ПАРАЛЛЕЛЬНЫХ ЮРИСДИКЦИИ

Норманнское завоевание Англии в 1066 г., то есть за девять лет до "Диктатов папы" Григория VII, было предпринято отчасти и во имя рефор­мирования английской церкви. Вильгельм Завоеватель имел поручение от па­пы Александра JI освободить английскую церковь от местного и феодального давления и централизовать церковную власть в руках короля; это меропри­ятие рассматривалось в духе клюнийской реформы. В своем знаменитом де­крете 1067 г. Вильгельм постановил, что именно король (а не местные ба­роны) имеет право решать, должна ли церковь Англии и Нормандии признать того или иного папу; что король создает каноническое право через церковные синоды и что король имеет право вето на церковные наказания, наложенные на его баронов и чиновников.

Однако всего через восемь лет папа Григорий VII уже заявлял, что глава церкви — он, папа, а не императоры или короли; что только он, папа, имеет право низлагать епископов, а то и самих императоров и ко­ролей и что только он, папа, решает, какие действия церковных синодов считать каноническими.

Вильгельм и двое его преемников — его сыновья Вильгельм II (1087— 1100) и Генрих I (1100—1135) — успешно противостояли притязаниям папы на верховенство над церковью в своих пределах, хотя Генрих I позже сделал некоторые уступки по Бекскому конкордату. Однако при короле Стефане (1135—1154), правление которого английские историки называют "анархией Стефана" из-за сопровождавших его гражданских беспорядков, партия папы в Англии значительно укрепила свой престиж и власть. Были основаны вер­ные папе новые монашеские ордена. Они пользовались сильной поддержкой народа, потому что заботились о жертвах гражданских столкновений. В те времена, когда гражданское правосудие часто приостанавливалось, церковные синоды продолжали заседать, а в церковных судах все так же применялся

закон. Каноническое право привлекало сторонников и из духовного сословия, и из мирян. Вскоре все образованные англичане изучали и обсуждали трактат Грациана. Наверное, на них произвело большое впечатление его интеллек­туальное превосходство над почти целиком неписаным светским правом, с его формалистическими процедурами судебных испытаний, поединков и ком-пургации. В смутные времена римская церковь была столпом законности и порядка, и когда в 1154 г. наконец настал мир и на трон взошла новая династия, это отчасти было результатом усилий, приложенных сторонниками главенства папы для примирения политических противников.

Тем не менее новый король, Генрих II (1154—1189), вновь утвердил главенство короля над церковью. В 1162 г. он назначил архиепископом Кен-терберийским своего близкого друга Томаса Бекета, который уже занимал должность канцлера, а это был второй после короля пост в стране. Генрих рассчитывал, что Томас продолжит свою канцлерскую деятельность, став ар­хиепископом, что позволило бы еще эффективнее проводить политику сопро­тивления притязаниям святого престола. Однако Бекет ушел в отставку с поста канцлера и в качестве архиепископа сделался ярым сторонником не­зависимости церкви от королевского контроля. Когда Генрих в 1164 г. издал Кларендонские постановления, восстановив этим значительную часть власти короля над церковью, Томас осудил новое законодательство как узурпацию. На протяжении следующих шести лет продолжалась ожесточенная полити­ческая борьба между этими двумя деятелями, в которой принимали участие ведущие церковные и светские фигуры из многих стран Европы. Наконец в 1170 г., откликнувшись на слова Генриха: "Неужели никто не избавит меня от этого несносного священника?", четверо служителей короля убили архи­епископа в его собственном соборе в Кентербери. Однако это преступление так шокировало Англию и весь христианский мир, что Генрих принес пока­яние, отправившись босиком в Кентербери (правда, идти ему пришлось всего лишь с окраины города), а главное, в 1172 г. сдался папскому легату на Авраншских высотах и в тамошнем соборе публично отменил те положения Кларендонских постановлений, которые были "оскорбительными".

КЛАРЕНДОНСКИЕ ПОСТАНОВЛЕНИЯ

Постановления, то есть законодательные акты, изданные в Кларен-доне в 1164 г., имели целью зафиксировать шестнадцать "обычаев, свобод и привилегий" деда Генриха II (Генриха I), признанных ведущими духовными лицами и аристократами. Первое из них (ст. 1) устанавливало, что все споры по праву патронажа церковных должностей (то есть назначения на церковные должности, называемого "advowson") решаются в королевском суде, хотя бы спор был между клириком и мирянином или двумя клириками. Смысл при­писывания этого обычая Генриху I состоял в том, что в правление Стефана такие споры часто рассматривались в церковных судах. Другое положение (ст. 9) устанавливало королевскую юрисдикцию (и суд присяжных) по воп­росу о том, является ли та или иная земля церковной собственностью ("frankalmoign," "безвозмездная милостыня"). И здесь также больше годился древний авторитет, чем недавний, так как при Стефане церковные суды ут­вердили свое верховенство при определении юрисдикции над церковной соб-

ственностью. Другие положения запрещали архиепископам, епископам, дру­гим клирикам покидать пределы королевства без разрешения короля (ст. 4); устанавливали право апелляций из архиепископского суда в королевский (ст. 8); устанавливали процедурные гарантии против обвинения мирян в цер­ковных судах (ст. 6); запрещали отлучать от церкви главного ленника короля (того, кто держал землю непосредственно от него, в отличие от субаренда­тора) или служащего королевского двора без разрешения короля (ст. 7); под­тверждали достигнутое в Беке в 1107 г. соглашение о том, что выборы епи­скопов и других наделяемых бенефициями клириков "должны происходить в часовне нашего господина короля с согласия духовенства королевства... И избранный клирик не должен оказывать почет и присягать на верность на­шему господину королю... пока он не будет посвящен" (ст. 12); давали ко­ролевским судам юрисдикцию над "исками по долгам, взятым под клятвенным заверением" (ст. 15); запрещали посвящение в сан сыновей крепостных без согласия лорда, на земле которого они родились (ст. 16).

Из этих девяти положений (ст. ст. 1, 4, 6, 7, 8, 9, 12, 15, 16) все, кроме положения об инвеституре (ст. 12), нарушали действующее канони­ческое право церкви"³.

Третья статья постановлений приобрела наиболее скандальную изве­стность. По сути, она устанавливала, что любой обвиненный в тяжком пре­ступлении клирик (например, убийство, поджог, грабеж, изнасилование, на­несение увечий и другие серьезные преступления) должен быть послан ко­ролевским судом в церковный для разбирательства и в случае осуждения по­следним возвращен в королевский суд для вынесения приговора. На практике это означало казнь или увечье путем ослепления или отрубания рук или ног. На процессе в церковном суде должен был присутствовать королевский чиновник "для наблюдения за рассмотрением дела".

Историки английского права анализировали титанический конфликт между Генрихом и Бекетом в основном с точки зрения их позиций в отно­шении ст. 3. Однако на деле большее значение имели другие положения по­становлений. Например, ст. 8 делала не папу, а короля верховным арбитром канонического права в Англии.

Историки также уделяли большое внимание психологическим аспек­там этого конфликта. Говорят, что трагического конца могло бы не быть, если бы каждый из протагонистов проявил меньше упрямства. На самом деле каждый из них колебался между крайними требованиями и сделанными в неподходящий момент предложениями компромисса. Один комментатор ут­верждает, что в какой-то момент Генрих "по-видимому" готов был "выбросить за борт" Кларендонские постановления и "согласиться почти на все, чего до­бивался Бекет. Если бы было так, тогда действительно можно винить только лично Бекета в том, что примирение не состоялось. Более того, из этого сле­дует, что он сам виноват в своей мученической смерти (так утверждает один из его убийц в пьесе Т.С.Элиота "Убийство в соборе"), это своего рода са­моубийство. Один современный историк называет Бекета "неисправимым гри-горианцем, настроенным на мученичество"⁵. Однако, даже если допустить, что Генрих был готов отменить постановления как документ, остается вопрос, неужели он отказался бы от своего стремления контролировать церковь на своей территории? На самом деле Генрих не отреагировал на смерть Бекета

так, как если бы он сам навлек ее на себя. Конечно, можно хотя бы отчасти объяснить реакцию Генриха огромным возмущением, которое вызвало это злодейское убийство. Однако само это возмущение, как и последующие пол­итические и исторические отзвуки смерти Бекета, делает недостаточным чисто психологическое объяснение этого конфликта. Эти два человека представляли не просто самих себя, а две великие соперничающие силы западной исто­рии — церковь и светское государство.

Один вопрос остается важным для понимания западной традиции пра­ва: кто же прав? Почти сто лет назад Мейтленд утверждал, что прав был Генрих, потому что утверждал обычаи своего деда, Генриха I. Мейтленд по­считал один из аргументов Бекета ("Христос сказал не "Я есмь обычай", а "Я есмь истина") скрытым признанием того, что Генрих действовал законно. Тот же аргумент выдвигал Тертуллиан (ок. 155—220); папа Григорий VII воспользовался им в ответе Генриху IV веком ранее; всего поколением ра­нее его повторил Грациан как основание для отмены неразумных обычаев. Фактически аргумент Бекета был ссылкой на исторический прецедент в церкви и на авторитет церковного права. Однако, даже если исходить из того, что (светский) обычай имеет высшую правовую силу, чем (церков­ная) истина, утверждение Мейтленда упускает из виду то обстоятельство, что обычаи Генриха I изменились во время так называемой анархии Сте­фана. По этому поводу Мейтленд говорит лишь следующее: "С юридиче­ской точки зрения правление Стефана следует игнорировать... поскольку это было время войны и беззакония. Эта доктрина господствует и через шестьдесят лет; тяжущийся не может опираться на то, что происходило в правление Стефана, ибо это не было время мира"⁶.

Для английских историков права характерно отношение к революции как к простому междуцарствию: так они восприняли и пуританскую рево­люцию при Кромвеле. Однако, если правление Стефана — это тот самый период, когда Папская революция наконец утвердилась в Англии, разве не следует расценивать стремление Генриха II вернуться к обычаям своего деда как контрреволюционное? С этой точки зрения Бекет сражался за уже вы­игранное дело. В вопросе королевского главенства над церковью Генрих, с одной стороны, опоздал на целое поколение, а с другой — явился на три с половиной века раньше, чем следовало.

Конкретное соотношение между двумя властями, причем никогда воп­рос не ставился как простое верховенство одной над другой, оставалось про­блемой, и здесь уникальные обстоятельства мученической смерти Бекета име­ли значение.

ПРИВИЛЕГИЯ ДУХОВЕНСТВА И ДВОЙНАЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ

Прав ли был Бекет, считая ст. 3 Кларендонских постановлений на­рушением принципа, согласно которому никто не может нести ответственность дважды? "Бог не наказывает дважды за одно и то же преступление" (ne bis m idem). Эти слова Бекета восходят к неверно переведенному библейскому тексту (Книга пророка Наума 1:9) и иногда в XII в. употреблялись кано­нистами как авторитетное основание против двойной ответственности в цер-

32-499

ковных судах. Бекет, по-видимому, первый, кто употребил это выражение для обоснования привилегии духовенства подвергаться наказанию за определен­ные преступления исключительно в церковных судах⁸. Однако на полный иммунитет духовенства от светской юрисдикции церковь никогда не претен­довала. Действительно, в Византии и империи франков епископов (хотя это не касалось клириков низших должностей) судили и приговаривали лица, равные им в церковной иерархии. Однако в то время не существовало резкой границы между церковными и светскими судами; в тех и других заседало духовенство. В любом случае в Англии, как и везде, до XII в. обычной была практика, что клирик, осужденный и смещенный или другим способом наказанный церковным судом, представал затем перед местным, феодальным или королевским судом, чтобы еще раз понести наказание за тот же самый проступок. И только с установлением новой системы цер­ковной юрисдикции в конце XI — начале XII в. привилегия духовенства стала ключевым вопросом.

Мейтленд весьма внушительно сформулировал аргументы против Бе-кета. Учение Бекета, что государство не должно наказывать провинившегося церковника за преступление, за которое его уже сместили или разжаловали, "не было терпимо государством и не было санкционировано Церковью". Ка­нонисты не поддерживали норму, за которую ратовал Бекет, и она не была законом в других странах Европы; если бы ей последовали, указал Мейтленд, "ни один низложенный или разжалованный клирик не был бы передан в руки светских властей [для казни] как еретик или фальсификатор папских булл". Далее Мейтленд утверждает, что во времена дела Бекета разбирательство по уголовным делам в церковных судах "уже немногим отличалось от фарса". В то время церковное разбирательство по тяжким преступлениям производилось методом компургации. "Епископ Джоселин Солсберийский, — рассказывает Мейтленд, — очистился от обвинений в соучастии в убийстве Бекета при по­средстве четырех или пяти помощников в клятве. Хуберт Уолтер, председа­тельствовавший как архиепископ, запретил требовать больше компургаторов, чем положенные по каноническому праву двенадцать". Более того, даже если духовному лицу не удавалось очиститься от обвинений и его осужда­ли, приговоры церковных судов были сравнительно мягкими: епископ "мог разжаловать клирика с его постов, а в качестве дополнительного наказания сослать его в монастырь или посадить в тюрьму на всю жизнь. Он мог быть подвергнут бичеванию... Вот и все наказание клирикам, совершившим тяг­чайшие преступления. Боюсь, что лишь немногие понесли его на самом де­ле". Привилегия духовенства была "возмутительной и вредной неприкосно­венностью"

Аргумент Мейтленда, принятый такими исследователями, как Джордж Гринэуэй, У.Л.Уоррен и другие, доказывает слишком много. Почему церковный суд был больше похож на фарс, чем светский суд с его методом поединка или ис­пытания? И чем же санкции королевских судов за впервые совершенное преступ­ление — повешение или увечье — лучше, чем ссылка в монастырь или тюрем­ное заключение? Более того, Мейтленд опускает наиболее тонкое из церковных наказаний: епископ мог приказать преступнику под угрозой отлучения совер­шить покаяние в виде компенсации потерпевшему или его семье, благотворитель-

ных трудов, других добрых дел. Далее, само наказание отлучением было очень суровым, так как в своей крайней форме это было фактически объявле­ние вне закона церкви, что означало на практике полный остракизм.

Гринэуэй утверждает, что Кларендонские постановления не нарушали принципа двойной ответственности, так как Генрих предлагал не второе раз­бирательство, а только приговор. Это сильный аргумент, но он никоим об­разом не дает ответа на все вопросы. Почему двойная ответственность столь неприемлема? Только ли дело в двух судебных разбирательствах, или же речь идет о двух юрисдикциях? Более того, разве второй суд может вынести приговор без хоть какого-нибудь разбирательства, хотя бы характеристики преступления? То, что в королевском суде может считаться кражей со взло­мом, наказуемой смертью, в церковном суде может оказаться мелким про­ступком, если, например, он был вызван нуждой и сопровождался доброволь­ной сдачей и возвращением всего украденного.

Современные правовые системы не усматривают никакой сложности в привлечении человека к суду за растрату, даже если его уже уволил за это его работодатель, так как увольнение считается не официальным осуж­дением, а актом частной организации внутри государства. Так не в этом ли состояла проблема для Бекета: церковь является организацией внутри госу­дарства или государство является организацией внутри церкви?

ЦЕРКОВНАЯ ЮРИСДИКЦИЯ В АНГЛИИ

Конфликт между Бекетом и Генрихом был, по сути, конфликтом по поводу объема церковной юрисдикции. В этом смысле он был парадигмой Папской революции, которая установила по всему Западу два соперничающих политико-правовых авторитета: духовный и светский. Одним следствием этого дуализма стало укрепление политико-правовой власти королей в светской сфере. Другим результатом стали трения на границах королевской и папской юрисдикции. В разных королевствах эти трения разрешались по-разному. В Англии на разрешение этих противоречий сильно повлияли обстоятельства мученической гибели Бекета.

В Англии XII в., как и во всей Европе, церковные суды претендовали на юрисдикцию (хотя не всегда ее получали) над: 1) всеми гражданскими и уголовными делами с участием духовных лиц, включая все дела по поводу церковной собственности; 2) всеми брачно-семейными делами; 3) всеми де­лами по завещаниям; 4) определенными уголовными делами, такими, как ересь, богохульство, колдовство, ростовщичество, клевета, блуд, гомосексуа­лизм, прелюбодеяние, осквернение религиозных мест и нанесение телесных повреждений духовному лицу, 5) договорами, собственностью, прочими граж­данско-правовыми делами, когда имело место нарушение клятвенного обеща­ния (именуемое "клятвопреступлением" или "лжесвидетельством", то есть на­рушением присяги).

По каноническому праву любое дело, включающее названные пред­меты разбирательства, можно было возбудить путем подачи жалобы в суд со­ответствующего архидиакона или епископа; проигравшая сторона могла по­дать апелляцию в суд соответствующего архиепископа, а уже оттуда — в римскую курию. Фактически в XIII в. папская курия в Риме рассматривала

32*

по апелляции больше всего дел именно из Англии. Папа также осуществлял вселенскую юрисдикцию в качестве судьи первой инстанции: истец мог до­биться выдачи специального предписания из папской курии, по которому дело разбиралось на месте папским легатом. Это было в порядке вещей по делам, связанным с большими денежными суммами, а также в тех случаях, когда стороны проживали в разных архиепископиях; ведь любая из крупных стран Запада включала более одной церковной юрисдикции (например, решение архиепископа Йоркского нельзя было обжаловать в суде архиепископа Кен-терберийского и наоборот).

В то же время светские суды оспаривали юрисдикционные притязания церкви, причем часто весьма успешно. Вот как писал об этом Мейтленд:

"Никогда в Англии, да пожалуй и в других странах, государство не уступало церковным трибуналам все те безграничные сферы, на которых на­стаивали наиболее дерзкие их приверженцы. Везде мы видим борьбу и затем компромисс, и снова борьбу, а в итоге после окончания XIII в. верх в таких битвах, как правило, одерживало государство. Безнадежно пытаться провести нерушимую границу между "духовными" и "мирскими" делами. И так будет всегда, пока так называемые "духовные суды" осуществляют хоть какую-то власть в этом преходящем мире. Граница, которая в каждый данный момент и в данной стране отделяла территорию светского от территории духовного права, была столь груба и ненаучна, что ничего не стоило потерять или от­воевать землю, не заметив этого... Стоит хотя бы взглянуть на безнадежную расплывчатость таких выражений, как "дела по завещаниям" или "брачно-семейные дела", и станет ясно, как легко аннексировать территорию понем­ножку, не вступая в открытый бой; мы не услышим ни радостного клича победителей, ни горестного вопля побежденных. Поэтому правителям церкви приходилось терпеть многое, чего они не могли одобрить, или по крайней мере одобрить именем церкви. Они могли давать и брать, не принося в жертву первопринципов. Несомненно, были такие принципы, ради которых они, по примеру Фомы Аквинского, заявили бы, что пойдут на смерть; однако от них не требовалось проливать кровь за каждую йоту и запятую сложной и ненасытной юриспруденции. Папы, и при этом люди отнюдь не безвольные, научили их своими предписаниями и личным примером, что, имея дело с временной властью, можно и повременить.

Итак, сложилась крайне неловкая ситуация: в наличии было два на­бора судов, один светский, а другой церковный, и оба претендовали на юрис­дикцию по одним и тем же делам. Как решить этот спор? С одной стороны, король — христианин и как таковой является подданным папы; так что, надо думать, папе или его подчиненному, архиепископу Кентерберийскому, стоит только предупредить короля, что, если он не уступит юрисдикционным тре­бованиям Святой Церкви, он будет вечно гореть в аду. С другой стороны, церковь сама сочинила концепцию двойной власти, двух мечей, церковного и светского, духовного и преходящего. Однако по собственному определению церкви, значительная часть дел, на которые она притязала, принадлежала к светской сфере. Как указывает Мейтленд, выражения типа "брачные дела" подразумевали не только интимные духовные вопросы семейных отношений, но и отношения собственности, которые часто впрямую были связаны с тем экономическим и политическим порядком, за который отвечала корона.

А кроме того, если даже отвлечься от понятий и теории, существовали и вопросы власти. Церковь, не имевшая собственной армии, при проведении в жизнь своих мероприятий против инакомыслящих опиралась на светские власти; кроме того, папы и архиепископы обычно не назначались на должности без свет­ской поддержки. Однако церковь обладала мощным, хотя и невооруженным, по­литическим отрядом — духовенством, а оно могло привести в действие очень сильнодействующие средства, включая отлучение и интердикт.

Отлучение от церкви означало лишение права принимать таинства (включая и предсмертные, что означало лишение христианского погребения), а в самых крайних случаях — полное исключение из церкви с анафемой (то есть практически полный остракизм). Интердикт был частичной или пол­ной приостановкой осуществления публичных церковных служб и таинств. Он мог распространяться и на одно или нескольких лиц, и на целую мест­ность или королевство. В 1208 г. папа Иннокентий III наложил интердикт на всю Англию и отлучил от церкви короля Иоанна Безземельного, пригрозив низложить его и отдать корону Филиппу Августу Французскому. Причиной был отказ Иоанна принять в качестве архиепископа Кентерберийского пап­ского назначенца. "Англия стонала под интердиктом". Церкви были закрыты годами. Король Иоанн Безземельный нанес ответный удар, назначив на цер­ковные должности своих людей, но в конце концов покорился; фактически он отдал Англию папе и получил ее назад в качестве ленного владения, при­знав себя вассалом папы и согласившись отправлять в Рим ежегодную дань. В 1215 г. король Иоанн в самой первой статье Великой хартии вольностей провозгласил, что "ecclesia Anglicana libera sit" — "Английская церковь да будет свободна" — что, разумеется, означало свободу церкви под руковод­ством папского престола от контроля королей и баронов.

При наличии острого соперничества между двумя властями, воору­женными и теоретически, и практически, все, вероятно, желали юридического разрешения этого конфликта, особенно потому, что обе враждующие стороны высоко оценивали роль права в разрешении конфликтов, да и сам конфликт носил правовой характер, ведь он разгорелся по поводу юрисдикции.

В отношении клириков, обвиненных в тяжких преступлениях (фело-ниях), в Англии вопрос решился после гибели Бекета следующим образом: светская юрисдикция в отношении не то что суда, а даже наказания была исключена. Несмотря на это, королевские суды постепенно выработали такой процедурный механизм: они начинали дело против человека прежде выясне­ния вопроса о его церковном статусе, а уже потом, если его осуждали, он мог претендовать на привилегию духовенства и передачу дела в церковный суд. Более того, Бекет, судя по всему, не поднимал вопроса о светской под­судности духовенства за менее тяжкие преступления (не фелонии) и граж­данские правонарушения; во всяком случае, в Англии духовенство осталось по этим делам под светской юрисдикцией. Напротив, во Франции клирики пользовались иммунитетом относительно светского правосудия по мелким пре­ступлениям, но он не действовал в отношении тяжких преступлений (пред­умышленное убийство, нанесение увечий, разбой, рецидив, то есть "неисп­равимость"), "королевских дел", куда входили государственная измена и дру­гие преступления, задевавшие монарха или достоинство его чиновников, а также преступления против общественной безопасности, куда входили про­ведение запрещенных собраний, проповедь идолопоклонства, атеизма и дру-

гих запрещенных учений. Такие "королевские дела" подпадали под светскую юрисдикцию вне зависимости от того, совершил их клирик или мирянин.

Что касается прочих вопросов, затронутых в Кларендонских постанов­лениях, то Генрих II отменил те положения, которые "оскорбляли" папство, од­нако что именно подпадает под эту категорию, определено не было. На практике в XIII в. до того, как установились границы между светской и церковной юрис­дикцией, происходила острая борьба между короной и духовенством.

Что касается чисто религиозных вопросов, то заявленная Генрихом II в Кларендонских постановлениях юрисдикция никогда больше не подтверждалась вплоть до Реформации в Англии в XVI в. Вплоть до Генриха VIII король не имел апелляционной юрисдикции по решениям архиепископского суда (ст. 8). Духовенство также настояло на своем праве покидать пределы королевства без разрешения короля (ст. 4), хотя на практике король часто ограничивал это право. За королем осталось право совещательного голоса при отлучении его чиновников, но здесь папа имел преимущество и мог отлучить от церкви самого короля.

Касательно брачно-семейных и наследственных дел, которые не за­трагивались в Кларендонских постановлениях, церковные суды в Англии име­ли почти исключительную юрисдикцию. Однако "реальную (недвижимую) собственность" нельзя было отказать по завещанию, и в XIII в. королевские суды закрепили свою исключительную юрисдикцию над недвижимостью.

В отношении споров между духовными лицами по поводу занятия цер­ковных должностей (ст. 1) и споров между мирянами по долгам, взятым под клятвенное заверение (ст. 15), то здесь соответствующую юрисдикцию имели и церковные, и светские суды. В тех и других делах церковные суды осуществляли значительный объем юрисдикции благодаря добровольной передаче дел в них.

Сравнение границ между церковной и светской юрисдикциями в Англии и Франции показывает, что во Франции положение церкви было менее приви­легированным. 1) в отношении брачных дел светские юристы Франции проводили различие между гражданским брачным договором и таинством брака. Споры по первому подлежали светскому суду (например, споры относительно доброволь­ности согласия обоих супругов); 2) дела о завещаниях во Франции подлежали параллельной юрисдикции церковных и светских судов в XII—XIII вв., а затем перешли в исключительную юрисдикцию светских; 3) в отношении привилегий духовенства во Франции в XIV—XV вв. проводилось различие между правами владения, которые определял королевский суд, и правами собственности, которые находились в юрисдикции церкви. В Англии королевские суды считали право представления на церковные должности (advowson) разновидностью недвижимой собственности и потому относили его к своей исключительной юрисдикции, но церковные суды иногда с успехом оспаривали это право; 4) в Англии, в отличие от Франции, сбор церковных десятин, пошлин и налогов на содержание церквей и церковных дворов находился в исключительной юрисдикции церковных судов, равно как и управление благочестивыми дарами и доходами, пожертвованными прелатам или религиозным обществам. Последнее до того момента, как англий­ский канцлер в XIV—XV вв. распространил свою параллельную юрисдикцию на передачу собственности "в пользу" другого; 5) и только в области дел о нарушении обещаний, сделанных под присягой или клятвенным заверением (клятвопреступление), французская церковная юрисдикция значительно превос­ходила английскую. Во Франции, судя по всему, светская власть на эти дела даже не притязала; наконец, 6) уголовная юрисдикция французских королев­ских судов над "идеологическими" преступлениями была значительно шире, чем юрисдикция королевских судов в Англии.

ЗАПРЕТИТЕЛЬНЫЕ ОРДЕРА

Сфера конфликта между королевскими и церковными судами в Англии определялась таким правовым инструментом, как запретительный ордер (writ of prohibition). Это был приказ, издаваемый канцлером от имени короля, который запрещал церковному суду вести дальше конкретное дело на том основании, что компетенция церкви в данном вопросе поставлена под сомнение ответчиком по делу. После этого церковный суд должен был либо прекратить дело, либо посо­вещаться с королевскими судьями. Если после такой консультации королевские судьи решали, что дело правильно находится в церковном суде, они издавали "совещательный ордер", которым разрешали продолжать дело, невзирая на пред­ыдущий запрет. Если церковный суд настаивал на продолжении дела при наличии запрета или невзирая на неблагоприятный исход совещания, королевский суд обычно издавал ордер о привлечении, в котором шерифу поручалось доставить церковных судей к королю или его судьям, чтобы они "показали, почему они рассматривают дело в суде христианском... вопреки нашему запрету".

Королевский запретительный ордер мог быть мощным оружием и вре­мя от времени применялся для одергивания церковных судов. В большинстве случаев, однако, он был чересчур громоздок и неповоротлив, его было до­вольно трудно получить и довольно легко обойти.

В церковном суде инициатива лежала на ответчике. Если обе стороны были согласны на церковную юрисдикцию, то королевский суд не вмешивал­ся. Это, конечно, была огромная уступка со стороны короля в борьбе между двумя судебными системами. Это означало, что почти все споры между духовными лицами фактически изымались из светской юрисдикции, а также, что миряне, по договору согласившиеся исключить светскую юрисдикцию, бы­ли лишены возможности получить запретительный ордер, хотя королевские суды толковали такие договорные условия очень строго.

Чтобы получить запретительный ордер, ответчик в церковном про­цессе должен был заявить, что он получил вызов предстать перед такими-то церковными судьями, как ответчик по иску, выдвинутому против него по та­кому-то делу, которое подпадает под юрисдикцию королевских судов. Типич­ными делами были споры по поводу так называемой "lay fee", то есть не­движимости, не относящейся к зданию церкви, церковному двору или клад­бищу; споры о праве назначения на церковные должности ("advowson"); спо­ры о движимом имуществе и долгах, за исключением тех, которые были след­ствием брака или завещания, принадлежали церкви в качестве десятин или пожертвований или были захвачены у духовного лица; клеветнические ут­верждения, сделанные в связи с делами в королевских судах.

В целом королевские суды давали запретительный ордер по простому за­явлению ответчика по церковному делу, лишь бы заявление выглядело обос­нованным. Если потом оказывалось, что спорное дело носит иной характер, чем заявлено в запретительном ордере, то запрет не исполнялся, а ответчик даже мог быть оштрафован королевскими судьями за ложные утверждения.

Ответчик должен был предъявить ордер и судьям, и истцу. После этого те должны были предстать перед королевскими судьями, чтобы отстоять церковную юрисдикцию. Как указывает Дж.Б. Флэхиф, целью ордера было "провозгласить и добиться главенства двух важных притязаний короля: во-первых, что только он и его суд имеют юрисдикцию по вопросам, перечис­ленным в разных запретительных ордерах (мирская недвижимость, патронаж церковных должностей, движимое имущество мирян и т.п.); во-вторых, что королевская власть одна имеет право решать, какая юрисдикция имеет компе-

тенцию в спорных случаях". Вопрос стоял о компетенции суда определять свою собственную компетенцию.

Однако церковные суды тоже претендовали на аналогичную компе­тенцию. В 1147 г. папа Евгений III приказал, чтобы "епископы, аббаты, ар­хиепископы, другие прелаты церкви впредь не передавали церковные дела на рассмотрение мирян, а также не прекращали осуществлять церковное право­судие из-за запретов мирян. Английские церковные синоды издали анало­гичные постановления, при этом еще установив, что король не имеет права наносить обиду церковным судьям, которые лишь исполняют свой долг, про­должая слушать духовные дела даже вопреки запрету.

Церковный суд отнюдь не испытывал недостатка в практических сред­ствах, чтобы сопротивляться запретам. Во-первых, каноническое право в проти­воположность английскому королевскому праву того времени разрешало суду вы­слушивать свидетелей и выносить приговор в отсутствие ответчика, даже по лич­ным искам. Во-вторых, ответчику, не явившемуся в суд после трех вызовов, гро­зило отлучение от церкви. И в-третьих: "Духовные власти могли пойти еще даль­ше. Не удовлетворившись отлучением и осуждением ответчика, они могли иногда начать новый процесс против него и потребовать его к ответу за каноническое преступление, а именно за то, что по его инициативе церковное разбирательство было неправомерно запрещено светской властью. Конечно, если ответчик желал идти дальше, этот новый иск тоже мог подвергнуться запретительному ордеру.

Отлучение от церкви за получение запретительного ордера ставило вопрос о том, будет ли светская власть участвовать в осуществлении мер отлу­чения. В обычных случаях, если в течение сорока дней отлученный не просил прощения, епископ мог известить об этом короля и тот приказывал шерифу аре­стовать грешника и держать его под стражей до тех пор, пока он не захочет примириться с церковью. Отлученные не могли также подать иск в королевский суд. Дж.Б. Флэхиф приводит несколько забавных примеров того, как церковные судьи использовали разного рода уловки, чтобы получить помощь светских вла­стей для приведения в исполнение отлучений, наложенных за получение запре­тительного ордера, но обычно королевские суды не обращали внимания на отлучения, направленные против принадлежащей им юрисдикции.

В Англии конфликты между церковью и короной по поводу запрети­тельных ордеров были в какой-то степени сняты благодаря королевскому статуту 1286 г., который назывался "Circumspecte^ Agatis". Король, который ранее без­успешно пытался ограничить юрисдикцию церковных судов над мирянами только брачными и завещательными делами, наконец признал за этими судами и другие права, а именно: налагать денежные штрафы за блуд, прелюбодеяние, другие смертные грехи; требовать от прихожан вносить деньги на содержание церкви и кладбища; рассматривать иски настоятеля церкви против его прихожан о не­уплате разных обычных церковных налогов (погребальный налог, пожертвова­ния, десятины); рассматривать иски одного настоятеля к другому по поводу де­сятин, при условии что они не превышают четверти стоимости церкви, — в про­тивном случае вставал вопрос о праве патронажа ("advowson"); принимать по­становления о возмещении ущерба в случаях насилия против клириков, клеветы, нарушения клятвенного обещания, при условии, что имелось в виду и исправ­ление греха. Кроме того, по делам о клевете и насилии в отношении духовных лиц было установлено, что, если человек, приговоренный к телесному наказанию, хочет заменить его денежным платежом, суд может пойти навстречу этому же­ланию, не рискуя подвергнуться запретительному ордеру.

Во Франции роль запретительного ордера выполнял так называемый "appel comme d'abus". Он позволял не только недовольным сторонам, но и

любому человеку, клирику либо мирянину, прямо обратиться в светские суды, а в более поздние времена — к королю, чтобы предотвратить "злоупотреб­ления" церковной юрисдикцией. Судя по всему, "appel comme d'abus" более успешно ограничивал церковную юрисдикцию, чем его английский аналог.

Именно юрисдикция церковных судов была одним из главных объектов атаки во всех великих национальных революциях Европы: Реформации в Гер­мании XVI в., Английской революции XVII в., Французской революции XVIII в., Русской революции XX в. В большинстве кальвинистских и лютеранских стран в XVI в. церковные суды были заменены консисториями или синодами, юрисдикция которых в основном ограничивалась дисциплинарными мерами в от­ношении священников и других должностных лиц церкви, к государству же пе­решла большая часть прежней церковной юрисдикции над мирянами по уголов­ным и гражданским делам. Напротив, в Англии Реформация всего лишь передала папские полномочия в руки короля, который не только сохранил, но даже рас­ширил прежнюю церковную юрисдикцию. Однако в XVII в. пуританская рево­люция и затем реставрация Стюартов переместили многие гражданские и уго­ловные вопросы из церковных судов в суды общего права (а также в суд кан­цлера). Тем не менее только в XIX столетии, на волне широкой секуляризации, начатой Французской революцией, Англия целой серией статутов сократила юрисдикцию англиканской церкви. Теперь она включала дисциплинарные меры в отношении духовенства, ответственность мирян за некоторые виды половых преступлений, а также разные малозначительные вопросы, относящиеся к бого­служению. В католических странах также в XIX в. постепенно был осуществлен на практике закон Французской революции (1790), полностью упразднявший всякую церковную юрисдикцию. Везде, кроме Испании и Португалии, юрис­дикция католических церковных судов над мирянами стала делом совести, так как их решения не имели правовых последствий. На практике эти суды обычно ограничивали свою юрисдикцию над мирянами вопросами брака, обручения, за­коннорожденности детей.

Нет сомнения, что историки и дальше будут предлагать свою интер­претацию конфликта между Бекетом и Генрихом. Однако нам, возможно, уда­стся понять его глубже, если мы будем рассматривать его как часть Папской революции и формирования западной традиции права.

С этой точки зрения самое важное в этом конфликте — это необы­чайная напряженность между церковной и королевской властью и снятие этой напряженности путем правового компромисса.

Настаивая на церковной юрисдикции над духовными делами, партия па­пы в XII в. включала в "духовные дела" договоры между мирянами, содержавшие клятвенное заверение, уголовные преступления клириков, а также и многие дру­гие вопросы, которые светские власти с неизбежностью считали мирскими. Ана­логичным образом настаивая на королевской юрисдикции над светскими делами, партии короля в разных странах включали в "светские дела" споры между епи­скопами за право представлять клириков на доходные церковные должности, апелляции на решения архиепископских судов, а также другие вопросы, ко­торые церковные власти с неизбежностью считали духовными. Обе стороны пришли к соглашению, что должны быть две различные юрисдикции — одна церковная, а другая королевская. Однако они никак не могли договориться о границах между ними В лучшем случае, им удавалось договориться между собой, что границы эти надо устанавливать не силой, а законом

И Генрих, и Бекет придавали большое значение правовому опреде­лению границ между соответствующими юрисдикциями. Оба сначала ожидали, как и почти все в то время, что можно будет найти правовое решение вопроса

33-499

о том, как поделить церковный и светский контроль над теми вопросами, в которых обе власти были сильно заинтересованы, интересы их были прямо противоположны. Применение силы людьми Генриха нанесло удар по этому представлению, разразилось всеобщее негодование, которое и заставило анг­лийскую корону отказаться от своих крайних требований.

Конечно, время было на стороне расширения светской юрисдикции за счет церковной как в Англии, так и в других странах Европы. Однако все подобные сдвиги в распределении власти следовало производить в кон­тексте правового соперничества и компромисса.

Соперничество между церковными и светскими судами оказало долго­срочное влияние на западную традицию права. Множественные юрисдикции и множественные правовые системы стали печатью западной законности. Когда Блэкстон писал, что английское право XVII в. состояло из естественного права, божественного, международного, церковного, римского, торгового, местных обы­чаев, общего права, статутного права и права справедливости, все еще сущест­вовали различные суды, применявшие все эти различные виды права. Это были церковные суды, университетские, адмиралтейские, суды общего права, суды пра­ва справедливости, хотя к тому времени главными среди них стали парламент и суды общего права. Даже сегодня в Соединенных Штатах Америки продолжает существовать определенное соперничество между федеральными судами и судами штатов, а внутри каждой из этих систем — соперничество между федеральным законодательством и законами штатов. Подчеркиваются различия и между международным и национальным правом, а также между общим правом и правом справедливости. Даже когда эти виды права применяются одними и теми же судами, возможность апеллировать к одному виду права против дру­гого действует в пользу свободы, личности и общества.

В основе соперничества церковного и королевского судов с XII по XVI в. лежало ограничение юрисдикции их обоих: ни папа, ни король не могли пре­тендовать на исключительную верность любого из подданных. Бекет погиб, за­щищая фундаментальный принцип: королевская юрисдикция не может быть не­ограниченной (король этого и не отрицал), и не одна только светская власть имеет право решать, где ее границы (с этим убийцы Бекета были не согласны). На протяжении трех с половиной веков десятки тысяч паломников со всей Европы ежегодно приходили в Кентербери, чтобы отдать должное принципиальности этого человека, который не побоялся отстаивать свои убеждения перед королем.

Когда наконец церковь в светском представлении превратилась из ас­социации вне и против государства в ассоциацию внутри государства, то тогда в каждой стране Запада единая национальная юрисдикция поглотила все мно­жественные юрисдикции, а единая национальная правовая система стала все больше вбирать в себя многочисленные ранее существовавшие правовые системы. Однако кое-что из наследия Бекета живо и сегодня. В большинстве стран Запада наличествуют не только остаточные явления конфликта юрисдикции и законов, но и конституционное ограничение власти государства над духовными ценно­стями. Борьба Бекета против утверждения королевской власти над духовенством повторяется в современном сопротивлении светскому юридическому контролю над убеждениями и нравственностью. Все еще существуют ограничения на пол­номочия законодательной власти и судов вмешиваться в чисто религиозные воп­росы и наказывать за чисто нравственную деятельность. Все еще существуют трудности в определении правовых границ этих вопросов и этой деятельности. Все еще существует убеждение — или до недавнего времени существовало, — что если правовые установления государства противоречат высшему праву, то у человека есть право и есть долг нарушить их.