Глава 4 2 страница

Немцы не просто маячили над бруствером – они наблюдали в бинокль. И конечно же сразу заметили меня и то, что я поднял на бруствер ручной пулемет. Тут же послышался хлопок и из немецкого окопа прилетела граната. Выпущена она была из винтовочного гранатомета. Было у них такое приспособление. Немец выстрелил очень точно. Возможно, пулеметный окоп, который мы заняли ночью, был ими пристрелян еще накануне. Граната описала траекторию, упала прямо на спину пулеметчику и разорвалась. Тот упал на дно окопа, застонал.

– Быстро займись раненым, – приказал я второму номеру, а сам взял у связного Петра Марковича винтовку, зарядил бронебойно-зажигательными патронами, выставил прицел и подвел мушку под одну из касок.

Во мне все ходило ходуном. Сразу несколько мыслей роилось в голове. Во-первых, я испытывал чувство вины за ранение пулеметчика: из окопа высунулся я и демаскировал расчет. Хотя о пулеметном окопе они знали и без меня. Во-вторых, я боялся, что, удачно выпустив первую гранату, они, чего доброго, теперь нас начнут выкуривать из окопа, забросают винтовочными гранатами.

Немец, выпустивший гранату, начал высовываться выше, привстал над бруствером почти по пояс. Ему, видимо, хотелось точно узнать, попал ли он в цель? Я плавно нажал на спуск. И увидел вспышку прямо в середине каски, именно там, куда целился. Немец рухнул в снег, на бруствер. К нему бросился его товарищ. В колечке намушника хорошо виднелась его каска и часть плеча. Снова выстрелил. Вспышка в области плеча. Исчез с бруствера и второй немец.

Я опустился в окоп и достал свой перевязочный пакет. Офицерские индивидуальные медицинские пакеты были побольше солдатских. И бинта в них побольше, и марлевый тампон понадежнее.

Перевернул раненого на спину. Граната разворотила его левую лопатку. Какое-то мгновение с ужасом наблюдал, как в глубине раны, под розовой пеной, трепещут легкие. Края раны обожжены, обметаны копотью. Сделал над собой усилие и наложил на рану тампон, затем осторожно протолкнул его пальцем поглубже, закрыл таким образом легкое. Достал нож, разрезал шинель и начал перевязывать, просовывая бинт под грудь. Израсходовал и свой перевязочный пакет, и его. Рана большая. Пулеметчика надо было срочно отправлять в тыл, к врачам. Приползли солдаты из соседнего окопа. Кто-то из сержантов уже распорядился. Сержанты у меня во взводе были люди бывалые, двое прибыли из госпиталей. Мы положили раненого на плащ-палатку. Солдаты потащили его в тыл. Там, возле скирды, стояла санитарная подвода.

– Побыстрее, ребята, побыстрее, – торопил я солдат. Но они и сами понимали, что теперь судьба их товарища зависит от того, как скоро он попадет на стол хирурга.

Раненого утащили, а я продолжил наблюдение. И в это время из бурьяна левее окопа их боевого охранения встал немец и побежал прямо на наши окопы, отрытые ночью левее. Видимо, он их не видел. Но даже если и не видел, все же было непонятно, куда он бежит? Может, хотел обойти нас стороной и забросать ручными гранатами? Бойцы в окопах, видимо, еще спали. Никого я над брустверами не увидел. Прицелился в середину фигуры и выстрелил. Немец взмахнул руками, выронил винтовку и упал.

Внутри у меня все будто остановилось, замерло. Я посмотрел на свои руки, они не дрожали. Потом я замечу за собой такую особенность: дрожал только перед боем, по спине пот холодной струйкой тек, но во время боя все замирало, все делал автоматически и ни о чем не думал. Видимо, это и спасало.

Один из немцев, в которого я стрелял вначале, был, видимо, ранен. Вскоре он выполз из окопа и медленно, часто отдыхая, пополз в сторону своей траншеи. Проползет шагов пять и уткнется лицом в снег. Я наблюдал за ним, выжидал, когда он выползет на бугор. Заснеженный бугор белел перед ним довольно широким взгорком, и он никак, при его состоянии, не мог миновать его. Вот солдатская судьба… Тогда я не думал о том, что кто-то ждет этого солдата домой, живым и невредимым, молится за него. Жена, мать или дочь. Я думал о другом. Мой пулеметчик ранен, и я должен за него отомстить. И еще: надо поднять боевой дух взвода, потому что неизвестно, как дальше сложится бой. И еще, самое главное: передо мною враг, которого я должен убить, иначе он убьет меня и моих товарищей.

Под снегом длинным буртом лежала сваленная во время уборки свекольная ботва. Она-то и образовала взгорок, к которому приближался раненый немец. Он полз без оружия. И это обстоятельство, что он бросил свою винтовку, все же шевельнуло во мне такую мысль: может, пусть уползает, черт с ним, он уже не вояка. Но снова вспомнил о своем пулеметчике. Живой он или нет? Довезут его санитары до медсанбата или он в дороге умрет? Нет, война есть война, и тут не место для жалости. Я терпеливо ждал. Напряженно следил за движениями ползущего и держал палец на спусковой скобе.

К тому времени взвод мой проснулся. Над брустверами торчали каски. Бойцы следили за моим боем. Никто не стрелял. Поняли: этот поединок начал взводный, ему его и завершать. Тем более что опасность мне не грозила.

Я выстрелил дважды. Немец так и остался лежать на гряде. Да, на войне как на войне. Любой из нас мог оказаться на его месте. Старые солдаты, те, кто побывал в окружении, кто отступал в сорок первом и сорок втором, рассказывали, как расстреливали их на лесных дорогах и в полях немецкие мотоциклисты. Стреляли из пулеметов и в безоружных, и в раненых, и в тех, кто поднимал руки. Никого не жалели. Месть на войне – чувство сильное и праведное. Оно придает сил и укрепляет дисциплину. У солдата есть цель, и он упорно движется к ней.

Все так. Но вот вспоминаю я этого раненого, уползавшего к своей траншее без винтовки…

Магазин моей винтовки был пуст. Я отдал ее Петру Марковичу. Тот покачал головой, явно одобряя мою стрельбу, и принялся заряжать ее новой обоймой. Мой связной был человеком основательным, и я потом не раз видел, даже в бою, как он заряжал винтовку: вытащит из подсумка обойму и тряпочкой, протиркой, как у нас говорили, тщательно протрет ее, прежде чем сунуть в магазин. Оружие должно работать безукоризненно. Все правильно: лучше потерять полминуты на заряжание, чем потом получить осечку или перекос патрона да пулю в лоб.

Боевое охранение немцев стало отходить к своей траншее. Ветра не было. Ветер утих. И мы видели, как шевелился бурьян на краю поля и с него осыпался снег. Нервы у немцев не выдержали. Вот тут и взвод мой начал вести огонь. Стрельба началась без приказа. Какой приказ нужен солдату, когда он видит, что командир уже ведет бой? Немцы, чувствуя, что огонь усиливается, встали и побежали. Вот этого я и ждал. Как командир взвода, я надеялся на то, что сейчас заработает один из пулеметов. С фланга. Перед боем пулеметчики получили инструктаж: одновременно в бой вступать только в крайнем случае, в позиционном бою вести фланкирующий и косоприцельный огонь.

Помню такую картинку, как в кино: немцы бегут не оглядываясь, и на ремнях у них болтаются круглые гофрированные коробки противогазов…

Мои пулеметчики молчали. Потом, после боя, выяснил: пулеметы обледенели, и, пока пулеметчики с ними возились, момент был упущен, боевое охранение добежало до своей траншеи и исчезло за бруствером. Ни одна пуля стрелявших из винтовок не догнала их.

Из немецкой траншеи виднелись сваленные неровным штабелем бревна. Видимо, привезены они были накануне. Немцы не успели здесь укрепиться как следует. Даже блиндажи не достроили. Бревна накатника торчали вверх наподобие мишеней и, видимо, мешали немцам вести огонь из траншеи. Они не успели обрезать, подравнять их концы и сверху засыпать землей. Было видно, как трое немцев забрались на бревна недостроенного блиндажа и начали беспорядочно стрелять в сторону нашего и соседних окопов. Справа и слева от нас пули подбрасывали фонтанчики снега и грязи.

Когда мы потом удачно атаковали их и выбили из траншеи, я поднялся на бревна, осмотрел убитых и, взглянув на наши окопы, обнаружил следующее: оттуда наши позиции видны как на ладони и прекрасно простреливались.

О нашем личном оружии. Винтовку системы Мосина образца 1891/30 годов на период Второй мировой войны считаю лучшей в мире. За полтора года войны довелось подержать в руках и английскую винтовку системы де Лиля калибра 7,71 мм, и американскую М-1 калибра 7,62 мм, и немецкую системы Маузера калибра 7,92 мм, и чешский карабин, который стрелял маузеровскими патронами, и французскую винтовку. Наша самая простая по устройству, удобная, надежная в бою. Для того чтобы иметь возможность вести прицельный огонь, важно было оберегать от ударов прицельную планку и мушку. Я благодарен конструкторам и рабочим Ижевского и Тульского заводов, которые разработали и всю войну обеспечивали нас этими надежными винтовками. Во время формирования рот и взводов нашего 2-го батальона в ноябре–декабре 1943 года под Мелитополем в полк поступила партия нового стрелкового оружия с Ижевского завода. Винтовки, автоматы, ручные пулеметы. Сделаны они были очень качественно, хорошо пристреляны. Бери и иди в бой – оружие не подведет. Правда, в мой взвод поступило всего несколько новых винтовок. В основном дали «б/у».

Правда, мне, как командиру взвода, выдали новенький ППШ. После первого же боя я отдал его своему связному Петру Марковичу, а у него забрал винтовку, тоже новую. Я носил ее до самого ранения.

Вернусь назад и расскажу, как начинался бой. Стрельба насторожила часовых. Те высунулись из окопов и начали наблюдение. Немцы тоже активизировались. Я приказал открыть огонь пулеметчикам.

Во время перестрелки, когда огонь велся уже и той и другой стороной довольно интенсивно, в нескольких метрах от штабеля бревен из траншеи прямо на бруствер выскочил немец, поднял руку и начал энергично жестикулировать. Офицер, поднимает солдат в атаку. Я прицелился в середину фигуры и выстрелил. Офицер упал в снег. В цепи через несколько минут я его не увидел.

Наша артиллерия отстала. Немцы на нашем участке тоже не располагали ничем, кроме пулеметов. Поэтому между нами разыгрался классический стрелковый бой. Потом, после того как мы их выбили из первой траншеи, я нашел убитого офицера. Обер-лейтенант. Видимо, командир роты. Из тех же документов следовало, что он принимал участие в боях под городом Нарвиком в Норвегии.

Немцы пытались организовать атаку. Самый лучший способ отразить атаку противника, подавить его активность – начать свою. Если, конечно, для этого есть силы и средства. И вот, когда они окончательно поняли, что мы не располагаем даже минометами, не говоря уже об артиллерии, стали проявлять активность. Над бруствером траншеи густо чернели их каски.

Мой взвод стрелял хорошо. Все уже проснулись. Оружие работало исправно.

Стрельба шла и в первом взводе. Весь фронт, занимаемый 2-м батальоном, гудел.

Немцы несколько раз пытались подняться. Но так и не смогли. Как только где-то поднималась одна или несколько фигур, их буквально срезали своим огнем наши пулеметы. Да, не так-то просто подняться в атаку.

От командира роты, наконец, прибыл связной. Он сообщил, что по сигналу «зеленая ракета» рота поднимается в атаку, что задача взвода – атаковать часть немецкой траншеи перед своим фронтом. Задача простая и ясная. Проще и яснее не может быть.

Никакой артподготовки не проводилось. Артиллеристы так и не подтянулись за ночь. Словно сгинули где-то позади, в лесу.

Я приказал передать по цепи, чтобы приготовились к атаке. Сержантам: вести отделения прямо по фронту. От окопа к окопу унеслась в поле команда:

– Приготовиться!..

И вот взлетела зеленая ракета.

Мы встали. Пошли. Я выскочил на бруствер. Боялся поскользнуться. Плохая примета. Шагнул вперед и оглянулся на свой взвод: сержанты подняли всех до одного. Немного пройдя, побежали. На бегу продолжали вести огонь. Такой огонь хоть и неприцельный, но эффект от него большой. Он прибавляет сил атакующим и прибавляет азарта, если дело складывается хорошо. Лупишь по ним и не слышишь, что и они в тебя стреляют. Немцы не выдержали, начали отходить. Видно было, как они ослабили огонь, каски их замелькали сперва вдоль траншеи – уходили по отводному ходу сообщения в тыл. Но потом, видя, что не успевают, побежали прямо по полю. Тут я приказал пулеметчикам занять позиции и открыть прицельный огонь по отходящим.

Как бежал по полю к немецкой траншее, не помню. Бежал, что-то кричал, командовал. Не запомнил.

Вышел на убитого мной обер-лейтенанта. Кто-то из солдат, оказавшихся рядом, сказал, указав на него:

– Ваш.

Забрал у него полевую сумку и пистолет парабеллум. Это был хороший трофей, тем более в первом бою. Пистолет лежал в кобуре. Срезал ремень, но кобуру, немного подумав, выбросил. Все равно носить в кобуре парабеллум нельзя. По штату положен свой ТТ. Дразнить ротного и комбата… Рядом с офицером лежал автомат. Его тут же подобрал сержант, видя, что меня он не интересует.

Бегло осмотрел бревна. На штабеле лежали три трупа. Ребята постарались. Немцы были одеты необычно. Теплые удлиненные куртки из непромокаемой толстой материи серо-стального цвета, такие же теплые брюки навыпуск поверх ботинок. Видимо, решили мы, разглядывая убитых, что против нас стояла какая-то особая часть, переброшенная сюда, скорее всего, совсем недавно, может, накануне нашего наступления, чтобы закрыть прорыв. Они, как и мы, даже не успели подтянуть усиление. Может, из состава горно-стрелковых войск.

В блиндаже, неподалеку от которого лежал офицер, стоял телефонный аппарат. Связные быстро собрали трофейное оружие и документы. Нам было интересно узнать, с кем же мы схватились. Документы свидетельствовали о том, что оборону здесь держала часть 16-й моторизованной дивизии из состава 6-й полевой армии, входящей в группу армий «Юг». С начала февраля эта группа именовалась группой армий «А».

6-я армия… Мы знали, что немецкая 6-я армия целиком была уничтожена и пленена под Сталинградом. Немцы сформировали ее вновь. Перебросили сюда, южнее.

Когда мы сбили немцев с этого участка и закрепились в их траншее, подошла наша артиллерия. Трехосные «Студебеккеры» тащили тяжелые дивизионные пушки.

Мы стояли и радостные, усталые наблюдали движение колонны. Сила! Только запоздала слегка. Зато теперь не страшно, если немцы вздумают контратаковать.

И в это время ко мне подбежал солдат из моего взвода и умоляюще стал просить меня отпустить его в артиллерию.

– Это мой дивизион, товарищ лейтенант! Отпустите!

Он и раньше говорил мне, что воевал артиллеристом и дело все хорошо знает. Был ранен. После ранения – в запасной полк. А оттуда попал в пехоту. Кормили в запасном полку впроголодь. Из артчастей покупатели не появлялись. И вот, чтобы не оголодать окончательно, потому что, как он рассказал, рана начала гноиться, пошел в пехоту. Как раз формировали наш батальон. Я его хорошо понимал. Потому что и сам не был пехотинцем. Окончил Ташкентское военное пулеметное училище. Но зачислили в пехоту, потому что, когда формировали полк, вакансии командира пулеметного взвода для меня не нашлось. Смотрю, и артиллеристы его признали, машут руками, кричат, называют по имени. Свои встретились.

И я его отпустил. Ну как я мог его удержать? Когда мимо нас тягачи потащили гаубицы и 76-мм пушки, тот солдат был похож на сироту, который вдруг увидел свою родню. Но предупредил его, чтобы из артиллерийской части, куда он уходил, пришло подтверждение, что он зачислен в штат.

Прошло почти полгода. Мы готовились к Ясско-Кишиневской операции. Стояли во втором эшелоне. Однажды на учениях отрабатывали взаимодействие с артиллерией поддержки. Нам, на каждый взвод, выделили по одному орудию с расчетами. И вот «Студебеккер» притащил 76-мм дивизионную пушку ЗИС-3. Мы сидели, отдыхали, курили. Тягач остановился. Из кабины выскочил артиллерист и сразу кинулся ко мне. Я сразу узнал его. Высокий такой парняга, стройный, красивый.

– Спасибо, товарищ лейтенант, что отпустили меня к своим! Я тогда с радости и поблагодарить вас забыл. Теперь я наводчик орудия. – И он указал на зачехленную пушку, прицепленную к передку.

Я ему и говорю:

– Командир роты меня крепко ругал за самоуправство. Хорошо, что в штаб полка пришла выписка о твоем зачислении в штат артдивизиона. Так что спасибо и тебе, что сдержал слово.

Вскоре артиллеристы уехали. Учеба оказалась недолгой. Для нас, да и для них, дело оказалось знакомым. Попрощались мы как старые друзья. Все же вместе повоевать пришлось, хоть и недолго.

Не раз потом артдивизион помогал нам в атаках. Наводчика того я видел и во время боя, и на марше. Все же хорошо, что ему выпало повоевать в матушке-пехоте, почувствовать, каково бывает без надежной поддержки. В первый-то бой пошли так, без усиления. Хорошо, что и у немцев ничего не оказалось.

Фамилию того артиллериста я не запомнил. Может, еще жив бывший наводчик 76-мм орудия 4-й гвардейской дивизии. Если жив, то дай ему Бог здоровья. Поддержка артиллерии в бою многим пехотинцам жизни спасла.

 

– В тот день, собрав трофеи и окрыленные успехом, мы преследовали немцев еще три-четыре километра. Вскоре поступил приказ: остановиться и занять оборону. Наступила ночь. А солдаты второй день без горячей пищи. То артиллеристы где-то застряли, то теперь кухня пропала, не появляется, нервы выматывает. Что плохо в наступлении – никогда не поспевала за нами кухня. Сержанты: «Ну когда же, товарищ лейтенант?..»

А – когда?.. Если б мне знать…

Так и пришлось заночевать на голодный желудок. Уснули злые. Но сон всех успокоил.

Утром пришла кухня. Солдаты сразу обрадовались, начали шутить. Как будто медали на весь взвод привезли, а не котел с кашей. Поели вволю. Сразу прибавилось сил и здоровья. Только поели, от ротного посыльный: через пять минут выступаем. Построились в походную колонну и пошли по направлению к населенному пункту Новая Ивановка. Уже на марше нам, взводным командирам, выдали новые топографические карты. На них я отыскал и Новую Ивановку, и Кривой Рог. Сразу сообразил: вот куда нас бросают…

Настроение у меня было хорошее. Взвод ни одного человека не потерял убитыми. Только жаль было пулеметчика. Не знаю, выжил ли он, или умер от тяжелой раны. Страшно подумать – легкое было видно. До скирды его ребята доставили мигом, и если оттуда его вовремя довезли до ближайшей санчасти, то там его могли спасти. В полковой санчасти служили очень опытные хирурги. С ними я потом познакомился. Я шел и мысленно желал своему пулеметчику выжить. В роту он так и не вернулся.

Каждый из нас хотел выжить на этой войне. Каждый хотел дожить до победы, посмотреть, какой она будет, пожить хорошей, мирной жизнью. То, что победа будет, и очень скоро, мы в этом были уверены. Наступали. Продвигались довольно быстро. И все мы были уверены в том, что после победы будем жить хорошо. Но каждый из нас знал и другое: в любую минуту может быть убит.

И вот пришли. Малая Ивановка. Дворы стоят длинной улицей вдоль берега реки Ингулец.

Третьему взводу приказано было расположиться на правой стороне деревни. Мы приняли от дороги вправо. Заняли крестьянскую избу. Хозяева – старик со старухой – с радостью приняли нас. И мы были рады: наконец-то в тепле. Обсушились, почистили оружие, согрелись. Прямо на полу настелили соломы и улеглись. Во дворе и на улице выставили часовых.

Я просыпался всегда рано. Каким бы тяжелым ни был предыдущий день, а утром вставал чуть свет. С самого первого дня на фронте выработал в себе такую привычку – вставать неурочно, потому как мало ли что… После победы отосплюсь. Вот и в тот раз встал в три часа. В окнах еще темно. Но – хватит. Поспал. В четыре поднял взвод. Первыми, как всегда, вскочили сержанты, а за ними и все остальные.

С печи слезла старуха. Сказала:

– Сейчас я вас, сыночки, оладьями накормлю.

Стала торопливо, чтобы успеть до нашего выхода, разводить в печи огонь. Тесто, видать, накануне поставила. Вот этот ранний огонек немцы, видать, и заметили. Не прошло и минуты – на улице загрохотало. Первый снаряд разорвался прямо возле хаты. Взрывом подняло соломенную крышу, и она сразу запылала. Я подал команду, чтобы хватали оружие, шинели и – на огороды.

– Не выбегать на улицу!

Взвод в считаные секунды выполнил приказ. И в этом бою мы не потеряли ни одного человека.

А немецкие танки уже атаковали. Они шли по улице Новой Ивановки и вели огонь из орудий и пулеметов. Простреливали каждый двор, каждый сарай и дровник. Снарядов и патронов не жалели. В какой-то момент загрохотало еще сильнее. Вдоль улицы и наискось пошли огненные трассы. Это начали бить наши ПТО. При попадании бронебойной болванки в броню танка происходила вспышка, похожая на вспышку электросварки. Танки остановились, усилили огонь из своих орудий. Это были средние Т-IV. Еще год назад, к началу битвы под Курском и Орлом, немцы основательно модернизировали эту машину, усилили защиту, лобовую броню, улучшили орудие. Теперь танк имел длинную 75-мм пушку с набалдашником как у «Тигра». Какое-то время танкисты вели дуэль с нашими орудийными расчетами. Но вскоре не выдержали, вспятили свои машины и начали отходить в дальний конец деревни, откуда пришли. Но автоматчики то ли замешкались, то ли вовсе не хотели уходить из деревни. Засели в крайних домах и держали нас на мушке.

Мы заняли круговую оборону и ждали приказа на дальнейшие действия. Еще неясно было, что же происходит в самой деревне. Куда ушли немецкие танки? Наши артиллеристы стреляли хоть и хорошо, но не подожгли ни одного Т-IV. Может, и подбили, но немцы не оставили в деревне ни одной своей машины. Потом мне не раз доводилось видеть, как ловко их танкисты уволакивали с поля боя подбитые танки. Наши делали то же самое. Подбитый танк можно быстро отремонтировать. Иногда он успевал повторно вступить в бой. А если его бросить, то его добивали, зажигали, и он выбывал из строя надолго, если не навсегда.

Немного погодя я пошел посмотреть, не обошли ли нас вдоль берега реки Ингулец? Оттуда противник нам мог ударить во фланг или в тыл. Тогда дело плохо. И вот когда я перебегал улицу, из окон крайних домов ударили сразу несколько автоматных очередей. Воздух вокруг меня задвигался, и я почувствовал удар в плечо. Опасности я не почувствовал. Страха тоже. Просто понял, что сплоховал. Плечо как будто обожгло. Заскочил за угол ближайшей постройки, потрогал плечо, нащупал дыры в шинели. Поднял руку, сжал пальцы в кулак. Рука слушалась, но стала словно тяжелеть. Дорогу я все же перебежал. И решил доделать дело до конца. Дворами пробрался к реке. Немцев там не было. Танковые моторы урчали где-то ниже, за деревней.

Обратно шел вдоль забора, выложенного из дикого камня. Рука начала неметь. Я пошел быстрее. Встретил командира роты. Тот спросил:

– Где взвод?

Я ответил, что взвод там, на правой стороне деревни, залег в огородах. Доложил, что производил разведку и что во время перехода через дорогу ранен. Ротный как-то недоверчиво посмотрел на меня и отпустил. Сказал, чтобы шел в санчасть.

Взвод мой уже окопался на огородах. Я позвал помкомвзвода, сержанта, сказал, что он остается за взводного.

– Что, товарищ лейтенант, задело? – спросил он, глядя на мое плечо.

– Задело. Вроде пустяк. Но надо вытащить пулю. Может, еще вернусь.

Ранение оказалось действительно пустячным: пуля вошла в лопатку, в мякоть, неглубоко, на излете. Хирург ее тут же нащупал пинцетом, подцепил и с первой же попытки вытащил. Но потом началось какое-то осложнение. Рана начала гноиться. Словом, пролежал я в госпитале две недели, и полк свой пришлось догонять. Наши вперед уже не просто продвигались, а ломились.

Комбат наш тоже только что вернулся из госпиталя. Назад, во второй батальон его не направили. Там был уже новый комбат. Ему дали приказ формировать новый батальон. Дело в том, что полк наш усиливали, вводили в штат еще один, четвертый батальон. И комбат подбирал офицеров на вакантные должности. А самая ходовая офицерская должность на передовой, которая почти всегда вакантна, должность взводного командира. Почти в каждой роте, если рота больше недели в боях, будь она хоть двухвзводной, всегда найдется вакансия для командира взвода. И вот капитан Лудильщиков предложил мне перейти в новый батальон. Назад, в роту, мне возвращаться не хотелось. Из-за постоянных стычек с ротным. Я понял, что ни до чего хорошего они не доведут. Постоянные придирки, крохоборство в пользу первого взвода. Так что я с желанием принял предложение комбата Лудильщикова.

Роты сформировали по 40 человек, некомплектные. С расчетом, что пополнение из госпиталей и маршевое будет поступать к нам, в четвертый батальон. Я был назначен на должность командира автоматного взвода одной из рот. Взводу выдали старые, хорошенько побывавшие в употреблении ППШ и такие же пулеметы Дегтярева. Зато патронов – бери, сколько сможешь унести.

Через два-три дня выступили. Перебрасывали нас к Днестру. Полк уже стоял там. Шли ночами. Впереди нас быстро продвигалась конно-механизированная группа генерала Плиева.

Наш батальон получил номер, теперь он числился в полку первым. Командовал им, как я уже сказал, капитан Лудильщиков.

Левый берег Днестра был уже очищен от противника. К нему мы подошли ранним утром. На правом слышались разрывы мин и снарядов – там шел бой. Наши на том берегу захватили небольшой плацдарм и пытались его расширить, укрепиться на выгодных позициях, чтобы потом воспользоваться ими для развития дальнейшего наступления уже силами всего полка или, может даже, дивизии. Вот для чего, в сущности, и захватывались плацдармы. Каждый полк стремился захватить такой плацдарм. Особенно если рядом имелась переправа или ее можно было быстро навести. Но не все плацдармы удерживались. Не все и годились для переправы крупных сил. Но драка везде шла упорная. Мы стремились всеми силами захватить, расширить и удержать. Немцы стремились всеми силами сбить нас в реку. Так было на Днепре, куда я не попал. Так было на Днестре и на всех крупных реках, где немцы успевали закрепиться.

Подошли и остановились на отдых. Было уже за полдень, когда первая стрелковая рота на надувных лодках и пароме переправилась через Днестр. Наша рота была малочисленной, вместе с офицерами всего 45 человек – два взвода. Фактически – один усиленный взвод.

Пойма в устьях реки Турунчук, в том месте, где она впадает в Днестр, еще не затоплена паводком. Там, в междуречье, стояли наши артиллерийские батареи. Оттуда, с закрытых позиций, они вели огонь, поддерживали пехоту на плацдарме. Орудия были хорошо замаскированы, так что немецкая разведка так и не смогла определить, откуда ведется огонь.

Переправились спокойно, без стрельбы. Правый берег Днестра не крутой, пологий, покрытый лесом. Миновали лес, вышли на опушку. Дальше перед нами открывалось чистое поле. Немного правее виднелась деревня. Судя по карте – Чобручи. Две ветряные мельницы стояли среди разбросанных по взгоркам домов. Деревня большая. Там – немцы.

Наши пехотинцы захватили плацдарм и пытались его расширить. Пока мы шли сюда, видели следы упорных боев. Поняли, что расширять плацдарм пришлось немалыми усилиями. Везде – срубленные снарядами деревья, сгоревшая техника, брошенная амуниция, искореженное оружие, кровавые бинты. Наши дошли до этого рубежа. Здесь, перед Чобручами, их остановили. Окопы тянулись вдоль опушки леса. Изредка оттуда постреливали в сторону Чобручей то пулеметы. То даст очередь-другую пулемет, то слышались отдельные винтовочные выстрелы.

Их-то мы и должны были сменить. Но они этого еще не знали.

Нас вел к передовой офицер-проводник. Он вывел нас и на позиции. Из лесу – по отводному ходу сообщения.

Командир взвода, которого я сменял, рассказал мне, что и как, показал опасные места, которые требовали особого внимания.

Мой автоматный взвод – 20 человек. Два отделения. Два ручных пулемета Дегтярева и 18 автоматов. В вещмешках патроны, гранаты. Гранаты несли еще и в ящиках.

Двоих автоматчиков сразу назначил связными для связи с командиром роты старшим лейтенантом Макаровым. Отправил их туда, на ротный НП. Одного, третьего, оставил при себе. Занял с ним окоп на стыке отделений, в центре. Между моим первым и вторым стрелковым взводом образовался разрыв в 40–50 метров. Как раз фронт для еще одного отделения. Но где его взять? Договорились со вторым взводом прикрывать эту брешь пулеметным огнем. Сместили расчеты ручных пулеметов на оголенные фланги.

После всего этого осмотрел свой фронт: мы занимали примерно 120–130 метров траншеи. Расстояние между ячейками не больше 15 метров. Пулеметный окоп находился рядом с моим, по левую руку.

Как только заняли окопы, я приказал почистить и привести в порядок оружие. После марша оружие всегда надо проверять. Сам занялся своим трофеем – офицерским парабеллумом. В батальоне о нем уже слух разошелся. Нашлось много охотников выменять его у меня на что-нибудь. Но мне с ним расставаться не хотелось.

Вернусь к штату нашего батальона. Батальон формировался в городе Новая Одесса Николаевской области. Должен был комплектоваться по новому штату. Трехротным. Роты – трехвзводными. Первый взвод – автоматный, второй и третий – стрелковые. Но у войны всегда свой сюжет. Роты удалось укомплектовать только наполовину. Некем было пополняться. Выгребли всех, кого могли, из госпиталей. А тут еще и лейтенантов не хватало. И тогда решено было сделать роты двухвзводными. Так что вместо усиления у нас получилось уплотнение. Оружие получили старое, непристрелянное, из оружейной мастерской. Не прошло и четырех дней – мы уже были на марше. Шли к станции Раздельной Одесской области. Потом – сюда, к Днестру, и – на плацдарм. Так что нас считали свежей, сильной частью.

Запомнил некоторые фамилии. Старшиной первой роты был старшина Серебряков. Писарем и помощником к нему назначили только что прибывшего из госпиталя после второго ранения Виктора Петровича Штаня, человека уже пожилого, бывшего горного инженера.