Меморандум соглашения

Между Люком Джеймсом Брендоном (в дальнейшем именуемым «Жених») и Ребеккой Джейн Блумвуд (в дальнейшем именуемой «Невеста»)…

 

Не поняла. Меморандум какого соглашения? Это что…

Это же не…

Не веря своим глазам, я поворачиваюсь к Люку, но он листает страницы с таким же ошарашенным видом, как и у меня.

— Мама, это что? — спрашивает он.

— Простая предосторожность, — роняет Элинор с туманной улыбкой. — Своего рода страховка.

Господи. Брачный контракт! Вот что это такое.

Чувствуя легкую дурноту, я пробегаю контракт глазами. Он занимает страниц десять и пестрит заголовками типа «Наследование имущества в случае развода».

— Страховка — от чего именно? — Голос у Люка ровный, ничего не выражающий.

— Давайте не притворяться, будто мы живем в мире сказок, — чеканит Элинор. — Все мы знаем, что может произойти.

— И что же именно?

— Не прекословь мне, Люк. Ты прекрасно знаешь, о чем я. А учитывая… скажем так, траты Ребекки… — Элинор бросает выразительный взгляд на мои туфли — и какой же униженной чувствую я себя, когда до меня наконец-то доходит, почему она расспрашивала о них.

Ни черта она не любезничала. Запасалась оружием, чтобы напасть на меня.

Ну как я могла быть такой тупицей! Нет у Элинор никакой мягкой сердцевины. Ее просто не существует.

— Давайте называть вещи своими именами, — спокойно говорю я. — Вы считаете, что Люк мне нужен ради денег.

— Бекки, конечно, она так не считает! — возражает Люк.

— Считает!

— Брачный контракт — просто разумный предсвадебный шаг.

— По-моему, у нас в таком шаге необходимости нет, — усмехается Люк.

— Позвольте внести ясность, — желчно произносит Элинор. — Я просто пытаюсь защитить тебя. Вас обоих, — добавляет она не слишком убедительно.

— Вы что, решили, будто я хочу… развестись с Люком и зацапать все его деньги?

«Как ты со своими мужьями проделала», — едва не прибавляю я и сдерживаюсь в последнюю секунду.

— Думаете, я для этого за него замуж собралась?

— Бекки…

— Вам лучше как следует ознакомиться с контрактом…

— Я не намерена с ним знакомиться.

— Прикажете расценивать это как ваш отказ подписать его? — Элинор победоносно улыбается, точно я подтвердила самые жуткие ее подозрения.

— Нет! — говорю я дрожащим голосом. — Не отказываюсь! Я подпишу все, что вам будет угодно! Я не позволю вам думать, будто мне нужны деньги Люка! — Я хватаю ручку со стола и так яростно царапаю свою подпись на первой же странице, что прорываю бумагу.

— Бекки, не будь дурочкой! — кричит Люк. — Мама!

— Все отлично! Подпишу каждую… долбаную… Лицо у меня пылает, перед глазами пелена, я переворачиваю страницы и ставлю подпись снова и снова, даже не глядя на текст. Ребекка Блумвуд. Ребекка Блумвуд.

— Ну а я этого не подпишу, — говорит Люк. — Мне не нужен этот контракт. И уж конечно я не подпишу бумагу, которую никогда в жизни не видел.

— Вот! Готово! — Я бросаю ручку и хватаюсь за сумку. — Думаю, мне пора. До свидания, Элинор.

— Бекки… — произносит Люк. — Мама, чего ради ты это затеяла?

Когда я стремительно выхожу из квартиры Элинор, в голове у меня все еще шумит. Несколько секунд стою у лифта, он так и не подъезжает — и я иду пешком. Меня трясет от ярости и унижения. Она думает, что мне нужны деньги Люка! Считает меня золотоискательницей!

А может, все так считают?

— Бекки! — Перепрыгивая через три ступеньки, Люк мчится следом. — Бекки, подожди! Извини! Я понятия не имел…

Когда мы оказываемся на первом этаже, он хватает меня, прижимает к себе, а я стою, будто окоченев.

— Поверь мне! Для меня это такой же шок, как и для тебя.

— Знаешь… Думаю, тебе стоит его подписать, — говорю я, глядя в пол. — Ты должен защищать себя. Это только разумно.

— Бекки. Это я. Это мы. — Люк мягко приподнимает мне подбородок, и мне не остается ничего другого, как взглянуть в его темные глаза. — Ты рассержена, я знаю. Это естественно. Но ты должна простить маму. Она слишком долго жила в Америке. Брачный контракт здесь норма. Она не хотела…

— Хотела! — Чувство унижения охватывает меня с новой силой. — Именно этого она и хотела! Она думает, у меня есть какой-то план… заполучить все твои деньги и спустить их на туфли!

— Но ведь ты не замышляла такого коварства? — Люк изображает ужас. — А я чуть не попался! Что ж, если ты затеяла такой хитрый ход, может, нам следует составить брачный контракт…

Я выдавливаю улыбку — но мне все еще не по себе.

— Я знаю, что здесь у многих такие контракты. Я знаю. Но все-таки она не должна была… составлять его, даже не посоветовавшись с нами! Представляешь, каково мне было?

— Представляю. — Люк успокаивающе гладит меня по спине. — Я на нее так зол.

— Нет.

— Конечно, да!

— Нет! Ты на нее никогда не злишься! В этом-то и проблема. — Я вырываюсь из его рук, пытаясь не терять самоконтроля.

— Бекки? — Люк смотрит на меня. — Что-нибудь еще случилось?

— Дело не только в этом. Дело… во всем! То, как она захватила всю организацию свадьбы. То, как мерзко, как надменно она вела себя с моими родителями…

— Ей свойственно держаться официально, — отбивается Люк. — Это не значит, что она ведет себя надменно. Если бы твои родители были знакомы с ней ближе…

— А как она использует тебя! — Я знаю, что ступаю на зыбкую почву, но раз уж завелась, то не остановлюсь, пока не выскажу все. — Ты отдаешь ей столько своего времени. Снабжаешь ее персоналом. Ты даже с Майклом из-за нее поссорился. Я просто не понимаю. Ты же знаешь, что Майкл заботится о тебе. Ты знаешь, как близко к сердцу он принимает твои интересы. Но из-за своей матушки ты с ним даже не разговариваешь.

На лице Люка дергается жилка — я задела больное место.

— А теперь она хочет, чтобы мы переехали в этот дом. Как ты сам не видишь? Она просто хочет запустить в тебя когти! Будешь при ней мальчиком на побегушках, и она ни на миг нас в покое не оставит… Люк, ты и так даешь ей слишком много!

— И что в этом плохого? — Лицо Люка напрягается. — Она моя мать.

— Знаю! Но она никогда не интересовалась тобой, пока ты не добился здесь успеха. Помнишь наш первый приезд в Нью-Йорк? Ты из кожи вон лез, чтобы произвести на нее впечатление, — а она палец о палец не ударила, чтобы повидаться с тобой! Но вот ты встал здесь на ноги, у тебя есть имя, есть контакты в прессе, есть деньги, — и вдруг она решила влезть в твою жизнь. Она же использует тебя!

— Это неправда!

— Правда! Просто ты не желаешь видеть этой правды! Ты ослеплен своей матушкой!

— Послушай, Бекки, тебе легко судить, — запальчиво говорит Люк, — у тебя с матерью прекрасные отношения. А я свою почти не видел, пока рос…

— Вот именно! — кричу я, не сдержавшись. — О чем и речь! Да ей тогда насрать на тебя было!

О черт. Вот этого говорить не следовало. Во взгляде Люка мелькает боль, он вдруг становится похож на десятилетнего ребенка.

— Ты же знаешь, что это не так, — произносит он. — Я был нужен маме. Это не по ее вине.

— Я знаю. Извини… — Я притягиваю к себе Люка, но он отстраняется.

— Попробуй хоть раз поставить себя на ее место, Бекки. Подумай, через что она прошла. Оставить своего ребенка — и при этом высоко держать голову. Ей так долго приходилось скрывать свои чувства — не удивительно, что теперь ей нелегко проявлять теплоту. Конечно, она держится несколько натянуто!

Я слушаю Люка — и мне хочется плакать. Он же все это выдумал. Он по-прежнему мальчишка, который перебирает все отговорки мира, лишь бы объяснить, почему мать не приходит к нему.

— Но теперь у нас есть шанс все исправить, — продолжает Люк. — Да, она порой бывает бестактна. Ну и что? Она же старается изо всех сил.

«Это точно, — вертится у меня на языке, — со мной она постаралась на славу».

— Да, пожалуй, — бормочу я вслух. Люк берет меня за руку:

— Пошли наверх. Выпьем еще по бокалу. Забудь о том, что случилось.

— Нет уж! — резко бросаю я. — Я лучше… домой. А ты возвращайся. До встречи!

 

Начинается дождь. Тяжелые капли стучат по асфальту, срываются с навесов. Холодят мои разгоряченные щеки, оставляют пятна на моих новых, отделанных замшей туфлях. Волосы быстро становятся мокрыми. Но я не замечаю ничего. Я все еще взвинчена из-за недавних событий, из-за буравящего взгляда Элинор, из-за обиды на Люка.

Едва я переступаю порог квартиры, раздается удар грома. Я повсюду зажигаю свет, врубаю телевизор и беру почту. Письмо от мамы. Его я открываю первым. Оттуда выпадает клочок материи; бумага пахнет мамиными духами.

Дорогая Бекки!

Надеюсь, в Большом Яблоке все благополучно!

Такой цвет мы наметили для салфеток. Дже-нис говорит, что нужен розовый, но я считаю, что светло-сливовый будет смотреться прелестно, особенно если учесть, какие мы выбираем цветы. Но скажи, что ты об этом думаешь, ведь невеста у нас ты, дорогая!

Фотограф, которого посоветовал Дэннис, заходил вчера и произвел на нас всех такое впечатление! Папа слышал о нем много хорошего в гольф-клубе, а это немало. Он может делать и цветные снимки, и черно-белые, а в стоимость входит и фотоальбом, — по-моему, очень выгодно. А еще он может сделать из самого удачного снимка головоломку на сто элементов, чтобы разослать в знак признательности всем гостям!

А самое главное — я сказала ему, что у нас есть много твоих снимков у цветущего вишневого дерева. Мы посадили его, когда ты родилась, и я всегда втайне мечтала, как наша малютка Ребекка вырастет и будет стоять под этим деревом в день своей свадьбы. Ты — единственное наше дитя, и этот день для нас значит так много!

С любовью, твоя мама.

К концу письма я плачу. Как я думать могла о том, чтобы выйти замуж в Нью-Йорке! Сама не понимаю, почему я позволила Элинор показывать мне эту дурацкую «Плазу»!

Дома — вот где я хочу сыграть свадьбу. С мамой и папой, с вишневым деревом, с моими друзьями, со всем, что по-настоящему важно для меня.

Вот и принято решение. Завтра я скажу о нем всем.

— Бекки?

Я подскакиваю от неожиданности. Люк стоит в дверях, запыхавшийся, вымокший с головы до ног. Волосы прилипли к голове, дождевые капли все еще стекают по лицу.

— Бекки… прости. Пожалуйста, прости. Я не должен был тебя отпускать. Смотрю — дождь… О чем я только думал… — Он останавливается не договорив, заметив, что у меня все лицо в слезах. — С тобой все в порядке?

— Все замечательно. — Я вытираю глаза. — Люк… Ты меня тоже прости.

Люк долго смотрит на меня, у него слегка подергивается веко.

— Бекки Блумвуд, — произносит он наконец. — Ты самая великодушная… отзывчивая… любящая… Я не заслуживаю…

Он умолкает и подходит ко мне, лицо у него почти яростное от напряжения. Когда он целует меня, капли с его волос падают мне на щеки, смешиваются со слезами, у них солоноватый вкус. Я закрываю глаза и позволяю своему телу расслабиться. Я чувствую, как решителен Люк, обхватывая мои бедра, как он желает меня прямо сейчас, сию минуту, как хочет он попросить прощения, сказать, что любит меня, что сделает для меня все на свете…

Господи, как же я люблю спонтанный секс!

На следующее утро я просыпаюсь довольная и счастливая. Лежу, свернувшись клубком возле Люка, — и в душе я исполнена решимости. Я разобралась в своих желаниях. Теперь ничто не заставит меня передумать.

— Люк? — говорю я, как только он шевелится.

— М-м-м? — Люк поворачивается и целует меня, такой теплый, милый, родной.

— Не уходи. Останься. На весь день.

— Весь день?

— Прикинемся, будто заболели… — Я потягиваюсь на подушках. — Мне и в самом деле нехорошо.

— Правда? А что болит?

— Э-э… живот.

— На вид все прекрасно, — сообщает Люк, заглядывая под одеяло. — И на ощупь тоже… Извини, но справки не будет.

— Зануда.

Я слежу, как он встает с кровати, надевает халат и направляется в ванную.

— Люк! — окликаю я, когда он уже у двери.

— Что?

Я открываю рот, чтобы объявить ему о своем великом решении. Что я намерена выйти замуж в Оксшотте, как мы изначально и собирались. Что я отменяю отель «Плаза». А если Элинор рассвирепеет — ну и на здоровье. И я закрываю рот.

— Так что? — спрашивает Люк.

— Просто… Не переведи весь мой шампунь, — говорю я наконец.

Духу не хватает поднять вопрос о свадьбе. Не сейчас, когда у нас такая идиллия. И потом, Люку все равно, где мы поженимся. Он сам так сказал.

Сегодня я отпросилась с работы из-за дегустации свадебного торта с Робин, но встречаемся мы не раньше десяти. Так что после ухода Люка я медленно брожу по квартире, готовлю себе легкий завтрак и обдумываю, что скажу Элинор.

Главное — говорить прямо. Твердо, прямо, но любезно. По-взрослому и профессионально, как деловой человек, который должен уволить другого делового человека. Сохранять спокойствие и пользоваться фразами типа «мы предпочли иной путь».

— Привет, Элинор, — говорю я своему отражению. — Я должна вам кое-что сказать. Я предпочла пойти по иному пути.

Нет. Решит, что я заделалась лесбиянкой.

— Привет, Элинор, — пробую я еще раз. — Я обдумала предложенный вами свадебный проект. И хотя он обладает многими достоинствами…

Да ну. Просто возьми да скажи. Не обращая внимания на внутреннюю дрожь, я беру трубку и набираю номер Элинор.

— Элинор Шерман не может ответить на ваш звонок…

Ее нет.

Не могу же я просто оставить ей сообщение, что со свадьбой ничего не выйдет. Или могу?

Сумею?

Нет.

Я быстро швыряю трубку — до того, как прозвучит сигнал автоответчика. Хорошо. Что теперь?

Это очевидно. Позвоню Робин. Главное — сказать кому-нибудь, прежде чем будет сделано еще что-то.

Мгновение я собираюсь с мыслями, а потом набираю номер Робин.

— Привет! Уж не свадебные ли колокола я слышу? Надеюсь, что да, потому что это Робин де Бендерн, ответ на ваши свадебно-организационные молитвы. Боюсь, что сейчас я не могу с вами поговорить, но ваш звонок так важен для меня…

Ой, Робин, наверное, уже идет на встречу со мной. Надо звонить туда. Или оставить сообщение.

Но, слушая ее жизнерадостный щебечущий голос, я ощущаю угрызения совести. Робин уже вложила в это столько сил. И я по-настоящему привязалась к ней. Нельзя вывалить правду на нее по телефону. И, внезапно преисполнившись решимости, я кладу трубку и берусь за сумку.

Буду взрослой — отправлюсь в кондитерскую и скажу все, глядя ей в глаза.

А с Элинор разберусь позже.

 

Если честно, не люблю я свадебный торт. Я всегда беру кусочек, потому что не взять — дурная примета, но от всех этих фруктов, марципана и каких-то штук, смахивающих на кусочки льда, меня слегка мутит. А тут еще предстоящий разговор с Робин. Я так нервничаю, что и думать не могу о еде.

И все-таки стоит мне войти в кондитерскую, как рот наполняется слюной. Комната большая, светлая, с высокими окнами, и в воздухе витает восхитительный, сладкий аромат сахара и масла. На витринах выставлены торты-великаны, в прозрачных коробочках цветочные украшения, а за мраморными столами люди бережно делают розочки из крема и выводят веточки плюща из сахарной глазури.

Пока я мнусь в дверях, какая-то мамаша тащит за собой вдоль кондитерских рядов худосочную девчушку в джинсах и туфлях на высоких каблуках.

— Тебе только попробовать надо! — яростно рычит мать. — Сколько там может быть калорий!

— Мне без разницы! — ноет девица. — Умру, если у меня на свадьбе будет второй размер!

Второй размер!

Я здесь уже давно, но от американских мерок у меня все еще крыша едет. Сколько это в реальной жизни?

Шестой размер.

Ну не так уж и ужасно.

— Бекки! — Это Робин. Кажется, она немного взвинчена. — Здравствуйте! Вы пришли!

— Робин. — От напряжения у меня сводит желудок. — Послушайте. Я должна поговорить с вами. Я пыталась дозвониться до Элинор, но ее… Неважно. Я должна… кое-что сказать вам.

— Несомненно, — рассеянно произносит Робин. — Сейчас мы с Антуаном к вам подойдем, только сначала нам надо выпутаться из кризисной ситуации. — Она понижает голос: — С одним из тортов вышли проблемы. Жуткая неприятность.

— Мисс Блумвуд? — Я вижу седовласого человека с блестящими глазами, в белом поварском одеянии. — Я Антуан Монтиньяк. Кондитьер среди кондитьеров! Быть может, вы уже видай меня в телевизор?

— Антуан, мне кажется, мы еще не до конца уладили проблему с… другим клиентом, — взволнованно говорит Робин.

— Один моментай! — И он отпускает ее мановением руки. — Мисс Блумвуд. Сажайтесь.

— Вообще-то я не уверена, что хочу… — начинаю я. Но и глазом не успеваю моргнуть, как уже сижу на мягком стуле за полированным столиком, а Антуан тасует передо мной фотографии своих творений.

— Я умей сотвори для вас торт, который побивай все ваши мечты, — скромно объявляет он. — Нет картина, неподвластный мой дарований.

— Правда?

Я смотрю на фотографию с громадным шестигранным тортом, украшенным сахарными тюльпанами. Беру другую — здесь торт в виде пяти бабочек. В жизни не видела таких громадин. А украшения!

— Так это все фруктовые торты?

— Фруктовый? Non, non, non! — Антуан смеется. — Это очень английский ремарк — фруктовый торт для свадьба. Вот, например… — он указывает на бабочек, — легкий светлый бисквит, с три наполнитель: жженый апельсиновый карамель, манго, ореховая суфле.

С ума сойти!

— Если вы возлюби шоколад, мы готовь торт эксклюзив из шоколада, самый разный сорт. Антуан придвигает другую фотографию. — А это бисквит из черный шоколад, с шоколадный помадка, белый шоколадный крем и трюфьель, пропитай ликер «Гран Марнье».

Понятия не имела, что свадебные торты так замысловаты. В легком дурмане я перебираю снимок за снимком, разглядывая невероятные кондитерские шедевры.

— Если вы не возлюби традиционный форм, я умей воплоти в торте все, что возлюби ваша душа. Любимый картина… или скульптура… — Он бросает на меня взгляд. — Сумочка от Луи Вуиттона, например…

Торт в виде сумочки от Луи Вуиттона?! Ну, скажу я вам…

— Антуан? Вы не могли бы подойти на минутку? — Робин выглядывает из маленького кабинета справа от нас, и, хоть улыбается, вид у нее весьма смятенный.

— Извиняй меня, мисс Блумвуд, — виновато произносит Антуан. — Давина! Предложийте мисс Блумвуд пробовай какой-нибудь торт.

Улыбчивая помощница исчезает за двойными дверями и тут же возвращается с бокалом шампанского и фарфоровой тарелкой, на которой лежат два ломтика торта и сахарная лилия. Она вручает мне вилку и поясняет:

— Здесь манго, клубника и мандарин, а это — крем-карамель с фисташками и трюфели из кофе мокко. Наслаждайтесь!

Невероятно! Каждый ломтик — с тремя разными наполнителями пастельных цветов. Даже не знаю, с чего начать!

Ладно… Начнем с кофе мокко.

Я отправляю в рот кусочек — и едва не лишаюсь чувств. Вот какими должны быть свадебные торты. Ну почему у нас в Англии таких не делают?

За несколькими глотками шампанского следует лилия со вкусом лимона. Неземное наслаждение! Затем я принимаюсь за второй ломтик, следя, как рядом девушка старательно выводит веточку ландыша.

Знаете, пожалуй, надо купить для Сьюзи здешний тортик на крестины. То есть подарок будет само собой, но вдобавок стоит заказать и торт.

— Вы не скажете, сколько стоят такие торты? — спрашиваю я девушку, расправившись со вторым ломтиком.

— По-разному… — говорит она, поднимая голову. — Как я понимаю, начиная от тысячи долларов.

Я едва не захлебываюсь шампанским. Тысяча долларов? Начиная с тысячи долларов?

За торт?

Интересно, на сколько же я сейчас съела? У меня на тарелке до сих пор лежит долларов пятьдесят!

— Хотите еще кусочек? — Девушка бросает взгляд на кабинет. — Антуан, похоже, задерживается.

— Ну… почему нет? А можно попробовать один из этих сахарных тюльпанов? Так, для ознакомления.

— Конечно, — любезно отвечает девушка. — Что захотите.

Она дает мне тюльпан и веточку миниатюрных белых цветов, и я вгрызаюсь в них со счастливым видом, запивая всю эту королевскую роскошь шампанским.

Затем лениво озираюсь и замечаю крупный, изящный цветок, бело-желтый, с редкими капельками росы. Ото. Выглядит соблазнительно. Я перегибаюсь через вереницу засахаренных сердечек, подхватываю его и едва не отправляю в рот, как вдруг раздается вопль.

— Сто-о-о-ойте! — Парень в белом несется ко мне через всю комнату. — Не ешьте нарцисс!

— Ой! — Я вовремя останавливаюсь. — Извините. Я не знала. Он. какой-то особенный?

— Я делал его три часа, — произносит парень, бережно забирая нарцисс у меня из рук. — С ним все в порядке. — Он улыбается мне, но я вижу, что на лбу у него выступил пот.

М-да. Ограничусь-ка я шампанским. Делаю еще один глоток, верчу головой в поисках бутылки, и тут из комнаты, где закрылись Робин и Антуан, доносятся громкие голоса.

— Это не бывай деяние умысла! Мадемуазель, я не делать вендетт!

— Нет, делать! Да вы меня просто возненавидели! — раздается женский голос.

Затем вступает Робин — произносит что-то успокаивающее.

— Просто одно за другим! — Женский голос звучит еще громче.

Я застываю, не донеся бокал до рта.

Ушам не верю!

Этого не может быть...

— Эту свадьбу как будто сглазили! — визжит клиентка. — С самого начала все вверх тормашками!

Дверь приоткрывается, и теперь отчетливо слышно каждое слово.

Точно. Это Алисия.

— Сначала для нас не находят места в «Плазе»! Теперь эта катастрофа с тортом! И знаете, что мне только что сказали?

— Что? — со страхом спрашивает Робин.

— Главная подружка покрасила волосы в рыжий цвет! Она выбьется из общей картины! Эта безмозглая эгоистичная…

Дверь распахивается настежь, и вылетает Алисия. Острые каблуки грохочут по полу ружейной канонадой. Увидев меня, она останавливается как пораженная громом. Я молча смотрю на нее, и у меня тяжело бухает сердце.

— Привет, Алисия! — Я стараюсь, чтобы это прозвучало непринужденно. — Жаль, что у тебя так вышло с тортом. Кстати, Антуан, этот был восхитителен.

— Что? — тупо бормочет Алисия. Ее взгляд мечется от моего кольца к лицу, снова к кольцу, к туфлям, к сумочке, к юбке — и опять к кольцу. Будто обзор по-манхэттенски в галерее зеркал. — Ты выходишь замуж? — выдыхает она наконец. — За Люка?

— Да. — Я бросаю небрежный взгляд на бриллиантовое кольцо на левой руке и одариваю Алисию невинной улыбкой.

А ведь все не так плохо. Это мне уже нравится.

К тому же я только что сама устроила Алисии обзор по-манхэттенски. А мое кольцо побольше, чем у нее. Не подумайте, будто я сравнивала.

— Ты почему не сказала?

Потому что ты не спросила, вертится у меня на языке, но вместо этого я лишь слегка пожимаю плечами.

— И где же вы поженитесь? — К Алисии постепенно возвращается ее обычная надменность, и я прямо вижу, как она выпускает когти.

— Ну… Так получилось… — Я прокашливаюсь.

Что ж, момент настал. Пришла пора провозгласить истину. Сказать Робин, что я передумала. Я выхожу замуж в Оксшотте.

— Вообще-то…

Давай. Это как пластырь. Чем быстрей рванешь, тем быстрей все закончится. Просто скажи.

И, стоя уже на самом краю обрыва, я совершаю роковую ошибку-поднимаю глаза. Али сия смотрит на меня, как всегда, начальственно и самодовольно. Годы подавленности и приниженности взрываются во мне как вулкан — и сдержаться я не в силах.

— В отеле «Плаза».

Лицо у Алисии дергается так, будто по нему хлопнула натянутая резинка.

— В «Плазе»? В самом деле?

— Это будет довольно мило, — небрежно замечаю я. — «Плаза» — такое красивое место. У тебя не там свадьба?

— Нет, — произносит Алисия, подбородок у нее напрягается. — Нас не могли принять за такой короткий срок. Когда вы записались?

— О… Неделю-другую назад. — Я рассеянно повожу плечом.

Да! Да! Поглядите на ее физиономию!

— Это будет чудесно, — с энтузиазмом присоединяется Робин. — Кстати, утром я говорила с дизайнером. Он заказал двести берез, и еще нам пришлют несколько образцов сосновых иголок…

Я буквально вижу, как судорожно работают мозги у Алисии.

— Так это у тебя будет волшебный лес в «Плазе», — выдавливает она наконец. — Наслышана. Это обойдется в целое состояние. И к вам прилетят скрипачи из Венского симфонического оркестра. Это правда?

— У Нью-Йоркской филармонии гастроли, — с сожалением в голосе поясняет Робин. — Но в Вене очень хорошие музыканты…

— Уверена, они будут великолепны. — Я улыбаюсь Робин, которая сияет в ответ так, будто мы с ней — давние союзницы.

— Ми-из Блумвуд. — Рядом со столиком возникает Антуан и прижимает к губам мою руку. — Отныне я весь к ваш услуга. Прошу прощений за задержание. Этот досадный мелкий происшествий…

— Что ж, — произносит Алисия, стараясь держать себя в руках. — Тогда я пошла.

— Au revoir, — бросает Антуан, не оборачиваясь.

— Пока, Алисия, — невинным тоном прощаюсь я. — Счастливой свадьбы!

Она выходит, и я откидываюсь на спинку стула; сердце все еще колотится от волнения. Это был один из лучших моментов в моей жизни. Наконец я взяла верх над длинноногой стервой! Наконец! Сколько раз она вела себя со мной как последняя свинья? Ответ: приблизительно тысячу. А сколько раз я ее отбривала как следует? Ответ: ни разу.

До этого дня!

Я замечаю, как переглядываются Робин и Антуан. Умираю от желания спросить, что они думают об Алисии. Но… будущей невесте это не подобает.

Потом, если они о ней сплетничают, то вдруг и обо мне тоже?

— Ну а теперь, — говорит Робин, — перейдем к вещам более приятным. Детали свадьбы Бекки вы знаете, Антуан.

— В самом деле. — Антуан лучезарно улыбается мне. — Это бывай прекраснейший шоу.

— Я знаю, — слышу я свой счастливый голос. — Я его так жду!

— Итак… мы беседовай о торт… Я должен приноси вам некоторый фотокарточка… А пока могу ли я предлагай вам еще шампанский?

— Да, пожалуйста. — Я протягиваю свой бокал. — Это было бы замечательно.

Шампанское, бледно-золотистое, искрящееся, с шипением льется в мой бокал. Затем Антуан опять исчезает за дверью, а я пью и улыбаюсь, чтобы скрыть беспокойство.

Теперь, когда Алисия убралась, притворяться больше ни к чему. Что мне следует сделать, так это поставить бокал, отвести Робин в сторонку, извиниться за то, что отняла у нее время, — и сообщить, что свадьба отменяется, а я выхожу замуж в Оксшотте. Просто и прямо.

Вот как следует поступить.

Но… что-то странное происходит с самого утра. Даже не знаю, как это объяснить, но только сидя здесь, потягивая шампанское и уплетая торты за тысячу баксов, я не чувствую себя человеком, собирающимся сыграть свадьбу в садике в Оксшотте.

Положа руку на сердце — я чувствую себя человеком, собирающимся закатить грандиозную, роскошную свадьбу в отеле «Плаза».

Более того, я хочу быть человеком, который закатит грандиозную, роскошную свадьбу в отеле «Плаза». Хочу быть девушкой, порхающей среди дорогущих тортов, девушкой, с которой носятся как с принцессой. А если я отменю свадьбу, всему конец. Все бросят нянчиться со мной. Я перестану быть исключительной и необыкновенной.

Господи, что со мной творится? Только утром я была преисполнена решимости.

Закрываю глаза и заставляю себя думать о маме и о ее цветущем вишневом дереве. Не помогает. Наверное, это шампанское так подействовало, но вместо того, чтобы расчувствоваться и думать «Я должна выйти замуж дома», я ловлю себя на мысли: «Может, удастся вставить вишневое дерево в волшебный лес».

— Все в порядке, Бекки? — Робин улыбается мне. — Оцените!

— Ой! — виновато вскрикиваю я. — Я просто подумала, что… гм… это будет фантастическая свадьба.

Что делать? Собираюсь я что-нибудь сказать? Или не собираюсь?

Вперед, Бекки! Решайся.

— Так что, хотите взглянуть, что у меня в сумочке? — жизнерадостно спрашивает Робин.

— Да… пожалуйста.

— Па-пам-м! — Робин извлекает плотную рельефную карточку в завитушках и вручает ее мне.

 

Миссис Элинор Шерман

просит Бас почтить своим присутствием

бракосочетание

ее сына

Люка Брендона

и

Ребекки Блумвуд

 

Я смотрю на карточку, и у меня глухо колотится сердце.

Это по-настоящему. Это правда. Вот оно, черным по белому.

Точнее, темно-серебряным по бронзовому.

Я верчу карточку в руках.

— Что вы об этом думаете? — Робин вся светится. — Очень изысканно, да? На восемьдесят процентов лен.

— Это… прелестно. — Я сглатываю. — Наверное, скоро надо уже рассылать приглашения.

— Пока еще нет! Но я люблю, чтобы приглашения были готовы заранее. Я всегда говорю — лишней корректуры не бывает. Не хотим же мы пригласить гостей на «сракосочетание», как одна невеста, которую я знавала… — Она заливается смехом.

— Действительно. — Я снова смотрю на карточку.

 

Суббота,22 июня, 19:00.

Отель «Плаза»,

Нью-Йорк

 

Если я намерена что-нибудь сказать — сейчас самое подходящее время. Если хочу отменить свадьбу, это надо делать не откладывая. Сию минуту.

Но я так и не открываю рта.

Значит, в конце концов я выбираю «Плазу»? Выходит, я поддалась? Купилась на блеск и мишуру? Предпочла Элинор маме с папой?

— Я подумала, вы захотите послать такую матери, — произносит Робин. — Какая жалость, что она не участвует в приготовлениях. Но она будет рада это увидеть, верно?

— Да, — выдавливаю я после долгой паузы. — Да, она… будет рада.

Приглашение в сумке, щелчок замка, на душе у меня препогано.

Стало быть, так.

Нью-Йорк.

Мама поймет. Когда я опишу ей все как следует, она передумает. Должна передумать.

 

Новый торт Антуана — с мандаринами и личи — великолепен. Но почему-то пощипываю я его совсем без аппетита.

Когда я попробовала еще несколько вариантов и так и не приблизилась ни к какому решению, Антуан и Робин переглянулись и сказали, что мне, наверное, нужно время все взвесить. И, взяв последнюю сахарную розу, я прощаюсь и отправляюсь в «Берниз», где держусь со всеми клиентами так любезно, словно и думать мне больше не о чем.

Но все это время я раздумываю о звонке, который мне предстоит сделать. Как я выложу маме жуткую новость. Как я собираюсь ей все это объяснить.

Конечно, я не стану категорически заявлять, что решила выйти замуж в нью-йоркском отеле «Плаза». Не так с ходу. Просто скажу, что есть такая возможность, если мы обе этого захотим. Вот она, ключевая фраза. Если мы обе этого захотим.

Дело в том, что я ведь еще не расписала все в красках. Может, мама от радости подпрыгнет, когда я все как следует объясню ей. Расскажу про заколдованный лес и про струнный оркестр, про танцевальный ансамбль и торт за тысячу долларов. Прекрасная, роскошная свадьба, все расходы оплачены! Кто такое упустит?

Но меня мутит от волнения, когда я бреду вверх по ступенькам к нашей квартире. Я же знаю, что лукавлю сама с собой. И знаю, чего мама хочет на самом деле.

И еще я знаю, что она сделает все, о чем я попрошу.

Закрываю за собой дверь, звонок за моей спиной тут же верещит, и я вздрагиваю с перепугу. Нервы ни к черту.

— Привет, — говорю я, открывая дверь. — Ох, это ты, Дэнни. Послушай, мне нужно срочно позвонить, очень важно. Ты не мог бы…

— Я хочу попросить тебя об одном одолжении. — Дэнни вваливается в квартиру, игнорируя мои слова.

— Какое одолжение?

— Рэндал на меня наседает. Знаешь, типа — когда ты свои шмотки продашь? Кто твои покупатели? Есть ли деловые планы? А я ему, типа, да есть у меня деловые планы, Рэндал. «Кока-колу» в следующем году перекупить надумал, как тебе такое?

— Дэнни…

— А он заладил, что если у меня нет настоящей клиентуры, то лучше это все бросить, а субсидировать он меня больше не намерен. Так и сказал — субсидировать! Представляешь?

— Что же… — Я пытаюсь урезонить Дэнни. — Он пустил тебя к себе жить. И он купил все рулоны розовой замши, которые ты хотел…

— Ну ладно, — произносит Дэнни после паузы. — Допустим. Розовая замша была ошибкой. Но боже мой! Он же меня в покое не оставляет! Рассказал ему про твое платье — а он мне: Дэниэл, нельзя основывать коммерческое предприятие на единственной покупательнице, которая живет по соседству. — Дэнни нервно грызет палец. — Вот я и сказал ему, будто получил крупный заказ от магазина.

— Правда? Какого?

— «Берниз».

Дэнни наконец завладел моим вниманием.

— «Берниз»? Дэнни, но почему «Берниз»?

— Чтобы ты меня прикрыла! Если он тебя спросит, подтверди, ладно? Скажи, что клиенты по головам друг друга лезут, чтобы купить мои вещи, что ты за всю историю магазина такого еще не видела…

— Ты спятил. Рэндал в жизни не поверит. А что ты ему скажешь, когда он спросит про деньги?

— Тогда деньги у меня уже будут!

— А если он захочет убедиться? Если в «Берниз» зайдет?

— Да ему в голову не придет, — презрительно говорит Дэнни. — Он и со мной-то раз в месяц разговаривает, какие уж тут визиты в «Берниз». Но если столкнетесь на лестнице — держись моей версии. Это все, о чем я прошу.

— Ну… хорошо, — бормочу я наконец.

Будто у меня своих забот мало, честное слово!

— Дэнни, мне и в самом деле надо позвонить… — беспомощно бубню я.

— Так вы уже нашли, где жить? — любопытствует Дэнни, заваливаясь в кресло.

— У нас не было на это времени.

— Неужели даже не думали?

— Элинор хочет, чтобы мы переехали в ее дом, а я сказала «нет». Вот и весь разговор.

— Правда? — Дэнни таращится на меня. — Разве тебе не хочется остаться в Биллидж?

— Конечно, хочется! Но туда я не перееду ни за что на свете.

— И что ты собираешься делать?

— Не знаю! У меня и других забот по горло. Кстати…

— Предсвадебный стресс, — со знанием дела замечает Дэнни. — Лучший выход — двойной мартини.

Он распахивает бар для коктейлей, и оттуда на пол вываливается стопка свадебных списков.

— Эге! — с укором восклицает Дэнни, подхватывая их. — И ты регистрировалась без меня? Поверить не могу! Всю жизнь мечтал составить такой список! Ты заказала такую штуковину, чтобы готовить капуччино?

— Э-э… да. Кажется…

— Большая ошибка. До настоящего капуччино им далеко. Послушай, если понадобится помощь с доставкой подарков — так я тут, наверху…

— Да, конечно. — Я бросаю на него косой взгляд. — Об этом трудно забыть. После Рождества.

Рождество — все еще горькое воспоминание для меня. Я решила быть умницей и заказала гору подарков через Интернет. Но они так и не прибыли, так что сочельник я провела, бегая по магазинам в поисках замены. А рождественским утром мы отправились наверх пропустить с Дэнни и Рэндалом по рюмочке — а там сидит Дэнни в шелковом халате, который был заказан для Элинор, и уплетает шоколад, предназначенный Саманте с работы.

— Эй, а что мне было думать? — защищается Дэнни. — Рождество, все приволокли в подарочной обертке… как будто — да, малыш Дэниэл, Санта Клаус существует. — Он тянется за бутылкой мартини и наливает немного в шейкер. — Крепкий? Экстракрепкий?

— Дэнни, мне действительно нужно позвонить. Я вернусь через минуту.

Хватаю телефонную трубку, ухожу в спальню, закрываю дверь и пытаюсь снова собраться с мыслями.

Правильно. Я могу это сделать. Спокойно и собранно. Набираю свой домашний номер и с легким ужасом жду, прислушиваясь к гудкам.

— Алло? — раздается скрежещущий голос.

— Алло? — озадаченно отзываюсь я. Даже с учетом расстояния голос не мамин.

— Бекки! Это Дженис! Как ты, золотко? Фантастика. Я что, по ошибке набрала соседский номер?

— Я… прекрасно.

— Как хорошо! Раз ты позвонила — что ты предпочитаешь, «Эвиан» или «Виттел»?

— «Виттел», — машинально отвечаю я. — Дженис…

— Чудесно. А газировка? Сейчас столько людей пьет только воду — все ведь за рулем, сама знаешь. Что ты думаешь о «Перье»?

— Я… я не знаю. Дженис… — Глубокий вдох. — Мама рядом?

— Дорогуля, разве ты не знаешь? Твои родители уехали! Они в Озерном крае.

Я чувствую себя совершенно раздавленной. Как я могла забыть об их поездке в Озерный край?

— Я только заскочила полить цветы. Если что-то срочное — они оставили номер, я могу дать…

— Нет, это… Все в порядке.

Подавленность отступает. На смену ей приходит скрытое облегчение. Я получаю отсрочку. Не виновата же я в том, что они уехали, правильно?

— Ты уверена? — спрашивает Дженис. — Если это важно, я дам номер, без проблем…

— Нет, правда, все в порядке! Ничего важного, — слышу я свой голос. — Рада была с вами поговорить… Пока! — Я отключаюсь; меня бьет легкая дрожь.

Ну пусть на несколько дней позже. Все равно никакой разницы не будет.

Я возвращаюсь в гостиную и обнаруживаю, что Дэнни раскинулся на диване и скачет по телеканалам.

— Все в норме? — спрашивает он, поднимая голову.

— Абсолютно, — говорю я. — Давай-ка выпьем.

— Там, в шейкере. — Дэнни кивает головой в сторону бара, и в этот миг открывается дверь.

— Привет! — кричу я. — Люк, это ты? Ты как раз вовремя…

Люк появляется на пороге, я резко смолкаю и в смятении смотрю на него. Лицо бледное и опустошенное, глаза еще темнее, чем обычно. Никогда не видела его таким.

Мы с Дэнни переглядываемся, и я чувствую, как сердце ухает вниз.

— Люк. — Я судорожно сглатываю. — У тебя все хорошо?

— Я целый час пытался дозвониться. На работе тебя не было, здесь занято…

— Наверное, я как раз шла домой. А потом мне надо было позвонить. — Я в волнении подхожу к нему. — Что произошло, Люк? На работе что-нибудь?

— Это Майкл, — говорит Люк. — Я только что узнал. Он в больнице.

Палата Майкла — на четвертом этаже больницы в Вашингтоне. Мы молча шагаем по больничному коридору, глядя прямо перед собой. Выспаться нам прошлой ночью не довелось — я не уверена, что Люк вообще смог заснуть. Говорит он немного, но я знаю, что его гложет чувство вины.

— Он мог умереть, — прошептал Люк ночью, когда мы лежали в темноте с открытыми глазами.

— Но он не умер, — прошептала я и взяла его за руку.

— Но мог.

Это правда. Мог. Каждый раз, когда я думаю об этом, желудок будто скручивает. Никто из близких мне людей никогда еще серьезно не болел. То есть у двоюродной тети Мюриэль были какие-то проблемы с почками, но я и видела ее всего пару раз, И мои бабушки с дедушками по сию пору живы, кроме старшего Блумвуда, который умер, когда мне было два года, так что я даже не знала его.

Мне даже не доводилось раньше бывать в больницах, если не считать травмопункта. Мимо мелькают жуткие таблички — «Онкологическое отделение», «Урологическое отделение», — и я вдруг осознаю, насколько защищенной была моя жизнь.

Мы доходим до палаты номер 465, и Люк останавливается.

— Это здесь. Готова?

Он тихонько стучит и через мгновение открывает дверь,

Майкл лежит на большой металлической кровати; комната заставлена букетами, на одном только столике их штук шесть. Майкл лежит под капельницей, еще какая-то трубка тянется от его груди к аппарату с мигающими лампочками. Лицо у него бледное, осунувшееся, он такой… беззащитный.

Мне это не нравится. Я всегда видела Майкла хорошо одетым, с бокалом в руке. Большой, надежный, несокрушимый. А не лежащий на койке в больничной пижаме.

Люк не сводит глаз с Майкла, лицо у него бледнее некуда. Кажется, он вот-вот заплачет.

Господи. Кажется, и я сейчас раскисну.

Тут Майкл открывает глаза, и мне сразу становится легче. По крайней мере глаза у него прежние. Все такие же теплые. С той же смешинкой.

— Не стоило вам срываться в такую даль, — говорит он.

Голос невыразительный и прерывистый.

— Майкл. — Люк шагает к нему. — Как себя чувствуешь?

— Лучше. Лучше, чем было. — Майкл вопросительно смотрит на Люка. — А вот ты как? Выглядишь ужасно.

— Я и чувствую себя ужасно, — признается Люк. — Чувствую полным… — Он смолкает и сглатывает.

— Правда? — откликается Майкл. — Может, стоит обследоваться? Весьма бодрящий процесс. Я вот теперь в курсе, что у меня острая ангина. С другой стороны, с лимфой все отлично, и аллергией на арахис я тоже не страдаю. Очень полезно узнать правду о себе. — Его взгляд останавливается на корзине с фруктами у Люка в руках. — Это мне?

— Да! — Люк спохватывается. — Так, немного… Сюда поставить?

Он расчищает место среди композиций из экзотических цветов, и я замечаю, что к одному из букетов прикреплена карточка — из Белого дома. Не слабо.

— Фрукты, — произносит Майкл, кивая, — крайне предусмотрительно. Ты, должно быть, с моим врачом поговорил. Тут такие строгости. Посетителей, которые приносят сладости, уводят в маленькую комнату и минут десять прочищают мозги.

— Майкл… — Люк делает глубокий вдох, а пальцы стискивают ручку корзины. — Майкл, я только хотел сказать… Извини. За тот разговор.

— Забыто. Правда.

— Не забыто. Только не мной.

— Люк. — Майкл мягко смотрит на него. — Это пустяки.

— Но я чувствую…

— У нас были некоторые разногласия. С тех пор я обдумал все, что ты сказал. В твоих словах есть смысл. Если «Брендон Комьюникейшнс» будет ассоциироваться у общественности со стоящим делом, это пойдет только на пользу компании.

— Я не должен был действовать, не посоветовавшись с тобой, — бормочет Люк.

— Что ж. Как ты сказал, это твоя компания. Решающее слово за тобой. Я это уважаю.

— А я уважаю твои советы, — быстро говорит Люк. — И всегда буду уважать.

— Ну что, зарываем томагавки? — Майкл протягивает руку, всю в синяках от иглы капельницы, — и Люк бережно принимает ее.

Так, я больше не могу.

— Мне… попить нужно, — бормочу я и, тяжело дыша, вываливаюсь из палаты.

Нельзя рыдать при Майкле. Еще примет меня за тряпку.

Или решит, будто я плачу потому, что знаю что-то, чего не знает он. Подумает, что мы видели его медицинскую карту, а там оказалась вовсе никакая не ангина, а тромб в мозге, и оперировать может только специалист из Чикаго, а он отказался из-за давней вражды между двумя больницами…

Бот так, никакой это не травмопункт.

Я отправляюсь в комнату отдыха, несколько минут глубоко дышу, чтобы успокоиться, и присаживаюсь рядом с женщиной средних лет, одетой в поношенный синий жакет.

— С вами все в порядке, дорогая? — Я поднимаю голову и вижу, что она протягивает мне салфетку. —Тяжело здесь, верно? — участливо спрашивает она, пока я сморкаюсь. — У вас тут родственник?

— Просто друг. А у вас?

— Мой муж Кен. У него шунтирование.

— О господи. Мне… очень жаль.

Мурашки бегут по спине, когда я пытаюсь представить себе, каково бы мне было, если бы на больничной койке лежал Люк.

— Все обойдется, если он начнет думать о себе. Ох уж эти мужчины. Думают, что все само собой образуется. — Женщина качает головой. — Но когда оказываешься здесь… начинаешь понимать, что в жизни действительно важно, так?

— Именно так, — серьезно говорю я.

Некоторое время мы сидим молча, и я с тревогой думаю о Люке. Может, почаще гонять его в спортзал? И пусть сядет на диету с пониженным содержанием жира, чтобы не повышать количество этого… как его… холестероза. Просто для подстраховки.

Через некоторое время женщина улыбается мне на прощание и уходит, но я не двигаюсь с места. Надо дать Люку и Майклу возможность побыть наедине. Два пациента в креслах на колесиках болтают у окошка; а вот хрупкая старушка радостно встречает внуков. Когда она видит их, лицо ее словно освещается — и вот уже она выглядит лет на десять моложе. А я, к своему смятению, опять хлюпаю носом.

Неподалеку сидят две девушки в джинсах, одна из них сочувственно улыбается мне.

— Чудесное зрелище, правда?

— Знаете, если бы больные почаще находились с близкими, они бы выздоравливали быстрее, — горячо говорю я. — В больницах надо на каждом этаже делать комнаты для родственников. Раза в два быстрее выписывались бы!

— Весьма пророческое заявление, — раздается у меня за спиной приятный голос. Я оборачиваюсь: на меня смотрит хорошенькая женщина-врач с темными волосами. — Недавние исследования в Чикаго дают именно такой результат.

— Правда? — Я вспыхиваю от гордости. — Спасибо! Я просто основывалась на увиденном…

— Но именно такой подход и нужен современной медицине, — говорит она. — Надо смотреть не на диаграмму, а на самого человека. Для того чтобы стать врачом, недостаточно просто сдать экзамены и зазубрить названия костей. Надо постичь, как устроен человек — не только физически, но и умственно, и духовно.

Ого! Признаюсь, я под впечатлением. В жизни не видела, чтобы британские врачи толкали в коридорах столь возвышенные речи о своей профессии. Обычно они проскакивают мимо тебя со всполошенным видом.

— Вам когда-нибудь хотелось заняться медициной? — спрашивает меня докторша.

— Вообще-то… не совсем… — осторожно отвечаю я.

Сказать, что у меня даже мысли такой не возникало, было бы грубо.

С другой стороны…это идея! Только что я раздумывала над тем, что не совершила ничего значительного в своей жизни, так почему бы мне не стать врачом? Люди же иногда меняют на полпути свою карьеру! А если подумать, у меня всегда было инстинктивное желание исцелять. Наверное, у меня есть какое-то особенное качество, которое с ходу углядела эта докторша. А то с чего бы ей подходить ко мне и предлагать заняться медициной?

Доктор Ребекка Блумвуд.

Баронесса доктор Ребекка Блумвуд, кавалер ордена Британской империи 5-й степени.

Вот мама бы гордилась.

Докторша говорит что-то еще, но я уже не слушаю. Я полностью захвачена картиной: вот я, в элегантном белом халате, стремительно вхожу в больничную палату и говорю: «Барометрическое давление 40 на 25», ну или как-то так, и выпархиваю обратно, а все смотрят и восхищаются.

Замечательный хирург Ребекка Блумвуд никогда не занялась бы медициной, если бы не случайная встреча в больничном коридоре. Прославленный специалист работала в тот период в индустрии моды…

— Сколько себя помню, хотела быть врачом, — пылко произносит одна из девчонок в джинсах, и я бросаю на нее обиженный взгляд.

Как это типично. Собезьянничала! Это я собиралась быть врачом, а вовсе не она.

— В детстве я хотела стать дантистом, — говорит другая девица, — но быстро образумилась.

Раздается смех, и, обернувшись в недоумении, я обнаруживаю, что вокруг нас собралась довольно приличная группа людей.

Что такое? Они все вздумали вмешиваться в нашу частную беседу? Я бросаю взгляд на брошюрку в руках у какого-то парня и читаю: «Руководство для соискателей ученой степени в области медицины».

Ой.

Попала.

Ну и что? Может, я тоже собираюсь получить ученую степень по медицине! Может, я в медицине смыслю не меньше, чем все эти люди, да к тому же склонна к пророческим заявлениям.

— Есть еще вопросы на этом этапе? — спрашивает хорошенькая докторша, и повисает смущенное молчание. — Давайте! — подбадривает она. — Не бойтесь! Наверняка есть вещи, которые вам хотелось бы знать. Даже если вы думаете, что это просто или очевидно… все равно, спрашивайте!

Тишина. До чего же жалкие людишки! Мне и думать нечего: у меня уже с десяток вопросов.

— У меня есть вопрос! — говорю я на долю секунды позже того, как парень в очках поднимает руку.

— Хорошо! — восклицает докторша. — Вот это мне по душе! Вы первый, — обращается она к очкарику.

— Меня интересует область сердечно-сосудистой хирургии, — говорит он. — Хотелось узнать, какие технологии вы используете при лечении внутричерепных аневризм?

— Ага! Что же, в этой сфере были сделаны замечательные достижения. Кто-нибудь из вас, наверное, слышал о методе эмболизации аневризм Гильельми?

Двое тут же кивают, а остальные что-то записывают.

— Недавние клинические испытания, проведенные в Калифорнии…

Знаете, мне расхотелось задавать мой вопрос. Пойду-ка я, пожалуй, пока она разглагольствует.

Но уже поздно, докторша умолкает и поворачивается ко мне:

— А ваш вопрос?

— Вообще-то, — быстро говорю я, — это не существенно.

— Ну отчего же. Спрашивайте все, что хотите знать.

Все дружно глазеют на меня.

— Ну… Я просто хотела спросить… А можно перекрасить белый халат в какой-нибудь другой цвет?

Ну хорошо, доктором я, наверное, так и не стану. Хотя не понимаю, почему они так хохотали. Держу пари, им и самим хотелось узнать ответ, у некоторых девушек был даже очень заинтересованный вид. Когда я пробираюсь обратно в палату Майкла, щеки у меня все еще пылают от смущения.

Люк сидит на стуле возле кровати Майкла, и атмосфера уже отнюдь не такая напряженная.

— Я как раз рассказывал Люку, — произносит Майкл, когда я сажусь рядом, — что дочь наседает на меня, хочет, чтобы я уволился. Или по крайней мере занял должность не такую ответственную. Переехал в Нью-Йорк.

— Серьезно? Давай! Мы только рады будем.

— Прекрасная мысль, — поддерживает меня Люк. — Особенно если учесть, что ты в последнее время крутился на шести должностях.

— Мне так понравилась твоя дочь, — оживленно подхватываю я. — Мы сдружились, когда она заходила в «Берниз». Как у нее с работой?

Дочь Майкла — адвокат, специализируется на авторском праве и проявляет прямо-таки устрашающую смекалку. С другой стороны, ей и невдомек было, что цвета, которые она носила, совершенно ей не идут, — пока я не обратила на это внимание.

— Очень хорошо, спасибо. Она как раз перебралась к «Файнерману», — говорит Майкл. — Весьма престижная контора.

— Ага, я их знаю. Обращаюсь к ним иногда, по частным вопросам. В последний раз несколько недель назад. По поводу моего завещания. В следующий раз наведаюсь к ней.

— Отлично, — смеется Майкл. — Ей будет приятно.

— Люк, ты составил завещание? — с интересом спрашиваю я.

— Конечно, составил. — Люк удивленно смотрит на меня. — А ты — нет?

— Нет! — беспечно отвечаю я и перевожу взгляд с Люка на Майкла. — А что? В чем дело?

— Все должны составить завещание, — серьезно произносит Майкл,

— Мне и в голову не приходило, что ты этим не занималась. — Люк покачивает головой.

— А мне в голову не приходило это делать! — ерепенюсь я. — Мне же только двадцать семь!

— Я договорюсь со своим юристом. Этот вопрос надо решить.

— Ну ладно, ладно. Но, если честно… — Я слегка передергиваю плечами. И тут меня озаряет: — А кому ты все завещал?

— Тебе, — отвечает Люк. — За одним исключением.

— Мне? — У меня отвисает челюсть. — В самом деле? Мне?

— Так уж принято, чтобы мужья оставляли имущество своим женам, — произносит Люк с легкой улыбкой. — Или ты против?

— Нет! Конечно, не против! Просто я… этого не ожидала.

Как это приятно! Люк оставляет все мне!

Сама не знаю, почему это оказалось для меня сюрпризом. Мы ведь живем вместе. Собираемся пожениться. Это очевидно. И все-таки приятно.

— Я так должен понять, что мне ты ничего оставлять не собираешься? — кротко интересуется Люк.

— Конечно! — восклицаю я. — То есть, конечно, оставлю!

— Но учти, я на тебя не давил. — И Люк ухмыляется, глядя на Майкла.

— Оставлю! — кричу я, все больше возбуждаясь. — Просто я об этом еще не задумывалась!

И, чтобы скрыть свое смущение, хватаю грушу и вгрызаюсь в нее. Кстати, а почему я до сих пор не составила завещание?

Наверное, потому, что никогда не думала о том, что умру. Но я ведь запросто могу умереть, верно? Отправимся обратно в Нью-Йорк — и произойдет крушение поезда. Или к нам в квартиру вломится маньяк с топором… или… меня примет за секретного агента и похитит какая-нибудь диверсионная иностранная банда…

И кому достанутся все мои пожитки?

Конечно, Люк прав! Нужно срочно составить завещание.

— Бекки? Все в порядке? — Оказывается, Люк уже надевает пальто. — Нам пора.

— Спасибо, что пришли. — Майкл сжимает мою руку, когда я наклоняюсь, чтобы его поцеловать. — Для меня это много значит.

— Буду держать тебя в курсе насчет свадьбы, — говорит Люк. — Не вздумай манкировать обязанностями шафера.

— Ни за что! — возмущается Майкл. — Кстати, я поговорил с разными людьми на вашей помолвке и немного сбился с толку. Где вы женитесь — в Нью-Йорке или в Англии?

— В Нью-Йорке. — Люк озадаченно хмурится. — Это ведь окончательное решение, да, Бекки? Я так и не спросил, как отнеслась к этой новости твоя мама.

— Ну… — Я пытаюсь выиграть время, обматывая шарф вокруг шеи.

Нет сил признаться. Признаться, что мама до сих пор не знает об отеле «Плаза». Не здесь. Не сейчас.

Не хочу же я устроить Майклу еще один сердечный приступ?

— Да! Да, прекрасно отнеслась. Нью-Йорк есть Нью-Йорк! — Я издаю бодрый смешок и быстро нагибаюсь за сумкой.

И потом, это не совсем ложь. Мама вернется — и я все ей скажу.

Когда мы садимся в поезд, Люк по-прежнему бледен и измучен. Думаю, вид беспомощного Майкла подействовал на него сильнее, чем он мог предположить. Люк сидит, устремив взгляд в сгущающуюся темноту за окном, а я стараюсь придумать, как бы развеселить его.

— Посмотри, — произношу я наконец, лезу в сумочку и вытаскиваю книжку, купленную буквально на днях, — «Обещание вашей жизни». — Надо составить наши свадебные клятвы.

— Составить? — хмурится Люк. — А разве они не одинаковые?

— Нет! Это уже устарело. Теперь все пишут свои собственные. Вот, послушай: «Ваши свадебные клятвы — это возможность показать всему миру, сколь много вы значите друг для друга. Вместе со словами священника „отныне вы муж и жена“ они являются стержнем всей церемонии. Это должны быть самые прекрасные, самые трогательные слова, прозвучавшие на свадьбе».

Я выжидательно смотрю на Люка — но он так и не отрывает взгляда от окна.

— В этой книжке говорится, что мы должны выяснить, что мы за пара, — наседаю я. — Юные Любовники или Осенние Компаньоны?

Люк не слушает. Ладно, поищу примеры повыразительней. На глаза попадается заголовок «Свадьба летней порой» — как раз к случаю.

— «Как летней порой расцветают розы, так расцветает и моя любовь к тебе. Как парят белоснежные облака в вышине, воспарит и любовь моя», — читаю я вслух.

И морщусь. Нет, это вряд ли. Перелистываю еще несколько страниц, пробегаю их глазами.

«Ты провел меня по тернистому пути реабилитации…»

«Хотя ты осужден за убийство, любовь наша будет светить как маяк…»

— Ты только посмотри! — оживляюсь я. — Для влюбленных в высшей школе. «Наши взоры встретились на занятиях по математике. Ведали ли мы, что путь от тригонометрии ведет к матримонии?»

— Наши взоры встретились на многолюдной пресс-конференции, — прерывает молчание Люк. — Ведали ли мы, как расцветет наша любовь, когда я объявил о потрясающей новой серии трастовых фондов, поставляющих в развивающиеся европейские компании мониторинговое оборудование по фиксированным ценам и с дисконтными премиями в течение всего первого отчетного периода?

— Люк…

Ну хорошо. Может, это не лучшее время для обетов. Я закрываю книгу и озабоченно смотрю на Люка.

— Все нормально?

— Абсолютно.

— Волнуешься за Майкла? — Я дотрагиваюсь до его руки. — С ним все будет отлично, честное слово. Ты сам слышал, что он сказал.

Некоторое время мы молчим, наконец Люк поворачивает голову.

— Пока ты была в комнате для посетителей, — медленно произносит он, — я встретил родителей парня из соседней палаты. У него на прошлой неделе случился сердечный приступ. Знаешь, сколько ему лет?

— И сколько? — спрашиваю я с опаской.

— Тридцать три.

— Ты серьезно? Какой ужас! Люк всего на год моложе.

— Он занимается сбытом облигаций, кажется. Весьма успешно. — Люк глубоко вздыхает. — Как тут не призадуматься. Обо всем, что ты делаешь в своей жизни.

— М-да… — Такое чувство, будто я бреду по скорлупе. — Как не призадуматься.

Люк никогда не говорил так. Обычно, стоит мне завести разговор о жизни и смерти — что, прямо скажем, случается редко, — он либо отмахивается, либо обращает все в шутку. И никогда Люк не признавался, что сомневается в смысле своей жизни. Как я хочу подбодрить его — но боюсь, что брякну что-нибудь не то и только добью его.

И вот он снова молча смотрит в окно.

— О чем ты думаешь? — кидаю я пробный шар.

— Не знаю, — после паузы отвечает Люк. — Просто в такие моменты на все смотришь иначе.

Наши глаза встречаются, и на миг возникает чувство, будто я вижу его потаенную суть — то, что обычно скрыто от меня. Люк сейчас мягче, тише — и полон сомнений, как любой другой.

Потом Люк моргает — и будто закрывается крышка объектива. Снова в норме. Деловой. Уверенный в себе.

— Как бы там ни было, я рад, что между нами с Майклом все уладилось, — произносит он и отхлебывает воды из захваченной в дорогу бутылки.

— И я рада.

— Наконец он согласился с моим мнением. Реклама, которую мы получим благодаря фонду, принесет колоссальную пользу компании. Не имеет значения, что благотворительностью занимается моя мать.

— Да, — нехотя бормочу я, — пожалуй.

У меня мет ни малейшего желания беседовать о матери Люка, так что я снова раскрываю книгу клятв.

— А вот послушай, для Вихреподобного Романа: «Мы повстречались час назад, но я уже знаю, что буду любить тебя вечно…»

На Центральном вокзале столпотворение. Люк идет в зал ожидания, а я направляюсь к киоску, чтобы купить леденцов. Прохожу мимо стенда с газетами — и застываю. Погодите. Это еще что?

Я возвращаюсь назад и таращусь на «Нью-Йорк таймс». Прямо наверху, там, где шапки главных тем, — маленькая фотография Элинор.

Хватаю газету и быстро отыскиваю нужную страницу.

Вот и заголовок: «КАК ПОБОРОТЬ УСТАЛОСТЬ МИЛОСЕРДИЯ». И фотография: Элинор, с тщательно выверенной улыбкой, стоит на ступенях какого-то большого здания и протягивает чек мужчине в костюме. Я озадаченно пробегаю глазами текст под заголовком: «Элинор Шерман с боем преодолела апатию, чтобы достать деньги на дело, в которое она верит».

Разве вручать чек на снимке должен был не Люк?

Быстро просматриваю статью — ищу хоть какое-нибудь упоминание о «Брендон Комыони-кейшнс». О Люке. Но вот добираюсь до конца страницы — а его имя так и не появляется ни разу. Будто он здесь и ни при чем.

После всего, что он для нее сделал. Как она могла с ним так поступить?

— Что это?

Я подскакиваю, услышав голос Люка. На миг возникает желание спрятать бомбу под пальто. Но это бессмысленно, верно? Рано или поздно он все равно узнает.

— Люк… — Я колеблюсь, а потом разворачиваю газету так, чтобы он видел.

— Это мама? — Вид у Люка изумленный. — Она мне ничего не говорила. Дай взглянуть.

— Люк… Там нет ни слова о тебе. Или о компании.

С содроганием смотрю, как он шарит глазами по странице, как на лице его проступает ошеломление. День и без того выдался слишком тяжелый — не хватало только узнать, что через тебя перешагнула собственная мать.

— Она тебе хоть говорила, что дала интервью?

Люк не отвечает. Он вытаскивает мобильник, набирает номер и ждет несколько секунд. И огорченно вскрикивает:

— Забыл! Она же в Швейцарии.

Я и сама забыла. Элинор опять поехала «проведать друзей» перед свадьбой, На этот раз на целых два месяца — значит, проделает все по полной программе. Интервью она, видимо, дала перед отъездом.

Я пытаюсь взять Люка за руку — он не реагирует. Один бог знает, о чем он думает.

— Люк… может, есть какое-то объяснение…

— Забудем.

— Но…

— Просто забудем. — От голоса Люка я вздрагиваю. — У нас был долгий, трудный день. Поехали домой.