Глава 37. Брейден Грэнвилл сидел за своим рабочим столом и складывал колонку чисел

 

Брейден Грэнвилл сидел за своим рабочим столом и складывал колонку чисел. Закончил и сердито уставился на полученную сумму. Неверно. Он явно где-то ошибся.

Что такое с ним происходит? Он прекрасно складывал гораздо большие числа, и не на бумаге, а в уме. Так же, как умножал и делил. Куда же делись его способности? Почему он не может сосредоточиться на деле?

Конечно, он знал почему.

Но не желал об этом думать. Да и о чем тут, собственно говоря, думать?

Разумеется, так ему лучше. Ему лучше без нее. Достаточно взглянуть на то, что она с ним сотворила: он так поглупел, что не в состоянии сложить столбиком несколько чисел! Если бы она осталась с ним, то мало-помалу лишила бы последних остатков разума! Похоже, именно это происходит с теми, кто имел неосторожность влюбиться. Их мозги либо усыхают до полной непригодности, либо размягчаются до желеобразного состояния. Во всяком случае, у Брейдена было такое ощущение, что его мозги превратились в желе или мусс.

Значит, вот она какая – любовь? И ради этого самые талантливые поэты веками изводили горы бумаги, наперебой подбирая самые восторженные и цветистые эпитеты? И этим чувством так восхищался Шекспир? Если это и есть любовь – как имел основание предположить Брейден, исходя из собственного полуобморочного состояния, когда в голове не оставалось ни единой мысли, кроме мыслей о ней, – то увольте, лучше уж он обойдется без такого помешательства. Ему вовсе не улыбалось провести остаток дней, чувствуя тошнотворный ком в желудке и жгучую пустоту там, где должно было находиться его разбитое сердце.

В дверь его кабинета постучали.

А он рассеянно размышлял о том, как дошел до такой жизни. Чтобы Лондонский Сердцеед сидел у себя за столом и без конца вздыхал о единственной женщине в Англии, оказавшейся для него недоступной! Интересно, как много женщин за эти годы впадали в такой же ступор, тоскуя и вздыхая о нем? Он потерял им счет. Он даже не представлял до сих пор, как это больно. Зато теперь Брейден очень хорошо понимал, что заставляло покинутых им женщин без конца строчить слезные письма с мольбами вернуть им былое счастье. Он понимал, откуда брались и их отчаяние, и их угрозы.

Потому что они любили!

В дверь постучали снова.

И он сам виноват в том, что утратил ее доверие. Как долго он знал о присвоенном ему прозвище – Лондонский Сердцеед – и не ударил пальцем о палец, чтобы что-то исправить! Он стал притчей во языцех из-за своих бесконечных любовных эскапад, умения очаровать и вскружить голову любой женщине. И он ничего не сделал, чтобы изменить это, чтобы все поняли наконец: он вовсе не ставил перед собой цель кого-то унизить или обидеть. Просто ни одна из его знакомых не обладала тем, что он искал в женщинах. Тем единственным и неповторимым, что задело бы его за живое.

И так он жил до сих пор.

Пока не понял, что изменить уже ничего нельзя.

– Мертвяк! – В дверях показался Меченый и с досадой спросил: – Сколько можно долбить в эту дверь? Ты почему не говоришь, что можно войти?

– А кому это надо? – Брейден мрачно посмотрел на своего дворецкого. – Ты же все равно ввалишься – говори, не говори!

– Что-то темно здесь у тебя, Мертвяк, – пробурчал Меченый, щурясь на него сквозь сумерки, царившие в кабинете. – Может, хоть лампы зажжешь?

– Нет, – буркнул Брейден и только тогда сообразил, что Меченый прав. Свет, проникавший сквозь стеклянные французские двери, выходившие на террасу, спускавшуюся в сад, утратил оранжевые оттенки заката и приобрел густую синеву ранних сумерек. Чего же тут удивляться, что он не мог правильно сложить колонку чисел? В такой темноте он едва мог рассмотреть собственную руку!

Но дворецкий, как всегда, и не подумал прислушаться к его словам. И вскоре теплый отсвет газовых рожков на стенах кабинета разогнал мрачные тени. Меченый не поленился зажечь даже декоративную лампу с гравировкой, изображавшей самые известные модели пистолетов фирмы «Грэнвилл».

– Вот так-то лучше, – довольно проворчал дворецкий. А потом добавил: – Кое-кто пришел повидать тебя, Мертвяк. Потому я и стучал.

– Я же сказал тебе, – со вздохом ответил Брейден. – Меня нет дома. А если это Жаклин…

– Да не она это, – довольно непочтительно перебил хозяина Меченый. – Это леди Кэролайн…

У Брейдена возникло ощущение, как будто земля у него под ногами, с некоторых пор превратившаяся в весьма ненадежную опору и грозившая развалиться на куски в любой момент, в один миг снова обрела прежнюю устойчивость. Он поспешно вскочил – даже слишком поспешно. От толчка с грохотом опрокинулась чернильница, полная чернил.

– Веди ее сюда! – выпалил Брейден, неловко пытаясь собрать со стола темную лужу. – Нет, оставь все как есть, я сам вытру! Сейчас же веди ее ко мне! Да не стой ты как истукан…

Меченый, демонстрируя легкое недоумение, отправился за неожиданной гостьей. Брейден машинально вытащил носовой платок из дорогого батиста и стал вытирать чернила, повторяя про себя: «Наверняка она явилась сюда лишь для того, чтобы разузнать о брате. К тебе это не имеет ни малейшего отношения. И у нее есть для этого все основания. Ты вел себя как последний идиот, ты проявил преступную беспечность и не соизволил догадаться, что Слейтер и есть тот загадочный тип, которого она так отважно защищала все это время…»

И вот она уже в его кабинете, и стоит перед ним, нервно покусывая нижнюю губку. Брейдену она показалась еще краше, чем прежде. От нежности у него сладко заныло в груди.

– Здравствуй, Брейден, – произнесла она своим низким, чуть хрипловатым голосом, который он успел полюбить.

Внезапно Брейден обнаружил, что у него нет слов, и пришел в полное смятение. Не часто в его жизни случалось так, что ему нечего было ответить.

Перепугавшись до смерти, что его вынужденное молчание Кэролайн может счесть за грубость, он выскочил из-за стола и подал ей одно из глубоких кожаных кресел, что украшали его кабинет.

– Присаживайся, – проговорил он и очень удивился: таким чужим и сдавленным показался ему собственный голос.

Если Кэролайн и заметила это обстоятельство, то не подала и виду. Она села в кресло, не снимая шляпку и перчатки. На тонком запястье болтался вышитый ридикюль. Газовые лампы освещали ее лицо. И он увидел, что в глубине чудесных карих очей прячутся неуверенность и смятение.

Брейден спросил себя, как часто ему приходилось развлекать вечерами женщин, в тысячу раз более искушенных и капризных, нежели Кэролайн, и с легкостью приводить их в восторг своим остроумием и апломбом? Так почему же именно сегодня, когда это было для него так важно, он ведет себя как влюбленный школьник и не знает, с чего начать разговор?

Выпить! Да, можно предложить ей выпить!

Ему уже казалось полным бредом то, что каких-то двенадцать часов назад он держал эту женщину в своих объятиях и был на седьмом небе от блаженства.

– Не желаешь глоток шерри? – предложил он.

– Шерри? – повторила она каким-то странным тоном. – Шерри?.. Нет, я не хочу шерри. Ах, Брейден, ну почему, почему ты ничего мне не сказал?

Он смотрел на нее, не зная, что и подумать. Наверное, ему стоило сесть в кресло напротив. Но оно стояло слишком близко, и Брейден боялся, что не устоит перед соблазном прикоснуться к ней…

– Что я не сказал? – рассеянно спросил он, не очень вдаваясь в смысл ее слов. Ему снова изменила способность думать, и сейчас он с упоением разглядывал ее шейку и вспоминал, какова она на вкус и на ощупь: нежная как шелк.

– Про Томми.

Это мигом его отрезвило. Он ошалело моргнул.

– Томми?

– Да, Томми, – кивнула Кэролайн. – Он мне все рассказал. Ах, Брейден, если бы ты сразу признался, что это из-за него ты стрелял в Херста! И как тебе хватило совести молчать и оставить меня в убеждении, что это произошло из-за Жаклин?

– Ты говорила с графом? – Он был слишком удивлен, чтобы притворяться и отнекиваться.

– Да. – Внезапно Кэролайн подняла руки и рывком, как будто не в силах была больше терпеть, распустила узел на лентах своей шляпки. А потом сняла ее и небрежно бросила прямо на пол. – Он все мне рассказал. Конечно, я не говорила ему про… про нас с тобой. И поэтому не задала ему вопрос, совершенно лишивший меня покоя. Брейден, почему ты не рассказал об этом мне?

Массивные плечи едва заметно шевельнулись.

– Твой брат взял с меня клятву, что я буду молчать.

– Он взял с тебя… – Кэролайн вскинула на него изумленный взор. – И это все?! Томми взял с тебя клятву молчать?

Он открыл было рот, но снова обнаружил, что ему нечего сказать. Да что с ним такое?

Он знал. Он знал, что с ним происходит. Ему так хотелось схватить ее в охапку и крепко, до боли, поцеловать в губы, что по рукам пробегала нервная дрожь.

Но он не мог себе позволить ничего подобного. Тогда пропадет вся его решимость расстаться с ней. Он знал, что для этого достаточно самого легкого прикосновения.

А в том, что им лучше расстаться, он больше не сомневался.

Они живут в разных мирах, и у них нет и не может быть ничего общего. Чтобы доказать ей это, он заговорил, предварительно отвернувшись к стеклянной двери и делая вид, что любуется садом:

– Кэролайн, я знаю, что в тех кругах, где ты привыкла вращаться, никто не считает зазорным сначала дать кому-то слово, а потом нарушить его ради собственного удобства или выгоды. – Он медленно вернулся к своему столу. – Но у нас принято держать свое слово до конца. – Брейден развернулся и снова проследовал от стола к стеклянной двери. – Даже с риском для собственной жизни.

Она встала и заступила ему путь, не позволяя вернуться к столу.

– И даже с риском меня потерять? – Вкрадчивый голос ласкал ему слух, как бархат, а упрямый подбородок приподнялся, но только потому, что ей хотелось видеть его глаза.

Она была совсем близко, на расстоянии вытянутой руки, и он запросто мог коснуться легких шелковистых завитков, выбившихся из прически.

– Да, – выдавил он из себя. И добавил, хотя каждое слово давалось ему с мучительным трудом: – Теперь ты понимаешь? Вот почему оно, может, и к лучшему, что мы с тобой…

В ее глазах вспыхнула горечь и боль.

– Что «мы с тобой»? – Ее голос дрогнул от волнения. – Что ты пытаешься мне втолковать? Что ты лучше меня, поскольку умеешь держать слово? И я тебя недостойна? Это ты имел в виду? Брейден, я понимаю, что не должна была вот так убегать, но…

– Кэролайн, – перебил он, в полной уверенности, что действует исключительно в ее интересах и что это пойдет ей на пользу. И плевать на то, что каждое произнесенное им слово напоминает гвоздь, вколоченный в крышку его гроба. – Ты знаешь, что это не так. Просто дело в том… просто мне здесь не место. Здесь, в вашем Мейфэре! Разве ты не понимаешь? Все, что нас окружает: и этот дом, и мои шикарные шмотки… это не мое, не для меня! Я не тот, за кого ты меня принимаешь. Я не джентльмен. И даже не бизнесмен. Я просто оборванец из трущоб, Кэролайн! Мне непонятно, чем отличается рыбный нож от ножа для масла. Мне нет места в этом мире – в твоем мире – и никогда не будет! То, что ты вообразила, когда узнала, что я стрелял в Херста, было далеко от истины, но не настолько, чтобы не быть правдой в каком-то смысле. Теперь тебе ясно?

Он увидел, как распахнулись ее глаза, и подумал, что наконец-то она все поняла. Брейден знал, что ей никогда не удастся оценить всю силу его любви. А ведь он любил ее больше жизни, он любил ее так, что готов был скорее расстаться, чем обречь на жизнь с выскочкой, неспособным вписаться в ее уютный привычный мир.

Не сразу до него дошло, что Кэролайн смотрит вовсе не на него. Что она испуганно смотрит на что-то у него за спиной. На что-то, испугавшее ее так, что она в ужасе зажала себе рот ладонью.

Брейден оглянулся.

Как раз вовремя, чтобы увидеть, как маркиз Уинчилси толкает стеклянную дверь в сад и хромает к нему, держа навскидку большой пистолет. Черный кружок дула плясал примерно на том уровне, где должны были находиться их сердца.