Не сразу Ланс с обязанностями новыми освоился, первые пару дюжин дней тяжело и непривычно было. Речи и простому счету выучиться он успел, но ни письменности северной не знал, ни как считать дальше, чем два раза по дюжине. А потому поначалу лишь свитки тяжелые учетные за Гринольвом носил, по поручениям бегал и слушал внимательно его объяснения.
Гринольв на Ланса не серчал за расспросы, охотно рассказывал все, что сам знал, если Ланс под руку не влезал, да и возрастом они почти равны были, вот и подружились быстро.
Разница между ними все меньше и меньше становилась, и вскоре северянин с ним мыслями делиться сокровенными начал:
– Спасибо Рагнару, – сказал как-то, – что в поход сам направился, а меня за добром присматривать оставил. Батька сердился, конечно, но сам он меня под руку Рагнара отдал, так что возражать ему теперь не след.
– А ты почему радуешься?
Спросил Ланс, а сам деревню свою и монастырь сожженный вспомнил, северян в краях родных опять представил.
Посмотрел на него Гринольв взглядом странным – видно, не смог Ланс гнева старого, обиды и неприятия скрыть. Руку ему на плечо положил и ответил совсем не о том, о чем Ланс его спрашивал:
– Не на юг Рагнар направился, не о чем тебе волноваться. Этим летом набегов на земли южные не будет больше.
Глянул Ланс недоверчиво, показалось ему, что не врет ему хальвард. Легче оттого на сердце стало, спросил он уже веселее гораздо:
– А куда же отряды направились? Много их было, будто на войну серьезную собирались.
– На войну и пошли, – Гринольв кивнул. – Страна западнее нас есть, Д о рикой зовется, слыхал о такой?
Ланс кивнул. О соседях ближайших, что страну его окружали, Филипп много ему рассказывал.
Сжалось сердце, вспоминая друга безвинно убитого, только Ланс те переживания поглубже в себе спрятал. Больно проницательный Гринольв был, а юноше ни с кем не хотелось памятью той делиться, особенно с северянином, будто бы этим он Филиппа оскорбить мог.
Постарался Ланс государство, о котором речь шла, вспомнить, как на карте оно выглядит, вспомнил даже, что между Мер о дом, страной его родной, и Дорикой споры были какие-то территориальные. И попытка к знаниям обратиться, как и раньше бывало, помогла отвлечься да боль укрыть.
– Ну так вот, – справился Ланс, не заметил Гринольв его размышлений тайных, как ни в чем не бывало продолжил: – Отряды те дорийцев с земель ваших гнать отправились.
– С наших? С земель Мерода? – Ланс на северянина уставился недоверчиво, но тот только кивнул спокойно. – Но для чего?
– Награду король ваш высокую за помощь назначил, – увидел Гринольв выражение лица юноши, его черед удивляться настал: – Так ты разве не понял еще? Мы, хальварды, войной живем и в искусстве воинском равных нам нет, равно как и воинов более грозных и устрашающих. Охотно нас государи разные на работу нанимают – вместо них на их стороне воевать. А за работу ту золотом платят, и на золото это мы покупаем на ярмарках окрестных все, что для жизни требуется.
Мотнул Ланс головой, не складывалось что-то, будто нестыковка какая, только сообразить не мог, где и в чем. А потому старый вопрос повторил:
– Так почему же ты с прочими в поход не отправился?
Гринольв глаза отвел, проговорил как-то неуверенно:
– Не люблю я особо воевать-то. И убивать не люблю. Отец все надеется дурь из головы моей выбить, единственный сын я у него, а он воин суровый, один из лучших. В наследники меня прочит, о подвигах моих грезит. Да только не лежит душа у меня к ремеслу воинскому.
Присмотрелся к нему Ланс, показалось юноше, будто северянин молодой недоговаривает. Но расспрашивать дальше не стал, признал за ним право на свои тайны, как Гринольв право Ланса на его секреты уважал, как бы любопытно ни было.
Помолчали оба да снова куски мяса вяленого считать начали.
Но не только ремеслу управляющего Гринольв Ланса учил. Любопытно все юноше было, вопросы он задавал разные, большей частью непривычные, хальварда в тупик ставившие, тот и повадился в свободное время Ланса по городу и лесам окрестным водить, показывать да рассказывать. И в кузни отвел, про оружие разное рассказал, даже подержать дал в руках.
А как-то вечером расхрабрился юноша – просьбу заветную озвучил.
Посмотрел на него Гринольв непонимающе, рассмеялся было, но тут же серьезным стал:
– В замок альда кого попало не пустят.
Но Ланс только брови нахмурил, настойчиво и упрямо проговорил:
– Так ведь ты, пока Рагнара нет, почитай, всеми припасами воинскими ведаешь. Можешь придумать, зачем тебе в замок надобно. А я бы с тобой пошел, комнаты те загадочные каменные увидел.
Загорелись было глаза у Гринольва весело да лукаво, но погасли быстро:
– Хороша идея, да время плохое ты выбрал. Сверр нынче в городе на все лето и осень остался, бесится он, по городу да замку с ватагой своей куролесит. Не стоит ему на глаза лишний раз попадаться, особенно нам с тобой.
– Почему?
– Да потому что Рагнар, я и ты в том повинны, что он дома сидит.
– Как это?
Не хотел Гринольв отвечать, да Ланс всегда настойчив был. Вздохнул северянин, рассказывать начал.
Узнал тогда Ланс наконец-то, зачем северяне на земли Мерода приграничные каждую весну нападали, деревни жгли. Оказалось, силушку они тешат, молодежи своей порезвиться дают. Оттого и не воруют ничего, лишь жгут да ломают, оттого вглубь страны не заходят: ссориться с южным соседом всерьез им без надобности.
Стиснул Ланс кулаки, на Гринольва с такой яростью глянул, что тот даже руки перед собой, будто защищаясь, выставил:
– Не гляди на меня, то Сверра идея – негде ему зверствам да дури своей разгуляться дать, в серьезных походах за жестокость лишнюю да неповиновение наказывают строго. Альд, отец его, и многие воины старые идею ту поддержали. Так и повелось.
Нахмурился Ланс, жестом да глазами Гринольву показал, чтобы тот дальше рассказывал. А северянин молодой про еще более странные вещи говорить стал.
По словам его выходило, что Рагнар и несколько воинов старших всё же против идеи той были, набеги не жаловали. А этой весной, как Гринольв под командование Рагнара перешел, тот ему со Сверром ехать приказал, следить за ним, чтобы племянник больше обычного не зверствовал.
– Крепко мне от Рагнара за ваш монастырь досталось, – Гринольв даже плечами повел, словно от холода, хотя день выдался теплый и тихий. – Слишком далеко он от границы был, да еще и люди, почитай, святые по-вашему. Сильно злился Рагнар, что я Сверра не смог отвлечь, уговорить, именем его напугать, любым способом остановить. Да разве его остановишь?!
Посмотрел северянин на Ланса с надеждой, будто опору в нем найти пытаясь, только не мог юноша Гринольва поддержать. Всем сердцем сейчас на стороне Рагнара был, хоть и понимал умом, что в самом деле нечего Гринольву было Сверру противопоставить. Вздохнул Гринольв, понял его чувства, но не стал обижаться, закончил только поспешно:
– Ну а как узнал Рагнар про монастырь, так прямиком к альду направился, и решено было на совете воинском Сверра в наказание этим летом дома оставить. Сверру только это решение совсем не в радость было, так что лучше нам не соваться к нему домой, пока Рагнара в городе нет.
Слушал Ланс слова Гринольва, меж тем думу все думал, вскинул голову сердито:
– Что же Рагнар сам за племянником следить не отправился, тебя отрядил?
Посмотрел на него Гринольв взглядом странным, уронил неохотно:
– Много у него дел и здесь, чтобы каждый год за мальчишкой следить дурным, которого даже отец приструнить не может.
Ланс отвернулся, пошли они дальше, дороги не разбирая, а Гринольв вдруг возьми да добавь тихо:
– История с Рагнаром в землях ваших нехорошая приключилась. Лет пять назад пропал он на все лето, похоронили его уже почти. Слух нехороший пошел, что Сверр на дядьку своего руку поднял – никогда они меж собой не ладили. Вот и стал народ говорить, что Сверр родича неугодного в лесах южных погубить хотел. Только альд тем слухам не давал ходу, наказывал жестоко, – Гринольв голову вскинул, по сторонам посмотрел настороженно и закончил поспешно: – А осенью Рагнар в город вернулся. Живой, хоть и похудевший, осунувшийся – и без коня, на своих двоих. С тех пор Сверр дядьку своего пуще прежнего невозлюбил и будто бояться начал. Словно случайно так получается, что ни в один поход альд их вместе не отправляет. Но то домыслы мои все. Не вздумай их повторить, где не надо, мигом без головы останешься.
И отвернулся от Ланса, словно и не с ним говорил только что. Хотел было юноша отвлечь его, другой вопрос задать, а Гринольв вдруг отошел от него, к дому небольшому и скромному приблизился, и улыбка у него на губах заиграла смущенная да счастливая.
Замер Ланс, сам не зная, с чего, не пошел за ним, а из ворот того дома девушка вдруг тихонько вышла, будто бы невзначай рядом с Гринольвом встала, заговорила с воином о чем-то. Посмотрел Ланс на глаза их яркие голубые, на улыбки застенчивые, на руки беспокойные, хмыкнул, отвернулся да домой сам пошел.
Вот теперь ясно ему было, отчего Гринольв в поход не пошел, дома остался: к дому тому тихому хотел поближе быть. Только Ланс себе слово дал друга секрет сохранить, никому не выдавать, да и задумался тут же: как же так, когда северянин ему другом успел стать?
Дружба их недолго длилась.
Лето к концу подходило, Ланс как-то вечером в комнаты госпожи поднялся распоряжения от нее получить, как вдруг слуга в дверь опасливо заглянул, новость страшную принес:
– Управляющего молодого, Гринольва нашего, Сверр на площади городской зарубил.
Вздрогнул Ланс, на Илву глянул потерянно, в глазах девушки боль да растерянность увидел, осознал вновь, что молодая она совсем. А та уже в руки себя взяла, спросила отчужденно:
– Из-за чего? – замялся слуга, да Илва вдруг как рявкнет на него, будто волчица злая: – Отвечай!
– Не браните, госпожа, слухи то, ничего кроме слухов, да только люди говорят, будто Сверр девицу к себе привести велел, к которой Гринольв ходил все лето. Осерчал тот да Сверра сам на поединок и вызвал...
Илва плечи вдруг опустила, проговорила тихо:
– Прочь поди, – к Лансу повернулась, объяснила, хоть и не спрашивал он: – По законам нашим честным такой поединок считается, не накажет убийцу никто. На то Сверра и расчет был...
А потом голову вскинула, к звукам со двора доносящимся, прислушалась, к окну бросилась:
– Вернулся! – крикнула радостно и прочь из комнаты побежала.
Только и мог Ланс, что за ней следом пойти, да только ноги плохо слушались.
Как ни странно то было, но северянин молодой за лето одно ему дорог стал. И вот – умер. Страшно это было, нелепо, больно и неправильно, что такие, как Сверр, убивают людей хороших. А еще в сердце злость вновь всколыхнулась: опять северянин проклятый дорогому Лансу человеку зло причинил, будто нарочно делал.
Вышел юноша во двор, увидел, что и впрямь Рагнар вернулся. Илва к нему подбежать успела, говорить они начали, и лицо северянина мрачнее тучи стало. Воинов он своих взмахом руки отослал, спешился, поводья слуге бросил, приобнял жену за плечи да так они мимо Ланса в дом и прошли.
Долго юноша потерянным по двору бродил, ничего вокруг не видя, пока не стемнело совсем. Тут только вспомнились Лансу слова Гринольва про то, что хозяин с них первым делом отчет о состоянии складов потребует, только Гринольв-то рассказать больше ни о чём не сможет. Взял Ланс свитки в руки потерянно, глянул на дом нерешительно. Показалось ему, что он память друга уважит, если вместо него результаты трудов их Рагнару отнесет.
Прижал он те свитки к груди да и пошел в дом, и никто его останавливать не посмел, наоборот, расступились все. Поднялся на второй этаж, к комнатам хозяйским шагнул, и тут только голоса резкие мужские услышал:
– Я тебя за сыном присмотреть просил, воина из него сделать! А ты его, будто девку какую, к печи да хлеву пристроил, без надзора оставил!
– На то его воля была. Бестолку человека к тому принуждать, к чему душа у него не лежит.
– А из-за юбки дурной помереть много толку, значит?! – незнакомый голос вдруг с крика вниз упал, злобно да угрожающе зазвучал: – Много ты на себя, Рагнар, берешь, не всем это нравится, как и чудачества твои. Берегись.
Дверь тут распахнулась резко, едва по лбу Ланса не ударив. Вышел из комнат воин седой да суровый, с лицом горем и гневом неправедным искаженным, оттолкнул юношу грубо и вниз сошел.
Ржание лошади да копыт перестук раздались вскоре, а потом стихло все.
Замер Ланс перед дверью распахнутой на краю пятна света, что от горевших в комнате свечей на пол падал, так и стоял нерешительно, пока голос Рагнара не услышал:
– Что стоишь? Входи, раз пришел.
Вздрогнул Ланс, но свитки в руках крепче стиснул и вперед шагнул.
Видит - стоит Рагнар у стола, на него смотрит, взгляд прямой, лицо спокойное, только почудилась Лансу в том взгляде боль неподдельная. И плечи у северянина едва заметно опущены, словно тяжесть какая его к земле придавила.
Рагнар поманил его к себе, свитки на стол положить велел:
– Ты при нем помощником был.
И в голосе не вопрос вовсе, а утверждение, но Ланс все равно кивнул. А северянин глянул на него, усмехнулся печально да спросил вдруг:
– Девка хоть хороша была?
Ланс от неожиданности едва головой не мотнул, будто собака, но потом посмотрел в глаза серые и уставшие, ответил сам для себя неожиданно:
– Очень, – и добавил уверенно. – И любила она Гринольва. Мог Сверр силой тело ее получить, не любовь.
Вздохнул северянин, отвернулся. Но как ни старался Рагнар лицо непроницаемым сделать, только вся боль да вина на нем сейчас легко читались.
Понял Ланс, что идти может, не будет северянин сейчас о делах разговоры вести, но почувствовал вдруг к Рагнару тепло странное, не жалость, но желание поддержать, помочь боль общую от потери друга пережить. Помялся он нерешительно, а потом еще чуть ближе подошел:
– Может, помочь чем?
Глупо вопрос прозвучал, но умнее Ланс ничего не придумал.
А северянин вдруг повернулся к нему, посмотрел удивленно, усмехнулся странно:
– Помочь?
Слово то медленно и раздельно прозвучало, словно с трудом далось, и взгляд у него вдруг горячим да тяжелым сделался. Лансу даже убежать захотелось, но он почему-то остался, стоял на хальварда смотрел, будто голос его юношу к полу пригвоздил.
– Помочь, значит…
Шагнул к нему Рагнар, руку одну на затылок положил, а другой за пояс к себе притянул, наклонился и губы свои к губам Ланса прижал. Замер юноша на мгновение, в кольцо горячих рук пойманный, будто заяц в капкан. А потом страх ледяной его охватил, крики Жака в ушах зазвенели да смех Сверра противный, рванулся он прочь, не помня себя, нож с пояса сорвал, к груди широкой приставил:
– Не тронь! – прошипеть успел только, а рука северянина уже запястье ему начала выкручивать.
Сжал Ланс зубы, вырываться стал пуще прежнего, только почувствовал вдруг, что хальвард рук ему больше не заламывает, держит только крепко да на нож глазами странными и неподвижными смотрит.
– Откуда он у тебя?
Вопрос будто приказ прозвучал, Ланс вздрогнул даже, но все равно ответил резко да упрямо:
– Моё это. Друг подарил.
– Друг, – повторил Рагнар задумчиво, медленно на него взгляд поднял, пристально в лицо вгляделся: – А тебя, значит, Лансом звать.
И снова не спрашивал, а утверждал будто. Что за манера странная разговоры вести? Только по глазам видно, не отпустит, пока все, что ему надобно, не узнает.
– Да, – Ланс снова упрямо дернулся. – Пусти.
А северянин вдруг послушался да отпустил. Ланс раздумывать не стал, тут же к двери бросился, а в спину ему голос насмешливый раздался:
– Скажи, чтобы вина принесли.
Ланс только зубами скрипнул и быстрее прочь припустил, так, что едва Илву, что вина кувшин и хлеб с мясом в руках несла, с ног не сшиб. Глянула та на него сердито, прикрикнула резко, но Ланс лишь головой мотнул, даже извиняться не стал, прочь бросился.
Лишь во дворе к стене прислонился каменной, на землю сполз, руками себя за колени обнял, стук сердца слушая и не замечая, что рука все так же крепко-накрепко сжимает нож.
