Часть 6

 

Осторожно переступая через туго натянутые верёвки, Сука пересекла помещение и остановилась у двери. За ней кто-то негромко напевал, прерываясь время от времени, чтобы сказать несколько фраз. Если у невидимки и был собеседник, то очень молчаливый, ответных слов девушка не услышала. Она переступила с ноги на ногу и сжала осколок в липкой от крови руке.

За дверью на минуту всё стихло. Обострившимся слухом, Сука уловила тихие, осторожные шаги и задрожала от радости и предвкушения – невидимый певец шёл прямо к ней в руки. У кого-то сейчас снова будет секс, промелькнуло в голове, только, чур, у меня.

Шаги стихли у двери. Сука слушала чужое дыхание, и вдруг смутно знакомый голос сказал с неуверенной вопросительной интонацией:

– Дорогая?

Память со всего маху обрушила на Суку воспоминание о вонючих туннелях канализации, а заодно солидный довесок – страх и панику Лиссы. Дверь распахнулась, выпуская улыбающегося мужчину с безупречно причёсанными волосами на макушке, остальная часть головы оказалась гладко выбрита. Его синий жилет, наспех сшитый из кусков синих форменных рубашек охранников, был заляпан кровью.

Сука, ослеплённая непривычным страхом, отскочила, споткнулась о верёвку и упала на пол. Осколок хрустнул и сломался посередине, попутно разорвав девушке ладонь. Давно и, казалось бы, прочно забытая боль снова оккупировала всё её существо, стегая мозг огненными розгами.

Небрежно поигрывая длинным ножом, Эдди с радостным удивлением рассматривал корчившуюся под ногами фигурку. Он даже посмотрел на потолок, словно решил, что одна из его мёртвых шлюх ожила и пошла погулять. Но потом и Эдди вспомнил встречу в канализации, когда он только покинул проклятый стеклянный пузырь и искал подходящее место для мастерской. Эта недотрога ещё разукрасила ему лицо. Эдди чуть не прослезился от осознания, что есть-таки на свете старомодно воспитанные девушки, берегущие честь для наречённого. Для него.

– Дорогая, как я рад, что ты меня навестила, – с чувством сказал Эдди, извлекая что-то из жилетного кармана. – Вот теперь всё будет очень хорошо.

Сука отмахнулась жалким зеркальным обрубком, что продолжала сжимать в окровавленной ладони. Эдди без труда уклонился и брызнул ей в лицо спреем из маленького баллончика. Девушка почти успела размотать повязку на ноге, даже взяла в руку зеркальный осколок, который составлял шину. Эдди нахмурился и брызнул ещё раз. Сука потеряла сознание.

 

– Я должен извиниться, дорогая, за весь этот беспорядок. Мужчина дичает, если рядом с ним нет хорошей хозяйки. Вот и я немного… одичал.

Сука молча смотрела на изъязвлённое улыбающееся лицо, нависавшее над ней, словно луна на небосклоне. Её молчание не смущало Эдди, он был очень оживлён и находился в наилучшем настроении. Расхаживая по своей окровавленной мастерской, он брал инструменты в руки, рассматривал, клал на место и говорил, не переставая.

– Всё должно быть идеально. Я позабочусь об этом, дорогая. От тебя требуется только одно – довериться мне. Я всё устрою.

Эдди задумчиво провёл по царапинам на своей щеке и решительно извлёк из кучи инструментов пассатижи.

– Да! – довольным тоном сказал он и повернулся к Суке.

Он проверил каждую пядь конструкции, к которой была привязана пленница, потом подцепил пальцем ремни на её запястьях и подёргал. Путы держали хорошо. Сука посмотрела на залитый кровью стол, стоящий рядом. На нём лежала отрезанная человеческая ступня. Её ступня. Эдди проследил взгляд пленницы, и по лицу его расползлось виноватое выражение.

– Прости, что пришлось ампутировать твою прелестную ножку, но у тебя ещё довольно много осталось, верно? А это, чтобы ты выглядела безупречно.

Он продемонстрировал пассатижи. К удивлению мужчины, пленница продолжала выказывать полнейшее равнодушие и хранила молчание. Пожав плечами, Эдди осторожно, словно хрупкий цветок, взял её руку в свою и быстро один за другим вырвал все пять ногтей.

Вот тут равнодушие покинуло Суку. Протяжный крик заметался в замкнутом пространстве мастерской. Эдди обречённо поморщился, но покорно выслушал поток брани, что обрушила на него разъярённая Сука. Он привык, что они всегда кричат. С этим ничего не сделаешь, это как рождение. Младенцы тоже кричат и, вероятно, ругаются, только их никто не понимает. Нужно быть нежным и терпеливым, тогда всё получится. Эдди обошёл импровизированный стол пыток и принялся за другую руку. Снова хриплый вопль и проклятия.

– Если не прекратишь сквернословить, придётся тебя наказать, – строго сказал Эдди. – Девушка не должна ругаться, словно пьянчуга-конюх, это отвратительно, вульгарно и недопустимо! Это грех, в конце концов. Ты же не хочешь, чтобы тебя покарал Господь?

– Я убила его, – хрипло сказала Сука, чуть задыхаясь после крика. – Прикончила сраного Боженьку, мать его так! Я сама покарала его!

Безумный смех перешёл в дикие вопли, когда взбешённый Эдди начал вонзать острый, короткий нож в подходящие, по его мнению, для наказания части тела: бедро, ягодица, ладонь, щека, свежая культя. Он смог остановиться только спустя несколько минут. Тяжело дыша от напряжения, Эдди оценивал результат. Сука смеялась.

– И это всё? – кричала она, захлёбываясь кровью и корчась от боли. – Эта ржавая, тупая железка - всё, чем ты способен меня проткнуть? Как же ты жалок, мать твою!

– Замолчи! – Эдди чувствовал, как голову затягивает багровая пелена. Он никогда ещё не был так зол. – Замолчи, шлюха!

– Ты меня ещё не трахал, чтоб называть шлюхой! – бешено заорала Сука, брыкаясь так, что трещали широкие, толстые ремни оков. – Давай, сделай это, будь мужиком хоть раз в жизни!

Отбросив в сторону нож, Эдди трясущимися от злости руками расстегнул штаны и набросился на свою пленницу, словно дикий зверь. Он покажет ей, кто тут мужик. Эта стерва будет умолять его о смерти, слизывать дерьмо с его ботинок и называть хозяином.

Он сдавил глотку Суки и одновременно резко, беспощадно вошёл, заставив её завизжать от боли. Или от наслаждения. А может от всего сразу. Он не думал об этом, мыслей не было вообще. Голова полыхала красным, перед глазами повисли кровавые брызги, в ушах звенели дьявольские крики и скрежет зубовный. Так, наверное, выглядит ад, которым пугал его когда-то приходской священник.

Сука была удовлетворена. Этот психованный засранец повёлся, как малыш, на её уловку. Его рука на её горле сжималась всё крепче, глаза лезли из орбит от недостатка воздуха, между ног саднило, но всё это было неважно. Сука ждала нужный момент, не отвлекаясь на мелкие неудобства.

Почувствовав чей-то взгляд, она повернула голову и увидела узкий железный шкафчик, стоящий у стены. Из разломанной решётки в верхней части шкафчика на них с ужасом смотрели чьи-то глаза. Сука улыбнулась наблюдателю окровавленным ртом. Глаза неизвестного закатились, похоже, бедняга отрубился. Ну и чёрт с ним, Сука трахнет его позже.

Эдди вдруг хрипло зарычал, откинул голову назад, сотрясаясь в судороге экстаза. Руки непроизвольно расслабились. Сука рванулась к нему, вывихивая собственные суставы, не видя ничего вокруг, кроме бешено пульсирующей жилки на шее своего любовника. Вцепиться зубами в эту жилку, крепко стиснуть челюсти, мотнуть головой, словно взбесившаяся собака, почувствовать, как рот наполняется горячей кровью – как это было сладко!

С точкой укуса Сука угадала безупречно. Тугая струя крови ударила в стену, окатила сумасшедшую с головы до ног. Эдди отшатнулся, зажимая рукой рану, но жизнь неумолимо утекала меж пальцев, заливала его любовно сшитый костюм, уносила с собой мечты о семье и детишках.

– Шлюха, – слабеющим голосом пробормотал он и упал на колени. – Поганая шлюха.

Эдди вдруг осознал, какая царит вокруг грязь и безысходность. Этот мир не мог предложить ему ничего, кроме грязи. Люди с рождения были обречены барахтаться в дерьме, окунаться в него с головой, жить с ним. Всё остальное было красивой иллюзией, призванной замаскировать это дерьмо, убедить всех, что дерьмо может быть достаточно привлекательным, чтобы продолжать в нём жить. Но Эдди понял.

Сука посмотрела на распростёртый на полу труп и выплюнула изо рта кусок плоти. Она смеялась от радости и плакала от боли. Она потеряла счёт времени и не заметила широкого лезвия, опускающегося на её шею.

Отсечённая голова скатилась на пол и смотрела удивлёнными глазами, как плюгавый псих-некрофил отложил топор и нежно погладил бедро обезглавленного трупа. Так психу нравилось больше всего, ведь в отделении головы от тела было что-то неизбежное, неумолимое. Это – окончательная смерть.

 

Эпилог

Клиника «Маунт-Мэссив» стояла на ушах. Точнее женское отделение. От парадного то и дело отъезжали машины, развозящие пациенток в другие лечебницы. Женщинам горный воздух оказался противопоказан, больные всё больше истерили, участились рецидивы, всё больше пациенток погружались в глубины безумия безвозвратно.

Конечно, мало кто знал, что это реакция на некие научные опыты, проводящиеся под клиникой. Об этом говорить считалось неприличным, ибо наказание следовало незамедлительно, и клиника пополнялась новым пациентом.

– Ба-арт?! – крикнул молодой санитар, поглядывая на часы. – Все, что ли?

В ответ раздалась сдавленная ругань и затихающие вопли. Из дальней палаты появился Барт Родни, медбрат. Он был зол, как чёрт. Впереди себя Родни толкал каталку, на которой лежала пациентка.

– Эта последняя, – буркнул он. – Знаешь, Джереми, я рад, что баб отсюда увозят. На эту конкретную сучку за день тратится больше валиума, чем на всё мужское отделение за месяц.

Санитар покачал головой, рассматривая умиротворённое женское лицо и взъерошенные чёрные волосы. Девушка была бы хорошенькая, если бы не синяки под глазами, скорбно опущенные уголки губ.

– Она же не виновата, что заболела, – возразил Джереми и поправил сползшую с плеча пациентки простыню. – Мучается, наверное, ужасно.

– Уж поверь, – хмыкнул Барт, направляя каталку к грузовому лифту. – Глюки у девки – мама не горюй! Всё время орёт про кровавые коридоры, маньяков с ножами, ага. То они хотят её сожрать, то отрубить ногу, то трахнуть. Да кто на такое чучело позарится?

Барт засмеялся. Санитару Джереми не нравился подобный цинизм. Он был молод и ещё не разучился жалеть пациентов. Особенно психически больных. Ведь это, наверное, так страшно – утратить себя, всё, что составляет твою личность, единственную и неповторимую.

– Бедняжка, – с жалостью пробормотал санитар.

– Эта бедняжка покрошила в винегрет своих родителей, – недовольно сказал Барт. – А потом полицейского, которого вызвали соседи.

– А, это резня у Ван Аленов? Я слышал об этом. А ещё говорили, что старик Ван Ален делал с дочерью ужасные вещи.

Барт пожевал губами, размышляя, потом решительно сказал:

– Может и так, не знаю. Но это не даёт психам права резать нормальных людей. А она спятила давным-давно. Там в подвале нашли её книжку со сказками древних, мать его, греков. Девка молилась этой их богине Лиссе, прикинь? А эта богиня, значит, сводит с ума своих адептов, вот так. Я охренел, когда эту сучку привезли всю в кровище, бубнившую это нечестивое имя. А тот старпёр Вернике с ней потом носился, как дурак с фантиками – «ясновидящая, ясновидящая».

– А что, это правда? – с любопытством спросил Джереми.

Барт посмотрел на него, как на идиота.

– Мне стыдно за тебя, приятель, а ещё врачом хочешь стать. Если будешь верить в байки кретинов-иностранцев или бреду спятивших шизофреничек, так и проходишь всю жизнь в санитарах.

В холле нетерпеливо притоптывал один из врачей. Люди почему-то ужасно нервничали сегодня, всё валилось из рук, дела шли наперекосяк. А про больных и говорить нечего, особенно это касалось женщин, словно взбесились. Так ведут себя животные перед стихийными бедствиями – мечутся, воют, нападают на хозяев.

– Последняя? – раздражённо спросил врач. Получив утвердительный ответ, немного расслабился. – Хорошо, я задолбался с ними, если честно. Теперь не можем найти истории болезней, представляете?

– О! – вспомнил Барт. – Я же их сложил в коробку на сестринском посту и забыл. Простите, я идиот. Сейчас принесу.

Врач поворчал ему вслед, но был доволен, что пропажа нашлась. Джереми наблюдал за говорившим по телефону охранником. Мужчина был белее простыни. Санитар хотел было подойти и спросить – всё ли в порядке, но не успел. Дзынькнул, раскрываясь, лифт. Из него вывалился истекающий кровью Барт, а следом с воем устремились взбесившиеся пациенты, размахивающие кто скальпелем, кто карандашом, кто самодельной заточкой. Входные двери щёлкнули и заблокировались, как и положено в подобных случаях, дабы опасные психопаты не вырвались на свободу.

– Бу-унт! – в ужасе завыл врач, схватил Джереми за шиворот и потащил в ближайший коридор.

Санитар успел ухватить каталку. Он не мог бросить пациентку в таких обстоятельствах. Вот не мог и всё тут.

– Нахер она тебе сдалась, мать твою! – орал врач, но Джереми его не слушал. За спиной бесновались пациенты, раздирая охранника на части.

Толкнув первую попавшуюся дверь – это оказался туалет для персонала – Джереми закатил в него каталку. Врача рядом не было, и куда он делся, санитар не помнил. Всё произошло очень быстро. Он немного постоял, вслушиваясь в звуки снаружи, потом распустил ремни фиксаторов на пациентке.

– На всякий случай, – пробормотал он.

Кровавые коридоры, маньяки с ножами, ясновидящая, вспомнилось вдруг. Это уже было в её галлюцинациях. Это, как петля, сплетённая из двух реальностей, и она вот-вот замкнётся в кольцо. Парень снова подошёл к двери и прислушался. Потом, не выдержав, приоткрыл дверь и сразу заметил лежащего посреди коридора врача. Живот его был вспорот от глотки до паха, внутренности вывернуты наружу и превращены в кровавую кашу.

Джереми задохнулся от ужаса, отпрянул. Дверь медленно распахнулась, открывая взору оскалившегося маньяка. Его лицо было покрыто уродливыми шрамами так густо, что походило на маску. Псих был стремителен и неуловим. Джереми ничего не успел сделать. На шее расцвела тонкая алая линия, стремительно обрастающая бахромой кровавых капель. Их становилось всё больше и больше, капли превратились в ручейки, а затем и в потоки. Так и не ставший врачом санитар упал на пол, пару раз дёрнулся и замер навсегда.

Псих подошёл к каталке со скальпелем наготове, но неподвижно лежащее тело было скучным и неинтересным. Ни крика от него не дождёшься, ни весёлой погони, ни страха в глазах. Псих вышел в коридор и отправился на поиски более интересной добычи. Негромко хлопнула закрывшаяся за ним дверь. Пациентка на каталке открыла глаза. Петля замкнулась.