Прав Гринольв оказался, видать, хорошо господина своего знал.
Как в город въехали, распался отряд северян – Сверр со своими людьми дальше в гору направился, а Гринольв воинов сразу по домам распустил, Ланса за спину себе закинул и сам довез до дома того, кому "подарок" готовил. Спешился у ворот, развязал юношу и за собой поманил.
Ничего почти Ланс тогда не запомнил, устал сильно с дороги, да и ноги ходить отвыкли. Встал, где стоять велели, заметил только, как Гринольв кого-то в глубине двора заприметил и в ту сторону направился. Очнулся лишь когда северянин молодой окликнул его и подойти велел.
Доплелся Ланс, поднял голову – видит, Гринольв сжался, мнется, с лица спал, будто выволочку какую от командира своего получил. А рядом старший хальвард стоит, подарок свой разглядывает, брови сдвинул, верно, и впрямь рассержен. Не так с ним было что-то, юноша не сразу понял даже, что, потом только сообразил: сажи привычной на лице северянина нет, дома раскраской всех стращать без надобности.
– Отощал совсем. И как живым довезли только, – уронил лансов хозяин и добавил кому-то из слуг холодно: – На кухню отведи.
И снова к Гринольву повернулся, а Ланса кто-то за рукав взял и за собой в сторону дома потянул.
Первые дни юноша хозяина и вовсе не видел: пригрелся на кухне, к очагу пристроился, спал да ел только. Никто его не гонял, если под ногами не путался, никто не сочувствовал, никто ни о чём не расспрашивал, все делом своим заняты были. И связывать не пытались, мол, иди, куда хочешь. Но Ланс понимал, что идти у него сил нет и некуда.
Кормили его сытно, одеждой теплой поделились, и Ланс вскоре гораздо сильнее и увереннее себя почувствовал, любопытство обычное в нем проснулось, оглядываться по сторонам стал.
Большой у хальварда дом был, Ланс таких домов огромных и не видел никогда – в два этажа, а первый этаж и вовсе из камня выложен. И двор большой, а по периметру разные постройки, в которых добро всевозможное хранилось: мешки с зерном, мясо странное, дымом прокопченное, оружия видимо-невидимо. Долго Ланс гадал, зачем одному человеку столько добра иметь, позднее только сообразил, что не сам хозяин его всем этим пользовался – хранил, строгий учет вел да главам отрядов, что воевать уходили, с собой выдавал.
Но поначалу Лансу не до того было. Увидев, что он поправился, старшие слуги его быстро к делу пристроили: воду на кухню таскать, дрова колоть, из кладовой что-то принести. А как прознали, что он речь их понимает, так и посложнее поручения давать начали.
Странно Лансу среди северян было. Вроде глянешь – крупные они все, рослые да суровые, даже бабы. А если поговорить с ними немного и приглядеться пристальнее, видно – такие же люди, как в деревне его или в монастыре были, вовсе на чудищ не похожи.
Кухарка старшая, высоченная и суровая, так и вовсе почему-то к Лансу нежностью почти материнской прониклась. Все сетовала, что совсем он лядащий, в чем только душа держится, кушать ему больше нужно, и норовила кусок покрупнее подсунуть. Мальчишки, что при кухне жили, поначалу из-за этого на новичка косились, но Ланс не жадный был, гостинцами делился, и вскоре что-то вроде дружбы с ними завязал.
Они его многим новым словам и выучили. Подшучивали, конечно, поначалу, путали, не теми словами предметы называли, но Ланс по лицам их и глазам хитрым быстро угадывать научился, когда его за нос водить пытались, те и перестали.
И с хозяйкой дома Ланс скоро познакомился – любопытно ей было, видать, что за подарок мужу её из набега привезли. Вошла в кухню, слуги притихли тут же, лица серьезные сделали, а Ланс смотрел и дивился: невысокая она была и худая по меркам северян – заметил, как кухарка и на нее взгляды укоризненные бросала и глазами кусок повкуснее искала.
Встала госпожа перед ним, посмотрела пристально – взгляд, как у мужа, тяжелый, только глаза яркие и голубые, будто весеннее небо, а лицо молодое, острое да тонкое.
– Звать тебя как?
И голос звонкий, совсем девчоночий. Пригляделся Ланс внимательнее, понял, что она его младше будет года на два, а то и на три. А девушка тут же сердиться на молчание начала:
– Отвечай!
Лансу неуютно от голоса ее строгого сделалось и он поспешно ответил:
– Лансом зовут, госпожа.
– А я И лва. Поди, Ланс, воды принеси. И к складу зерна сбегай – скажи, чтобы груз крупный с ярмарки готовились принимать.
Понял Ланс, что приказание нужно немедленно выполнять, побежал бегом, а сам все гадал: и как ей с мужем, что почитай вдвое старше, живется? Жаль, не спросишь.
Рагн а ром северянина звали. Ланс его часто видел – тот во все дела хозяйства своего вникал, в городе связи имел, в советах воинских участвовал, а иной раз воинов других у себя принимал. Старался Ланс не приближаться к нему, внимание на себя лишний раз не обращать, но все равно нет-нет да и ловил себя на том, что к хозяину своему присматривается. Любопытно ему было понять, в чем же нрав его суровый проявляется. Только как ни приглядывался Ланс, так и не сумел увидеть, что в этом северянине страшного такого было.
Не выглядел он злым или огромным – лицо спокойное, ростом пониже многих хальвардов будет, даже Гринольва, а уж Сверра, племянника своего, и подавно меньше. Брани или крика его во дворе никогда слышно не было, слуг он не бил и мало внимания на них обращал, только со старшими общался. Спокойно в доме было и тихо.
Ланс подумал бы даже, что Гринольв ему неправду сказал, если бы Сверра не вспоминал да взгляд его злобный. Одно только имя Рагнара тогда сына правителя останавливало, значит, не врал молодой воин. И оттого, что злоба в северянине не на виду была, Ланс решил еще осторожнее быть.
Так и жил, работал, в город потихоньку выбираться стал – на жилища каменные подивиться, на правителя дом посмотреть. Тот чудной очень был, наполовину в скалу врезался, слуги ему рассказали, что часть комнат в том доме прямо в скале и вырублена. Хотелось бы Лансу на комнаты те посмотреть, да кто ж его пустит?
Но и другие дома странные: рядом совсем стоят, голый двор перед входом и лишь изредка позади огородик крошечный. Ни скотины вокруг, кроме лошадей, ни полей, ни садов обширных, и не поймешь, откуда северяне одежду и пропитание себе добывают. Зато кузни в городе огромные были, и ковали в них не плуги с мотыгами, но мечи, копья и еще оружие странное, название которому Ланс не знал и спрашивать побоялся: уж больно суровыми да занятыми мастера выглядели.
А за воротами городскими лишь лес, темный, неприветливый, и горы вокруг серые. Небо только красоты удивительной: синее-синее, чистое, без облаков белых почти, да солнце слепяще-яркое, жаль, не греет. Но в небо то Ланс смотреть полюбил, часто по утрам любоваться бегал, как солнце из-за гор поднимается, черноту звездную в синеву выкрашивает.
Возвращался он как-то раз утром, во двор вошел, видит, слуги поспешно с телеги большой мешки разгружают. А рядом северянин стоит, Рагнар его управляющим называл: громко мешки те считает да в свитке большом пометки делает. Не нравился этот управляющий Лансу, лицо у него было больно хитрое, глаза бегающие, и искры в них иногда злобные мелькали: то ли сердится, то ли нет, не разберешь.
Хотел мимо него на кухню прошмыгнуть, но остановился вдруг, замер, прислушался. Показалось ему, будто хальвард мешки считает неправильно. Стал Ланс их про себя пересчитывать, чтобы проверить, правильно ли счет по-северному выучил, три раза пересчитал, верно все у него выходило: шестнадцать больших мешков да два маленьких. Только управляющий лишь про четырнадцать больших мешков говорил.
Подошел Ланс к нему, проговорил негромко:
– Шестнадцать больших.
А тот вдруг вздрогнул и взгляд в него вперил, и вновь Лансу в нем те злобные искры почудились:
– Что ты сказал?
– Мешков, говорю, шестнадцать.
Скривился управляющий, лицо его некрасивым да злым сделалось:
– Да тебе-то, служка, откуда знать. Иди, куда шел.
А на них уже слуги смотреть с удивлением начали, к разговору прислушиваться. Ланс, сам не зная с чего, брови упрямо сдвинул и повторил громче:
– Мешков больших шестнадцать. Правильно запиши.
Разъярился тут вдруг хальвард, ударил его по лицу, да так сильно, что Ланс не упал едва:
– Ах ты дрянь! Погоди у меня! – за куртку схватил да куда-то в угол двора поволок: – А вы не стойте, живо все на место несите!
Засуетились те, а старший дотащил Ланса до конюшен, куртку с рубахой сорвал, запястья ему петлей кожаной стянул. Лицом к столбу, у которого коней оставляли, поставил, руки вверх дернул, привязывая повыше. Ланс от растерянности да с непривычки слишком поздно вырываться начал, не понимая даже, что тот делать будет, пока свист не услышал и первый удар ему плечи и спину не обжег.
Вскрикнул от боли и неожиданности, а хальвард за его спиной засмеялся и прошипел довольно:
– Будешь знать, как не в свое дело лезть!
Ланс вновь свист услышал, зажмурился крепко, закричал снова, когда кнут второй раз спину ужалил. Сильным удар был, ноги у него подогнулись, на ремнях, руки державших, вдоль столба повис. Только понял вдруг, что северянину от него то и требовалось: слабость, слезы да крик с мольбой о пощаде. И Сверра вспомнил, и тут же злость Ланса вдруг охватила наравне с отвращением к жестокости звериной. Встал он на ноги и упрямо зубы стиснул, решив не кричать и не падать, как бы ни было больно.Трижды еще кнут по спине прошелся, прежде чем рядом голос холодный прозвучал:
– Остановись, – и вопрос спокойный после молчания недолгого: – Что происходит?
Услышал Ланс голос управляющего елейный, угодливый:
– Да вот, служка кухонный в амбар пробрался, зерна стащить хотел.
Распахнул юноша глаза от обиды несправедливой, крикнул зло, не зная даже, кому:
– Неправда все! Это он сам зерно ворует!
– Я тебя сейчас!..
– Я сказал – прекратить!
Голос вдруг как ножом резанул острым, послушался управляющий, замер, залепетал что-то, только не слушал его никто. Ланс с усилием голову поднял, увидел, как сам Рагнар с коня спешивается, а рядом на кобыле изящной жена его неподвижно сидит, пристально прямо в глаза Лансу смотрит.
Подошел тут к нему хозяин:
– Чем докажешь?
Ланс сглотнул с трудом, в слова сквозь боль вслушиваясь, прохрипел глухо:
– Шестнадцать мешков. А в свитке его четырнадцать будет.
И голову было свесил, только Рагнар не дал, руку протянул, за подбородок пальцами ухватил:
– А ты что же, внимателен да счету обучен?
Юноша лишь кивнул еле-еле, но и тогда северянин его не отпустил, только другую руку почти к самому лицу поднес:
– Сколько пальцев?
Посмотрел Ланс, видит – большой палец к широкой ладони прижат. Усмехнулся слабо:
– Четыре.
Сощурился северянин, помедлил недолго да другой вопрос задал:
– А в верхние комнаты дома сколько ступеней ведет?
Закрыл Ланс глаза, пытаясь ту лестницу вспомнить. Всего раз или два он наверх поднимался в хозяйские комнаты ужин отнести, а сейчас боль страшная и слабость нежданная голову кружили, но юноша лишь губу упрямо закусил и проговорил наконец:
– Девятнадцать.
Отпустил тут его северянин, к слуге повернулся:
– Покажи свиток.
Не видел Ланс управляющего, только руку дрожащую разглядел. Развернул Рагнар бумагу, глянул коротко да уронил:
– За мной иди, – и добавил, взгляд на жену через плечо бросив: – О мальчишке позаботься.
Так они с управляющим и ушли. Илва легко с коня соскочила, слуг кликнула, отвязал кто-то Ланса да в дом понес, только юноша уже почти ничего этого не запомнил.
Очнулся, сам не зная, когда, огляделся бездумно – стены вокруг деревянные, значит, на верхний этаж его отнесли. Подняться попытался, да спину тут же боль прострелила и юноша со стоном глухим снова в подушку лицом зарылся.
– Лежи уж, – услышал рядом голос строгий, но всё равно тонкий и девчоночий, – не дергайся лишний раз.
Голову повернул, взглядом по платью от бедра вверх скользнул, только всё равно лица не увидеть, если голову не поднимать. А Илва вдруг, словно почувствовав, с постели соскочила да на пол на колени встала и лицо свое к нему приблизила:
– Скажи, южанин, ты и правда считать умеешь? – и добавила, ответа не дожидаясь: – И читать?
Ланс кивнул и улыбку едва сдержал, не смотря на боль сильную: смешным ему этот кивок носом по подушке показался. А Илва снова на ноги вскочила, из комнаты выбежала, но вернулась скоро, и Ланс с удивлением книгу в ее тонких руках увидел.
Раскрыла девушка книгу перед ним на странице случайной, под самый нос сунула, и юноша еще больше удивился, родные буквы узнав. А Илва поверх книги смотрела на него нетерпеливо:
– Ну? Прочитать сможешь?!
Ланс снова кивнул, да вспомнил характер хозяйки суровый и проговорил:
– Смогу. Только так, как сейчас, неудобно.
Илва же нос сморщила смешно, задумалась и сказала наконец:
– Хорошо. Я к тебе, как поправишься, приду.
Снова вскочила – лишь юбки голубые взметнулись – и нет ее в комнате.
Вздохнул Ланс, гадая, чем внимание госпожи ему грозить может, но сон его вскоре снова сморил.
Несколько дней он так пролежал, ждал, пока кнута следы заживут да удивлялся тому, сколько слуг под разным предлогом к нему в комнату заглядывало. Кто от любопытства, а кто и с теплом в глазах непривычным, кухарка так и вовсе мазь какую-то принесла жуткую да вонючую, но от мази той Лансу и правда лучше сделалось.
На четвертый день юноша, морщась, упрямо натянул рубаху да вниз спустился. Выглянул осторожно во двор – вдруг там управляющий ходит, снова к столбу привяжет? Увидел, что вновь телеги с добром разгружают, нырнул было в кухню, только разглядел вдруг, что разгрузкой той северянин знакомый командует.
Удивился Ланс сильно, во двор вышел, подошел к Гринольву:
– А где же управляющий прежний?
Обернулся к нему воин, посмотрел взглядом странным:
– Так то ты был, – и головой качнул. – Что ж неймется тебе, будто укусил тебя кто пониже спины.
Смутился Ланс, но всё равно вопрос повторил:
– Так почему ты здесь?
– Потому что Рагнар меня управляющим к себе взял.
– А прежний где?
Пожал Гринольв плечами:
– За стеной валяется, поди, коли не сожгли еще.
– Сожгли?! – неверяще Ланс на него уставился.
– Сожгли, – северянин кивнул и снова над свитками склонился озабоченно. – А как у вас с мертвыми поступают?
– Вы их сжигаете?!
Услышал Гринольв наконец в голосе Ланса ужас пополам с отвращением, посмотрел на него пристально, объяснить попытался:
– От тел мертвых болезни страшные по городу идут, а огонь все очищает.
– Но почему он умер? – холод в сердце Ланса поселился: – За зерна два мешка?
Сощурился молодой хальвард нехорошо:
– За ложь и самоуправство. Рагнар этого на дух не переносит.
Помотал Ланс головой упрямо, но смолчал. Да только Гринольв слугам знак подал, остановил их и к юноше обернулся:
– Не нравится тебе, да? Тогда расскажи, как вы с ворами и лгунами поступаете.
– Из деревень да городов прогоняем, – неохотно проговорил Ланс. – За кражу серьезную могут и руку отрубить. Но чтобы жизни лишать...
Удивился северянин, задумался было, а потом проговорил:
– Ладно звучит, да только ты лес наш с вашим лесом сравнить не пробовал? Что с человеком будет, если в суровом лесу он иль среди скал холодных без руки окажется? Волкам на корм пойдет, а ежели выживет, то в город вернуться попробует, убивать станет за хлеба кусок. Что лучше: сразу негодяя с червивой душой убить, волкам его на съедение отдать или жизнь баб да детей опасности подвергать?
Замер Ланс, не нашелся сразу, что на слова эти ответить, а Гринольв снова к свиткам своим потянулся:
– Долго ты валялся, ну ничего. Давай, за работу берись, помогать мне будешь.
– Я? – вскинул юноша голову удивленно.
– Ты, ты, – беззлобно его северянин молодой передразнил. – Рагнар тебя в помощники мне отдал, обучить всему велел. Держи, – и свитки в руки лансовы сунул, тот подхватить едва успел.
