Только на следующее утро Ланс смог к хижине вернуться. Подкрался тихо, заглянул в оконце крошечное – не спал хальвард, голову тут же на шорох повернул.
Ланс потоптался под дверью да и вошел – а куда деваться?
– Что, не поверили тебе?
Ланс так и встал столбом.
– А я не сказал никому, жалко мне тебя стало.
Не рассказывать же этому хальварду, в самом деле, что и старейшина, и кузнец, и братья, и даже мать над ним только посмеялись. Когда же Ланс стал настаивать, отец осерчал и дал ему хорошего тумака, а потом еще в хлеву на ночь запер, чтоб не сочинял больше небылиц.
Только Ланс все равно сбежал: удирать он тоже давно навострился.
И теперь стоял, разглядывал причину своих злоключений и гадал, как дальше быть.
Северянин как-то умудрился огонь в очаге разжечь и старое одеяло в хижине отыскать. Сидел, кутался, пытаясь изъеденную жуками да молью тряпку на широкие плечи натянуть – знобило его.
– Жалко, значит, – неодобрительно головой качнул. – А коли заявлюсь с отрядом к тебе в дом – тоже жалеть будешь?
Ланс только зубами скрипнул.
Как же он не подумал раньше: не мог северянин один прийти. Сородичи его поблизости должны быть, наверняка нападут скоро.
Вся деревня теперь в опасности, да и соседи тоже.
“Может, и хорошо, что я сразу его не убил”, – подумал мальчик и придвинулся к хальварду поближе.
– Ну, и где он, отряд твой?
Ланс говорил насмешливо и с недоверием: мол, нет у тебя отряда никакого, врешь ты все. Когда он так разговаривал, мужики и бабы в деревне быстро серчать начинали да со злости и выбалтывали ему все. И северянин наверняка проболтается, если раздразнить его хорошенько.
А хальвард посмотрел на него, словно насквозь видел, и хмыкнул:
– Не бойся. Нет никакого отряда, один я. Набеги до вас не докатятся, не грозит тебе ничего.
Ланс сощурился недоверчиво:
– Как же ты тогда тут очутился?
Но северянин не ответил. К стене прислонился, одеяло скинул да раны свои промывать стал. Тут только Ланс заметил, что хальвард уж и до ручья добраться успел: на полу полная миска воды стояла.
Присмотрелся мальчик, видит – бел воин, как мел, неестественной белизной, губы синие, на лбу пот от каждого движения выступает. И глаза блестят лихорадочно, как у лансовой младшей сестренки, когда ее жар охватил. Она тогда в три дня сгорела, мамка долго потом убивалась...
Неужто и впрямь ранен тяжело?
И, небось, всю ночь не спал, прихода деревенских ждал.
Лансу отчего-то совестно за ночь эту бессонную стало.
– Дай я, – неожиданно для себя самого сказал он, усаживаясь совсем рядом. И руку к мокрой тряпице протянул.
Посмотрел на него хальвард своими странными светлыми глазами, подумал с минуту, а потом расслабил плечи и глаза прикрыл. Ланс решил, что это он согласился так, и забрал из пальцев тряпицу.
Кожа у северянина была жуть какая горячая – дело совсем худо. Ланс старательно обтер грудь, спину и плечи, четыре раза воду менять бегал, пока отмывал. Но сажу с лица стереть воин ему не позволил, видно, хотел, чтобы Ланс его по-прежнему боялся.
Только Ланс уже позабыл бояться: восхищенно следы старых битв да свежие раны разглядывал. Хальвард был весь тонкими белыми шрамами покрыт, будто узором каким, а поверх шли совсем новые порезы – прямые, ровные, с краями гладкими. Такие раны вилами и дубиной не оставишь, значит, не с крестьянами северянин дрался. Но с кем же тогда?
Спрашивать мальчик не стал, догадался, что воин ему все равно не ответит.
Камень, а не человек.
Ланс вздохнул и еще раз его осмотрел. Царапины на груди и плечах уже не кровили почти, а вот рана на боку левом была глубокой и выглядела очень плохо.
Северянину она тоже не нравилась. Он с усилием приподнялся, снова в остатки одеяла закутался да спросил:
– Травы ведаешь?
Ланс отрицательно головой мотнул. Была у них бабка-знахарка, жила на отшибе, да мальчишка и без того ее развалюху стороной обходил. Кому нужна безумная старуха?
– Ясно с тобой все, сам сделаю. Сбегай, принеси мне… – и тут хальвард запнулся.
Видать, не так хорошо наречие местное выучил, чтобы названия трав особых помнить.
Долго воин слова подбирал, пытаясь помощнику нежданному объяснить, как нужная травинка или цветок выглядит. Ланс раньше мало интересовался тем, что под ногами растет и чего съесть нельзя, а потому дело туго продвигалось. Вымотался северянин, голос охрип совсем и до шепота почти упал, но кое-что Ланс понял.
В лес побежал, оборотился скоро: нарвать листьев подорожника и земляники, с ивы кору и веточки ободрать много ума не надо. Принес целую охапку, сколько в руках удержать смог.
Посмотрел на него северянин, и почудилось Лансу, что в серых глазах мелькнуло что-то, будто чувство какое. Наверное, из-за блеска, что жар вызывал. А воин вдруг плечо его рукой сжал:
– Спасибо тебе.
И голос такой серьезный, значимый, будто Ланс и вправду что-то важное сделал. Он даже притих от неожиданности, сидел молча да смотрел, как хальвард горькую кору жует и травы к ранам своим прикладывает.
Ему бы поспать теперь…
Только понял Ланс вдруг, что не сомкнет северянин глаз, пока он из хижины не уйдет. Не верит, подлости нежданной боится. Лансу даже обидно стало, вскочил он на ноги:
– Пойду я, пора мне, – и от двери зачем-то добавил: – Я хлеба тебе принести забыл.
И хотя ничего он северянину приносить не собирался, все равно не выдержал и на следующее утро опять прибежал. Даже к старухе-знахарке с вечера заглянул, с три короба ей наплел, та поохала, поахала, попричитала, да и выдала ему целый ворох мазей и настоек на все случаи жизни. Ланс все это добро еле-еле до хижины дотащил.
И не зря старался: хальвард совсем плох был, с трудом голову поднял.
С полдюжины дней Ланс его выхаживал, за очагом следил, обмывал, обтирал, водой поил да накормить пытался. От еды северянин отказывался, сказал, нельзя, пока рана затягиваться не начнет, но воды пил много и в снадобьях разобрался быстро.
Вот только не говорил почти, силы берег. Так и общались глазами да жестами.
Глодала Ланса мысль, что он врагу жизнь спасает, поедом ела, а все равно бросить не мог. Пришлось признаться себе, что было ему любопытно слишком, чтобы дать северянину просто так в землю слечь.
А каждый раз, как Ланс начинал домой собираться, воин его благодарил, серьезно и важно, словно страшную клятву давал. И от этого все мысли про то, что он лечит злодея и страшное чудовище, пропадали куда-то.
Хальвард тем временем на поправку пошел.
Стал из хижины на солнышко выбираться – погреться, хвороста и воды набрать.
А потом и вовсе начал веревку из корней да травы вертеть, простенькие силки мастерить, мелких зверушек лесных ловить.
Ланс и восхищался тем, что северянин так ловко со всем управляется – сразу видно, не пропадет – и неожиданно огорчался, что помощь его больше не нужна.
Но все равно зачем-то почти каждый день приходил.
В деревне он всех убедил, будто к старой знахарке в ученики подался. И даже никого этим не удивил. Отец только проворчал что-то про труд бабский, но мать его лаской успокоила: какое-никакое, а дело полезное. Все лучше, чем в лесу бездельничать.
Ланс к старухе и правда заглядывал: покрутиться, глаза помозолить, воды натаскать да дров наколоть. Но в лес к полуразрушенной хижине его тянуло гораздо сильнее.
Северянин не привечал его, но и не гнал, позволял рядом сидеть, за собой подглядывать да пытаться то, что делает, повторить.
Только сажу с лица все равно не смывал, а как будто даже новую наносил – очаг-то под рукой. И спать при нем не ложился, как Ланс время ни подгадывал, к его приходу северянин даже не дремал ни разу. Будто шаги чуял, как собака.
А еще через пару дней не выдержал, подсказывать начал:
– Сухой куст для силков не годится, – сказал негромко, – ты веточку молодую да гибкую отыщи.
И тут же сам ее нашел и показал, а Ланс, не будь дураком, установил силок туда, куда сказали.
Так что добычу в тот день они смогли пополам поделить, и Ланс чувствовал себя рядом с хальвардом самостоятельным и почти взрослым.
Только любопытство никуда не девалось.
Нужно было попробовать северянина разговорить.
– Меня Лансом кличут, – решительно сказал он, когда от зайца остались одни косточки. – А тебя как?
Хальвард нахмурился:
– Имя мое тебе без надобности, – и тут же добавил, словно пытаясь грубость сгладить: – Ты лучше про себя расскажи. Почему решил воином стать?
“Нечестно это”, – хотел сказать Ланс, но смолчал.
Чуял, что если начнет спорить, северянин вообще разговаривать перестанет.
Хоть и обидно было. И показалось еще обиднее, что не мать с отцом, а враг злейший стал первым, кто Лансу такой вопрос задал.
Припомнились все тычки, которыми его братья с малолетства награждали, все отцовские затрещины, обидные прозвища, теткины придирки да материны причитания. А еще вспомнилось отчего-то, как мать над мертвой сестренкой плакала – не помогли тогда бабкины травы...
– Потому что не хочу всю жизнь в поле пахать, в одном и том же месте жить, зловредную родню терпеть, детей плодить, а потом хоронить, да перед чудищами вроде тебя трястись!
Ланс даже на ноги от волнения вскочил. Не думал он так прямо говорить, что на душе лежало, но оно само вырвалось. Копилось-копилось, и вот, пожалуйста.
Хальвард не рассердился. Смотрел на него снизу вверх как будто сочувственно. Хотя откуда в камне сочувствию взяться?
Отвернулся Ланс, слезы злые спрятал:
– Тошно мне тут. Не хочу я так! Да ты не поймешь.
Не стал северянин с ним спорить. Не стал утешать или ругать. Только спросил спокойно, словно холодным зимним ветром подуло:
– А чего хочешь?
Ланс понял – не просто так спросил. Думать над ответом заставляет.
– Сильным хочу быть! – он вдруг ясно почувствовал, чего в самом деле хочет. – Сильным и не привязанным ни к чему.
Хальвард качнул головой:
– Не бывает так.
– Это почему?!
– Нельзя потому что. Не бывает одно без другого.
Ланс упрямо сморщил лоб:
– А я хочу! – он понимал, что говорит как ребенок малый, но ничего с собой поделать не мог. – Хочу и буду!
Ничего на это хальвард не сказал. Бросил косточки в огонь – Ланс уже знал, что так он духов леса благодарит за ужин и за приют – и замолк совсем.
Вот только чувствовал мальчик, что северянин не просто спросил, ему интересно было. И ответ услышал, не мимо ушей пропустил. И от этого чуть-чуть полегче стало.
Так и молчали, пока Лансу не пришло время домой идти.
Скоро и лето стало к концу подходить.
Ланс неожиданно знахарством увлекся – запоздало догадался, что настоящий воин должен и себя вылечить уметь, и другим помочь. Старуха обрадовалась, стала про разные травки да корешки ему рассказывать, а он таскал их по чуть-чуть да северянину относил. Показывал, видел по глазам – знает хальвард, что за корешок, – и имя его называл. А северянин слушал внимательно и непривычные слова повторял.
А иной раз оказывалась травка ему незнакомой, и Ланс, раздуваясь от гордости, рассказывал все то, что сам от знахарки про нее узнал. Почему-то было ужасно волнительно хальварда учить. Может, потому что тот не смотрел на него свысока и за каждую кроху нового знания всегда как за величайшее сокровище благодарил.
Своему языку северянин его тоже потихоньку учил. Только сразу смекнул, что не травы мальчишку волнуют, и совсем другие предметы показывал: меч, нож, лук (его они вместе смастерили), поле, дорога, река...
А одним вечером удивил Ланса страшно. Сидели они, утку жирную доедали, а северянин вдруг отложил птицу, глотнул воды ключевой да и запел. Ланс аж рот от удивления распахнул – не ожидал от хальварда. А у того голос оказался глубокий и низкий, а напев сам – сильный, тягучий, то тихий, а то яростный, будто ветер по оврагу гуляет или в печной трубе запутался, только сильнее стократ.
Жаль, из песни Ланс ни слова не понял. Позже перевести попросил, но куда там. Северянин лишь головой мотнул, но Ланс всё равно догадался, что это подарок был.
А еще понял вдруг, что хальвард по дому скучает. Тяжело ему тут, наверное, все чужое да непривычное...
Ланс в ту ночь, как бывало уже, в хижине ночевать остался – сон после сытного ужина сморил. Воин мальчика больше не гнал, но застать его спящим все равно не получалось. Ланс махнул рукой и пробовать перестал.
А утром северянин разбудил его и неожиданный разговор завел:
– Говоришь, сильным хочешь быть?
Ланс кивнул. И слушать внимательно приготовился, чувствовал, что хальвард ему что-то важное хочет сказать.
Тот перед мальчиком оружие разложил: нож охотничий, меч и лук. И спросил:
– Что из этого сильнее?
Не колебался Ланс, уверенно на меч указал.
– Вот в том и беда твоя, – воин в сторону меч отложил, – слишком просто ты силу видишь. А ну-ка представь, что ты на оленя с мечом пошел.
Прыснул Ланс, уж очень живо эта картинка нарисовалась, и северянин кивнул одобрительно:
– Хорошо. А что слабее всего?
На этот раз Ланс дольше думал. Но, как ни искал, подвоха не обнаружил.
– Нож.
А хальвард вдруг проворно тот нож ухватил да Лансу куда-то под ребро ткнул. Дернулся тот запоздало, отшатнулся, посмотрел обиженно, только не случилось ничего, лишь крошечное пятнышко крови на рубахе выступило.
– Если сидеть вот так, как мы с тобой сейчас сидим, меч ничем не поможет, да и лук тоже. А надави я чуть сильнее – лежать тебе мертвым.
Ланс только кивнул.
А северянин ему нож отдал и рубаху с себя через голову стащил.
– Теперь ты.
Посмотрел на него Ланс вопросительно, а хальвард уверенно его руку взял, что нож сжимала, да острием заветное место прямо на себе показал.
– Кожа там тонкая, мяса на костях мало. И никакой силы не требуется, чтобы нож человеку в сердце вогнать. Нужно лишь знать, куда.
Ланс, будто околдовал кто, смотрел то на свои руки, то на кончик ножа, что северянину меж ребер упирался. Не выдержал, надавил легонько – по лезвию тут же тоненькая струйка побежала.
– Понимаешь теперь?
Хальвард нож от своей груди убрал – не со страху, но чтобы Ланса себя слушать заставить. Мальчик посмотрел в светлые серые глаза и медленно кивнул:
– Сила в том, чтобы знать, куда бить.
– Не только бить. В том, чтобы травы ведать, в том, чтобы землю чувствовать да знать, когда сеять, а когда урожай собирать, в том, чтобы дом на правильном склоне построить, так, что река по весне его тревожить не будет...
– Главное – знать, – Ланс облизал пересохшие губы и нож северянину протянул.
Но тот клинок обратно не взял.
– Это подарок. И постарайся запомнить то, что ты сейчас сказал.
Конечно же, Ланс кивнул.
Хотя охотничий нож с изрезанной странными знаками деревянной рукоятью волновал его гораздо больше, чем любые слова. Поэтому он побыстрее спрятал его: а ну как хальвард передумает?
Но тот улыбнулся только:
– Тебе на праздник пора, все уже собрались поди.
– А ты как про праздник прознал?!
Они и правда каждый год в это время соседей собирали – грядущую урожайную осень привечать. Но северянину-то откуда об этом знать?
Посмотрел на воина Ланс пристально, уже по привычке ответ в неподвижном лице выискивая, видит, глазами тот улыбается хитро-хитро.
Рассмеялся мальчик:
– Я понял тебя. Главное – знать.
Хальвард кивнул, а Ланс развернулся и со всех ног домой бросился, уже понимая, что за опоздание ему здорово влетит. И за рубаху отцовскую праздничную, что он северянину отдал, тоже достанется, но Ланс не огорчался. Его и так всегда за любую пропажу в доме наказывали, не разбирая вины, а рубаха хальварда давно на повязки пошла. Маловата воину одежда отцовская, но все лучше, чем голым по осени ходить.
На бегу Ланс думал, что скоро дожди пойдут, надо бы в хижине крышу починить да одеял туда натаскать. Продрогнет же хальвард, хоть и северянин.
Вот только когда утром следующего дня Ланс вернулся с ворохом гостинцев, с праздника припасенных, хижина была пуста.
