Типы инвесторов 20 страница

Посетители постоянно задавали ученикам Свамиджи один и тот же вопрос:

— Вы что, кайфуете от этого?

И преданные отвечали:

— Еще как! Можно «улететь» на первых же звуках. Сам попробуй!

Грег Шарф (брат Брахмананды) ЛСД не увлекался, но жаждал высшего сознания и решил попробовать петь мантру.

Грег: Мне было восемнадцать. Все, кто посещал храм, баловались ЛСД, и я подумал, может быть, мне тоже начать - ведь я хотел быть как все. И я спросил Умапати:

— Слушай, Умапати, как считаешь, может, мне ЛСД попробовать? Я в толк не могу взять, о чем вы тут все толкуете.

Он ответил:

— Нет, Свамиджи сказал, что ЛСД не нужно.

Так я и не попробовал ЛСД, и думаю, что правильно сделал.

Хаягрива: Вы слышали об ЛСД? Это наркотик в виде таблетки, который вызывает духовный экстаз. Как по-вашему, это поможет мне в духовной жизни?

Бхактиведанта Свами: Тебе ничего не нужно принимать для духовной жизни. Твоя духовная жизнь уже с тобой.

Если бы эти слова произнес кто-то другой, Хаягрива никогда бы не согласился с ним. Но Свамиджи был «абсолютно уверен», и «о том, чтобы не согласиться, и речи быть не могло».

Сатсварупа: Я знал, что сознание Свамиджи всегда возвышенно, и надеялся, что как-нибудь он сможет научить этому и меня. Однажды, оставшись с ним наедине, я спросил:

— Можно ли достичь такого духовного уровня, откуда невозможно упасть?

Он ответил «Да», и это убедило меня в том, что попытки обрести духовность с помощью ЛСД, приводящие к еще более глубокому падению, нужно заменить абсолютно духовной жизнью - такой, какую вел Свамиджи. Я видел, насколько он сам убежден в этом, и это убедило и меня.

Грег: В то время ЛСД считался духовным наркотиком, и Свамиджи был единственным, кто осмелился открыто выступить против него, сказав, что это чушь. Должно быть, это была первая битва, которую ему пришлось выдержать при попытке распространить свое движение в Нижнем Ист-Сайде. Даже те, кто регулярно посещал храм, считали, что ЛСД — это хорошо.

 

Пожалуй, самые нашумевшие эксперименты с ЛСД в те дни проводили Тимоти Лири и Ричард Олперт, преподаватели психологии из Гарварда. Они изучали действие наркотиков, публиковали результаты своих исследований в научных журналах и пропагандировали применение ЛСД для достижения самоосознания и раскрытия заложенных в человеке способностей. После того как Тимоти Лири выгнали из Гарварда, он вознамерился стать общенациональным апостолом ЛСД и какое-то время возглавлял общину своих последователей в Мильбруке, недалеко от Нью-Йорка.

Когда члены мильбрукской коммуны узнали, что в Нижнем Ист-Сайде живет свами, ученики которого «улетают» от пения, они тоже решили походить в храм. Однажды вечером на киртан Свамиджи пришло с десяток хиппи из Мильбрука. Они все пели (не столько из любви к Кришне, сколько для того, чтобы испытать, какой кайф это приносит). После лекции лидер мильбрукцев задал вопрос о наркотиках. Бхактиведанта Свами ответил, что для духовной жизни наркотики не нужны, они не могут одухотворить сознание человека, а все религиозные видения, вызванные ими — просто галлюцинации. Постичь Бога не так-то просто - для этого недостаточно просто принять таблетку или выкурить сигарету. Повторение Харе Кришна, объяснил он, — это путь очищения, позволяющий снять материальную пелену с чистого сознания живого существа. Наркотики же делают эту пелену еще плотнее и мешают человеку достичь самоосознания.

— А сами-то Вы пробовали ЛСД? — вопрос прозвучал как вызов.

— Нет, — ответил Свамиджи — я никогда не употреблял ничего подобного, даже сигарет или чая.

— Если Вы никогда не принимали наркотиков, то как Вы можете судить о них?

Мильбрукцы оглядывали зал, победоносно улыбаясь. Двое или трое даже расхохотались и защелкали пальцами, полагая, что поймали Свами на слове.

— Я сам не пробовал, — ответил Свами, с царственным видом восседая на своем помосте. — Но мои ученики перепробовали все — марихуану, ЛСД, — а потом все бросили. Вы можете послушать, что они сами скажут. Хаягрива, расскажи.

Хаягрива выпрямился и заговорил своим звучным голосом:

— Как бы высоко вы ни «улетели», накачавшись ЛСД, когда-нибудь вы достигнете пика и вынуждены будете спуститься назад. Это все равно что лететь на ракете в космос [один из обычных примеров Свамиджи]. День за днем ваш космический корабль будет лететь все дальше и дальше, он может удалиться от Земли на тысячи километров, но рано или поздно вы должны будете вернуться на Землю, ваше путешествие не может продолжаться бесконечно долго. ЛСД приносит ощущение полета, но всякий раз нам приходится возвращаться. Это не духовное сознание. Достигнув духовного сознания, или сознания Кришны, вы продолжаете лететь. Поскольку вы идете к Кришне, вам не нужно больше возвращаться. Вы можете «улететь» навсегда.

 

Бхактиведанта Свами сидел у себя в дальней комнате вместе с Хаягривой, Умапати и другими учениками. Вечерняя программа только что закончилась, и визитеры из Мильбрука отправились восвояси.

— Свамиджи, сознание Кришны так прекрасно, — заговорил Умапати, — можно «лететь» все выше и выше и никогда не опускаться.

Свамиджи улыбнулся:

— Да, точно.

— Вечный кайф, — со смехом сказал Умапати, и другие тоже рассмеялись. Кто-то захлопал в ладоши, повторяя: «Вечный кайф, вечный кайф».

Беседа вдохновила Хаягриву и Умапати написать новую листовку:

 

ВЕЧНЫЙ КАЙФ!

Улети навсегда!

Практикуйте сознание Кришны.

Расширяйте свое сознание, повторяя

* ТРАНСЦЕНДЕНТНЫЕ ЗВУКИ *

 

ХАРЕ КРИШНА ХАРЕ КРИШНА,

КРИШНА КРИШНА ХАРЕ ХАРЕ

ХАРЕ РАМА ХАРЕ РАМА

РАМА РАМА ХАРЕ ХАРЕ

 

Листовка объясняла превосходство сознания Кришны над всеми остальными способами «улететь». Там употреблялись такие выражения, как «забалдеть» и «кайф без ломки». Она выступала против «применения методов искусственной стимуляции для самопознания и расширения внутреннего видения». Кто-то пожаловался, считая объявление слишком «хипповским», но Свамиджи сказал, что в этом нет ничего плохого.

 

Грег: Когда эти наркоманы с Нижнего Ист-Сайда приходили потолковать со Свамиджи, он так стойко их терпел… Он говорил о философии, о которой они и слыхом не слыхивали. Когда люди принимают ЛСД, они погружаются в себя и не совсем адекватно воспринимают то, что им говорят. Поэтому когда Свамиджи говорил о чем-то, они его не понимали. И ему приходилось раз за разом повторять все заново. Он был очень терпелив, но никогда не подыгрывал их заявлениям, что ЛСД помогает осознать себя.

***

Октябрь 1966 года.

Томпкинс-сквер был главным парком Нижнего Ист-Сайда. С юга он граничил с Седьмой улицей, застроенной четырех-пятиэтажными многоквартирными домами из песчаника, а с северной стороны, по Десятой улице, стояли такие же дома, но немного приличнее, и очень старый домик, где разместилось местное отделение Нью-Йоркской публичной бибилиотеки. На Авеню «Б», куда выходила восточная сторона парка, возвышалась церковь Святой Бригиты, построенная в 1848 году, когда округу населяли одни ирландцы. Церковь, школа и дом священника занимали большую часть квартала. С запада парк был ограничен Авеню «А», вдоль которой расположились многочисленные кондитерские, торговавшие всякой всячиной: газетами, журналами, сигаретами и крем-содой. Кроме того, там было несколько баров, бакалейных лавок и пара славянских ресторанов, где фирменным блюдом был дешевый борщ и где за трапезой бок о бок сидели украинцы и хиппи.

На четырех гектарах парка росло много высоких деревьев, но не менее половины его площади было вымощено плиткой. Защищая газоны, вдоль дорожек тянулась массивная ограда из кованого железа, высотой чуть больше полутора метров. Извилистая лента забора, многочисленные дорожки и ворота делали парк похожим на лабиринт.

В то воскресенье погода стояла теплая, и в парке было многолюдно. Почти все скамейки вдоль дорожек были заняты. На них небольшими группами сидели и разговаривали пожилые люди, в основном украинцы, одетые, несмотря на теплую погоду, в старомодные костюмы и свитера. В парке было полно детворы, в основном пуэрториканцев и негров, а также светловолосых, угрюмых детей из трущоб. Они носились на велосипедах, играли в мяч или пускали летающие тарелки. Площадки для игры в ручной мяч и баскетбол оккупировали подростки. И, как водится, повсюду бегали бездомные собаки.

От старых времен здесь сохранился миниатюрный мраморный бельведер (четыре колонны с крышей, а внутри — фонтанчик для питья). Надпись на нем гласила: «1891 год». На четырех его сторонах были начертаны слова «НАДЕЖДА», «ВЕРА», «МИЛОСЕРДИЕ», и «УМЕРЕННОСТЬ». Но чья-то рука намалевала на этом сооружении черной краской грубые рисунки, неразборчивые имена и инициалы. Сегодня скамью у бельведера заняли музыканты с латиноамериканскими барабанами конга и бонго, и весь парк пульсировал в такт их зажигательным ритмам.

Были здесь и хиппи, сильно выделявшиеся среди прочих. Бородатые представители местной богемы и их длинноволосые юные подруги в потертых джинсах тогда еще были непривычным зрелищем, и даже в «плавильный котел» Нижнего Ист-Сайда их присутствие вносило напряженность. Они были выходцами из зажиточных семей, и в трущобы их привела отнюдь не нужда. Из-за этого они часто ссорились с обездоленными иммигрантами. Всем известное пристрастие хиппи к наркотикам, их бунт против своих семей и материального благополучия и их авангардистские вкусы делали их презираемым меньшинством, предметом сарказма и насмешек окружающих. Но хиппи хотели только одного — делать то, что им хочется, вершить собственную революцию во имя «любви и мира», поэтому их обычно терпели, хотя и не признавали.

В Томпкинс-сквере собирались разные группы молодежи и хиппи. Одних объединяла дружба еще со школьной скамьи или употребление одних и тех же наркотиков, других — общая жизненная философия, схожие взгляды на искусство, литературу, политику или метафизику. Были тут и влюбленные. Были группы, членов которых на первый взгляд не связывало ничего, кроме общего стремления — делать все что заблагорассудится. Были и другие, жившие отшельниками — как одиночка, который сидит на скамейке в парке и анализирует эффект кокаина, глядя то вверх, на странно шелестящую зеленую листву деревьев и голубое небо над домами, то вниз — на мусор под ногами, а в это время ум его беспомощно мечется от страха к озарению, от отвращения к галлюцинациям, и так несколько часов, пока наркотический дурман не рассеется и он снова не превратится в обычного прохожего. Иногда они «зависали» в парке на всю ночь, а с первыми лучами солнца растягивались на скамейках, чтобы немного вздремнуть.

Особенно много хиппи было в парке по воскресеньям. Иногда они просто шли мимо, по дороге на площадь Св. Марка в Гринвич-Вилледже, или же на станцию «Лексингтон Авеню» на площади Астора, или к метро на углу улицы Хьюстона и Второй Авеню, или на Первую Авеню, к остановке автобуса, идущего из центра. Через парк было удобно попасть на Вторую Авеню, чтобы оттуда поехать в центр, или на Девятую, где можно было сесть на автобус, идущий через весь город. Многие приходили сюда просто так, чтобы выбраться из дома и посидеть с друзьями на свежем воздухе — покайфовать, поболтать или побродить по лабиринту парковых дорожек.

Но как бы ни были велики различия в интересах и наклонностях хиппи, Нижний Ист-Сайд был для всех них мистической страной. Это были не просто грязные трущобы — это было лучшее в мире место для экспериментов с сознанием. Несмотря на грязь, постоянную угрозу насилия и тесноту, в которой обитали жители здешних домов, Нижний Ист-Сайд оставался форпостом «революции расширения сознания». Если вы не жили здесь, не принимали психоделических средств или марихуаны, или, по крайней мере, вас не обуревала жажда найти свою свободную религию, то на вас ложилось клеймо невежественного ретрограда, задержавшегося на низшей ступени эволюции сознания и цепляющегося за идеалы «добропорядочных» американцев-материалистов. Именно эти поиски объединяли такую разноликую в остальном толпу хиппи Нижнего Ист-Сайда.

Вот сюда-то, на этот балаган, и пришел со своими учениками Свамиджи, чтобы провести киртан. Трое или четверо преданных пришли пораньше, выбрали в парке лужайку, расстелили ковер (подарок Роберта Нельсона), сели на него и, подыгрывая на караталах, запели Харе Кришна. Тут же к ним подкатили мальчишки на велосипедах и, затормозив у самого ковра и не слезая с седла, уставились на них с нахальным любопытством. Начали собираться прохожие.

Тем временем Свамиджи в сопровождении полудюжины своих учеников шел к парку, который находился в восьми кварталах от храма. Брахмананда нес фисгармонию и барабан Свами. Вид Киртанананды, который по просьбе Свамиджи обрил голову и облачился в просторные развевающиеся одежды канареечного цвета, еще больше усиливал общее впечатление. Водители притормаживали у тротуара, а пассажиры вытягивали шеи и, разинув рот, смотрели на его вызывающий наряд и бритую голову. Когда преданные проходили мимо какого-нибудь магазинчика, покупатели, подталкивая друг друга, показывали на них пальцами. Люди высовывались из окон квартир, чтобы посмотреть на Свами и его группу, как на парад. Пуэрториканская шпана не могла сдержать бурной реакции.

— Эй, Будда! — вопили они. — Эй, пижаму снять забыл!

Они издавали пронзительные крики, подражая боевым кличам индейцев, которые слышали в голливудских вестернах.

— Эй, арабы! — заорал один шутник и принялся изображать нечто, что, по его мнению, было восточным танцем.

Никто на улице не имел ни малейшего представления не только о сознании Кришны, но даже об индийской культуре и обычаях, и в их глазах окружение Свами было всего лишь горсткой сумасшедших, «выпендривающихся» хиппи. Но как относиться к самому Свами, они не представляли. Он был другим. Однако и он вызывал подозрения. Впрочем, некоторые, как, например, Ирвинг Хольперн, коренной житель Нижнего Ист-Сайда, испытывал симпатии к этому иностранцу, который «похоже, был очень приличным человеком с добрыми намерениями».

Ирвинг Хольперн: Многих терялись в догадках, кто же такой этот свами. Поэтому в их головах роились самые нелепые подозрения - они, похоже, ждали, что эти люди вдруг лягут на подстилки, утыканные гвоздями, или что-то еще в таком духе. Но мишенью их враждебности стал приятный, спокойный, воспитанный и, сразу видно, доброжелательный человек.

— Хиппи!

— А кто это — коммунисты?

Пока молодежь насмехалась, люди среднего возраста и пожилые качали головами и разглядывали процессию холодно и осуждающе. Путь в парк был омрачен ругательствами, непристойными шутками и напряженностью, но на этот раз их никто не тронул. После успешного киртана в Вашингтон-сквере Бхактиведанта Свами регулярно высылал на улицы Нижнего Ист-Сайда «наряды» из трех-четырех преданных, которые пели, подыгрывая на ручных тарелочках. Один раз их закидали яйцами и воздушными шарами с водой, а иногда они сталкивались с хулиганами, готовыми к драке. Но пока на них так ни разу и не напали — просто глазели, насмехались и орали вдогонку.

Сегодня соседи решили, что Бхактиведанта Свами и его ученики вышли подурачиться: пройтись по улицам в диковинной одежде, чтобы привлечь к себе внимание и затеять переполох. Они считали свою реакцию совершенно естественной для нормального, уважающего себя обитателя американских трущоб.

Итак, сама дорога в парк уже превратилась в приключение. Однако Свамиджи оставался невозмутимым.

— Что они говорят? — спросил он пару раз, а Брахмананда повторял.

Свамиджи всегда ходил откинув голову назад, подняв подбородок, и это придавало ему вид благородный и решительный. Он обладал духовным зрением и видел, что все находится под властью Кришны, а любой человек был для него вечной душой. Но и без того, даже с мирской точки зрения, его не пугало городское столпотворение. В конце концов, он был видавшим виды жителем Калькутты.

К тому моменту, когда появился Свамиджи, киртан продолжался уже минут десять. Сбросив свои белые туфли, словно у себя в храме, он сел на ковер рядом с учениками, которые, прекратив пение, выжидающе смотрели на него. На нем был розовый свитер, а на плечах — домотканный плед. Он улыбнулся и, оглядев учеников, задал им ритм: раз… два…три-и-и. Затем он стал громко хлопать в ладоши, продолжая считать: «Раз… два… три-и-и». Зазвенели караталы, сначала невпопад, но он держал ритм, хлопая в ладоши, и ребята подхватили и тоже начали хлопать и неумело звенеть тарелочками - неспешно и размеренно.

Он запел молитву, которую никто из них не знал. «Ванде ‘хам шри-гурох шри-юта-пада-камалам шри-гурун вайшнавамш ча». Его мелодичный голос, сладкий, как звук фисгармонии, передавал все богатство нюансов бенгальской мелодии. Сидя на ковре под раскидистым дубом, он пел таинственные санскритские молитвы. Никто из его учеников не знал ни одной мантры, кроме Харе Кришна, но зато они знали Свамиджи. Они отбивали ритм, вслушиваясь в его пение, а в это время по улице грохотали грузовики и вдалеке слышался ритм барабанов конга.

Он пел — «шри-рупам саграджатам…», — а мимо пробегали собаки, таращились дети, какие-то зубоскалы тыкали пальцами: «Эй, приятель, это что за пастор?» Но голос его был прибежищем, в котором можно было укрыться от противоречивой двойственности этого мира. Ученики продолжали звенеть тарелочками, а он солировал: «шри-радха-кришна-падан…»

Бхактиведанта Свами пел молитвы во славу чистой супружеской любви Шримати Радхарани к Кришне, возлюбленному гопи. Каждое слово, пронесенное через века ближайшими спутниками Кришны, было исполнено глубокого духовного смысла, который понимал только он один. «Саха-гана-лалита-шри-вишакханвитамш ча…» Они ждали, когда он начнет Харе Кришна, хотя пение и без того захватывало.

Люди все подходили и подходили — чего и хотел Свами. Он хотел, чтобы они пели и танцевали вместе с ним, а теперь того же хотели и ученики. Они хотели быть с ним. Они уже делали это вместе - возле ООН, в Ананда Ашраме, в Вашингтон-сквере… Казалось, это будет продолжаться вечно — они будут собираться, садиться и петь. А он всегда будет рядом.

Наконец, он запел — Харе Кришна, Харе Кришна, Кришна Кришна, Харе Харе, Харе Рама, Харе Рама, Рама Рама, Харе Харе. Они подхватили, сначала слишком низко и нестройно, но он еще раз повторил мелодию, и голос его звучал твердо и торжественно. Они отозвались уже смелее, звеня караталами и хлопая в ладоши — раз… два… три-и-и, раз… два… три-и-и. Он снова запел один, а они, ловя каждое слово, хлопали в ладоши, звенели тарелочками и старались поймать его взгляд, обращенный на них из глубин его мудрости, его бхакти. Ради любви к Свамиджи они оборвали все связи с окружающей действительностью и присоединились к его пению. Свамиджи играл на маленьком барабане, левой рукой держа его за ремешок и прижимая к себе, а правой отбивая замысловатые ритмы мриданги.

Харе Кришна, Харе Кришна, Кришна Кришна, Харе Харе, Харе Рама, Харе Рама, Рама Рама, Харе Харе. Прошло полчаса, но он не чувствовал усталости и по-прежнему пел, а заинтересованных зрителей становилось все больше и больше. Несколько хиппи присели на краешек ковра, скрестив ноги. Подражая преданным, они слушали, хлопали в ладоши и пытались подпевать. Маленькая группа участников киртана начала расти, а люди все подходили и подходили.

Как обычно, киртан привлек музыкантов.

Игвинг Хольперн: Я делаю флейты и играю на музыкальных инструментах собственного изготовления. Когда появился Свами, я подошел и присоединился к киртану, и он поприветствовал меня. Как только подходил новый музыкант и брал первую ноту, он поднимал руки в знак приветствия. Казалось, он стоял на сцене, за дирижерским пультом в Нью-Йоркской филармонии. Я имею в виду жест, знакомый любому музыканту. По этому жесту ты понимаешь, что человек хочет играть с тобой, и рад тому, что ты с ним играешь. Это был язык, на котором общаются музыканты — я сразу уловил это и очень обрадовался.

По всему парку слонялись одинокие музыканты, и, услышав, что есть возможность подыграть Свами, и что им будут рады, один за другим они потянулись к нему. Один саксофонист пришел просто потому, что хорошо звучали ударные, и ему захотелось подыграть. Другие, подобно Ирвингу Хольперну, видели в этом нечто духовное и получали удовольствие от приятных звуков. По мере того, как музыкантов прибывало, все больше собиралось и прохожих. Свамиджи солировал и пел вместе с хором, а только что подошедшие начали петь вместе с ведущим, и вскоре киртан превратился в несмолкающий хор. После полудня вокруг преданных толпилось уже более сотни человек, и дюжина музыкантов с латиноамериканскими барабанами, бамбуковыми и металлическими флейтами, губными гармошками, деревянными и металлическими трещотками, бубнами и гитарами играли вместе со Свами.

Ирвинг Хольперн: Весь парк просто пел. Музыканты внимательно вслушивались в слова мантры. Когда Свами пел Харе Кришна, Харе Кришна, Кришна Кришна, Харе Харе, Харе Рама, Харе Рама, Рама Рама, Харе Харе, иногда слово «Кришна» звучало как «Кри-ше-на» — двусложное слово становилось трехсложным. Обычно это происходило на первой паре слов, и музыканты с точностью воспроизводили этот ритмический рисунок. Каждое слово Свамиджи произносил по-особому, и музыканты очень внимательно слушали его пение. Мы начали замечать, что одну и ту же короткую фразу Свами поет на разные мелодии, и пытались в точности ему подражать - как музыканты следуют взмахам дирижера или хор - голосу солиста. Это было классно - люди толкали друг друга в бок и говорили: «Слышь?» Мы старались уловить и воспроизвести все тонкости звучания санскритских фраз, которые, похоже, ускользали от большинства слушателей, с энтузиазмом танцующих или погруженных в игру на инструментах. Иногда Свами добавлял новый ритм. То, как главный ударник (роль которого выполнял тогда Свами) играл на барабане — это было нечто…

Я говорил об этом с другими музыкантами, и все они согласились с тем, что Свами, должно быть, знает сотни и сотни мелодий, которые приходят из какого-то потустороннего источника истинного знания. Народ просто валом валил - только чтобы поучаствовать в этом музыкальном подарке, дхарме, привезенной из-за морей.

— Эй, — говорили они — вы только послушайте этого святого монаха!

На самом деле люди ожидали, что им вот-вот покажут какие-нибудь трюки, фокусы, сеанс левитации или что-нибудь в этом роде. Но когда вы начинали чувствовать всю простоту того, о чем говорил Свами — не важно, собирались ли вы серьезно этому следовать или вам просто понравилось, и вы хотели воздать ему должное, отведя ему в своем сердце какой-то уголок — все равно это поражало до глубины души.

Еще было интересно наблюдать, как люди воспринимают киртан. Некоторые думали, что это лишь прелюдия к какому-то событию. Другие - что это и есть само событие. Одним нравилась музыка. Другим — поэтично звучащие слова.

Вскоре подошли Аллен Гинсберг и Питер Орловски с друзьями. Аллен оглядел сцену и уселся посреди поющих. Поэт-патриарх — чернобородый, в очках, с лысиной, обрамленной черными кудрями - присоединившись к киртану, он необычайно поднял ее престиж в глазах окружающих. Бхактиведанта Свами, продолжая в экстазе петь и играть на барабане, заметил его и улыбнулся.

Репортер из «Нью-Йорк Таймс» подошел к Аллену с просьбой дать интервью, но Аллен отказался:

— Не следует мешать человеку, когда он занят поклонением.

«Таймс» пришлось подождать.

Аллен: Томпкинс-сквер был центром духовных противоречий тех дней - и это было просто здорово. Вдруг, совершенно внезапно, у людей, занятых философской болтовней и наркотиками, появилась возможность попеть, продолбить интеллектуальный лед и выйти к всепоглощающей бхакти — это было действительно потрясающе!

Негры и пуэрториканцы тоже частенько музицировали на улицах со своими барабанами, исполняя конгу*. Но эти люди были ни на кого не похожи. Некоторые обрили головы, и это вызывало любопытство. В пении постоянно повторялись одни и те же слова, но и в этом была своя прелесть. Петь с ними было очень легко. Сцена была открыта для каждого. В этой практике не было никаких «тайных углов». Лица людей светились радостными, одобрительными улыбками, в глазах горело воодушевление, свидетельствующее о реальности такого способа общения - ибо построено оно на серьезной основе, а не на барабанной дроби.

Бхактиведанту Свами нужно было видеть. Он старался петь как можно громче, брови его были сдвинуты лицо напряжено, вены на висках вздувались, а нижняя челюсть выступала вперед, когда он пел: «Харе Кришна! Харе Кришна!» - так, чтобы слышали все. В его облике было нечто притягательное. При том он вкладывал в пение все силы, так что иногда оно становилось напряженным, и весь вид его говорил о предельной сосредоточенности.

Не было это ни сеансом йоги в загородном ашраме, ни безмолвной демонстрацией за мир. Это был настоящий хэппенинг, организованный самим Свами. Это было нечто новое, небывалое, и в этом мог поучаствовать каждый. Местным жителям, похоже, понравилось. Собралась такая толпа, что даже торговец мороженым подкатил свой лоток поближе. Рядом со Свами расположилась компания белобрысых ребятишек лет пяти-шести - они сидели просто так, от нечего делать, а неподалеку стоял, пристально уставившись на него, польский мальчик. Кто-то зажег на раскаленных углях в металлической жаровне ладан, и сладковатый дым обволакивал флейтистов, барабанщиков и поющих.

Свамиджи подал ученикам знак, и, поднявшись, они начали танцевать. Высокий, худой Стрьядхиша танцевал, подняв руки. Задние карманы у него были набиты листовками «Вечный кайф!». Рядом с ним, в черной водолазке, с большими четками на шее, раскачивался в танце Ачьютананда, — его волнистые, почти курчавые длинные волосы совсем растрепались. Вслед за ними встал Брахмананда. Они с Ачьютанандой встали лицом друг к другу, с воздетыми руками, как на картине с изображением киртана Господа Чайтаньи.

Те, у кого были фотоаппараты, протиснулись поближе. Ребята танцевали, переступая с ноги на ногу, и были похожи на ангелов. Они танцевали «Свами-степ» и их большие красные четки раскачивались в такт движениям.

Брахмананда: Я подумал, что, раз уж встал, то, пока Свамиджи играет на барабане, я должен танцевать. Я думал, что будет оскорблением, если я сяду, пока он играет. Я танцевал целый час.

Типично индийским движением головы Свамиджи выразил одобрение и поднял руки, приглашая остальных присоединиться к танцующим. Большинство его учеников начали танцевать, и даже несколько хиппи из толпы поднялись, тоже решив попробовать. Свамиджи хотел, чтобы в санкиртане пели и танцевали все. Танец представлял собой мерное покачивание из стороны в сторону, танцующие переступали босыми ногами по ковру, руки их были подняты вверх, пальцы протянуты к небу, раскинувшемуся над ветвями осенних деревьев. Тут и там в толпе отдельные люди впадали в экстаз: какая-то девушка, закрыв глаза, играла на кастаньетах и как завороженная, покачивала головой. На нее с осуждением смотрела пожилая полька в косынке, с высохшим морщинистым лицом. В толпе тут и там стояли группы пожилых женщин в платочках, некоторые из них были в солнцезащитных очках; они оживленно беседовали, показывая пальцем на то, что привлекало их внимание в киртане. Киртанананда был единственным, кто надел дхоти, что делало его похожим на Бхактиведанту Свами в молодости. Золотистые, теплые лучи послеполуденного осеннего солнца падали на фигуры танцующих, которые отбрасывали длинные тени.

Фисгармония не смолкала. Парень в военной куртке извлекал из деревянной флейты атональные импровизации. И все же звуки инструментов сливались в одну мелодию, а над ними снова и снова взмывал голос Свами. Так продолжалось несколько часов подряд. Свамиджи сидел прямо и только иногда, закончив строчку мантры, слегка передергивал плечами, прежде чем перейти к следующей. Его ученики сидели рядом, на том же самом ковре, и глаза их горели духовным экстазом. Наконец, Свамиджи остановился и поднялся.

Они поняли, что сейчас он начнет говорить. Было четыре часа дня, и теплое осеннее солнце все еще стояло высоко в небе. Вокруг царила атмосфера всеобщего умиротворения, а публика стала более внимательной - чувствовалось, что от внимательного слушания мантры люди успокоились. Он начал речь с того, что поблагодарил всех за участие в киртане.

— Пению Харе Кришна, — сказал он — положил начало Чайтанья Махапрабху, который жил пятьсот лет тому назад в Западной Бенгалии. «Харе» означает «О, энергия Господа», Кришна — это Господь, а Рама — тоже одно из имен Верховного Господа, которое означает «высшее наслаждение».

Ученики сидели у его ног и слушали. Рая-Рама смотрел на Свамиджи, закрываясь рукой от солнца, а Киртанананда слушал, склонив голову к земле, словно настороженная птица.

Свамиджи стоял под сенью раскидистого дуба, в классической позе оратора - выпрямившись и непринужденно сложив руки. Светлые шафрановые одежды ниспадали изящными складками. Дерево за его спиной пришлось как раз кстати и придавало всей сцене живописный вид; на толстом стволе дрожали солнечные блики. Дальше, в конце аллеи, возвышалась колокольня церкви Святой Бригиты. Справа стояла невысокая полная женщина средних лет, в платье и с прической, которые вышли из моды четверть века назад, слева была девица-хиппи в джинсах в обтяжку, а рядом с ней, скрестив на груди руки, - молодой негр в черном свитере. Рядом с ними стоял мужчина с ребенком на руках, за ним - бородатый молодой уличный садху с волосами, расчесанными на прямой пробор, и два вполне заурядных, коротко подстриженных парня со своими юными подругами. Многие из присутствующих, хотя и стояли недалеко от Свами, начали отвлекаться и смотреть по сторонам.