Конец рассказа Дарона Нахудяна

Арам Нахудян (Баку, апрель 1997 г.)

 

Думаю, что случайностей не бывает. По крайней мере тогда, когда я летел из Вашингтона в Анкару на принадлежавшем Пентагону самолете С-130 и размышлял о том, что вчерашний день сыграл со мной злую шутку.

Расскажу подробнее. Я уже четыре года имею отношение к спецслужбам Государственного департамента по иностранным делам. Они не связаны ни с ЦРУ, ни с Пентагоном, хотя, по правде говоря, мы оказывали друг другу взаимную помощь. Я считался дипломатом. То есть человеком, служившим своей стране и своим идеям с куда большим старанием, чем это компенсировалось получаемой зарплатой.

Всего две недели назад мне исполнилось тридцать четыре года, и я начал осознавать, что моя молодость окончательно ушла в прошлое. Вздохнув, я попытался что-то разобрать в туманной каше странного фиолетового оттенка, окружавшей самолет на высоте тридцать три тысячи футов над Северной Атлантикой. Это было путешествие длиной почти девять тысяч километров в совершенно неизвестное мне место. Вообще-то говоря, я не совсем прав — я неплохо знал эту страну. Потому что моя мать часто рассказывала мне о Турции.

Моего отца звали Дадхад Нахудян, он родился в Каире в 1930 году и скончался в Париже всего три года назад. Это был исключительный человек, передавший мне свои знания и идеалы. Он был прежде всего армянином, ведь мой дед Оганнес Нахудян и бабушка Нора Азатян родились в Трапезунде и в Эрзеруме. После долгих мытарств они приехали в Каир, судьба была к ним благосклонна, и они умножили свое благосостояние благодаря выдающемуся уму Оганнеса и решимости Норы.

Так что и я по существу являюсь армянином, поскольку моя мать, Элен Уорч, передала мне двадцать пять процентов армянской крови, остальная же кровь — французская. Потому внутри меня уживались две личности, каждая из которых пыталась заявить о себе либо занять ведущие позиции. В последнее время верх брало, несомненно, армянское начало — генетически армянский удельный вес был явно большим.

Так или иначе я чувствовал себя американцем. Все остальное — просто история. Интересная, драматическая и даже жестокая. Только и всего. Не более чем история.

 

* * *

 

Я хорошо знал, что когда-то произошло между турками и армянами. Моя мать неоднократно рассказывала мне об этом, потому что это было частью ее жизни, хотя непосредственно внутри конфликта ей жить не пришлось.

Моя мать родилась в Париже от брака между Эженом Уорчем, человеком тонким и образованным, и Анной де Вилье, бесстрашной женщиной, дочерью секретаря посольства Франции в турецкой столице тех лет.

Обстоятельства сложились так, что я родился в Нью-Йорке и потому пользовался всеми правами гражданина США. Много лет мой отец отказывался говорить со мной об армянских делах, пока не пришел день, когда он счел меня достаточно зрелым, чтобы я смог понять их.

Должен признаться, что поначалу все эти вопросы ни в коей мере не интересовали меня. Мне было восемнадцать лет, и я ни разу в жизни не говорил ни с одним армянином или армянкой, за исключением моей матери. Я был знаком с двумя армянами, которые занимались торговлей на Манхэттене, но я узнал об их национальности только по их экзотическим фамилиям. В то время меня интересовало совсем другое. Например, поступление в Йельский университет, что мне удалось благодаря заветам моего деда Эжена, дальновидного человека, который до самой смерти надеялся, что его внуки выучатся. Из его внуков только я получил высшее образование.

Я не был блестящим студентом, но стал специалистом в области политических наук. Потом я защитил докторскую по Стратегическим ресурсам, а позже прошел курс в Дипломатической школе в Лондоне. Честно говоря, мне было нелегко добиться поступления в Академию в Вашингтоне, а позже поступить на дипломатическую службу.

Мне пришлось провести два спокойных года в посольстве в Париже, и лишь после этого меня пригласили для выполнения специальной миссии. Она состояла в том, чтобы выяснить, насколько реален проект строительства нефтепровода из Баку до Черного моря через Азербайджан и Грузию.

Потом на первый план вышла необходимость, о которой говорил Моно. Мне хотелось думать, что это назначение вызвано только моими профессиональными достоинствами, а не тем, что в моих жилах течет армянская кровь. Но я был не совсем прав. Оказалось, что здесь сошлось много случайностей.

 

* * *

 

Мне пришлось лететь из Анкары в Баку на рейсовом самолете. Конфликт в Азербайджане создал нестабильность в регионе, и я осознавал, что у меня могут быть проблемы. Но иного выхода у меня не было.

Самолет С-130 был более шумным и менее комфортабельным, чем коммерческие самолеты. Кроме того, я летел один, и никто не зашел ко мне в салон, чтобы предложить мне что-нибудь. Мне вручили небольшой переносной холодильник с кока-колой и несколькими бутербродами. Эти люди из Пентагона, видимо, должны были тратить бюджетные деньги на другие вещи.

В конце концов мы прибыли в Анкару на рассвете. Разница во времени с Вашингтоном восемь часов. Я падал от усталости, аэропортовые формальности, оказались, к счастью, короткими, и меня отвезли в гостиницу «Хилтон» на машине посольства. По пути мне повторили, что мне предстоит провести в городе сорок восемь часов. Здесь же мне передадут последние инструкции.

Я проспал глубоким сном почти весь день. В шесть вечера мне позвонили из посольства. Кто-то заедет за мной в гостиницу, и мы поедем ужинать в полвосьмого.

Приняв душ, я оделся так, как нарядился бы обеспеченный турист, и спустился в холл. Точно в назначенный час появилась женщина, в которой безошибочно можно было узнать американку. Служащий администрации указал на меня, и она направилась ко мне, изображая улыбку.

Она назвала себя Энн Кемпбел. Глядя на ее рыжие волосы и розовое, веснушчатое лицо шотландки, я почувствовал себя как дома. Мы присели на несколько минут и представились друг другу. Она предложила поехать в ресторан «Зенгер-паша» в старой части города. Я кивнул в знак согласия. Эта женщина могла везти меня куда угодно — она была красива и к тому же от нее исходила какая-то положительная энергия.

Уже в машине она сказала, что в посольстве занимает должность второго секретаря. Ей поручили занять меня во время моего пребывания в Анкаре. Снова улыбнувшись, она добавила, что это не самое неприятное поручение, которое ей приходилось выполнять.

Обстановка была самая располагающая, но больше всего меня поразил вид крепости. Находиться там и ужинать в столь приятной компании компенсировало напряжение тяжелого пути. В конце концов, это был далеко не худший вариант развития событий.

После ужина и долгого сидения за столом она проводила меня до гостиницы. Она сама предложила подняться в номер. Я действительно чувствовал себя совсем одиноко, и мне нечего было возразить. Мы распили бутылку турецкого вина, оно было исключительно дорогим, но нам показалось его мало.

Энн была прекрасной любовницей, а я — тоже постарался быть на высоте. Через пару часов я понял, что больше нет сил, и предложил ей немного отдохнуть. Она так заразительно засмеялась, что в конце концов мы расслабились и заснули.

Едва рассвело, она вскочила с постели и объявила, что должна ехать на работу, но вернется к середине дня, чтобы проводить меня в аэропорт. Я остался один, размышляя о том, что приятные минуты пролетают слишком быстро.

Энн не смогла вернуться и отвезти меня в гостиницу, как обещала утром. Она позвонила, извинившись, что имеет важное поручение, что кто-то заедет за мной и что мы еще увидимся. Ну ладно, если так все складывается, то ничего не остается, как согласиться.

Официальная машина посольства довезла меня до военного аэропорта. К моему удивлению, там меня ждал военный атташе и человек в штатском, который не мог быть никем иным, как сотрудником ЦРУ, хотя он ни слова мне не сказал.

Последние указания состояли в том, чтобы я полетел в Баку на военном турецком самолете. У меня не было возражений, и я поднялся на борт вместе с семью турецкими военными и двумя гражданскими лицами. На них были солнечные очки, и они даже не взглянули в мою сторону.

Я приготовился провести два часа полета за чтением протоколов о моих предстоящих действиях. Я их помнил практически наизусть, но и делать мне там было совсем нечего.

 

* * *

 

Баку оказался точно таким, каким мне его описывали. Серый город, спускавшийся к морю с окружавших холмов. Огромный нефтеочистительный завод, продолжавший работать, являя собой одно из чудес света, доказывающих, что жизнь на развалинах Советского Союза еще продолжается. Территория, которая в свое время была как бы опорой моста империи Александра Великого, благодаря нефти стала местом столь стратегически важным, сколь и некрасивым. При всем при этом стены, защищавшие эту территорию, до сих пор сохранились.

Гостиница была некрасивой, холодной и темной. Ее украшал человек, у которого явно было иное призвание. С номера был выход на улицу. Мне предстояло прожить там три дня, и такая перспектива отнюдь не радовала меня.

Это была темная сторона блестящей позиции любого дипломата. Часть пути, который ему надо было одолеть, если он хотел чего-нибудь добиться.

В моих инструкциях строго указывалось, что следует избегать прогулок в одиночку по городу. Американский дипломат становился легкой добычей любой местной террористической группы, участвующей в азербайджанском конфликте. Меня предупредили, что русские не очень хорошо контролируют эту республику. По правде говоря, разведывательные службы отговаривали меня от этой поездки. Они были готовы предоставить любую полную информацию, позволявшую принять правильное и объективное решение без необходимости лично ехать в Баку.

Но Пентагон хотел получить информацию из первых рук. Поэтому я и выглядывал из окна сдвоенного номера 316 гостиницы «Отель Каспио».

Мы стояли на пороге мая месяца, но еще было очень холодно. В номере красовался огромный крашеный радиатор, он был такой же холодный, как и стекло, которого я касался. Может быть, для жителей этого города уже и не стоило отапливать помещение, но в номере было не больше десяти градусов тепла.

Я решил пренебречь всякими советами и рекомендациями и пройтись по городу. Смеркалось, и мне захотелось пройтись по рынкам, которые я видел из окна такси. Ярко освещенные ларьки стояли рядами вдоль тротуаров. На следующий день мне предстояло совещание с директорами основных государственных нефтеочистительных заводов. Потом я поеду вдоль берега до Аляты — пристань, где мне должны указать место контакта с нефтепроводом до Тбилиси. Он должен пройти и через армянскую территорию вдоль одного из северных отрогов Малого Кавказа.

Спотыкаясь на плохо освещенных ступенях лестницы (лифт только поднимал пассажиров), я думал, что эту миссию надо было бы поручить какому-нибудь специалисту, инженеру или какому-нибудь другому технарю. Я-то, вообще говоря, высказывал уже такое мнение, но мне сухо ответили, что в моем мнении по этому конкретному пункту они не нуждаются.

Уличный рынок был настоящим людским калейдоскопом. Там были русские, татары, калмыки, армяне, турки, иранцы, грузины и многие другие, которых я уже не мог распознать. Мои волосы были темными, глаза серыми, а цвет лица как у латиноамериканцев. Никто не сказал бы, что я американец. Разве что по качеству моей одежды, хотя в дороге она нещадно измялась. Но хочешь не хочешь, но есть нечто неуловимое, что нас выдает, кроме того, окружавшие нас люди были в основном продавцами. А у них есть шестое чувство, по которому они угадывают стоящего перед ними человека.

Сильный запах еды, усиленный специями, перебивал все. Это место находилось относительно недалеко от Европы, но в нем, несомненно, царил азиатский дух.

В гостиницу я вернулся очень быстро. Мы договорились с доктором Сергеем Бахза позавтракать в восемь утра. Он явился как раз в тот момент, когда часы на стене холла отбивали восемь часов. Его пунктуальность вызвала у меня улыбку, потому что во время моей последней миссии в Женеву представитель швейцарского правительства опоздал на полчаса.

Бахза был грузином родом из Тбилиси. Это был мужчина лет сорока пяти, с практически белыми волосами и зеленоватыми глазами. Он приветствовал меня глубоким наклоном головы, а я протянул ему руку, которую он крепко пожал, поглядывая на меня из-под полуприкрытых ресниц.

Мы позавтракали медленно и обильно. До сих пор я ни разу не встречал, чтобы кто-нибудь завтракал таким образом. Он делал это размеренно, словно этот вульгарный и плохо организованный буфет представлял собой прекрасную возможность для роскошной еды. Он дружески улыбнулся мне, услышав мое замечание, но продолжал есть точно так же.

Когда он уже больше не мог кушать, он стал пристально смотреть на меня, словно в ожидании того, что я объясню ему, что собираюсь тут делать.

Он не выказывал намерений поскорее уйти отсюда, так что мне пришлось подняться из-за стола, давая понять, что пришло время начинать рабочий день.

У Сергея Бахзы была дребезжащая «Лада», точно такая, как и сотни других подобных автомобилей в Баку, за исключением нескольких старых «мерседесов». Мы поехали на Аляты — пристань, где находилось большинство крупных нефтеперерабатывающих заводов и нефтепроизводств страны.

Он рассказал мне, что конфликт между Арменией и Азербайджаном за Нагорный Карабах делал, по его мнению, нереальным любое сотрудничество по такому сложному и дорогостоящему проекту, как нефтепровод. Он грустно улыбнулся. Кто будет вкладывать деньги в столь дорогое и рискованное предприятие? Сергей говорил на довольно искусственном английском языке, но его можно было прекрасно понять. Он никогда не одобрил бы столь безумного проекта. Он добавил, что, будь его воля, он уже давно бы жил в Майами. Он подмигнул мне. Бывал ли я в Майами? Из всех мест на земле именно этот город больше других походил на рай.

В условленном месте нас ждала группа инженеров. Почти все они были русскими, работавшими по контракту на правительство Азербайджана. Они бегло говорили по-английски и, казалось, были горды своим знанием языка.

Это устраивало меня, поскольку я едва был в состоянии пробормотать двадцать или тридцать готовых фраз по-русски. Английский язык одержал победу над эсперанто и над дипломатами.

Мне показали на карте, раскрашенной цветными карандашами, место стыка. Иранская нефть поступит сюда из поселка Бандар Анзали, расположенного в ста пятидесяти километрах на северо-восток от Тегерана. Это был хороший бизнес для всех, к тому же Москва смягчила свое отношение к местным политикам. Проблем не будет. Сергей тем временем пристально смотрел на горизонт Каспия, словно не понимал, о чем у нас идет речь.

Но инженеры, казалось, очень хотели проведения нефтепровода. Более того, в порыве энтузиазма они повели речь о параллельном нефтепроводе с автомобильной дорогой, с которой можно контролировать его и проводить необходимые ремонтные работы. В выигрыше будут все — Иран, Азербайджан, а следовательно, и Россия, Армения и Грузия. Кроме того, конечно, и Турция, которая станет первым потребителем. Будут гарантированы справедливые цены. В районе установится стабильность. Это была прекрасная идея.

Потом они замолчали, ожидая моей реакции. Было очень трудно убедить их, что моя миссия ограничивается подготовкой доклада, который станет частью большого досье, и что оно всего лишь еще один бюрократический шаг на долгом пути принятия решении.

Но я не смог убедить их в этом. Им хотелось нефтепровода. Стратегические позиции Баку ослабевали в этом новом мировом раскладе нефтяных богатств. Но нефтепровод изменит положение. А тут стоял я с моей папкой, фотокамерой и бейсболкой спортивного клуба «Нью-Йоркерс». Видимо, у меня был внушительный вид, потому что на меня смотрели молча и уважительно.

Мне терять было нечего. Я подумал, что было бы неплохо вселить в них надежду. В конце концов мы всю нашу жизнь живем в мире иллюзий, и без особых раздумий я заявил:

«Будет построен. Нефтепровод будет. Совершенно точно».

Меня чуть ли не начали качать. Все широко заулыбались, и я какое-то время чувствовал себя прекрасно. На обратном пути в Баку я уловил, что Сергей смотрит на меня с уважением.

Это произошло в самый неожиданный момент. Мы вышли пообедать, предвкушая терпкое грузинское вино и подтрунивая над собой. Эти русские понравились мне. Они хотели уехать, но не куда-нибудь, а именно в Соединенные Штаты Америки.

 

* * *

 

Взрыв отбросил меня на дерево. Думаю, что я пролетел не меньше шести метров. Может быть, и больше. Только Сергей, отошедший за машиной, не пострадал. Четыре инженера, шутившие со мной всего секунду назад, погибли сразу.

Нет, сознания я не терял. Я почувствовал ужасную тошноту, страшную боль в руке. Я почувствовал, как кровь заливает мне лицо. Я даже не испугался. Я только понял, что что-то мешает мне нормально дышать и что я остался в живых.

Думаю, что машины скорой помощи, приехали быстро. При этом я был неспособен чувствовать время и у меня было ощущение, что оно замерло, остановилось. Потом вдруг оно побежало быстро-быстро, я заметил это но дыханию.

Сергей стал оказывать мне помощь. Мне показалось, что он плачет, и я видел, что он обхватил свою голову руками. По-моему, в этот момент я потерял сознание.

 

* * *

 

Я пришел в себя в реанимации Главного госпиталя Баку. Сначала я не понимал, где нахожусь. Как ни странно, ничего у меня не болело.

Я решил, что мне дали успокоительное. Я только слышал громкий шум в ушах. Я вновь и вновь видел вспыхнувшие возле меня языки пламени. Я понимал, что был в шаге от смерти. Я не был уверен, что меня по-настоящему прихватило и что мне жить осталось совсем немного. Обо всем этом я думал как бы со стороны, словно находился в стороне от своего тела.

Сколько времени я провел в таком странном состоянии, неизвестно. В какой-то момент я услышал чьи-то осторожные шаги. Кто-то наклонился надо мной и стал пристально рассматривать меня. Это была красивая женщина со светлыми глазами, ее светлые волосы были коротко подстрижены. Я мог наблюдать, как ее грудь поднималась и опускалась как раз на уровне моих глаз. Она пристально смотрела мне в зрачки, словно что-то искала в них. Помню, я попытался улыбнуться, но не смог. Она разгадала мое старание и ответила мне широкой улыбкой.

Она указала на себя и произнесла свое имя. Почему-то оно осталось у меня в памяти — Лейла Халил. Она была доктором. Она очень деликатно дотронулась до моей перевязанной руки и прошептала, что мне очень повезло. У меня не останется шрамов, и уже через несколько недель я смогу выписаться из госпиталя. Очень повезло, повторила она, улыбнувшись. Потом она ушла, оставив после себя легкий запах духов, показавшийся мне странно знакомым.

На следующий день меня навестил Сергей. Он выглядел расстроенным и старался не смотреть мне в глаза, как будто чувствовал себя виноватым. У меня болели все кости, но я хотел переменить позу, чтобы достойно встретить его. Он подошел к кровати и протянул руку. С ним была папка из коричневой плотной бумаги самого дешевого сорта. Он что-то пробормотал, но я не разобрал. Он молча смотрел на меня. Мне было очень интересно, что в папке, но у меня не хватило сил открыть ее, и я уронил ее на кровать.

Он понял мое состояние и положил папку в ящик прикроватной тумбочки. Потом он, видимо, решил, что мешает мне, поднялся и стал задом, не спуская с меня глаз, выходить из комнаты.

Позже мне объяснили, что это было еще одно покушение азербайджанских националистов. Своего рода невнятный протест против Армении, против России, против Турции. Против всех.

Люди, оказавшиеся жертвами покушения, ничего общего со всем этим не имели. Но для авторов это не имело никакого значения — в конце концов они добились своего — привлекли к себе внимание всех. Пусть оно и стоило жизни четверым людям. При их образе мыслей, это было не важно — подходящая цена для их пропагандистской акции.

Однако я не мог не думать о докторе Халил. Что делала там такая женщина, как она?

В госпитале я провел больше времени, чем мне хотелось, но больше я ее не видел. Я только вспоминал ее глаза странного золотистого цвета и ее духи, ставшие знакомыми, когда я вызывал их в своей памяти.

Несколько дней у меня, видимо, держалась высокая температура. Я чувствовал себя весьма беспокойно и в голове появлялись разные фантазии. Иногда температура снижалась и фантазии уходили. Не знаю, сколько времени я провел в таком состоянии. Когда я был в сознании, я относил их за счет головной боли. Врач пытался убедить меня, что взрывная волна вызвала у меня легкую контузию, и с убежденностью добавил, что все это у меня пройдет через несколько дней, в крайнем случае недель.

Мне хотелось уехать из этого госпиталя. Я стал замечать несвежесть простыней, недостаточную гигиену в туалете, когда уже начинал делать свои первые шаги. Все это вызывало у меня депрессию, а головная боль, появлявшаяся неожиданно и вызывавшая тошноту, была причиной сильных страхов, что она никогда не пройдет и будет мешать мне вести нормальный образ жизни.

Единственно, что облегчало мне существование в те моменты, было воспоминание о серьезных глазах Лейлы Халил. Я не мог не думать о ней. Мне казалось, что я знал ее всю жизнь, хотя и понимал, что наше знакомство продолжалось всего несколько секунд.

Наконец меня выписали из госпиталя. К тому времени меня уже не очень волновали условия в нем. Это было похоже на то, что именуют «синдромом Стокгольма». Мне уже не хотелось уезжать. Я даже сказал лечащему врачу, что до поступления в госпиталь я чувствовал себя намного хуже, чем сейчас. Я-то понимал, что единственной причиной для продления моего пребывания там было ожидание, что она появится вновь. Я не мог свыкнуться с мыслью, что никогда больше не увижу ее.

Кто действительно появился в госпитале, так это второй секретарь посольства в Анкаре Декстер Бруль. Он приехал сообщить мне, что меня увезут отсюда обратно в Соединенные Штаты. Пытаясь передать мне свой оптимизм, он улыбнулся мне.

Я убедил его, что этого делать не следует. Я чувствовал себя прекрасно, и должен пробыть в городе еще одну неделю. Кроме того, инженеры, ответственные за работу перерабатывающих заводов, взяли надо мной шефство. Это была прекрасная возможность внедриться в их среду и узнать их подлинное мнение о реальности строительства нефтепровода. Причем не с позиций неизвестного человека, представляющего стратегические интересы такой страны, как США, а с позиций их настоящего друга, доверенного человека. Они узнали через Сергея Бахзу, где я нахожусь, и ежедневно приходили ко мне, чтобы выразить свое сочувствие. Они приносили с собой водку домашнего приготовления, и эти бутылки скапливались у меня под кроватью. Они говорили, что это напиток богов, который мы должны будем как-нибудь вместе выпить.

Декстер Бруль, казалось, не очень проникся моими аргументами. Он настаивал на том, что ему поручили вытащить меня отсюда. Помимо прочего они опасались, что покушение может быть повторено. В конце концов гарантии самого правительства Азербайджана, задержавшего террористов и предавшего их суду, сыграли свою роль и оказались более убедительными, чем мои собственные аргументы.

На следующий день меня выписали из госпиталя. Я собрал вещи и, прежде чем выйти из госпиталя, направился к кабинету директора.

Я хотел поблагодарить его за проявленное ко мне внимание. Я понимал, что большего они не могли дать, имея такой скромный бюджет. Он принял меня весьма сердечно и был рад, когда я подарил ему несколько бутылок водки, чтобы он распил их вместе со своим персоналом.

Уже вставая, я спросил у него (стараясь показать, что для меня это не имеет большого значения) о докторе Лейле Халил. При этом я пробормотал, что, мол, хотел бы поблагодарить ее за визит.

Директор посмотрел на меня с любопытством. Лейла Халил? Да, он помнил ее. Она провела один день в госпитале. Но она не работала здесь. И даже ни в одном медицинском учреждении Азербайджана. Она была турецким врачом, работавшим в Красном Кресте. Она приезжала по заданию Красного Креста только для того, чтобы оценить мое состояние.

Директор бросил на меня заинтересованный взгляд. Она навестила меня? Он пробурчал, что до конца не понимает, в чем дело. В любом случае ее уже нет в городе. А где ее найти, он не знает.

 

* * *

 

На главной лестнице меня ждал Сергей. Увидев меня, он стеснительно заулыбался. Он был рад, что я уже хожу, но по-прежнему прятал свой взгляд, как будто продолжал считать себя единственным виновником случившегося. Я с улыбкой протянул ему руку, и он обнял меня в знак своего расположения и, возможно, благодарности за то, что я не только не имел ничего против него, но и считал его своим другом.

Я уже был в машине, когда вдруг вспомнил, что забыл папку, переданную мне Сергеем. Я пробормотал извинения и вышел из машины, опасаясь не найти ее на прикроватной тумбочке.

Я вошел в палату в тот самый момент, когда уборщица выходила из нее, и подумал, что она выбросила папку. Но нет. К моей радости, папка лежала на месте. Причем именно так, как две недели тому назад ее оставил Сергей.

Я взял папку и быстро вернулся в машину. Сергей увидел папку и ухмыльнулся. Потом резко тронулся с места, выпустив клубы черного дыма и извинившись за низкое качество советских моторов.

То, что случилось со мной, изменило некоторые мои воззрения. До сих пор я никогда не думал о смерти как о чем-то определенном и неизбежном. Покушение поставило ее настолько близко, что она практически коснулась меня, а это, несомненно, меняет личность. Смерть в конечном итоге затрагивает других. Всегда только других. Парадокс состоит в том, что, когда приходит наш час, это уже не наш вопрос.

Сергей захотел устроить ужин в мою честь и пригласил меня в один из самых роскошных ресторанов Баку. Рискуя задеть его чувства, я ответил отказом. Я предпочел бы перекусить где-нибудь на берегу моря, где подают свежую рыбу, в скромном и безлюдном ресторане. Он согласился, сказав, что понимает меня. Это, конечно, хорошая мысль, тем более что вряд ли нам подадут в дорогом ресторане более свежую рыбу.

За едой мы не разговаривали. Я был рассеян, и Сергей уважал мое состояние. У меня начинала болеть голова, это улучшало мое настроение, но желания разговаривать не появлялось. Я предпочитал молчать, пока Сергей неожиданно не уставился на меня. Тогда он и спросил, прочитал ли я бумаги из его папки.

Я в удивлении отрицательно покачал головой. Нет. Не было подходящего момента для этого. А почему он так хочет, чтобы я прочитал бумаги? Он пожал плечами, пробурчав, что он предпочел бы, чтобы я сам это понял. Эти бумаги прислал ему его старый друг, имевший, как ни странно, такую же фамилию, как и я. Его друга звали Дарон Нахудян. Он познакомился с ним в Стамбуле лет двадцать назад. Хороший человек, добавил он.

Потом он захотел сменить тему разговора. Он спросил, когда мы продолжим нашу работу. Ему очень хотелось поскорее вернуться к ней.

Мне не хотелось обманывать его. Я ответил, что все эти события повлияли на меня намного сильнее, чем я сам ожидал. У меня уже не было большого интереса продолжать работу. Мне трудно сосредоточиться, да к тому же время от времени сильно болит голова.

Сергей, моргая, внимательно смотрел на меня, словно не желая слышать эти слова. Он хорошо понимал, что я представляю собой его шанс, и ничего не хотел больше слышать.

Я закончил ужин, подняв тост за дружбу, а Сергей обхватил свою голову руками. Мне было по-настоящему жаль огорчать его, но я не мог оставаться в Баку только из-за того, что моему новому другу нужна работа. Я предпочел дать ему тысячу долларов, потому что мне было уже ясно, что надо делать. Раньше у меня не было такой ясности.

Потом я раскрыл папку. Целая куча листков, исписанных на машинке. Был поставлен заголовок: «Армянское древо». Тогда я вспомнил, что у моего отца был дальний родственник, племянник Дарон Нахудян.