Алина Сентябрёва

Пролог

 

Бессознательное состояние чем-то сродни пребыванию в материнской утробе. Никто, конечно, не смог бы вспомнить эту часть своей жизни, как и обморок не оставляет воспоминаний. Именно поэтому его называют ещё и беспамятством.

Переход из беспамятства к реальности похож на рождение. Дрожащий, напуганный, ничего не понимающий человек выплывает из липких тенёт обморока в полный боли и опасностей мир. Иногда человек, подобно младенцу, выражает протест криком, полным ужаса. Но чаще переход совершается поэтапно: звуки, запахи, тактильные ощущения. И когда осколки сознания собираются в единое целое, человек снова способен противостоять враждебному миру.

Сначала пришёл запах. Густой, тягучий, словно сироп, плотно забивающий ноздри. Он возбуждал и одновременно вызывал отвращение. Потом ватную тишину взорвали звуки – жуткие, хрипящие стоны и затихающие где-то вдалеке вопли. Крики несли в себе много информации. Какие-то из них были могучи, исполнены животной ярости. Другие, панические и срывающиеся, молили о пощаде.

Однако, вскоре всё стихло, пришлось обратиться за помощью к остальным чувствам. В глаза ударил свет, показавшийся вначале невыносимо ярким. Когда глаза привыкли, оказалось, что это обычная люминесцентная лампа, вдобавок горящая в полсилы.

С первой же попытки посчастливилось поднять голову и рассмотреть собственное тело – худое и совершенно голое. Грудь, испещрённая плохо зажившими царапинами и укусами. И синяки, синяки, синяки…

С третьей попытки удалось сползти со странной кровати на колёсиках. Небольшая передышка, а затем шаг, другой. Ещё, ещё. Ближе к маленькому зеркалу над бледно-зелёной раковиной. Информация бесценна, особенно если в голове пусто и нет воспоминаний о том, кто же ты.

Мутная, заплёванная, покрытая белёсыми пятнами поверхность неохотно отразила узкое женское лицо с бледными губами и ввалившимися щеками. Вопрос о возрасте мог бы вогнать в ступор любого. Отразившейся в зеркале женщине могло быть как двадцать лет, так и все сорок. Короткие чёрные волосы топорщились во все стороны, словно перья потревоженной вороны. Серые глаза, казавшиеся огромными на измождённом лице, беспокойно метались, изучая собственное отражение.

Отголоски размытых мыслей, гулкая пустота в голове. Музыка? Нет, тоненький звон стального лезвия. Крики, туман, взмах!.. Всё стихло. Что это было, сон? Белый потолок, яркий свет. Где я? Кто я? И что это за крики? Это их я слышала во сне. Молю тебя, Лисса! Я – Лисса?

Отражение в зеркале издевательски расхохоталось, откинув голову. Чтобы не видеть этого, девушка упала на колени и закачалась, всхлипывая и обхватив плечи руками. Она знала кто это. Лисса могла забыть собственное имя, но смеющуюся девушку в зеркале помнила слишком хорошо. Эта стерва преследовала её с тех пор как… Всегда! Она выглядела как Лисса, говорила её голосом, знала все её мысли. Она издевалась, сквернословила, и рот её изрыгал ужасные вещи. За это Лисса звала её Сукой.

Твёрдо решив больше не смотреть в зеркало, Лисса окинула взглядом помещение. Взгляд притянуло что-то ярко-красное. На светло-зелёном кафеле оно выделялось резким пятном, настырно лезло в глаза. Было удивительно, как она не заметила это раньше. Кровь. Большая, привольно разлившаяся лужа густой крови. Её поверхность глянцево поблёскивала, словно исполинский клубничный леденец.

Лисса забилась под раковину и с ужасом смотрела на молодого санитара, лежащего на краю лужи. Глаза его были широко раскрыты и скорбно смотрели на девушку, а шея оказалась рассечена почти до позвоночного столба. Зажав рот обеими руками, Лисса некоторое время тихо скулила, не веря своим глазам.

За дверью послышались голоса. Вполне мирные, без злобных или панически испуганных ноток. Отдельных слов было не разобрать, но само звучание их успокаивало. Значит, есть в этом кровавом кошмаре кто-то, кто скажет ей, что делать дальше. Лисса зябко поёжилась. И может быть, ей даже дадут одежду и поведают, кто она и зачем здесь. И почему убит парнишка-санитар, у которого было такое славное и доброе лицо.

Стараясь не ступить в багровую лужу, Лисса подошла к двери и распахнула её. Взору предстал длинный коридор, выкрашенный светло-бежевой краской. Тускло светили лампы, бросая отблески на глянцево-красные потёки на стенах. Дальний конец коридора тонул в темноте. Под ногами обосновалась чья-то оторванная голова с обрывками волокон, что торчали из шеи неопрятными лохмами. Чуть дальше лежало тело в когда-то белом халате. Живот его был грубо вспорот и представлял собой месиво из ткани, крови и сизо-бурых кишок.

Рядом с телом сидел на корточках крупный, совершенно голый мужчина. В одной руке он сжимал здоровенный кухонный тесак, а вторую быстро погружал в живот жертвы, что-то там отрывал и отправлял в рот.

– Его язык, – отчётливо сказал вдруг мужчина тихим шуршащим голосом.

– Он мой, – так же спокойно донеслось из глубины коридора.

Из тьмы выступил второй мужчина. Тоже голый, тоже вооружённый ножом. Он опустился на колени рядом с развороченным трупом и, ловко орудуя ножом, извлёк сначала язык, потом сердце. Некоторое время парень с сентиментальным видом поглядывал на них поочерёдно, потом со сладострастным вздохом вцепился зубами в сердце.

Лисса не сдержала нервного смеха. Значит здесь не принято носить одежду. Одной проблемой меньше. Но почему тогда никто не оставил ей нож? Девушка заворожено смотрела на капающую с подбородка парня кровь. На то, как он пытается удержать скользкими руками надкусанное сердце. Как облизывает губы, жмурясь от удовольствия. Она смотрела так долго, что её заметили.

– Приве-ет, – протянул тот, что сидел к ней лицом, и поднялся на ноги.

Второй обернулся и тоже встал, сыто отрыгиваясь и растягивая рот в улыбке. Лицо его было перемазано красным, меж зубов застряли ошмётки плоти. Мужчины оказались близнецами. Оба крепкие, лопоухие, с низкими лбами. На животах у каждого было по длинному шраму. У одного справа, у другого слева. Словно отражение вышло погулять вместе со своим хозяином. Единственное различие было в лысине, украшавшей голову одного из мужчин. Парни даже двигались одинаково, когда неторопливо направились к Лиссе, синхронно перехватывая поудобнее свои тесаки.

Лисса метнулась назад и захлопнула дверь, судорожно нащупывая запор, но такового не наблюдалось. Она заметалась по комнате, влетела в начавшую сворачиваться кровь. Поскользнулась и, вымаравшись с ног до головы, растянулась на полу. Кровь под ней жирно чавкала, руки и ноги скользили. Удалось подняться только на четвереньки. Потом, держась за каталку, на ноги. Так вот что это за кровать на колёсиках – каталка!

Мысли скакали в голове и кусались, как блохи, пока девушка искала выход. Раз тут санитар и каталка, значит она в больнице. Но это какая-то ошибка – ведь Лисса чувствует себя хорошо. Только замёрзла и не помнит ничего. Но это мелочи. Ведь правда? Правда?

Лисса ухватилась за раковину и невольно бросила взгляд в зеркало. Сука словно ждала этого. Хотя, конечно ждала.

– Что ты мечешься, как тупая курица? – грубо сказало отражение и презрительно скривилось. – Наверх, идиотка!

Девушка подняла глаза к серебристому коробу вентиляции. Выбив защитную решётку, она юркнула внутрь, обдирая кожу о неровности. Дверь тихо скрипнула.

– Приве-ет, – протянул вкрадчивый голос.

Лисса засучила ногами, пытаясь протолкнуть тело вглубь.

– Осталась одна половинка, – прошелестел один из близнецов.

Пальцы беспомощно скребли по гладкому металлу, срывая ногти.

– А как же сердце?

Отчаянный вопль, задушенный где-то в глубине глотки, замер, так и не вырвавшись наружу.

– Ничего нет, только ноги.

Рывок, ещё один. Вперед! Быстрей! Идиотка! Ещё! Ещё!

– О нет, исчезла.

– Совсем пропала.

– Да.

– Смотри ещё один.

– Хочу его язык.

– Он твой.