КОНЦЕПЦИЯ СВЕТСКОГО ПРАВА

Папская революция впервые вызвала к жизни самостоятельное, ав­тономное церковное государство и самостоятельный, автономный корпус цер­ковного права, то есть каноническое право церкви. Она же впервые вызвала к жизни и политические формирования без церковных функций и нецерков­ные светские правовые порядки. Партия папы дала этим политическим об­разованиям и их праву название "преходящих", то есть привязанных ко вре­мени, и "светских", то есть мирских.

Уменьшение сакральности светской власти было связано с представ­лением о множественности и разнообразии этих нецерковных политических формирований и их правовых порядков, они не сводились к чему-то одному Новое каноническое право было одно, и новая церковная полития была тоже одна, но светское право было многообразным, оно соответствовало разным светским политическим укладам: императорскому, королевскому, феодально­му, манориальному, торговому и городскому Все эти новые виды политиче­ских образований требовали новых видов права хотя бы уже потому, что их религиозные функции, их "духовные" аспекты, оказались в руках отдельной и независимой организации, которая носила вселенский характер и глава ко­торой находился в Риме.

Применение слова "духовный" для характеристики права церкви име­ло целью обозначить присущую церкви святость, которой лишено было за­висимое от времени, или мирское, право нецерковных политических образо­ваний. Тем не менее светский порядок, включая и светское право, уже не считался в принципе хаотичным и бесцельным. Да, он был неискуплен, но его можно было спасти. Его можно было обновить. Как и церковное право, светское право считалось отражением, пусть и несовершенным, естественного права и в конечном счете — божественного права. Оно было подвластно ра­зуму и совести. Корни его лежали в божественном откровении. Ведь само

разделение на церковное и светское право подразумевало, что перед церковью стоит задача переделки мира к лучшему, а значит, все христиане (но осо­бенно облеченные духовным саном) должны способствовать приведению свет­ского права к его высшей цели — справедливости и истине.

Предполагалось, что светское право должно подражать каноническо­му. Все различные светские правовые системы: феодальная, манориальная, торговая, городская, королевская — приспосабливали для себя многие основ­ные идеи и приемы канонического права хотя бы уже потому, что канони­ческое право было развито более высоко и было доступно для имитации. Это было неизбежно, потому что в XII—XIII вв. большинство юристов, судей, советников и чиновников светских правовых учреждений были клириками: они либо получили образование в области канонического права, либо были знакомы с его основными чертами. В то же самое время светские власти со­противлялись поползновениям церковных властей на светскую юрисдикцию и по этой причине старались придать светскому праву такую же связность и разработанность, как у канонического права.

Развиваясь отчасти в подражании, отчасти в соперничестве с кано­ническим правом, каждый из различных видов светского права постепенно стал восприниматься (хотя каждый в весьма различной степени) как правовая система, то есть целостный и органично развивающийся корпус правовых ин­ститутов и понятий. Однако в сравнении с каноническим правом новые свет­ские правовые системы в значительно меньшей степени были прямо связаны с крупными политическими и интеллектуальными событиями и движениями эпохи, зато они были гораздо более непосредственно связаны с широкими социальными и экономическими переменами. Корни феодального и мано-риального права, в меньшей степени торгового и городского и в еще мень­шей степени королевского права лежали в обычае, и потому они складывались медленнее, чем каноническое право церкви. Развитие классового сознания феодальной аристократии, юридическое оформление его отношений с кре­стьянством происходили куда медленнее и незаметнее, чем развитие клас­сового сознания духовенства и юридическое оформление его отношений со светскими властями. Кроме того, возникновение таких учреждений, как коммерческие рынки и городское самоуправление, отличалось по характеру от возникновения таких учреждений, как университеты и церковные суды. Отчасти разница определялась тем, какие слои и какое число людей были этим прямо затронуты. Светское право выросло "из почвы". Он было менее программным. Отчасти и по этой причине его рост был выражен гораздо менее ясно. К тому времени, когда университетски образованные юристы начали "суммировать" феодальное право, городское или королевское, оно уже было достаточно развито.

В сущности, первые системы светского права не нуждались в том, чтобы их опиоывали в учебниках или преподавали в университетских курсах: их и без этого воспринимали как целостные, развивающиеся, автономные со­вокупности права. Ученые книги по разным отраслям светского права были, конечно, не лишними, и они появлялись, хотя далеко не в том количестве и не такого качества, как правовая литература романистов и канонистов. Про­блемы, возникавшие в разных видах светского права, часто попадали в уни­верситетские курсы права, хотя ни один из этих видов права не удостоился

преподавания в качестве отдельного предмета университетской программы. Напротив, правоведение было неотъемлемой частью процесса создания новой системы канонического права, она была немыслима без учебников и курсов, так как четко сформулированная теория была необходимым компонентом ее содержания, а академически образованные профессионалы — необходимым компонентом ее применения.

Таким образом, понятие светского права в том виде, в каком оно сло­жилось в конце XI—XII в., подразумевало разнообразные возникающие пра­вовые системы, каждая из которых была ограничена определенными мирскими делами, вырастала из обычая, была несовершенна, но направляема Богом и подлежала исправлению в свете разума и совести.

ВОЗНИКНОВЕНИЕ НОВЫХ ТЕОРИЙ СВЕТСКОГО ПРАВЛЕНИЯ И СВЕТСКОГО ПРАВА

Тезис этой главы состоит в том, что корни западной политической науки нового времени, или современной науки, включая теории государства и права, лежат в противоборстве между движущими силами Папской рево­люции. Это противоречит традиционному представлению, которое все еще ши­роко распространено, несмотря на то, что специальная научная литература о событиях XI — XII вв. его опровергает. Представление это заключается в том, что современная западная политическая наука берет начало, во-первых, в классической греческой философии, особенно в философии Платона и Ари­стотеля, а во-вторых, в возрождении ее в эпоху так называемого Возрождения, то есть в XV—XVI столетиях, когда (согласно этому представлению) впервые возникли светские государства.

Согласно этому традиционному взгляду в промежутке между антич­ностью и XV в. политическая мысль определялась теориями стоиков и пат­ристикой, модифицированными средневековой теологией. При этом и стоиче­ски- патристическая политическая теория, и средневековая теология, как счи­тается, слишком тесно связаны с христианством и потому не заслуживают эпитета "современные". Конечно, в конце XIII в., особенно когда вышел пер­вый латинский перевод Аристотелевой "Политики" (1260), появились первые проблески (так говорят сторонники этого взгляда) новой политической науки, хотя политическая мысль оставалась в основе своей теологической и "схола­стической". Только в следующем столетии появилось несколько авторов, ко­торых можно считать провозвестниками современных идей и методов анализа политики. В частности, Марсилий Падуанский (ок. 1275—1342) подчер­кивал принцип народного согласия как основу всякого законного правле­ния, и светского, и церковного, и сделал из этого вывод, что светский государь может быть выше церкви, так как папство не более чем испол­нительная церковная должность, установленная обществом Однако первым по-настоящему современным политическим мыслителем в рамках этого представления считается Никколо Макиавелли (1469—1527), которому ча­сто приписывают не только изобретение слова "государство" в применении к светскому политическому образованию, но и честь основателя современ­ной политической науки, опирающейся на эмпирическое наблюдение и ра­циональный анализ политических институтов.

Согласно традиционному представлению никакая систематическая теория или наука о государстве не могла быть создана до конца XV или XVI

столетия, потому что до того времени не существовало вполне развитого го­сударства в нынешнем понимании, хотя отдельные черты государственности, возможно, уже возникли в конце XIII—XIV в. Далее утверждается, что само понятие государства в нашем нынешнем представлении чуждо "Средним Ве­кам", потому что оно противоречит существованию верховенства папы над всем христианским миром, феодальной системе децентрализованной полити­ческой власти, христианскому представлению о том, что над королем стоит Бог и естественное право.

Однако выше уже было показано, что первым на Западе государством как раз и было то государство, которое папский" престол создал в церкви в конце XI и XII вв. Разумеется, найдутся люди, которые возразят, что об­суждение проблемы следует ограничить светскими государствами. Что ж, даже если принять это ограничение, нетрудно найти примеры европейских светских государств нового времени, которые возникли во время высочайшего расцвета папской власти, расцвета феодальной системы и расцвета веры в верховенство божественного и естественного права. Здесь подойдут такие примеры, как нор­маннское Сицилийское королевство при Рожере II (112 — 1154), Англия при Генрихе II (1154 — 1189), Франция при Филиппе-Августе (1180 — 1223), Фландрия при графе Филиппе (1169 — 1191) и Швабия и Бавария при Фридрихе Барбароссе (1152 — 1190). Можно еще назвать многочислен­ные независимые города-государства, имевшие развитые системы светского права и управления уже в начале XII в.: Генуя, Пиза, Фрайбург, Кельн, Гент, Брюгге и др. Каждое из этих образований было государством, то есть единой, независимой территориальной политией под властью суверенного го­сударя, уполномоченного собирать армию и вести войны и издавать и блюсти законы. Более того, на протяжении XII и XIII столетий политические и пра­вовые мыслители разрабатывали теории светского правления и светского пра­ва, чтобы объяснить и обосновать существование этих государств.

ИОАНН СОЛСБЕРИЙСКИЙ — ОСНОВАТЕЛЬ ЗАПАДНОЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ НАУКИ

Первым западным трактатом о правлении, вышедшем за пределы сто­ических и патристических схем, стал "Policraticus" Иоанна Солсберийского, написанный в 1159 г. и немедленно ставший сенсацией в Европе. Его зна­чение лучше всего можно показать, сравнив его с более ранним произведе­нием, быть может, последним в ряду значительных дозападных (то есть до эпохи нового времени) трактатов о правлении, с так называемым "Norman Anonymous" 1100 г.²

Написанный на вершине Папской революции, "Norman Anonymous" защищал сакральность королевской власти и выступал против притязаний партии папы. Автор его заявлял, что и королевское достоинство Христа, и его святость прямо передаются королям через таинство коронации. Как ви­карий, то есть наместник, Христа, король сам божествен и является священ­ником своего народа. Он даже может совершать таинства, после коронации — такова была традиция в Византии, у франков и англосаксов — император

или король входил в алтарь и готовил хлеб и вино для своего собственного причащения³. Король также благодетель и спаситель своего народа, поэ­тому он может прощать грехи.

Согласно "Norman Anonymous" священство Христа передается также всем епископам через Св.Петра. Автор критикует узурпацию папой права епископов контролировать монастыри в своих диоцезах. Уникальность Рима, говорит автор трактата, заключается всего лишь в его древней политической и военной власти, Св.Петр наградил Рим ничуть не большим отличием, чем Иерусалим и Антиохию. Критикуется также и легализм канонистов: автор говорит, что каноническое право всегда следует толковать в духе Нового За­вета. Автор защищает и брак духовенства: не все священники призваны к воздержанию. Он также выступает сторонником большей роли мирян в цер­кви. Автор утверждает, что таинство крещения лежит в основе всех других, включая и причащение. Таким образом, во всех этих вопросах трактат был старорежимным и принадлежал тому дореволюционному строю, который вос­ходил к Каролингам и еще более древним временам.

Особенный интерес представляет стиль рассуждений автора. "Norman Anonymous" отнюдь не трезвая оценка "за" и "против" альтернативных по­зиций; напротив, это страстный призыв догматика и пророка. Главный его вывод — христоцентрическое качество королевской власти — основан не на практическом опыте, а на символике Писания, не на логике целей и средств, а на литургии, не на правовых обоснованиях и аналогиях, а на церковной традиции.

В значительной степени стилистические качества и способ анализа "Norman Anonymous" соответствуют той фундаментальной политико-церков­ной позиции, которой придерживается автор. Однако похожие стилистические и методологические черты можно обнаружить во многих полемических про­изведениях партии папы конца XI — начала XII в. И только с окончанием великой борьбы, после великих компромиссов с обеих сторон появился новый стиль и новый способ анализа, а впоследствии и новая наука о природе прав­ления. Начала этой науки можно найти в произведениях юристов — и ка­нонистов и романистов — конца XI — начала XII в. Однако первым сис­тематическим трактатом был "Polycraticus" Иоанна Солсберийского, он опи­рался на предшествующие юридические сочинения, но пошел дальше их.

Конечно, "Policraticus" был написан не в том стиле, что нынешние западные научные сочинения, и даже не в стиле Джона Локка или Томаса Гоббса. Гоббса, отвергавшего схоластику вообще, вывел бы из себя повество­вательный характер анализа у Иоанна Солсберийского, его явное переска­кивание с одного предмета на другой, избыток библейских примеров, мора-лизаторские тенденции, а всего больше — его явная непоследовательность. В трактате поддержаны многие теории правления, иногда почти мимохо­дом. Более того, совершенно отсутствует господствующая теория ближай­ших столетий западной политики, согласно которой, говоря словами Джона Дикинсона, "общество может самоорганизоваться для достижения своих об­щих целей путем создания институтов для аккумуляции идей и согласо­вания целей его членов".

И тем не менее "Policraticus" "все же являет в сочетании ряд само­стоятельных линий рассуждения. Разъединившись, они позже сформировали

34-499

главные течения противоположного учения на многие века". До Реформации эти линии рассуждения оставались преимущественно в сочетании, впоследст­вии они разъединились, и именно это больше всего отличает послереформа-ционную мысль от дореформационной. Так, возведение у Иоанна Солсберий-ского звания государя непосредственно к Богу предвосхитило теорию XVI в. о божественных правах королей, а его патриархальная теория монархии пред­восхитила возникшую в XVII в. концепцию личного абсолютизма, в своей концепции связующего государя высшего права он предвосхитил доктрину сэра Эдуарда Кука о верховенстве суда. Учение Иоанна Солсберийского о том, что люди не нуждаются в правительстве, если они свободны от греха и могут жить по благодати, предшествовало, как отмечает Дикинсон, христи­анскому коммунизму радикальных сект протестантской Реформации и совре­менным доктринам философского анархизма.

Итак, в "Pohcraticus" Иоанн "выдвигает более или менее перемешан­ную массу противоречивых идей, из которых произросли [позднейшие по­литические теории] и которые служили средством ограничения и исправления их. В этом смысле книга на первый взгляд выглядит эклектичной и син­кретичной. Но при ближайшем рассмотрении становится ясно, что эта смесь отнюдь не в идеях Иоанна Солсберийского, а в самих политических условиях того времени, сложных и противоречивых, и заслуга Иоанна в том, что он описал сложную структуру этих политических условий и осмыслил их про­тиворечия, Именно поэтому "Pohcraticus" — сочинение научное, а не только утопическое или программное. В противоположность классической политиче­ской мысли, которая рассматривала различные типы политической власти (мо­нархию, аристократию, демократию) как взаимоисключающие альтернативы, западная политическая мысль, начиная с Иоанна Солсберийского, рассмат­ривала их как сосуществующие в сочетании друг с другом.

Свыше столетия "Pohcraticus" на всем Западе считался самым авто­ритетным трудом по природе правления. Его превосходство не оспаривалось до тех пор, пока Фома Аквинский, опираясь на Аристотелеву "Политику", не опубликовал свою книгу "О королевской власти" ("De Regimine Principum"). Однако и тогда все признавали, что Фома Аквинский опирается не только на Аристотеля, но и на Иоанна Солсберийского.

Хотя "Политика" Аристотеля еще не была доступна на Западе, когда Иоанн писал свой "Pohcraticus", сочинение последнего испытывает сильное аристотелевское влияние отчасти благодаря хорошему знакомству автора с теми сочинениями Аристотеля, которые к тому времени были переведены⁸. Были и неаристотелевские влияния. В трактате Иоанна прослеживаются сто­ические и патристические влияния, подкрепленные ссылками на естественное право, правосудие, справедливость и разум из Кодификации Юстиниана. Кро­ме того, "Pohcraticus" многое почерпнул из Ветхого и Нового Заветов, равно как и из истории церкви и Римской империи, а также ее визан­тийской и франко-германской наследниц. Однако ни один из этих источ­ников и факторов влияния не стал решающим. Решающее значение имело то, как все они были соединены, а способ соединения был характерен для западной мысли после Папской революции.

Этот последний пункт требует уточнения. Ведь историки любят рас­сматривать все новое с точки зрения его истоков. Однако при этом часто

они забывают объяснить нам смысл этого нового. Некоторые говорят, что средневековая политическая мысль, включая и мысль Иоанна Солсберийского, в принципе лежит в русле традиции стоиков и отцов церкви, дополненной римскими юристами; что Аристотель имел мало влияния или вообще не имел влияния до сочинений Фомы Аквинского и что даже после Фомы аристоте-лизм не особенно принимался всерьез в политической теории. Другие, воз­ражая, считают, что вся средневековая мысль, включая политическую, есть история переводов Аристотеля и что политическая теория Иоанна Солсбе­рийского есть, по сути, приложение аристотелевской логики к политическим реалиям эпохи. Третьи заявляют, что изложенная в "Policraticus" теория правления, по сути, платоновская. Наконец, говорят, что "Policraticus" — это просто следующий шаг в развитии длинной традиции христианских со­чинений об отношении светской власти к церкви, что его автор просто при­менил к новым обстоятельствам доктрину "двух мечей", обычно возводимую к папе Геласию I, который в V в. предложил императору Анастасию огра­ничиться исполнением царской власти и оставить исполнение священной вла-

1 2

сти священству.

Однако говорят также, что "Policraticus" Иоанна Солсберийско­го — нечто новое, что он "содержит первую политическую теорию, по­рвавшую с концепциями раннего средневековья, и прокладывает путь в эпоху, когда обсуждение прав и свобод государей занимает место ста­рой теории двух мечей"¹³.

Новым в "Policraticus" в первую очередь было стремление автора во всей полноте соединить теории, тексты и примеры из самых разнообразных и противоречивых источников: Платона, Аристотеля, Цицерона, Сенеки, Вер­гилия, Овидия, Ветхого Завета, Нового Завета, отцов церкви, римских юристов Кодификации Юстиниана в глоссах современников Иоанна, канонистов и прочих — и синтезировать их. Все они в определенном смысле являлись ав­торитетами, однако в ином смысле каждый мог быть подвергнут критике в свете других. Это было первое приложение к политике того метода (позже его назвали "схоластическим"), который уже был применен, и гораздо более строго, к римскому праву Ирнерием и его последователями, к теологии Абе­ляром (у которого учился Иоанн) и к каноническому праву Грацианом (с "Decretum" которого Иоанн был знаком).

Во-вторых, Иоанн не только пытался добиться синтеза, но и нашел метод реального его достижения при помощи использования понятий, соче­тающих противоречивые нормы путем выделения их общих свойств. Быть мо­жет, важнейший пример такого рода — использование латинского слова "pnnceps" ("государь") для обозначения не только конкретного правителя или конкретной должности, но и любого правителя, то есть правителя вообще. В римских сочинениях классического и послеклассического периода это слово обозначало римского императора. Государем был не всякий правитель, и не более чем один-единственный правитель, а только занимавший пост импера­тора. В последующие века этот титул присвоил себе император франков, еще позже его узурпировали другие короли, а потом и папа, но всегда он ис­пользовался для обозначения только одного лица или должности. Иначе го­воря, "princeps" означал высшего правителя или должность высшего прави­теля конкретного политического сообщества. Вот почему в борьбе между па-

34*

пой и императором каждой стороне важно было присвоить себе титул прин-цепса, то есть государя, и прилагающиеся к нему тексты римского права. Кроме того, политическая власть принцепса до Папской революции считалась не тер­риториальной, а скорее, как выразился Герхарт Ладнер, функциональной, то есть полномочия и обязанности государя рассматривались как отношения сеньора с его вассалами, хозяина со слугами или священника с паствой — или Христа со своими учениками — независимо от природы политической единицы как со­общества людей, привязанного к данной территории и данной стране.

Напротив, Иоанн Солсберийский поставил перед собой задачу про­анализировать общий предмет политических и правовых отношений между правителем и его подданными в территориальной системе. Государь мог быть императором, королем, герцогом или графом или каким-нибудь другим пра­вителем. Подданные государя составляли "res publica" ("республику" или "со­общество" — англ. "commonwealth") на той территории, которой он правил. Таким образом, термин "государь" в "Policraticus" означал нечто очень близ­кое, хотя и не идентичное, тому, что писатели последующих веков называли государством. Он подразумевал "форму публичной власти... заключающую высшие политические полномочия в рамках определенной территории". Действительно, в "Policraticus" государь, правитель четко определен как "публичная власть. Но понятие публичной власти не включало значе­ние "форма публичной власти, отдельная от правителя и управляемых. Это понятие государства сложилось только в XVI в. В "Policraticus" "прин-цепс" было общим понятием, но еще не абстрактным: государь как пуб­личная власть все еще рассматривался как "глава", чьей задачей было под­держивать "статус" ("status", англ. "state" — "государство") сообщества "res publica", которое рассматривалось как "организм". Важная языковая перемена XVI в. заключалась в том, что "состояние сообщества" (англ. "state of the commonwealth"), которое до тех пор правитель обязан был направлять и обслуживать, было отождествлено с высшей политической властью, с самой формой публичной власти¹⁸.

Сделав термин "государь" общим понятием, Иоанн Солсберийский смог разработать теорию правления, основанную на различении между двумя общими типами государей, которые противоречили друг другу, хотя оба были видами одного рода. Государи первого вида правили согласно закону, праву справедливости и "принципу общего блага". Государи второго вида правили силой, преследуя только свои порочные цели, они были "тираны... [которые] превратили законы в ничто, а людей в рабов".

Аналогичное различение между законопослушным королем и тираном можно найти в сочинениях отцов церкви и в древнегреческой политической мысли. Но теория Иоанна Солсберийского была гораздо сложнее этих более древних теорий, так как она признавала и единство и противоречивый ха­рактер двух типов правления и делала из этого выводы. Как и законопос­лушный король, тиран наделен властью от Бога, так как "вся власть от Гос­пода Бога". "Когда воля правителя оборачивается жестокостью к его поддан­ным... то это Богу угодно наказывать или исправлять их... ибо добрые люди тогда смотрят на власть как достойную почитания, даже если она становится как чума для избранных. Законам тирана нужно подчиняться. Даже если эти законы порочны, через них тем не менее претворяется Божья воля. Бог

"использует наше зло для Своих благих целей. Поэтому и правление тирана благо, хотя ничего нет хуже тирании.

Но этот более или менее традиционный аргумент постепенно меня­ется. Говорится, что дурной правитель может избежать Божьего суда не боль­ше, чем дурные люди, если люди терпеливы и отвращаются от порока, то Бог наконец освободит их от угнетателя. История угнетения показывает, что дурные правители обычно бывают наказаны. Но более того, если тиран при­казывает подданному поступить противно вере, подданный должен ослушать­ся. "Некоторые вещи... столь отвратительны, что ни один приказ не может оправдать их или сделать их позволительными. Например, если военный командир приказывает солдату отрицать Бога или совершить прелюбодеяние, солдат должен отказаться. В общей форме, "если [государь] сопротивляется и противостоит Божьим заповедям и желает заставить меня участвовать в его войне против Господа, тогда в полный голос я должен возразить, что Бога следует предпочесть любому человеку на земле.

Таким образом, читатель ставится перед двумя противоположными нормами: тирану следует подчиняться, потому что тиран правит по соизво­лению Бога, однако следует ослушаться законов тирана, когда они проти­воречат законам Бога. Сначала вторая норма кажется исключением из пер­вой и применимой только в случае наиболее дурных приказов. Однако ти­рания сама по себе может противоречить законам Бога. Противоречия все нарастают, и наконец читатель ставится перед поразительным выводом, что человек может иметь право и даже обязанность не только не подчиниться тирану, но даже убить его — это то самое знаменитое право и обязан­ность тираноубийства, которые Иоанн Солсберийский первым из западных авторов разработал как доктрину и обосновал с помощью продуманных ар­гументов. Он начинает с пассивного сопротивления: "Даже если государи и отошли понемногу от пути истинного, все же нехорошо сразу свергать их, а следует осуждать несправедливость терпеливым порицанием, пока,

Ос

наконец, не станет очевидно, что они упорствуют во зле. В конечном счете, однако, каждый человек обязан привести право в исполнение путем убийства тирана, поставившего себя вне его:

"Убить тирана не только законно, но и правильно и справедливо. Ибо всякий, кто поднимает меч, заслуживает от меча и погибнуть. А кто же под­нимает меч, как не тот, кто узурпирует его по собственному безрассудству и не получает власть пользоваться им от Бога. Поэтому закон справедливо во­оружается против того, кто обезоруживает законы, и публичная власть ярост­но обрушивается на того, кто хочет ее свести на нет. И хотя есть много про­ступков, равносильных lese majeste, нет преступления более тяжкого, чем пре­ступление против самой Справедливости. Поэтому тирания — не просто об­щественное преступление, а, если такое возможно, преступление более чем общественное. И если в преступлении lese majeste все люди допускаются быть обвинителями, насколько же это более верно в отношении преступления, со­стоящего в подрыве законов, которые должны управлять даже императорами? Поистине никто не будет отмщать врага общества, но, напротив, тот, кто не стремится заставить его понести наказание, совершает преступление против самого себя и всего земного сообщества"²⁶.

Признание Иоанном Солсберийским фундаментального единства двух противоположных норм — правления с опорой на закон и правления с опорой на силу, причем и то и другое приписывалось Божьей воле, — стало основой позднейших теорий западной политической науки. Комплексность и новизна таких теорий были усилены тем, что постулированные Иоанном противопо­ложные нормы соответствовали политическим реалиям эпохи. Однако он так и не определил конкретно эти современные реалии и даже нигде не ссылался на них. Несмотря на то — или, что более вероятно, из-за того —- что он был близко знаком с крупнейшими деятелями своего времени, включая пап и антипап, королей и тиранов, Иоанн избегал имен и оставлял своим чита­телям возможность применить этот анализ к современным героям и злодеям. Несомненно, поступить иначе было бы для него политическим риском. Это также отвлекло бы его от главной цели, а она заключалась в том, чтобы исследовать основные теоретические дилеммы власти и справедливости, стоявшие перед возникавшими светскими государствами. Но как же можно было проанализировать политические и конституционные нормы, не при­водя конкретных примеров?

Этот вопрос был решен в "Pohcraticus" методом, характерным для но­вого научного мышления XII столетия. Реальных примеров было приведено много, но все они были взяты из древней греческой и римской истории, Вет­хого Завета, истории Римской империи и т. д. Однако проблемы, определяв­шие выбор этих примеров, вовсе не волновали древних греков и римлян, ев­реев и прочих предшественников Иоанна и его современников. Это были фун­даментальные политические проблемы XII в., которые вызывали споры в уни­верситетах, в римской курии и в центрах политической и культурной жизни в Англии, Нормандии, Южной Италии, Ломбардии, Саксонии, Швабии, Фран­ции, Фландрии, Венгрии, Польше, Испании и других странах Европы. Ко­нечно, все эти многочисленные примеры, то есть фактические ситуации, ана­лизировавшиеся (часто подробно) Иоанном, были взяты из литературных опи­саний древних цивилизаций. Однако Иоанн внес в них эмпирически-индук­тивный подход, проявил интерес к реальному опыту, казуистике, пусть даже "казусы" были облачены в одежды библейских или греко-римских времен. Результатом всего этого стала книга, которая, с одной стороны, не изображала утопическую или идеальную республику, а с другой — не была хроникой загнивающей эпохи, хотя в ней были элементы того и другого. Смесь эмпи­рически-индуктивного и этически-нормативного фактически составила третье новшество стиля и метода, введенное "Pohcraticus".

В качестве примера того, как в трактате соединялись этически-нор­мативный и эмпирически-индуктивный подходы, можно привести рассмотре­ние основополагающей проблемы выбора нового государя, когда трон осво­бождается. Вообще говоря, и племенная, и феодальная, и имперская тради­ции — все подчеркивали два основных принципа преемственности: наследо­вание и выборность. Идеальным решением являлась ситуация, когда ведущие деятели государства избирали на трон старшего сына покойного правителя. Однако проблемы возникали сразу же, если старший сын не пользовался до­статочной поддержкой наиболее влиятельных людей. Некоторые из них могли поддержать другого сына, брата, кузена или другого родственника покойного короля. Чем теснее кандидат был связан с ним родством или свойством, тем

легче ему было получить поддержку людей, имеющих право выбирать, за иск­лючением тех случаев, когда подданные восставали против всей династии.

До Папской революции роль руководителей церкви в выборе преем­ника не особенно отличалась от роли светских магнатов. Епископы и другие крупные церковники сами были императорскими или королевскими советни­ками, феодальными баронами и даже важными фигурами в родовых и дина­стических связях. Однако с сосредоточением управления церковью в руках папы и с разделением церковной и светской властей церковь стала играть явную и независимую роль в выборах короля. Так к большой неопределен­ности, которая всегда сопутствовала выбору преемника государя, добавился еще один осложняющий фактор.

В 1159 г., когда Иоанн Солсберийский написал "Policraticus", в нор­маннской Англии только что появилась новая династия. Основатель ее, Ген­рих II, был могущественным монархом, который очень хотел обеспечить пе­реход трона к своим потомкам. В 1170 г. он заранее короновал своего стар­шего сына Генриха, а в 1172 г. короновал его снова, теперь уже вместе с женой. Иоанн отлично знал о сходных тенденциях к укреплению принципа наследования в других государствах, включая норманнское Сицилийское ко­ролевство (на юге Италии) и францию Капетингов. Знал он и о проблемах, связанных с избранием императора: в то время, особенно начиная с 1125 г., складывалась система выборов, по которой преемник императора определялся в основном голосованием определенного числа князей разных (в основном германских) княжеств, в конце концов число выборщиков остановилось на семи, причем в их состав входили три архиепископа: Майнцский, Кельнский и Трирский. Однако обычно выборы склонялись в пользу правящей импера­торской династии, на практике корона чаще всего переходила к старшему сыну или другому близкому родственнику покойного императора.

Начиная с XII в. юристы, романисты и канонисты одинаково много занимались вопросами передачи власти. Они склонны были анализировать их сквозь призму множества довольно узких тем, например: норм наследования по мужской и женской линиям, вопроса об источнике полномочий выбирать короля или императора, действительности избирательных процедур, влияния папского отлучения на законность правителя. Такие вопросы обсуждались юристами в свете разных авторитетных текстов и правовых доктрин, обычаев и установлений, а также реальных исторических примеров.

"Policraticus" не входил глубоко в правовые аспекты вопроса о на­следовании королевской власти. Вместо этого он стремился найти теоре­тическое решение конфликта между принципом наследования и принципом выборности и обосновать вмешательство церкви. Избранные для иллюст­рации "примеры" были взяты не из европейской истории. Например, об­суждалось избрание Иисуса Навина как преемника Моисея: "Моисей со­звал всю синагогу, чтобы он мог быть избран в присутствии народа и чтобы никто не омрачил потом его звание". С другой стороны, сам Господь велел Моисею сделать Иисуса правителем. Иоанн комментирует: "Ясно, что здесь нет ни шумного одобрения народа, ни притязаний по праву кровного родства, ни доводов семейных связей"²⁸. Затем упоминается другой биб­лейский сюжет: дочери Салпаадовы явились к Моисею, заявляя права на наследство отца. Их притязание "было справедливо, ибо наследование зем-

ли и имущества человека, а насколько возможно и его публичная должность, должны принадлежать его родственникам. Но руководство народом должно быть передано тому, кого избрал Господь, то есть такому, в котором есть дух Бога... [и который] сведущ в законах Господа".

Таким образом, Иоанн Солсберийский делает вывод, что, чтобы стать государем, надо быть избранным Богом, а это означало получить одобрение церковной власти. Так как государь подвластен Богу, он подвластен также и духовенству, "которое представляет Бога на земле". Он — "инструмент священнической власти", которая передает ему мирской меч, "меч крови", которым само духовенство не может непосредственно владеть по причине своей чистоты.

Иоанн не отрицает, что наследственность — важный фактор в пе­реходе государственной власти: "Неправильно обходить в пользу новых людей кровь государей, которым по праву божьего обещания и семьи дол­жны наследовать их дети". Выборы — тоже важный фактор: Иоанн ссы­лается на знаменитое место в Юстиниановых Дигестах, относящееся к пе­редаче власти императору римским народом, и утверждает, что государь поэтому является "представителем" или "наместником" своего народа. Однако оба этих принципа как абсолютные он отвергает. Наследственные права создают презюмируемое право на трон, которое следует подтвердить выборами, но духовенство, то есть папский престол, имеет право решаю­щего голоса, когда использовать его в интересах церкви. Исходная теория состоит в том, что королевский титул проистекает от Бога либо через на­следственность, либо через выборы, либо через иные средства, которые Бог выбирает в данном случае.

Этот пример иллюстрирует синтез противоположностей, характерный для схоластической мысли XII в. Точнее говоря, он демонстрирует сочетание этико-нормативного подхода с эмпирически-индуктивным. Этико-норматив-ный аспект очевиден: во-первых, государь должен следовать законам Бога и пытаться соблюдать заповеди; во-вторых, если папа, облеченный высшей от­ветственностью в истолковании божьей воли, решит, что кандидат на трон — еретик, раскольник или другой враг церкви, то такой кандидат не пройдет невзирая на любые притязания по праву наследования или выборов. Эмпи­рический и индуктивный аспекты не столь очевидны, но они присутствуют. Во-первых, все изложение связано с реальностями, которые определяли пе­реход тронов Европы начиная с XII в.: наследованием, выборами, вмешатель­ством папы³⁵. Во вторую очередь, обращение Иоанна к Библии, греческой и римской литературе в поисках конкретных примеров придало трактату ши­рокую эмпирическую основу для выводов. Примеры из тогдашней жизни Ев­ропы были слишком близко к дому, чтобы их можно было объективно про­анализировать с точки зрения политической теории; объективный их анализ был возможен только с точки зрения правовой теории, потому что ее кате­гории анализа были уже и обычно ограничены авторитетными текстами. Со­временные дела были также слишком запутанны, то есть слишком много было о них известно, а поэтому их гораздо труднее было упрощать. Примеры из античности были для Иоанна Солсберийского и его современников вроде при­меров из других культур, используемых нынешними политическими теоре­тиками. Они обеспечивали некий вселенский антропологический контекст.

Тесно связанной с: 1) попыткой синтезировать противоположные нор­мы, 2) путем использования общих понятий, 3) которые соответствовали эм­пирическим реальностям, была четвертая новация в схоластическом методе, который Иоанн Солсберийский первый применил к исследованию светских политических институтов. Это была попытка осмыслить весь предмет анализа как единое целое, интегрированную систему и, что характерно, отразить це­лое в органических категориях, как некое тело.

"Policraticus" впервые ввел в европейскую мысль органическую теорию светского политического строя: это был первый в Европе труд, разрабатывав­ший метафору каждого княжества (то есть отдельной территориальной по-литии) как организма, а правителя как его главы. Государь уподоблялся го­лове, сенат — сердцу, судьи и правители провинций — глазам, ушам и язы­ку, солдаты — рукам, земледельцы — ногам. Аналогия эта доводится до того, что финансовые чиновники и хранители королевской казны уподобляются же­лудку и кишкам, "которые, если они переполнены из-за чрезмерной жадности и слишком цепко удерживают свои накопления, порождают бесчисленные и неизлечимые болезни, так что через их недуг гибель грозит всему организ­му". Подобные метафоры можно найти в античной политической мысли, и Иоанн Солсберийский был знаком по меньшей мере с их использованием у Плутарха и черпал их из его сочинений. Однако органические метафоры в "Policraticus" имеют отличительные черты. Они напоминают современную те­орию систем, с ее понятиями потоков информации, подчинения, иерархии, обратной связи, контролера и программы.

Органическая метафора подразумевает, что правительство, то есть политическое управление, естественно для человека. Политическое управле­ние — это не то, что обязательно навязано обществу силой, и оно не воз­никает из договора или соглашения. Эти две альтернативы — теория при­нуждения и теория договора — разрабатывались стоиками и отцами церкви и господствовали в политической мысли Запада вплоть до XI—XII вв. Обе опирались по существу на статическое представление о человеческой природе. Стоическая и патристическая философия постулировали, что первоначально человек жил в состоянии добродетели, будь то в раю или в Израиле при патриархах, Моисее и судьях. Однако из-за своей врожденной греховности человек лишился управления на основе милосердия или высшего права. При­нудительное монархическое правление силой навязало ему позитивные пра­вила либо же гражданские раздоры побудили его добровольно согласиться (на основе некоего общественного договора) на монархическое правление. Неза­висимо от того, установлены ли политические рычаги силой или договором, они рассматривались как ответ на человеческую испорченность, а не на глу­бокое желание человека жить в мире и согласии.

Органическая концепция политического управления~а~мысль о его ес­тественности, содержащиеся в "Policraticus", больше сродни аристотелевской философии, чем стоической или патристической. Хотя "Политика" Арщтотеля не была доступна Иоанну Солсберийскому, он разделял его представление о том, что политическое сообщество подвластно закону природы, т.е. разуму, и что природа разума требует от короля править согласно праву и справед­ливости. Этот взгляд ярко выражен в "Policraticus", он также присутствует в метафоре "политического организма".

35-499

Метафора "политического организма" поддерживала и территориаль­ное представление о политическом сообществе. Это тоже совпадало с клас­сическими греческими концепциями органического единства и естественного разделения труда между правителями и управляемыми. Такие представления становились все более релевантны, по мере того как западное общество стре­мительно двигалось от племенных, местных, феодальных и сакрально-импер­ских способов упорядочения к крупным, сплоченным территориальным поли-тиям с довольно сильными центральными правительствами.

Однако ошибкой было бы полагать, что аристотелевские и другие ан­тичные концепции имели для Иоанна Солсберийского и его современников тот же смысл, что и для древних греков. Сама исходная посылка политической теории Аристотеля, выраженная в первом параграфе "Политики", а именно, что высшей целью человеческой жизни является благо политического сооб­щества³⁸, была приемлема для средневековой христианской мысли только по­сле целого ряда перетолкований, которые Аристотелю показались бы весьма странными. "Policraticus" принимает как должное, что политическое сообще­ство подчинено спасению душ человеческих по Божьему суду. Иоанн Со-лсберийский понимает Аристотелеву "природу" как инструмент божьей воли. "Разум" он понимает как способ обеспечить божественное откровение. И только не без значительных трудностей, только на довольно высоком уровне абстракции можно примирить эти взгляды с аристотелевской философией.

Чуть более столетия после Иоанна Фома Аквинский трудился над тем, чтобы показать, что светский натурализм и религиозный натурализм, по­скольку оба они имеют дело с человеческой натурой, особенно с его нрав­ственной и рациональной природой, все-таки ведут к одинаковым выводам с разных отправных точек. Но различие отправных посылок никак нельзя стереть, и оно упорно возвращается, не желая покидать этот спор.

Был и еще один аспект теории Иоанна Солсберийского, который было не просто трудно, а прямо-таки невозможно примирить с греческой мыс­лью, ибо этот аспект был ей во всех отношениях противен. Он заключается в том, что Бог проявляет себя в двух противоположных сообществах в одно и то же время и в одном и том же месте и что каждый христианин живет в обоих — ив сообществе, управляемом мирской преходящей властью, и в сообществе, управляемом священством. Это два различных политических сообщества. Однако мирское сообщество — государь и все его поддан­ные — и являются членами церковного сообщества, то есть церкви, и на­ходятся под ее властью. Более того, церковь, хотя она и обладает каче­ством духовного сообщества не от мира сего, имеет и политическое изме­рение: она тоже организм, управляемый главой, государем (папой), и, пре­следуя свои духовные интересы, неизбежно принимает участие в прехо­дящих, то есть светских, делах.

Таким образом, классическая греческая метафора политического ор­ганизма и аристотелевская концепция источника правления в природе и ра­зуме были использованы Иоанном Солсберийским в историческом контексте, который не имел никакого отношения ни к древним грекам, ни к Аристотелю. Само политическое сообщество, которое для Аристотеля означало всю цели­ком социальную жизнь народа в определенном месте, было расколото на два организма: организм церкви и организм светской политии, будь то королев-

ство, герцогство, город или империя. Да и вообще западные мыслители смогли представить себе светское сообщество как организм только после того, как Папская революция разделила Запад на церковную и светскую политические сферы. До того политическое сообщество, возглавляемое сакральными им­ператорами и королями, было совершенно смешано с церковью, ни одно из них не было телом или организмом в греческом смысле, зато оба вместе как христианское сообщество назывались телом в другом, мистическом, смыс­ле — духовным телом Христа. Так, для Св.Августина священники и епи­скопы жили в тех же градах — земном и небесном, — что и другие святые и грешники, и ни один из этих градов не был органичным политическим образованием. И только с разделением западного христианского мира на церковную политию и светскую в конце XI—XII в. впервые стало воз­можно применить греческую органическую теорию к западной политике, но только к одной ее половине, светской.

Фактически обстоятельства, к которым Иоанн Солсберийский и другие писатели его эпохи приложили греческие способы мышления, столь разитель­но отличались от тех обстоятельств, в которых эти способы возникли, что можно только удивляться, как Иоанн и другие вообще умудрились их при­менить. Иоанн стремился повлиять на ситуацию, которую Аристотель счел бы совершенно нелепой: сосуществование ряда королевств, княжеств, фео­дальных территорий, городов и других автономных светских политий внутри централизованного церковного государства. Гений Иоанна и заключался в том, что он создал такую теорию из разных элементов: частью из аристоте­левских, частью из стоических, частью из других (римских, древнееврейских, патристических, византийских, франкских), и эта теория интрепретировала эту ситуацию и в нормативных, и в эмпирических категориях.