраны,

приказав оповестить, что она запрещает самопожертвования.

А на площади старого города тем временем объявился облаченный в

царские одежды безумец, называющий себя воскресшим по воле богов царем

Уганной. Самозванца схватили, догола раздели, сняли с него накладные

волосы, краску, коими он подделался под царя, и вывели напоказ толпе.

Толпа вмиг забила его камнями до смерти.

Среди людей на площади рассеялись храмовые жрецы. Они гундосили свои

заклинания, молили смерть, чтоб, унеся их царя, она впредь обходила бы

стороной всех армян.

— Царь наш Уганна был справедлив! — твердили и жрецы, и толпа. —

Предки его тысячелетия жили в горах, там, где гнездятся орлы. А мать его

понесла от вод великого Евфрата. Когда новорожденный появился на свет, его

колыбелью стала купель из камня, а вскормлен он был орлиными яйцами!..

Шестеро рабов несли к храму носилки, на которых восседал великий жрец

Арванд Бихуни. Увидев это шествие, Каш Бихуни выплюнул изо рта

недожеванные бобы.

Похоронная процессия вышла из храма Мажан-Арамазда. И впереди, и

замыкая ее, шли сотни жрецов. Все они трубили в рожки, а жрицы стенали,

плакали, что-то выкрикивали. С ними голосили и горожанки.

Овдовевшие жены царя Уганны, которых было много, шли за катафалком

простоволосые, растерзанные. За ними следовали наемные плясуньи и

плакальщицы.

Обряд погребения начался ритуальным песнопением и плясками. Затем

приближенные почившего царя мужчины обрезали свои бороды и в кровь себя

исцарапали. А великий жрец тем временем возносил молитвы и, причитая, все

поминал жизнь и деяния Уганны.

Царевы слуги подносили людям вино. Каждый отпивал один-два глотка...

В выложенной камнем усыпальнице стояла колесница.

Каранни с грустью взглянул туда. Страшно подумать: отец уходит

навсегда.

Жрецы окурили маслами и ладаном усыпальницу, затем осадили на колени

коней, впряженных в последнюю земную колесницу царя, и всадили им ножи в

голову.

Сделав все это, они сняли забальзамированное тело покойного и

опустили на колесницу в усыпальнице. Жрецы посыпали его сухим красноземом

и покропили священной водой. Царевы жены, обрезав волосы, положили их на

грудь умершего. Все оружие царя Уганны, кроме его боевого щита, уложили

вокруг колесницы. А щит и серьги царя вручили сыну Каранни на памятное

хранение.

— О государь наш! Избранник богов! — заголосил Арванд Бихуни. — О

великий царь Уганна, возвернись! Возвернись к нам!

Вдовы истошно выли, в кровь царапали руки и лица.

Но вот усыпальницу накрыли большой плитой тесаного, резного камня.

Великий жрец шепнул на ухо Мари-Луйс:

— Позволь хоть одну из вдов принести в жертву! Хоть одну,

божественная? Ведь так принято!..

— Запрещаю! — решительно и строго сказала царица. — Слышишь,

запрещаю!

— Разреши принести себя в жертву той, которая захочет этого

добровольно, божественная! Сделай милость!

— Запрещаю!!!

— Ну, хоть раба можно?..

Мари-Луйс так взглянула на великого жреца, что он наконец испуганно

попятился назад.

Царевы жены раздали всем ритуальные сладкие лепешки и снова принялись

стенать и причитать.

Жрецы зарезали жертвенных козлят.

Когда обряд погребения был завершен, Арванд Бихуни, обращаясь к

царице, сказал:

— А теперь, божественная, назови, кому из жрецов ты поручаешь быть

хранителем царской усыпальницы.

Мари-Луйс вздрогнула от неожиданности. Деваться было некуда,

собравшись с силами, царица проговорила:

— Жрецом-хранителем царской усыпальницы объявляю астролога

Таги-Усака. — Тяжело вздохнув, она добавила: — Пора уже ему целиком

посвятить себя служению богам и общению со звездами.

Арванд Бихуни с опаской сказал:

— Божественная, но Таги-Усак ведь не обращен в жречество?..

— Все в нашей воле. Не обращен, так обрати!

Мари-Луйс явно торжествовала, что приняла такое решение.

Таги-Усак молча проглотил слюну. Она была горькой.

Солнце село. Все разошлись.

Вечером Мари-Луйс вошла в спальню Каранни. В руках у нее была золотая

царская корона, усыпанная алмазами.

— Прими, царь мой, корону своего отца, знак величия и власти!

Мари-Луйс опустилась на колени, протянула ему корону и добавила:

— Прими, Каранни, царь армянский!

Он приподнял руку:

— Неужели у моей жены нет для меня более дорогого дара, чем эта

неодушевленная красота?

— Прими корону, Каранни! — твердо сказала. — Больше мне нечем тебя

одарить.

Каранни взял у нее корону.

Царица ничем не обнаружила своей душевной боли: все как бы так и

должно было быть.

Она вышла. И почти у самой двери столкнулась с хмурым, уже обритым

Таги-Усаком.

— И ты теперь тоже умер для меня, Таги-Усак, — сказала Мари-Луйс,

тяжело вздохнув. — Как много в моем окружении живых трупов!..

Таги-Усак покорно опустил перед ней голову. Он давно ждал от

Мари-Луйс любой жестокости по отношению к себе, вплоть до убиения. Но

такого — что обратит его в жрецы — не предполагал.

Не поднимая головы, Таги-Усак тихо, чуть внятно проговорил:

— Желаю тебе обрести успокоение, мое божество! Свет моей души угас.

Истаяли свечи, светившие мне...

Мари-Луйс ощутила вдруг тайный страх. Вчера еще мужественный и

прекрасный, в этой новой для него хламиде Таги-Усак казался сейчас чем-то

средним между мужчиной и женщиной. Обритый череп выкрашен, на лице ни

волоска.

— Каков будет конец, Таги-Усак? Что произойдет завтра?

— Завтра — это сегодня. Должное уже свершилось.

Царица задрожала от негодования.

— Я спрашиваю, что будет завтра?

— Дай мне руку — узнаешь.

Мари-Луйс машинально спрятала руки в складках своей одежды.

Таги-Усак усмехнулся.

— Вот и свершилось твое желание. Отныне твой удел — покаяние и

воздержание за былой грех.

— Моя жизнь давно уже стала сплошным воздержанием, жрец Таги-Усак! —

раздраженно бросила царица. — Уйди от меня. И немедленно...

Таги-Усак поспешил удалиться.

Он был уверен, что провожающие его глаза царицы полны слез. Он был

уверен в этом.

 

 

* * *

 

Арбок Перч вместе со своим отрядом добрался до высей Тайка и там, в

горах, раскинул лагерь.

Дав людям немного отдышаться, он приказал воинам построиться на

лесной поляне и, стоя перед шеренгой, мрачный, вооруженный, точно к бою

готовый, произнес:

— Вы были свидетелями того, как я отказался от должности властителя

Нерика, предложенной мне царем Каранни. Были?

— Да, свидетели!..

Арбок Перч рванул серьгу из уха — подарок Каранни — и бросил в кусты.

— Отказываюсь и от этого дара царя. Сейчас, когда мы сами себе

властители, я спрашиваю вас, свободные люди, хотите вы впредь оставаться

со мной?

— Хотим, хотим! — ответили все хором.

Ерес Эпит, которая была единственной женщиной в отряде мятежников, с

гордостью взирала на своего супруга и испытывала к нему все большую и

большую преданность и любовь. Только теперь, только с ним она вдруг

поняла, что всю жизнь боялась лишь богов и царей...

Места тут, в Тайке, хорошие. С вершин просматривается весь горизонт.

Воды много, леса богатые. И становище надежно укрыто в их чаще от

недоброго глаза и слуха.

Минул первый день, затем еще и еще.

Арбок Перча почему-то тревожила безмерная кротость и нежность Ерес

Эпит.

— Может, тебе горько здесь, на чужбине, жена моя? Может, нежеланный

я? Если так, только скажи, я готов сам доставить тебя в дом твоего отца,

дать тебе свободу! Нет для человека ничего более святого, чем свобода.

Ерес Эпит кинулась ему на шею:

— Я счастлива с тобой, Арбок Перч! Боги тому свидетели!

— Счастье — это игра богов. Нам, смертным, оно перепадает редко. Да и

то порой лишь для того, чтоб обернуться бедою. Человек — сам себе бог и

собою держится в мире.

Ерес Эпит погладила ему руки.

— О Арбок Перч, супруг мой, ты удивительный, необыкновенный человек.

Она обернула свои длинные косы вокруг его шеи, как ожерелье, и, нежно

ластясь, сказала:

— Я осмелюсь спросить у тебя: разве нельзя жить свободным и

независимым?

— Как тебя понимать?

Ерес Эпит, видно, не знала, как выразить то, что занимало ее мысли.

Она не робела, нет. Просто не находила слов.

— Вот ты восстаешь против богов, против царей. Так ведь?

— В этом смысл моей жизни.

— Выходит, этим ты связываешь себя с ними, снова сковываешь цепями

свою свободу. Выходит... Нет, не могу я никак выразить. Понимаешь, мне

ясно одно: вот ты отказался служить царю, но свободы у тебя все равно нет,

ты связан враждою с недругами, зависим от этой вражды, от их воли и

действий?..

О боги, о чем вещают эти нежные уста, созданные для жарких

лобзаний!..

— Человек извечно в оковах, — продолжала Ерес Эпит. — Да, да, в

оковах. Причем по своей воле, сам их на себя надевает. А вот мне хотелось

бы жить по-настоящему свободной, как птица, как звери в священную пору

любви. Но пойми, любимый, это невозможно. И желаемое тобой тоже

невозможно. Как найти то, чего нет, чего не может быть? Человек от

рождения обречен быть рабом оков, не всегда видимых, но извечных для

каждого. И хлеб и вода, их добывание — тоже оковы. Нету и не может быть

для человека полной свободы и независимости. Нету...

Ерес Эпит продолжала свои раздумья вслух и словно бы уже не мужу, а

себе все внушала. Она даже не сразу заметила, что Арбок Перч, опустив

голову к ней на колени, заснул. Прекрасное мгновение. Только в такие

минуты, только во сне человек поистине свободен и предоставлен сам себе.

Благословение уснувшим навеки. Неужто над нами есть неосязаемая высшая

сила? Нет! Есть жизнь, есть земля и их несчастные создания... Отнюдь не

боги управляют миром. Рождение и смерть никем не предрешаются. Никем...

Прошел день, а за ним чередой и другие. Душа Арбок Перча горела

жаждой мести. Как он ни силился, Нуар не забывалась.

Приказав своим людям разрушить в окрестностях всех каменных

богов-идолищ, все молельни и источники священной воды, Арбок Перч принялся

муштровать своих воинов. Всякого, кто осмеливался возражать ему и

сопротивляться, он тут же уничтожал: кого вешал на деревьях, кого сжигал

на костре. И во всполохах пламени ему мерещилась Нуар.

— Да прости, Нуар! Да прости!..

Слух о нем разносился повсюду. К нему стали прибиваться беглые рабы,

безземельный люд, все обделенные и гонимые. Шли, чтоб отдаться в полную

власть, веруя в него как в бога.

Время летело, а Каранни все не слал карающего войска, что удивляло

Арбок Перча. Очень уж он ждал. Невтерпеж ему было сразиться с царем за их

богиню Нуар. И, коли суждено, пусть пал бы в этом бою, убедился б, что

есть она — вера. Не желал он жить в безверии.

 

 

* * *

 

Арбок Перча среди ночи вырвали из объятий Ерес Эпит.

— Каранни прислал к тебе гонца! — сказали ему.

Он вышел из шатра. Царевым гонцом был жрец. В длинном хитоне, через

плечо перекинуты какие-то ритуальные принадлежности.

Арбок Перч глянул на него, потянул носом воздух, и почудилось, что

пришелец пропах храмовым духом.

Кликнув воинов, Арбок Перч приказал:

— Убейте этого вонючего жреца, разорвите на куски!

Воины схватили посланца, но тот вдруг одним махом отбросил их и навис

над Арбок Перчем.

— Предатель ты, и люди твои изверги. Пропадаешь из-за несчастной

женщины.

Предводитель мятежного воинства занес тяжелую палицу, готовый

размозжить голову дерзкого пришельца, но рука вдруг, как по мановению

волшебства, ослабла, и он, пылая гневом, закричал:

— Ты Таги-Усак, оборотень треклятый?

— То-то и оно. На друга руку поднимаешь!..

— Я никогда не был тебе другом. Ты слуга властителей, презренный и

бесславный. Тебя вот уж и в жреца обратили...

— Не то говоришь! — вскипел Таги-Усак. — Позволь лучше напомнить

тебе: творящий правое дело должен убить гонца, не выслушав, с чем он к

тебе явился. Такой человек, как ты, может быть свободным.

Арбок Перч несколько поостыл. Попросил жену накормить Таги-Усака,

дать отдохнуть и затем снова привести к нему. Он и впрямь был озадачен:

как же вести себя с бывшим другом и как действовать дальше? Куда заведет

его путь, по которому он пошел: к погибели или к спасению?..

Только через три дня предводитель разбойных мятежников Арбок Перч

пожелал видеть Таги-Усака. Уселся на самодельный деревянный неструганый

стул и велел ввести царева гонца. По обе стороны от него стояли

вооруженные воины, понимающие все его желания и намерения с полуслова.

Таги-Усак вошел, придерживая руками свой жреческий хитон, чтоб не

волочился.

— Приветствую тебя, наш господин, вольный человек Арбок Перч! —

сказал он, склоняясь перед ним.

— Чему и кому я господин? Издеваешься?..

Таги-Усак, кланяясь еще ниже, проговорил:

— Как же иначе, Арбок Перч? Если ты восседаешь, как на троне, и по

обе стороны от тебя стоят покорные и бесправные люди, а брат твой перед

тобой на коленях, значит, ты господин, царь, властитель, правитель и между

нами нет равенства.

— Мне ненавистны всяческие правители! — гневно воскликнул Арбок

Перч. — Против них и восстал!..

— Мне тоже не в радость мои правители, — сказал Таги-Усак. — Но и

ты-то ведь стал правителем. Один решаешь судьбы людей своего отряда,

решаешь, что им делать, как жить. Похоже, стремишься, чтобы и тебя

обожествили.

Арбок Перч внутренне негодовал: «Что же это он так, или не верит в

возможность своей погибели?..» И снова ощутил себя скованным, несвободным.

А свободный-то вот он, стоит перед ним в жреческом балахоне, прежний его

друг, собрат по оружию. Стоит и смело говорит то, что думает, никого не

боясь.

Грубо сколоченный стул, на котором восседал Арбок Перч, был под ним

как горячие угли.

— Ну, если не я, брат мой, — по возможности спокойнее заговорил Арбок

Перч, — так кто-то же должен вести людей вперед? Это неизбежно?..

— Да, — согласился Таги-Усак. — Так и порождается власть одного над

другим. Так возникают правящие и подвластные.

Арбок Перч резко повернулся к нему.

— Ну ладно, кончай свою проповедь! Говори, чего хочешь!

— Ясно, чего хочу. Ты бессилен изменить существующее положение вещей,

как комар бессилен изменить направление ветра.

— Но я хочу освободить человека от оков!..

— Освободить его от оков — это значит уничтожить его.

Арбок Перч предложил своему собеседнику треногий стул против себя и

сказал:

— Все — суета сует. Я это понимаю, Таги-Усак. Но ты, умный,

всезнающий звездочет, укажи верный путь. Растолкуй.

— А его нет, того пути, которого ты ищешь. Этот безумный мир каким

создан, таким и будет вечно. Так и будет через тяготы и смуты тщетно

метаться в поисках света. Если допустить, что возможно иссушить все

источники рек, тогда можно допустить, что и желаемое тобою тоже возможно.

Нет, другого пути нету.

— Но укажи хоть малую возможность облегчить существование человека!

— Нет ее...

Речи Таги-Усака бросили в дрожь людей Арбок Перча. Заметив это,

предводитель поспешил сменить тему разговора.

— Однако приехавший по повелению своего властелина Каранни, ты так

пока и не изложил, чего он хочет.

— Скорее, я прибыл сюда по желанию царицы. Она, которая ценит тебя,

считает зятем, советует тебе вновь присоединиться со всем отрядом к цареву

войску.

— Этому не бывать! — решительно воскликнул Арбок Перч. — Я верю в

свою силу.

— Понятно, — сказал Таги-Усак. — Будь я на твоем месте, мой ответ был

бы таким же. Однако царица жалеет и тебя, и свою приемную дочь Ерес Эпит.

Она удерживает царя, не дает ему выслать войско против тебя. Но гнев

Каранни велик.

— Я понимаю.

— Тогда будь здоров.

— Счастливого пути. Больше тебе сказать нечего?

— Есть, пожалуй, — проговорил Таги-Усак. — Пожалей свою жену. Я

приметил, она в ожидании. На этом прощай.

— Прощай. Но, может, тебе есть еще что-то сказать?

Таги-Усак улыбнулся.

— Как видишь, я теперь жрец. Если попадешь в беду, можешь