Радбрух Густав 10 страница

Философия права

дарственной воле, от обычного права к писаному, от «органического роста» права к «цели в праве» и к «борьбе за право» (Иеринг). В соци­альном плане название могло бы звучать: «развитие от общины к об­ществу» (Toennies). А для тех, кого волнует правовое положение индивида, - «развитие от сословности к договору», к общественному положению, достигнутому самостоятельно (Henry Sumner Maine).

Конечно, целевые установки, которые постепенно приходят на смену инстинктам, не всегда соответствуют абсолютной идее цели. Они мо­гут быть эгоистичными и направленными на произвол. Но как часто импульсивные действия и эгоистические цели становятся неосознан­ным инструментом всеобщей идеи цели! Вундт описал это явление под названием «гетерогенность цели», Гегель - «уловка разума». Рассмотренные выше отношения между партийной идеологией и партийными интересами служат тому наглядным примером. Этот социологический факт - «sic vos non vobis» («так вы не для себя» -Гораций. - Ред.), который положен в основу теории либерализма, теории предустановленной («престабилированной») гармонии (praestabilierte Harmonie - термин Лейбница. - Ред.) всестороннего эгоизма и всеоб­щего блага, Рюккерт выразил лирически: «Если роза украшает себя, она украшает и сад». Даже марксистская теория о неизбежной победе социализма в результате объективного и закономерного развития об­щественных сил, которые не ставят перед собой задачу установления социалистического строя, зиждется на той же идее. Исторический материализм дает описание исторического процесса не в смысле субъективного идеализма, движимого идеальными побуждениями, но в смысле объективного идеализма всепобеждающих идей. Если мысль не стремится к действительности, то (выражаясь словами Кар­ла Маркса), наоборот, действительность стремится к мысли.

Объективный процесс развития права от инстинктивного к законо­мерному, от иррационального к целесообразному может подлежать иной оценке. Теория, согласно которой разум вещей и отношений выше разума любого индивида, должна пессимистично оценивать это естественное развитие с точки зрения культуры. Другая же теория, не наделяющая вещи и отношения разумом и не жертвующая ради них разумным существом, должна видеть в этом развитии всепобеждаю­щую поступь разума и приветствовать его как непрерывное движение культуры по пути прогресса⁵.

⁵ Здесь, однако, следует подчеркнуть, что известный теоретик «общины» не дела­ет пессимистических выводов в отношении культуры из непрерывного разви­тия от общины к обществу - Tetanies in Schmollers Jahrb, Bd. 49, 1925, S. 188 ff.

§11. Философия истории права

3. Наконец, заслуживает рассмотрения с историко-философской точ­ки зрения и проблема действия права. В рамках юридического учения о действии права вполне допустимо изучение не только соотношения различных норм определенного правопорядка, например закона и конституции, но и соотношения правопорядков, сменяющих друг друга в процессе исторического развития. В историческом аспекте юридическая теория действия права применима к принципу леги­тимности, к требованию, чтобы новый правопорядок развивался на основе своего предшественника правомерным образом, равно как и к отрицанию законности такого правопорядка, действие которого не может быть оправдано, исходя из правопорядка, предшествующего ему. Право должно оставаться правом.

Но «все, что современное человечество относит к праву, осуществля­ется вопреки формализму права» (Фихте). «Какие из нынешних поли­тических реалий не уходят корнями в революционную почву?» (Бисмарк)⁶. Осталась лишь единственная законная нерушимая тыся­челетняя традиция, связующая нить рукоположений, которая объеди­няет апостолов с каждым католическим священником.

Теория легитимности может быть столь же мало пригодной для реше­ния проблем философии истории, как и юридическая теория действия (права) для решения проблем философии права. Право может воз­никать не только из права. Побеги нового права всегда произрастают из «дикого корня». Существует изначальный акт творения права, самозарождения права из действительности, становления права по­средством прерывания права, образования новой правовой почвы на остывшей революционной лаве.

Две диаметрально противоположные теории: философско-историче-ский нептунизм и философско-исторический вулканизм, эволюцион­ная теория и теория катастроф истории права, как их можно было бы назвать, представляют собой внешние формы выражения более все­объемлющих взглядов на историческое и умственное развитие чело­вечества. Законность соответствует эволюционному направлению юридической мысли, в рамках которого формируется нормативная база политической деятельности. Законность соответственно возводит юридическое учение о действии права, одну из отраслей науки права, на уровень политической доктрины. И наоборот, может даже потре­боваться, чтобы историческая катастрофа не выпадала из истории,

GedanKen u. Ennnerungen I, 1898, S. 176. - В обстоятельной переписке с Герла-хом по поводу дискуссии о принципе легитимности.

Философия права

чтобы подготовившие ее объективные причины также стали достоя­нием истории. Исторической преемственности соответствует и пре­емственность в праве.

И неизменно над всеми правовыми катастрофами возвышается прин­цип: каждый раз к правотворчеству призывается тот, кто способен право осуществлять. Революция влечет за собой предусмотренную этой базовой (основной) нормой Grundsatz смену социальных сил на вершине власти. Но над всеми этими изменениями нерушимо царит сама основная норма. Благодаря ей новое революционное правитель­ство выступает правопреемником старого легитимного правитель­ства. И только таким образом, а не иначе революционные изменения государственного строя не затрагивают самого института государства. Так что, например, кайзеровская империя и немецкая республика представляют собой одно и то же государство⁷.

⁷ См. Anschutz. Reichsverfassung, dritte Bearbeitung, 10. A., 1929, S. 8 ff. 108

И нет ничего более нам чуждого, чем государство.

Тертуллиан

§12. Философия религии права ⁽⁹²⁾

Религия - внеценностное отношение, преодоление. Неценности (Unwert) и, как следствие этого, противоречие между ценностью и действительностью, взаимодействия между ними, оправдание всего сущего, опосредуемого чувствами Теодицея. В понятийном смысле мы называем теодицею философией религии в противоположность философии ценности. Любой предмет может быть рассмотрен как с точки зрения философии ценностей, так и религии. Право - не ис­ключение¹.

Человеческое сознание не в состоянии постичь в полной мере всю глу­бину взаимопроникновения ценности и действительности. Вспомога­тельным средством философии религии в отношении фактов, которые нельзя воспринять ни как имеющие ценности, ни как несу­ществующие, является понятие ирреальности: в неценности (отсут­ствие ценности), которая сопротивляется любой попытке своего преодоления, видят более глубокий смысл и рассматривают ее как нечто небытийное, как несущее (nichtseiend), как нечто ирреальное (wesenlos). Даже то, что для философии ценности является ценным, с «абсолютнейшей» (absoluteste) точки зрения философии религии, то есть «перед лицом Бога», может оказаться лишенным всяких свойств. Суть философии религии права заключается в ответе на вопрос, явля­ется ли право не только ценностью, но и сущностью.

В античной сказительной мифологии права право наделяется религи­озным, высшим и сущностным смыслом. В эпоху христианства пра­во, наоборот, в своей изначальной форме полностью отделено от Бога, несущественно, недействительно ^т>. «Кто поставил меня судить или

^<92> См. W. Simons. Religion и. Recht, 1936 (также и о собственности, браке и т.д.). «Ни один человек не возвысился настолько, чтобы быть единствен­ным мерилом справедливости для других».

Marie v. Ebner Eschenbach (S. 102).

^m> W.F. Otto. Dionysos. 1933, S. 25: вера в Бога в Древней Греции проявляется открыто в отличие от христианской «святости сущего».

См. Radbruch. Ueber Rehgionsph. des Rechts in Radbruch u. Tilhch, Religionsph. d. Kulttur, 2 Aufl. 1921.

Философия права

делить вас?» - спрашивает Христос. В притче о подати Христос прояв­ляет полное безразличие к государству и праву: пусть воздастся кеса­рю кесарево, если Бог воздает вам Богово, - акцент делается лишь на второй части предложения! В притче о работниках на винограднике доброта и милосердие широким жестом отводят от себя вопрос о пра­ве и справедливости. И если с большим сарказмом мошенническое поведение несправедливого управителя в притче выбрано для отчета перед Богом, то выясняется - поскольку это не было темой притчи, -с поразительной, почти пугающей остротой, что правовая оценка не имеет значения для Иисуса. Разве различие между правом и неправом (Unrecht), между собственностью и воровством столь уж велико? Ведь в любом обличий «злато» всегда «несправедливо» - таков мог бы быть подспудный мотив притчи. Именно так, ибо недвусмысленно подра­зумевается: Господь хвалил несправедливого управителя за то, что тот поступил мудро. Справедливые и несправедливые прекрасно понима­ют друг друга - таково мнение Иисуса. Они как лесник и браконьер, иквизитор и преступник связаны между собой и обнаруживают где-то глубоко запрятанное потаенное родственное сходство и взаимную симпатию. И действительно, нельзя избежать общности с тем, с кем приходится сражаться: нападение подсказывает способ защиты. А важность того или иного вида права определяется через посредство несправедливости. Право как наилучший вид относительного Добра вместе с Несправедливостью неразделимо вплетены в сферу общей греховности. Лишь на этом фоне становится полностью понятным со­трясающее все основы слово, которое произвело радикальнейшую пе­реоценку ценностей всех времен: «Не противляйся злу! Не спорь из-за платья. Отдай также пальто! Сам подставь щеку для пощечины!» По­беда права или страдание от несправедливости - все ничтожно и несу­щественно. Существенна в отношениях между людьми лишь Любовь. И жизнь общества входит в сферу действия религии не как результат воздействия правопорядка на индивида, а как излучение христианс­кой любви, исходящей от индивида. Человеческое общество по своей сути не является правовым. Это чистое общество, общество безнача­лия, общество Любви: «Вы знаете, что правят мирские князья и что самые могущественные из них обладают властью. Но так не должно быть между вами. Ибо, кто возвысится среди вас, тот должен стать слу­гой. А кто станет самым знатным, тот должен быть во служении у всех»².

² Вопрос об отношении между правом и религией вновь возникает в качестве теологической проблемы как вопрос об отношении между справедливостью и благостью. См. Esposito. Lineamenti di una dottrina del Diritto, 1930, S. 145 ff-

§ 12. Философия религии права

Эта чисто негативная философия религии права по-разному восприни­малась последующими поколениями. Наиболее характерны три точки зрения.

1. Для Льва Толстого право не только недействительно, но и противо­речит христианству. Все внешнее имеет значение лишь как выраже­ние внутренней сути. Право же оценивает внешнее исключительно ради самого внешнего. Внутренняя же суть имеет для него лишь не­большое значение. То есть оно отвергает то, что только и требует вни­мания³. Но сколь радикальным ни казалось бы отрицание права Толстым, его христианский анархизм, Нагорная проповедь все же гораздо радикальнее, чем та страстность, с которой ведется борьба против принудительной силы права. В ней во имя проповеди непро­тивления злу с благородным презрением отвергается борьба. И это распространяется не только на справедливость, но и на принудитель­ное действие права, не только на проповедуемое Толстым активное непротивление злу насилием, но и на пассивное сопротивление. Покор­ность власти - поскольку сопротивление ей придает данному вопросу, совершенно безразличному с религиозной точки зрения, неподобаю­щее значение, - вот в чем вся суть Нагорной проповеди.

2. Католицизм, наоборот, придает праву и государству определенное религиозное значение. Религиозный аспект""" придал новый импульс идее естественного права и послужил, по крайней мере, первым свя­зующим звеном между естественным правом и этикой любви Нагор­ной проповеди. Духовная иерархия построена по образу и подобию сословного государства'⁹^. В этой иерархии каждый подчиняется собственной этике и лишь высший преисполнен всех обязанностей христианской этики любви. На одной из низших ступеней этой иерар­хической лестницы стоят государство и право. Они также озарены отблеском религиозной значимости. Право и государство не противо­стоят христианству, как у Толстого. Они лишь не полностью принадле­жат христианству. Право даже оценивается положительно: у церкви, согласно католической доктрине, есть свой правопорядок, но он со­здан не по усмотрению человека, а установлен Богом. Существует ius divinum - божественное право. Оно не только предшествует земному, но и обладает потусторонним абсолютным действием. В той мере, в какой в религии непосредственная связь индивида с Богом не счита­лась отношением всего единого тела Христианства к Богу, можно

Право не принадлежит порядку Божьей милостью. ⁹⁵¹ Естественное право - позитивное право - божественное право.

См. Bon's Saphir. Dostojewsky. u. Tolstoi uber Probleme des Rechts, 1932, S. 65 ff.

Ill

Философия права

было утверждать, что противоречие между оценкой права в филосо­фии ценности и в философии религии устранено.

3. Но реформация захотела вновь установить непосредственную связь индивида с Богом. Каждый индивид видит себя непосредственно бе­рущим на себя высшие обязательства христианской этики. Тем самым различные сословия лишались возможности рассматривать право, с одной стороны, и этику любви в целом, с другой, как входящие в круг их обязанностей.

И вновь противоречия между правовой точкой зрения и Нагорной проповедью зародили сомнения в каждой душе. Философия права и философия религии опять самостоятельно сосуществуют рядом и в противоречии друг другу. И это противоречие нельзя и не должно скрывать: с одной стороны, этика божественности, святости права, самоутверждения права, борьбы за право, с другой - учение о не­действительности права, о непротивлении, о неприятии правовых споров. Там - меч, гнев и суровость, суетные тщетные наказания: заключения под стражу, осуждения и приговоры, чтобы обуздать зло и защитить святых; здесь - милость, милосердие, прощение, пощада, любовь, служение, помощь, мир и дружба. Напряжение, порождаемое этими противоречиями, стимулировало сильную натуру Лютера. Он выражал свою душу, противопоставляя общественную и личную мораль, но при этом не считал, что между ними лежит непреодолимая пропасть. И это было своего рода религиозное обновление, религиоз­ное мужество, очистительный штормовой ветер и пожар, благодаря которым мирская жизнь смогла развиваться по собственным законам без религиозных помех - от Иисуса до Толстого. Религия, революцион­ная и непочтительная к мирским установлениям, - так уж повелось -не дает ограничивать свою компетенцию препонами буржуазной мо­рали. И эта точка зрения принадлежала Лютеру. Формула Лютера оз­начала не преодоление, а максимальное обострение непреодолимого противоречия. Жить в мире права и государства, полностью осозна­вая его условность и опасность, жить в нем, подчиняясь безусловному требованию религии, жить в этом мире, как на чужбине, как если бы

^(%> Положительное отношение к праву: Karl Barth. Rechtfertigung и. Recht (Theolog. Studien, Heft, 1), 1938: основано на 1 Послании к Тимофею (2, 1-7) (Государство гарантирует свободу церкви, церковь поэтому молится за го­сударство).

⁴ Это было не что иное, как лютеранский взгляд на отношения между христи­анством с одной стороны и государством, правом и войной - с другой. Свиде­тельство тому - «Дело Дэна» - G. Dehn. Kirche u. Voelkerversoehnung, 1932, S. 84 ff.

§ 12. Философия религии права

жить не в нем. Право и государство - преходящи ⁽⁹⁶>. Они в конечном счете несущественны⁴.

Нагорная проповедь провозгласила несущественность, недействи­тельность права. Толстой пошел еще дальше, отрицая право вообще. Католичество воспринимает его сущностность, действительность в относительном смысле, а для Лютера оно носит преходящий харак­тер. Однако, в конечном счете, все возвращается к несущественности, недействительности права.

Христианская философия религии с ее учением о недействительности права и государства не в состоянии все же перевернуть с ног на голову постулаты философии ценности о положительной ценности права и государства. Недействительны право и государство лишь в той мере, в какой вся мирская жизнь в целом считается несущественной во вне­земном смысле - «перед Богом». Однако философия ценности и соот­ветственно философия права придерживаются мирской точки зрения, высказывают мирские ценностные суждения и обусловлены реалия­ми мирской жизни. Природа лежит в основе обеих точек зрения: об­щественной жизни человечества противостоит, в конечном счете, пугающее одиночество рожающей женщины и умирающего мужчи­ны. «Мы сотнями трудимся сообща, мы живем парами, мы умираем в одиночестве» (Иван Голль).

Юриспруденция в традиционной факультетской пурпурной мантии вещает: «Право - красного цвета. Его заповедь должна быть в крови у юношей, посвятивших себя мне: если им нужна лишь логика, то праву необходимы споры».

Карл Хайнсхаймер по случаю одного юбилея

§13. Психология юриста

Эдвард Шпрангер сформулировал понятие научной психологии духа¹. В отличие от попыток бессознательно (иррационально)-ценностной (wertblind) естественно-научной психологии она изучает относящуюся к ценности душевную жизнь с точки зрения культур­ных ценностей как целостную структуру (Gestalten) или понима­ние интеллектуальных феноменов в их совокупности как умственной деятельности. Она исследует душевные структуры или «формы жиз­ни», важные для определенных типов умственной деятельности. Шпрангер описывает шесть типов человеческого поведения в со­ответствии с основными областями культуры. В качестве идеальной характерологической модели выступал человек - теоретический, экономический, эстетический, социальный, политический и рели­гиозный.

Среди этих типов не фигурирует «человек юридический». Согласно Шпрангеру это не простая структура, а комплексное явление, смешан­ная форма социальной и теоретической структур². Мы видим, что «форма жизни» юриста - смешанное явление, так как и идея права, к ко­торой она (т.е. «форма жизни») относится, также представляет собой смешанное явление, триаду - справедливость, целесообразность и пра­вовую стабильность (безопасность). Шпрангер справедливо замечает, что «то, что называется целью в праве, не является правовым по своей природе». Этот феномен скорее социальный, политический, культур­ный. Так что в этом смысле нельзя, видимо, говорить о самостоятель­ной правовой «форме жизни» наряду с социальной, политической, теоретической и культурной. Два других элемента, однако, - чисто правовые ценности, не сводимые к другим ценностям. Структуриро­ванная посредством справедливости специфическая «форма жизни»

¹ См. Е. Spranger. Lebensformen, 3 Aufl., 1922, S. 3 ff.

² См. также Eduard Spranger. a.a.O., S. 326 ff. Zur Psychologie des Rechtsmenschen;
См. также Riezler. Das Rechtsgefiihl, 1921.

§ 13. Психология юриста

юриста равноправно становится в один ряд с разработанными Шпран-гером «формами жизни». Но справедливость, следуя Шпрангеру, име­ет решающее значение для «душевной структуры» юриста в двояком смысле: как идеальная и как позитивная справедливость, то есть как правовая стабильность.

Справедливость и правовая стабильность характеризуют различные и даже противоположные стороны юридического мышления. Спра­ведливость формирует надпозитивистское (uberpositive) и прогрессив­ное, а правовая стабильность - позитивистскую и консервативную правовые позиции. Право в смысле порядка противостоит справед­ливости. «Правовой человек» как неспециалист больше ориентирует­ся на справедливость, а как профессиональный юрист - на правовую стабильность. Соответственно, по Шпрангеру, первый скорее «право­вой идеалист», второй - «правовой формалист», или, если не прибе­гать к ценностным суждениям, - «правовой реалист». Именно поэтому можно сказать, что правовое чувство неспециалиста и профессиональ­ного юриста следует оценивать по-разному: критерием правового чувства профессионального юриста служит то, насколько трудно ему примириться с несправедливостью действующего права; правовое чувство неспециалиста проверяется выяснением того, способен ли он примириться с несправедливостью действующего законодателя в ин­тересах правовой стабильности.

Если мы хотим образно представить себе эти две формы жизни «пра­вового человека», то, с одной стороны, можно было бы вспомнить Шиллера, который призывает³ дотянуться рукой до неба и достать на­ходящиеся там неотъемлемые и неотчуждаемые права (и при этом восхваляет благословенный священный порядок), а с другой - Гете'⁹⁷', который скорее смирился бы с несправедливостью, чем с отсутствием порядка (но при этом жаловался, что о правах, с которыми мы рожда­емся, речь, к сожалению, не шла бы).

Обе правовые структуры, если они не способны к взаимопроникнове­нию, ведут к вырождению. С одной стороны, стоит добропорядочный обыватель, которого в его ипостаси госслужащего называют бюрокра­том и которого нам представляет Гете в его буржуазном облике во вре-

⁹⁷¹ О высказываниях Гете по поводу «Справедливость - порядок» см Trentin, La cnse du droit et de L'Etat, 1935, S 274 f

Призыв Локка к Небесам, (appeal to the Heaven) (см. del Vecchio, Giustizia, 2Ed., 1924, S. 73).

Философия права

мя пасхальной прогулки. С другой стороны, романтичный поборник справедливости ^т>. Справедливость, как было показано, - абстрактная категория, которую можно наполнить любым содержанием. Так что злоупотребление бесцельной справедливостью может и чудовищу придать идеальный вид (Робеспьер). Справедливость - «полярная», обоюдоострая ценность. С ней следует обращаться довольно жестко, чтобы добиться ее применения в соответствии с ее сутью. Справедли­вость, которая не побеждается постоянно любовью, превращается в несправедливость, подобно тому как милость оборачивается слабо­стью, если она со своей стороны постоянно не побеждается справедливо­стью. Справедливость без любви вырождается в «самосправедливость», или справедливость ради себя самой, и, как следствие, вытесненные жизненные силы рано или поздно жестоко отомстят ей. Шекспир в пьесе «Мера за меру» дал в образе наместника Анжело метафориче­ское изображение ревностного поборника права, скатившегося в без­дну справедливости ради справедливости и несправедливости, бунта вытесненных и одичавших желаний против справедливой для самой себя нормы.

Правовая стабильность, подобно справедливости, таит в себе даже больше опасности, поскольку в той же мере требует человека и жизнь соизмерять их понятиями. Понятие характеризуется в отношении по­стоянства потока жизни как дискретное, а в отношении конкретных жизненных явлений как общее. Не впадая в парадокс, можно сказать, что в принципе не существует прерывности потока жизни, особенно­сти отдельных действий, а существует лишь неменяющийся человек во всей его полноте и целостности или, вернее, вечно текущая полно­та его жизни. Жизнь и человек состоят не из отдельных действий, как и море не состоит из отдельных волн. Они представляют собой общ­ности, совокупности отдельных элементов взаимно переходящих друг в друга движений одного нераздельного целого. И, может быть, наи­более болезненным шоком для людей, попавших под бездушные жер­нова права, является то, что они вынуждены в бессильном отчаянии мириться с искажением реальности, порождаемым картиной одного отдельно взятого конкретного деяния на фоне общей картины одной отдельно взятой конкретной жизни, из которой это деяние насиль­ственным образом вырвано. И объясняется такое искажение тем, что данное деяние в своей единичности и вся жизнь, из которой оно вых-

^т) О правовом фанатизме как о «неистовстве пустой абстракции» (raised raisonnante, по Тэну) см. Curt Geyer. Der Radikalismus, 1923, S. 96. -Наиболее благоприятная схема для политического радикализма!

§ 13. Психология юриста

вачено, рассматриваются под углом зрения этой случайной единично­сти. Но суть правовой науки как раз и заключается в стремлении ви­деть отдельные деревья, а не лес.

Юрист же смотрит на отдельного человека и на отдельный казус все­гда лишь сквозь призму обобщенных определений закона, лишь как сквозь плотную завесу, которая позволяет увидеть лишь самые общие очертания - в точности, как сквозь повязку на глазах Фемиды⁴. Чтобы убедиться в том, насколько обедненно право опосредует действи­тельность, достаточно сравнить биографию какого-нибудь великого человека с ее отражением в юридическом зеркале. Для «правового че­ловека» наследство Гете состояло бы из его свидетельств о рождении и смерти, из документа о его приеме в адвокатуру, из свидетельства о браке и свидетельства о рождении его сына, из записи в поземельной книге о его доме на имя жены и о дачном домике на Штерне, из до­говоров с издательствами на его произведения и из его назначения на должность тайного советника'⁹⁹'. Таким образом, конкретная инди­видуальность с точки зрения ее юридической значимости принимает­ся во внимание только в ее самом абстрактном качестве - а именно в качестве некоего конкретного индивида. Правовое мышление требу­ет иметь дело с данной конкретной жизнью, но только в ее самом общем, абстрактном виде. В сущности, в превосходстве силы абстрак­ции, серьезно упрощающей всю полноту жизни, заключается преиму­щество римского права перед немецким. Юрист должен быть способен увидеть в живом человеке юридическую схему. Именно это дало повод Толстому вынести обвинительный приговор юристам: «...все эти люди считают, что в жизни существуют обстоятельства, при которых отношение человека к своему ближнему не имеет значения»⁵. Эту особенность правового мышления отмечает также Шпрангер, ког­да он приписывает ему «ближайшее родство с научным мышлением» и стремление находить теоретически обоснованные закономерности общего порядка. Да, некоторые даже говорят о непосредственном сходстве юриста с математиком. Подобно математику, который во всем пестром многообразии действительности должен увидеть лишь

"" А.Б. Шмидт (Goethe-Kreis и. deutsche Rechtsgeschichte, 1935) рассматривает как юридически значимое в жизни Гете лишь в трех аспектах: 1. Его дворян­ство. 2. Приобретение имения Обер-Росла. 3. Авторские права на его произ­ведения.

Об этом символе см. Е. к Moelkr, Zeifschrft f. christi. Kunst, 1905, S. 107 ff.,

142 ff.

Cm. Saphir. Dostojewsky u. Tolstoi, 1932, S. 78 ff.

Философия права

пространственные и поддающиеся численному выражению отно­шения, юрист обязан принимать во внимание только совершенно определенную картину общего плана, передающую лишь грубые кон­турные очертания всего красочного многообразия и образного богат­ства жизни. И в самом деле, Савиньи охарактеризовал правовую науку как «математику (посредством) понятий». А в одном из своих последних сочинений, в котором речь шла о пригодности к юридиче­ской профессии, он выдвигает тезис: «плохой математик - плохой юрист»⁶.

Это отнюдь не означает: хороший математик - хороший юрист. Для анахроничного образа мышления юриста «не от мира сего» характе­рен профессиональный навык, в наши дни окончательно утерянный,-видеть всю полноту быстротекущей жизни, - ибо полнота жизни вы­рабатывала обязательную привычку у нее учиться. Эта архаичная форма вновь возникает, когда «правовой человек», имея дело со спра­ведливостью и правовой стабильностью, забывает о третьей составля­ющей идеи права - целесообразности. Подобно тому, как идея справедливости и правовой стабильности сближает его с «теоретиче­ским человеком», идея целесообразности роднит его тип мышления с типом мышления общественных и политических деятелей.

До сих пор мы ориентировали образ «правового человека» на объек­тивное право. Однако он относится к субъективному праву. Если этот образ в своей объективно-правовой ипостаси находит свое воплоще­ние прежде всего в судье, то в субъективно-правовом смысле он при­нимает образ борца за право. Правовое чувство ^<ш как чувство собственного права, характеризующего такого борца, проявится луч­ше всего и будет наиболее точно понято при сравнении со своим анти­подом - совестью⁷.

Следует прежде всего четко осознать проблематику двойственности этических голосов, звучащих в каждой человеческой груди, - пробле­матику этического законодательства: одни этические законы лишь на­лагают обязательства, другие - наделяют правом требования; одни

⁰⁰⁰¹ О правовом чувстве см. Hoche, Das Rg in Justiz и. Pohtik, 1932; Engelhard, ZfdgesStrW, Bd. 44, S 57 ff.