Мая 2002 года.

 

Мистер и миссис Том Вебстер от души благодарят миссис Элинор Шерман за ее любезное приглашение на свадьбу Бекки и Люка в отеле «Плаза» 22 июня, К сожалению, они вынуждены отклонить его, так как у них умерла собака.

Это уже не шутки. Люк неделю не появляется на работе. И не бреется. Уходит из дома, шастает бог знает где, возвращается только под утро, и, как правило, поддатый. А вчера я обнаружила, что он раздал всю свою обувь бродягам.

Я чувствую себя совершенно беспомощной. Что ни придумаю — не срабатывает. И миски питательного домашнего супа ему готовила (по крайней мере, на коробке было написано, что он питательный и домашний), и теплой, нежной любовью его окружала. Было просто великолепно, когда до этого доходило (и заходило довольно далеко), но, к сожалению, ничего не менялось. Потом Люк вновь становился угрюмым и буравил взглядом пространство.

Чаще всего я пробую просто сесть рядом и поговорить с ним. Порой, кажется, мне удается что-то затронуть, но вскоре Люк опять погружается в депрессию или бубнит «что толку?» — и все начинается заново. Главная беда заключается в том, что несет он при этом какую-то чушь. То твердит, что хочет бросить свою компанию и заняться политикой — якобы именно в нее его всегда влекло сердце, и нечего ему было продаваться. (Политика? Да он в жизни о политике не заикался!) А в следующий миг заявляет, что отцовство — это все, к чему он стремился всю жизнь, и у него будет шесть детей, а сам он засядет дома и займется хозяйством.

При этом каждый день названивает помощница Люка — спрашивает, как он себя чувствует, и мне приходится выдумывать все новые и новые жуткие подробности. Не удивлюсь, если она решила, что у него уже чума.

Я дошла до того, что вчера позвонила Майклу, и он обещал наведаться к нам и посмотреть, что тут можно поделать. Если кто и поможет, так только Майкл.

Что до свадьбы…

Я заболеваю, едва подумаю о ней. Осталось три недели. Я все еще не нашла выход.

Мама звонит каждое утро, и каким-то образом мне удается говорить с ней совершенно спокойно. Робин звонит днем, и я научилась общаться спокойно и с ней. Недавно даже пошутила в том духе, что возьму и сбегу от алтаря. Мы посмеялись, Робин сострила «Под суд отдам!», — и я ухитрилась не разрыдаться в истерике.

Будто свободное падение. Несусь к земле без парашюта.

Не знаю, как я справляюсь. Я словно очутилась в другом пространстве, за пределами нормальной паники, за пределами нормальных решений. Спасти меня может только чудо.

На него я и возлагаю свои надежды. Я зажгла пятьдесят свечей в церкви Святого Томаса и еще пятьдесят — в церкви Святого Патрика, оставила заявку на молитву в синагоге на Шестьдесят пятой улице и принесла цветы индуистскому божеству Ганеше. Плюс еще за меня возносит усердные молитвы некая группа из Огайо, которую я нашла в Интернете.

Вообще-то они молятся, чтобы я обрела счастье в борьбе с алкоголизмом. Я так и не смогла выложить всю историю с двумя свадьбами отцу Гилберту, особенно после того, как прочитала в его проповеди, что обман причиняет Богу такую же боль, как если бы дьявол вырвал глаз праведнику. Вот я и придумала про алкоголизм, благо у них и страничка специальная есть. (А поскольку я выдуваю по три маленькие бутылочки водки в день, то не такая уж это и выдумка.)

Передышки нет. Я даже не могу расслабиться дома. Стены квартиры меня будто сдавливают. В каждой комнате громоздятся картонные коробки со свадебными подарками, мама шлет по полсотни факсов в день, Робин взяла моду врываться когда ей заблагорассудится, а в гостиной скопилась коллекция вуалей и наколок, которые без спросу присылают из «Платья мечты».

— Бекки? — Я отрываюсь от чашки утреннего кофе и вижу Дэнни, входящего на кухню. — Дверь была открыта. Ты не на работе?

— Взяла выходной.

— Ясно. — Дэнни выбирает тост с корицей и надкусывает. — Как наш пациент?

— Очень смешно.

— Серьезно. — На мгновение на лице Дэнни появляется выражение искренней озабоченности, и меня немного отпускает. — Он еще не оклемался?

— Не особенно, — признаюсь я, и глаза у Дэнни вспыхивают.

— Так есть еще шмотки на раздачу?

— Нет! — с вызовом произношу я. — Нет! И не рассчитывай, что сможешь оставить у себя эти ботинки.

— Новые фирменные «Прада»? Шутишь! Они мои. Люк дал их мне. Если он их больше не хочет…

— Хочет. Захочет. У него просто… напряженный момент. С кем угодно может случиться! И это не означает, что ты вправе отбирать у людей ботинки!

— С кем угодно может случиться?! Кто угодно не раздает незнакомым людям сотенные купюры.

— В самом деле? — с тревогой переспрашиваю я. — Люк это сделал?

— Я видел его в метро. Там был такой патлатый парень с гитарой… Люк просто подошел к нему и всучил деньги. Парень и не побирался вовсе. Честно говоря, он, кажется, даже разозлился.

— Ничего себе.

— Знаешь мою теорию? Люк нуждается в прекрасном, долгом, расслабляющем медовом месяце. Вы куда собрались?

О нет. Опять свободное падение. Медовый месяц. Я ничего и не бронировала. Как я могла, когда даже не представляю, из какого чертова аэропорта мы полетим!

— Мы… А это сюрприз! Скажем, когда время подойдет.

— А что стряпаем? — Дэнни заглядывает в духовку и принюхивается. — Что за веточки? М-м, вкуснятина.

— Это китайские травы. От стресса. Кипятишь, а потом пьешь отвар.

— Думаешь, сможешь заставить Люка это выпить? — Дэнни пробует смесь.

— Это не для Люка. Это для меня!

— Для тебя? А ты-то из-за чего дергаешься? — Звонит домофон, и Дэнни нажимает кнопку, даже не интересуясь, кто там.

— Дэнни!

— Ждешь кого-нибудь? — Дэнни вешает трубку на место.

— Всего лишь серийного убийцу, выслеживает меня тут один, — саркастически отзываюсь я.

— Круто. — Дэнни тянется за вторым тостом с корицей. — Всегда хотел посмотреть, как кого-нибудь мочат.

В дверь стучат, и я встаю.

— На твоем месте я бы надел что-нибудь более презентабельное, — замечает Дэнни. — А то ведь полиции с твоими фотками работать. Надо быть при полном параде.

Наверняка очередной торговец… Я открываю дверь. На пороге Майкл — в желтом кашемировом джемпере и с широкой улыбкой. И у меня сразу становится легче на сердце.

— Майкл! — Я обнимаю его. — Спасибо, что пришел!

— Нет проблем, — откликается Майкл. — Если бы знал, заглянул бы пораньше. — Он вскидывает бровь. — Я был вчера в «Брендон Комьюникейшнс» и услышал, что Люк болен. Но я понятия не имел…

— Да. Просто я не очень распространялась. Я ведь думала, через пару дней пройдет.

— Так Люк здесь? — Майкл заглядывает в квартиру.

— Нет, он ушел рано утром. Не знаю куда. — Я беспомощно пожимаю плечами.

— Чмокни его за меня, когда вернется. — Дэнни направляется к дверям. — И учти: его пальто от Ральфа Лорена я обратил в деньги.

Я готовлю еще одну чашку кофе (без кофеина — Майклу другого нельзя) и заглядываю в духовку, где булькают сомнительные травы; потом мы пробираемся через залежи барахла к дивану в гостиной.

— Стало быть… — Майкл убирает стопку журналов и садится, — Люк в состоянии напряжения. — Он следит, как я дрожащей рукой наливаю в кофе молоко. — И ты, судя по всему, тоже.

— Со мной все в порядке, — быстро говорю я, — это Люк. В тот вечер он резко изменился. То все было прекрасно, то — на тебе: «Мне нужны ответы», «Куда мы все идем?» Он страшно подавлен и работать не собирается… Я просто в растерянности.

— Знаешь, я ведь заметил, что к этому идет, — произносит Майкл, принимая у меня чашку кофе. — Слишком много твой парень выкладывается. Любой, кто столько проработает на его посту… — Он печально пожимает плечами и похлопывает себя по груди. — По себе знаю. Что-то начинает сдавать.

— Дело не только в работе. Это… все вместе. — Я невольно прячу глаза. — Думаю, он и сам не осознавал, насколько его подкосило, когда у тебя случилось это… с сердцем.

— Эпизод.

— Точно. Вы поссорились… Это было такое потрясение. Тогда Люк и начал задумываться… не знаю, о жизни, обо всем таком. А потом эта история с его матерью.

— Ага, — кивает Майкл. — Люк здорово расстроился из-за статьи в «Нью-Йорк таймс». Можно понять.

— Это еще что! Потом было и похуже…

Я выкладываю Майклу про письма, и его буквально передергивает.

— Ясно… — Он в задумчивости помешивает кофе. — Это все объясняет. Во всем, чего Люк добился, движущей силой была его мать. Согласись, это очевидно.

— Он как будто… перестал понимать, зачем все это делает. Вот и бросил все. На работу не ходит, говорить о ней не желает. Элинор так и сидит в Швейцарии, его коллеги обрывают телефон и спрашивают, как он. Не могу же я сказать: «Люк подойти не может, потому что у него кризис среднего возраста»…

— Не волнуйся, я сегодня зайду в контору. Придумаю что-нибудь о вынужденном отдыхе. Делами пока пусть займется Гэри Шепард. Он справится.

— А это ничего? — Я с тревогой смотрю на Майкла. — Он не подставит Люка?

В последний раз, когда Люк отвлекся от своей компании больше чем на три минуты, Алисия — длинноногая стерва попыталась сманить его клиентов и устроила саботаж. Компании Люка едва не пришел конец.

— За Гэри не волнуйся. Да и я сейчас не особо загружен. Так что могу держать руку на пульсе.

— Нет! — пугаюсь я. — Ты не должен много работать! Тебе нельзя волноваться.

— Бекки, я же не инвалид, — с легким раздражением отвечает Майкл. — Что ты, что моя дочь — даже не пойму, кто хуже.

Телефон начинает заливаться, но я полагаюсь на автоответчик.

— Так как подготовка к свадьбе? — Майкл обводит взглядом комнату.

— О, прекрасно! — Я радостно улыбаюсь. — Спасибо!

— Мне звонила ваша организаторша. По поводу репетиции званого ужина. Она сказала, что твои родители не смогут приехать?

— Нет, — бормочу я после паузы. — Не смогут.

— Очень жаль. Когда они вылетают?

— Гм… — Я отпиваю глоток кофе, избегая его взгляда. — Не уверена насчет точной даты…

— Бекки? — разносится по всей комнате голос моей мамы, и я взиваюсь в воздух, расплескав кофе по дивану. — Бекки, душечка, мне надо поговорить с тобой об ансамбле. Они сказали, что «Рок ди-джей» у них не получится, потому что их бас-гитарист берет только четыре аккорда. И прислали список тех песен, которые они могут играть…

Черт. Вот черт. Прыжок через комнату — и я хватаю трубку:

— Мама! Привет! Слушай, я тут кое-чем занята, можно я тебе потом перезвоню?

— Но, лапочка, ты должна одобрить список! Я пришлю тебе факс, хорошо?

— Договорились.

К дивану я возвращаюсь, стараясь придать себе безмятежный вид.

— Твоя мама, похоже, с головой ушла в приготовления к свадьбе, — с улыбкой замечает Майкл.

— Да уж…

Телефон звонит снова, но я его игнорирую.

— Знаешь, я все время хотел спросить. Она не возражала против того, что ты выходишь замуж в Штатах?

— Нет… — блею я, выкручивая себе пальцы. — С чего бы ей возражать?

— В том, что касается свадеб, все матери одинаковы…

— Извини, золотко, я на два слова, — снова раздается мамин голос. — Дженис спрашивает, как складывать салфетки? В форме головного убора епископа или в форме лебедей?

Я срываю трубку:

— Мам, послушай, у меня гости!

— Пожалуйста, не беспокойся, — подает Майкл голос с дивана, — если это важно…

— Это не важно! Мне плевать, в какой форме будут салфетки! Пусть в форме лебедя — это же всего на пару секунд…

— Бекки! — восклицает потрясенная мама. — Как ты можешь так говорить! Дженис прошла курс по оформлению салфеток специально к твоей свадьбе! Это обошлось ей в сорок пять фунтов, и ей приходилось брать с собой завтрак…

Меня охватывает раскаяние.

— Извини, мама. Просто я немного закрутилась. Пусть будут… как у епископа. И скажи Дженис, что я искренне благодарна ей за помощь.

Я кладу трубку — и тут же раздается звонок в дверь.

— Дженис — это организатор свадьбы? — с интересом спрашивает Майкя.

— Нет… Организатор — Робин.

— Сообщение! — сигналит компьютер из угла комнаты.

Это уж слишком.

— Извини, я только дверь открою…

На пороге курьер с большой картонной коробкой.

— Посылка для Блумвуд, — говорит он. — Очень хрупкая.

— Спасибо. — Я неуклюже принимаю коробку у него из рук.

— Распишитесь, пожалуйста… — Курьер протягивает мне ручку и принюхивается: — У вас на кухне ничего не пригорело?

А, черт! Китайские травы.

Я кидаюсь на кухню, вырубаю огонь, потом возвращаюсь к курьеру. Снова звонит телефон. Отстанут они от меня или нет?

— И здесь…

Я наспех корябаю подпись, и курьер впивается в нее подозрительным взглядом.

— Что тут написано?

— Блумвуд! «Блумвуд» написано!

— Здравствуйте, — доносится до меня голос Майкла. — Нет, это квартира Бекки. Я Майкл Эллис, ее друг.

— Придется расписаться снова, леди. Разборчиво.

— Да, я шафер Люка. Очень рад! Давно хотел познакомиться!

— Пойдет? — спрашиваю я, едва ли не выцарапав свое имя на бумаге. — Довольны?

— Взбодритесь! — восклицает курьер и удаляется.

Я ногой захлопываю дверь и пробираюсь обратно в комнату — как раз в тот миг, когда Майкл произносит:

— Я слышал, какая планируется церемония. Звучит любопытно!

Кто? — спрашиваю я одними губами. Твоя мама, — улыбаясь, сигналит Майкл. Я едва не роняю коробку на пол.

— Уверен, все пройдет гладко. Я как раз говорил Бекки, как меня восхищает ваше участие в подготовке. Это нелегко, наверное!

Нет. Пожалуйста, нет!

— Ну… — Вид у Майкла становится удивленный. — Я только хотел сказать, что это должно быть трудно. Вы же в Англии… а Бекки и Люк женятся в…

— Майкл! — в отчаянии кричу я. — Стой! Он прикрывает трубку ладонью:

— Что значит — стой?

— Моя мама. Она… не знает.

— Чего не знает?

Я смотрю на него затравленным взглядом, не в силах вымолвить ни слова.

— Миссис Блумвуд, мне пора идти, — произносит он. — Столько дел. Но я был очень рад поговорить с вами. Увидимся на свадьбе. Уверен. И вам тоже.

Майкл кладет трубку, и повисает пугающая тишина.

— Бекки, так чего не знает твоя мать? — спрашивает он наконец.

— Это… не имеет значения.

— У меня такое ощущение, что имеет. — Майкл пристально смотрит на меня. — Чует мое сердце, что-то здесь не так.

— Это пустяки. Правда…

Я умолкаю, когда в углу раздается шуршание. Мамин факс. Быстро кидаю коробку на диван и бросаюсь к аппарату.

Но Майкл оказывается проворней. Он выхватывает лист и начинает читать:

— «Список песен для свадьбы Бекки и Люка. Дата: 22 июня. Адрес: Сосны, 43, Элтон-роуд… Оксшотт…» — Нахмурившись, он поднимает взгляд: — Бекки, это что? Вы с Люком ведь женитесь в «Плазе». Так?

Кровь стучит в голове, почти оглушая меня.

— Так? — повторяет Майкл, и голос его звучит уже жестче.

— Не знаю, — выдавливаю я наконец.

— Как ты можешь не знать, где вы женитесь? Майкл снова разглядывает факс. И я вижу, как до него начинает доходить, в чем дело.

— Боже правый… Твоя мама готовит свадьбу в Англии?

Это еще хуже, чем когда правда дошла до Сьюзи. Ведь Сьюзи уже давно меня знает. Знает, каких глупостей я могу натворить, и всегда прощает меня. Но Майкл… Майкл до сих пор относился ко мне с уважением. Он как-то сказал, что у меня есть смекалка и интуиция. Даже предложил работать у них в компании. Если он обнаружит, во что я вляпалась…

— Твоя мама хоть что-нибудь знает о «Плазе»? Я с немой тоской смотрю на него.

— А мать Люка в курсе этого? — Майкл указывает на факс. — Кто-нибудь вообще знает? Люк знает?

— Никто не знает. — Ко мне наконец возвращается дар речи. — И ты должен обещать, что никому не скажешь.

— Никому не скажу? Ты шутишь? — Майкл трясет головой, отказываясь верить в происходящее. — Бекки, как ты такое допустила?

— Сама не понимаю! Я не хотела, чтобы так вышло…

— Не хотела обманывать сразу две семьи? Я не говорю о тратах, о силах… Ты хоть осознаешь, в какую переделку попала?

— Все уладится! — в отчаянии лепечу я.

— Как это может уладиться? Бекки, это тебе не накладка с обедом! Тут же сотни человек!

«Динь-дон, динь-дон! — неожиданно горланит мой свадебный будильник на полке. — Динь-дон, динь-дон! Всего двадцать два дня до Большого События!»

— Заткнись! — рявкаю я. «Динь-дон, динь…»

— Заткнись! — ору я и швыряю будильник на пол; циферблат разлетается вдребезги.

— Двадцать два дня? — переспрашивает Майкл. — Бекки, это всего три недели.

— Я что-нибудь придумаю! За три недели что угодно может случиться!

— Ты что-нибудь придумаешь? И это, по-твоему, ответ?

— Вдруг чудо произойдет!

Я пытаюсь улыбнуться, но вид у Майкла все такой же потрясенный. И такой же рассерженный.

Внезапно я ощущаю боль. Не могу, чтобы Майкл на меня сердился. В голове стучит, и горячие слезы наворачиваются на глаза. Дрожащими руками я хватаю сумочку и тянусь за жакетом.

— Ты что надумала? — Голос Майкла становится еще жестче. — Бекки, ты куда?

Мысли мчатся, обгоняя друг друга. Прочь. Прочь от этой квартиры, от этой жизни, от всей этой безумной чехарды. Мне нужно умиротворение, нужно убежище. Место, где я обрету утешение.

— В «Тиффани», — всхлипываю я и затворяю за собой дверь.

Через пять секунд после того, как я переступаю порог «Тиффани», сердцебиение унимается. Мысли уже не совершают безумные скачки. Стоит мне окинуть взглядом полочки и ящички со сверкающими драгоценностями — и я умиротворена. Права была Одри Хепберн: в «Тиффани» не может приключиться ничего плохого.

Я прохожу в глубину первого этажа, лавируя среди туристов и разглядывая бриллиантовые ожерелья. Девушка моих лет примеривает целую железную перчатку вместо помолвочного кольца, и, глядя на нее, я чувствую резкую боль.

Будто сто лет прошло… Наша с Люком помолвка… Теперь я совсем другой человек. Вот бы повернуть время вспять. Получи я снова этот шанс… сделала бы все совсем по-другому.

Но какой смысл терзать себя тем, как все могло бы быть. Вот что я натворила — и вот как обстоят дела.

Поднимаюсь на лифте на третий этаж и там расслабляюсь еще больше. Это и в самом деле иной мир. Тут совсем не так, как на забитом туристами первом этаже. Здесь — небеса.

Здесь спокойно и просторно, серебро, фарфор и стекло выставлены в шкафах с зеркальными стенками. Мир безмятежной роскоши. Мир элегантных, изысканных людей, которым не о чем тревожиться. Девушка в темно-синем — само совершенство —разглядывает стеклянный подсвечник, другая, совсем на сносях, смотрит на погремушку из серебра самой высокой пробы. Здесь ни у кого нет никаких проблем. Главная дилемма, с которой тут сталкиваются, — золотую или платиновую каемочку выбрать для обеденного сервиза.

Пока я здесь — я в безопасности.

— Бекки? Это вы?

У меня екает сердце. Эйлин Морган с сияющей улыбкой смотрит на меня. Когда я регистрировалась здесь, именно она водила меня по всему этажу. Это дама в летах, с волосами, собранными в пучок; она напоминает учительницу, у которой я в детстве занималась балетом.

— Здравствуйте, Эйлин, — говорю я. — Как поживаете?

— Спасибо, отлично. И у меня для вас хорошая новость!

— Хорошая новость? — тупо переспрашиваю я. Не припомню, когда мне в последний раз доводилось слышать хорошие новости.

— Дела с вашим списком успешно продвигаются. (Я невольно чувствую прилив гордости — как и тогда, когда мисс Фиппс сказала, что у меня хорошо получаются некоторые па.) Правда, весьма успешно. Я даже собиралась позвонить вам. Думаю, настало время… — Эйлин выдерживает краткую паузу, — перейти к более крупным предметам. Серебряная чаша. Блюдо. Антикварная утварь.

Я таращусь на нее, не слишком веря в происходящее. По меркам свадебных списков это примерно то же самое, как если бы она предложила мне попробовать свои силы в Королевском балете.

— Вы серьезно так полагаете?

— Бекки, популярность вашего списка весьма впечатляет. Вы входите в число наших лучших невест.

— Я… даже не знаю, что сказать. Я никогда не думала…

— Нельзя недооценивать себя! — произносит Эйлин, тепло улыбаясь, и жестом обводит зал. — Бродите сколько душа пожелает и дайте мне знать, если захотите что-нибудь добавить. Понадобится помощь — вы знаете, где я. — Она сжимает мою руку. — Отличная работа, Бекки.

Эйлин уходит, а я чувствую, как слезы признательности туманят взгляд. Хоть кто-то не думает, что я — ходячее бедствие. Хоть кто-то не считает, что я все разрушаю. По крайней мере в чем-то я таки добилась успеха.

Переполненная эмоциями, я подхожу к шкафу с антиквариатом и разглядываю серебряный поднос. Я не подведу Эйлин. Зарегистрирую самое лучшее, что только найду. Надо чайник записать, и сахарницу…

— Ребекка.

— Да? — отзываюсь я. — Я еще не решила…

И слова замирают у меня на губах. Это не Эйлин.

Это Алисия — длинноногая стерва.

Словно из-под земли — настоящая злая фея, пусть и в розовом костюме. В руках у Алисии сумка для покупок «Тиффани», и от враждебности вокруг нее даже воздух потрескивает.

Только ее не хватало.

— Итак, — цедит Алисия. — Итак, Бекки. Полагаю, гордишься собой — дальше некуда, верно?

— Да нет… Я бы не сказала.

— Мисс Невеста года. Мисс Заколдованный хренолес.

Я озадаченно смотрю на нее. Сама знаю, что нас с Алисией закадычными подругами не назовешь, — но это, кажется, перебор.

— Алисия, что случилось?

— Что случилось? — Ее голос срывается на визг. — А что могло случиться? Только то, что моя организаторша свадьбы бросила меня без предупреждения. А почему она меня бросила? Да потому, что хочет сосредоточиться на своей важной, значительной, не стоящей за расходами клиентке мисс Бекки Блумвуд! Пожалуй, это меня несколько взвинтило!

Я с ужасом смотрю на нее:

— Алисия, я и понятия не имела…

— Вся свадьба псу под хвост. Я не смогла найти другого организатора. Эта дрянь очернила меня перед целым городом. Прошел слух, что я «трудная». Трудная, мать вашу! Поставщики не отвечают на мои звонки, платье слишком короткое, цветочник — идиот…

— Мне очень жаль, — беспомощно лепечу я. — Честно, я не знала…

— О, конечно, ты не знала. Это ведь не ты хихикала в конторе у Робин, когда она мне позвонила.

— Я не хихикала! Я никогда бы… Послушай… Я уверена, что все образуется. — И неожиданно признаюсь: — Знаешь, с моей свадьбой тоже не все гладко…

— Избавь меня от подробностей. Наслушалась я про твою свадьбу. Весь мир наслушался. — Алисия разворачивается на каблуках и удаляется, а я, вся дрожа, смотрю ей вслед.

Я загубила не только свою свадьбу, но и свадьбу Алисии. Сколько еще жизней я перевернула с ног на голову? Какой еще хаос учинила, сама того не ведая?

Я пытаюсь снова сосредоточиться на антиквариате, но меня уже выбили из колеи. Ну ладно. Давайте что-нибудь выберем. Может, это меня взбодрит. Чайное ситечко девятнадцатого века. И чашу-сахарницу, отделанную перламутром. Это ведь всегда пригодится, верно?

Вы только посмотрите на этот серебряный чайник! Всего-то пять тысяч долларов. Решительно записываю его, а потом озираюсь в поисках парного кувшинчика для сливок. Молодая пара в джинсах и футболках приближается к тому же шкафу, и вдруг я замечаю, что они глазеют на мой чайник.

— Гляди-ка! — говорит девушка. — Чайник за пять штук. Да что с ним делать, с таким!

— Не любишь чай? — ухмыляется парень. — Конечно, люблю! Но ты прикинь, будь у тебя пять тысяч баксов, ты бы их грохнул на чайник?

— Когда обзаведусь пятью тысячами, я тебе скажу, — заверяет парень.

Они весело смеются и уходят, держась за руки, — беззаботные и счастливые.

И внезапно я чувствую себя такой нелепой, стоя перед этим шкафом. Как ребенок, напяливший одежду взрослых. На что мне сдался чайник за пять тысяч?

Сама не знаю, что я здесь делаю. Не знаю, что я вообще делаю.

Я хочу Люка.

Это желание накатывает как волна прибоя, захлестывая все вокруг, смывая прочь весь хлам, всю дребедень.

Это все, чего я хочу. Люка — снова нормального и счастливого.

Хочу, чтобы мы оба были нормальными и счастливыми. Внезапно мне представляется картина: мы где-то на пустынном берегу. Любуемся закатом. Без багажа, без суеты. Просто мы двое — вместе.

Каким-то образом я позабыла о том, что действительно имеет значение. Отвлеклась на разную чушь: платье, торт, подарки… А в счет идет только одно: что Люк хочет быть со мной, а я хочу быть с ним. И как я могла быть такой дурой…

Сигналит мобильник, и я нашариваю его в сумке, преисполнившись внезапной надеждой. Отхожу в сторонку.

— Люк?

— Бекки? Что за чертовщина у вас творится? — В пронзительном вопле Сьюзи звучит такая ярость, что я с перепугу чуть не роняю телефон. — Мне только что звонил Майкл Эллис! Он говорит, что ты собираешься выходить замуж в Америке! Беке, я поверить не могу!

— Не ори! Я в «Тиффани».

— Какого черта ты делаешь в «Тиффани»? Ты должна была весь этот кавардак разгребать! Беке, ты не выходишь замуж ни в какой Америке. Ты просто не можешь! Это убьет твою маму.

— Знаю! Я и не собираюсь! По крайней мере… — Я в смятении провожу рукой по волосам. — Сьюзи, ты не представляешь, что тут творится. У Люка кризис среднего возраста… Организатор свадьбы грозит меня засудить… Я чувствую себя такой…

К глазам подступают слезы — только этого не хватало! Я прокрадываюсь за шкаф, где меня никому не будет видно, и опускаюсь на застеленный ковром пол.

— Я осталась с двумя свадьбами на шее, и обе невозможны! В любом случае люди меня возненавидят. В любом случае будет беда. Сьюзи, это должен был быть лучший день в моей жизни, а станет худшим! Самым худшим!

— Погоди, Беке, не психуй. — Сьюзи слегка смягчается. — Ты точно перебрала все варианты?

— Я уже обо всем думала! Даже о двоебрачии, двойников собиралась нанять…

— Неплохая мысль… — задумчиво произносит Сьюзи.

— Знаешь, чего я на самом деле хочу? — От избытка чувств у меня сдавливает горло. — Просто удрать куда глаза глядят и провернуть все где-нибудь на морском берегу. Лишь мы двое, священник да чайки. Ведь только это важно, верно? Только то, что я люблю Люка, Люк любит меня и мы хотим быть вместе навечно.

Я представляю, как Люк целует меня на фоне карибского заката, — и на глаза опять наворачиваются слезы.

— Кому нужно выпендрежное платье? Кому нужен грандиозный прием и куча подарков? Да все это неважно! Я надену простой саронг, мы оба босые пойдем по песку, и это будет так романтично…

— Беке! — Голос у Сьюзи такой, что я замираю от испуга. Никогда еще мне не доводилось сталкиваться с такой яростью. — Прекрати! Сию секунду прекрати! Какой же ты иногда бываешь эгоисткой!

— Ты о чем? — бормочу я. — Я только говорю, что вся эта мишура не важна…

— Она важна. Люди столько сил вложили в эту мишуру! Для тебя готовятся две свадьбы, за любую из которых другая девушка жизнь бы отдала! Хорошо, ты не можешь провести обе. Но ты можешь выбрать одну. А если не выберешь… ты не заслуживаешь никакой свадьбы вообще. Беке, эти свадьбы — не только для тебя! Они для всех, кто в них участвует. Для всех, кто тратил время, силы и деньги, кто с любовью старался создать нечто необыкновенное. Ты не можешь просто взять и сбежать! Ты должна через это пройти, пусть даже придется на коленях просить прощения у четырех сотен человек. А если сбежишь — значит, ты просто эгоистка и трусиха!

Сьюзи умолкает, тяжело дыша, и я слышу, как где-то в отдалении жалобно голосит Эрни. Ощущение такое, будто мне отвесили оплеуху.

— Ты права, — произношу я наконец.

— Извини. — Судя по голосу, она расстроена ничуть не меньше. — Но я таки права.

— Знаю. — Я провожу рукой по лицу. — Слушай… Я пройду через это. Не знаю как. Но пройду. — Плач Эрни переходит в алчный вопль, и я с трудом слышу собственный голос. — Тебе лучше идти. Привет моему крестнику. Скажи ему… его крестной очень жаль, что она такая кретинка. Она постарается исправиться.

— Тебе тоже привет, — говорит Сьюзи. И добавляет после краткого замешательства: — И еще он сказал: всегда помни, хоть мы на тебя немного и сердимся, но никогда не бросим в беде и поможем. Если сумеем.

— Спасибо, Сьюзи. — У меня перехватывает горло. — Передай ему… я буду держать вас в курсе.

Я убираю телефон и сижу, пытаясь собраться с мыслями. Привожу себя в порядок и выхожу из своего укромного угла.

В пяти футах от меня стоит Алисия.

Боже милостивый! Как давно она здесь? Что она слышала?

— Привет! — Мой голос срывается от волнения.

— Привет.

Алисия очень медленно приближается, сверля меня пристальным взглядом.

— Итак, — сладким тоном заговаривает она, — знает ли Робин, что ты намерена сбежать и выйти замуж на морском берегу?

Вот черт!

— Я… — меня одолевает кашель, — я вовсе и не собираюсь сбегать на морской берег!

— А мне показалось, что собираешься. — Алисия разглядывает свой наманикюренный коготок. — Разве на этот счет нет пункта в ее контракте?

— Я пошутила! Так… знаешь, смеха ради…

— Интересно, сочтет ли Робин это забавным. — Алисия одаряет меня самой льстивой своей улыбкой. — Услышать, что Бекки Блумвуд нет дела до грандиозного приема. Узнать, что ее любимица, праведная маленькая Мисс Клиентка-Совершенство… собралась сделать ноги!

Я должна сохранять спокойствие. С этим надо справиться.

— Ты ничего не скажешь Робин.

— Вот как? Не скажу?

— Ты не можешь! Ты просто…— Я умолкаю, стараясь взять себя в руки. — Алисия, мы знаем друг друга очень давно. Конечно, мы не всегда… ладили… но… в самом деле! Мы — две британские девушки в Нью-Йорке. Обе выходим замуж. В чем-то мы… мы почти сестры!

Нести такое смерти подобно, но у меня нет выбора. Я обязана переубедить Алисию. Преодолевая тошноту, я заставляю себя положить ладонь на ее розовый рукав.

— Мы ведь должны проявлять солидарность? Должны… поддерживать друг друга?

Повисает пауза, во время которой Алисия буквально обливает меня презрением. Потом она отдергивает руку и направляется прочь, бросая через плечо:

— Увидимся, Бекки!

Надо остановить ее. Немедленно!

— Бекки! — раздается у меня за спиной голос Эйлин, и я разворачиваюсь словно в дурмане. — Вот оловянная посуда, которую я хотела вам показать…

— Спасибо, — рассеянно бормочу я, — только…

Я верчу головой — но Алисии как не бывало.

Куда она делась?

Бросаюсь по лестнице на первый этаж — сейчас не до лифта. Очутившись внизу, озираюсь по сторонам, в отчаянии высматривая розовый костюм. Но вокруг скопище взбудораженных, гомонящих туристов. Повсюду мельтешат яркие пятна.

Проталкиваюсь через толпу, тяжело дыша, твердя себе, что на самом деле Алисия ничего не скажет Робин, что не может она быть такой гадиной. Но прекрасно понимаю, что может — запросто.

Алисии нигде не видно. Я продираюсь через группу туристов, сгрудившихся у витрины с часами, и оказываюсь у вращающихся дверей. Вываливаюсь наружу и останавливаюсь. Смотрю влево, смотрю вправо. И ни черта не вижу. День ослепительно ясный, солнечный свет блестит в оконных стеклах, превращая все вокруг в силуэты и тени.

— Ребекка. — Чья-то рука внезапно впивается в мое плечо.

Я разворачиваюсь, щурясь от яркого света. И, когда мне удается наконец сфокусировать взгляд, меня охватывает непреодолимый, леденящий ужас.

Это Элинор.

Вот оно. Мне конец. Не следовало мне выходить из «Тиффани».

— Ребекка, мне нужно поговорить с вами, — холодно чеканит Элинор. — Тотчас.

На ней длинное черное пальто и непропорционально большие черные очки — вылитая гестаповка. Не иначе как все разнюхала! Она говорила с Робин. Говорила с Алисией. Явилась разоблачить меня перед командованием и приговорить к каторге.

— Я… э-э… занята, — бормочу я, пытаясь улизнуть обратно в «Тиффани». — У меня нпет времени на болтовню.

— Это не болтовня.

— Все равно.

— Эго очень важно.

— Допустим, это может казаться важным, — в отчаянии говорю я. — Но давайте смотреть на все в перспективе. Это всего лишь свадьба. Если сравнить это, скажем, с международными договорами…

— У меня нет ни малейшего желания обсуждать свадьбу, — хмурится Элинор. — Я хочу поговорить о Люке.

— О Люке? — Ошеломленная, я таращусь на нее. — А как… вы говорили с ним?

— В Швейцарии я получила от него несколько тревожных сообщений. А вчера пришло письмо. Я немедленно вернулась домой.

— И что было в письме?

— Я как раз направляюсь к Люку, — продолжает Элинор, пропуская мои слова мимо углей. — Хотелось бы, чтобы вы меня сопровождали.

— Правда? А где он?

— Я только что разговаривала с Майклом Эллисом. Этим утром он отправился на поиски Люка и обнаружил его в моей квартире. По-видимому, Люк хочет со мной побеседовать. — Помолчав, она добавляет. — Но прежде я бы хотела побеседовать с вами, Ребекка.

— Со мной? Зачем?

Прежде чем Элинор успевает ответить, хлынувшая из дверей «Тиффани» толпа туристов на мгновение разделяет нас. Можно воспользоваться моментом и слинять. Вот оно, спасение!

Но мной овладевает любопытство. С чего это Элинор захотелось со мной беседовать?

Толпа рассасывается, и мы снова оказываемся лицом к лицу.

— Прошу. — Элинор кивает в сторону обочины. — Моя машина ждет.

— Хорошо. — Я еле заметно пожимаю плечами.

Когда я оказываюсь в отделанном плюшем лимузине Элинор, страх немного отступает. А когда смотрю на ее бледное, непроницаемое лицо, страх и вовсе сменяется ненавистью.

Это женщина, которая использовала Люка. Женщина, которая плевала на собственного четырнадцатилетнего сына. Спокойно расселась в своем лимузине. Все еще держится так, будто владеет всем миром, будто не совершила ничего дурного.

— Так что было в письме Люка? — спрашиваю я.

— Оно было… сумбурное. Сбивчивое и невразумительное. Кажется, у него какой-то… — Она делает царственный жест холеной рукой.

— Нервный срыв? Вот именно.

— Отчего?

— А как по-вашему? — отзываюсь я, не сумев скрыть саркастические нотки в голосе.

— Он очень много работает, — произносит Элинор. — Порой, пожалуй, слишком много.

— Это не работа! — Я уже не могу сдерживаться. — Это все вы!

— Я? — Она хмурится.

— Да, вы! То, как вы с ним обращаетесь!

— Что вы имеете в виду? — спрашивает Элинор после минутного молчания.

Послушать ее — она искренне озадачена. Да бросьте! Возможно ли быть настолько бесчувственной?

— Хорошо… С чего бы начать? Да с вашей благотворительности! С благотворительности, над которой он трудился не покладая рук. С благотворительности, которая, как вы обещали, пойдет на пользу его компании. И — надо же! — не пошла. Потому что все заслуги вы приписали себе!

Вот это да! И почему я раньше так с Элинор не разговаривала?

Ноздри Элинор слегка раздуваются. Я отлично вижу, что она злится.

— Это превратный взгляд на события.

— Ничуть не превратный. Вы использовали Люка!

— Он никогда не жаловался.

— Он бы и не стал жаловаться. Вы сами должны были видеть, сколько времени он отдает вам, — и все впустую! Вы даже его сотрудницу забрали к себе! Уже одно это могло обернуться для него неприятностями…

— Согласна, — говорит Элинор.

— Что? — Я застываю.

— Использовать сотрудников «Брендон Комьюникейпшс» была не моя идея. Наоборот, я возражала против этого. Все произошло по настоянию Люка. И, как я Люку уже объяснила, вина за статью лежит не на мне. Возможность дать интервью появилась в последнюю минуту. Люк был в отлучке. Я очень многое рассказала журналисту об участии Люка и дала ему литературу о «Брендон Комьюникейшнс». Журналист обещал все прочитать, но ничего не использовал. Уверяю вас, Ребекка, я тут ни при чем.

— Чепуха! Приличный журналист не отмахнулся бы от такого…

Гм… А может, и отмахнулся бы… Припоминаю, что в бытность свою журналисткой я пропускала мимо ушей половину того, что говорили мне интервьюируемые. И уж тем более не читала всю ту муть, которой они меня нагружали.

— Ну… что ж, — нехотя соглашаюсь я, — допустим, это была не полностью ваша вина. Но не это главное. Не это так расстроило Люка. Несколько дней тому назад он решил поискать старые семейные фотографии у вас дома, но не нашел. Зато нашел письма своего отца. Все они — про то, что он был для вас нежеланным ребенком. Про то, как вы не хотели встретиться с ним, пусть даже всего лишь на десять минут.

По лицу Элинор пробегает судорога, но она молчит.

— И это вызвало еще более тяжелые воспоминания. Например, как Люк приехал в Нью-Йорк, чтобы повидаться с вами, сидел возле вашего дома, а вы отказались признать его. Припоминаете, Элинор?

Я знаю, что это жестоко. Но мне плевать.

— Это был он? — произносит Элинор наконец.

— Конечно, это был он! Не притворяйтесь, что вы этого не знали. Как по-вашему, Элинор, почему он так выкладывается? Почему при первом же удобном случае перебрался в Нью-Йорк? Ясное дело, чтобы произвести впечатление на вас! Сколько лет он был одержим этой целью! Не удивительно, что теперь он дошел до точки. Честно говоря, если учесть, какое у Люка было детство, я поражаюсь, что он продержался так долго!

И тут мне приходит в голову, что Люку, может, и не хотелось бы, чтобы я обсуждала его тайные неврозы с его матушкой.

Ну и пусть, все равно уже поздно. И потом, должен ведь был кто-то высказать все это Элинор.

— У него было счастливое детство, — произносит она, устремив неподвижный взгляд в окно автомобиля. Мы останавливаемся на перекрестке, и я вижу, как проходящие мимо люди отражаются в стеклах ее солнечных очков.

— Но он любил вас. Свою мать. И знать, что вы были там, но просто не захотели его видеть…

— Он злился на меня.

— Разумеется, злился! Вы же бросили его и умотали в Америку, даже не вспомнив о нем, абсолютно счастливая.

— Счастливая. — Элинор поворачивает голову. — Вы считаете меня счастливой, Ребекка?

Я резко умолкаю. К стыду своему, в жизни не задумывалась, счастлива Элинор или нет. Я думала только, какая же она дрянь.

— Не знаю…

— Я приняла решение. Я связана им. Это не значит, что я о нем не сожалею.

Элинор снимает солнечные очки, и я стараюсь не выдать потрясения от ее вида. Кожа натянута еще туже, чем раньше, под глазами залегли синяки. Несмотря на недавнюю подтяжку лица, выглядит она старше. И кажется чуточку бояее уязвимой.

— Я узнала Люка в тот день, — тихо говорит она.

— Так почему не подошли к нему?

В машине повисает тишина — и вдруг, еле шевеля губами, Элинор произносит:

— Я побоялась.

— Побоялись? — с недоверием переспрашиваю я. Не могу представить себе, чтобы Элинор чего-нибудь боялась.

— Отказаться от ребенка — страшный шаг. Принять дитя обратно в свою жизнь — шаг… не менее значительный. Особенно когда прошло столько времени. И к такому шагу я не была готова. Я не была готова его увидеть.

— И вы даже не хотели поговорить с ним? Не хотели… узнать его?

— Может быть… Может быть, я этого хотела. Я вижу, как подрагивает жилка — прямо под левым глазом. Отзвук чувств?

— Некоторые люди легко бросаются навстречу новым впечатлениям. Другие — нет. Другие отступают. Возможно, вам трудно это понять, Ребекка.Я знаю, что вы импульсивный, отзывчивый человек. Это одно из тех качеств, которые восхищают меня в вас.

— Да уж, — саркастически хмыкаю я.

— Вы о чем?

— Бросьте, Элинор. Довольно этих игр. Я не нравлюсь вам. И никогда не нравилась.

— Почему вы так решили? Шутит, что ли?

— Ваши привратники не впускают меня на мой собственный праздник… Вы заставляете меня подписывать брачный контракт… Я никогда от вас доброго слова не слышала…

— Случившееся на празднике — ошибка организаторов. Я очень сожалею. — Элинор слегка хмурится. — Но я не могу понять ваше недовольство по поводу контракта. Без него никому не следует вступать в брак. — Она выглядывает в окно. — Приехали.

Машина останавливается, и шофер выходит, чтобы распахнуть перед нами дверцу. Элинор смотрит на меня.

— Вы мне нравитесь, Ребекка. Очень. — Она выбирается из машины, и ее взгляд упирается в мои туфли. — У вас поцарапана туфля. У нее поношенный вид.

— Видите? — взвиваюсь я. — Поняли, о чем я?

— О чем? — Элинор смотрит на меня ничего не выражающим взглядом.

Все, сдаюсь.

Квартира Элинор залита утренним солнцем и абсолютно тиха. Поначалу я решаю, что Элинор ошиблась и Люка здесь нет, — но мы входим в гостиную, и я вижу его. Нахмурив лоб, он стоит у окна.

— Люк, с тобой все в порядке? — осторожно спрашиваю я, и он резко разворачивается, потрясенный.

— Бекки? Что ты здесь делаешь?

— Я… случайно встретила твою маму в «Тиффани». Где ты был все утро?

— Бродил то там, то здесь… Думал.

Элинор смотрит на Люка, и на лице ее ничего нельзя прочесть.

— Тогда я пойду, пожалуй? — неловко бормочу я. — Если вы двое хотите поговорить…

— Нет, — произносит Люк, — останься. Это не займет много времени.

Я присаживаюсь на подлокотник кресла. Никогда не любила атмосферу в этой квартире, а сегодня здесь вообще как в комнате ужасов, если не хуже.

— Я получила твои сообщения, — говорит Элинор. — И твое письмо, которое мало что прояснило. — Она резким движением срывает с рук перчатки и кладет их на край стола. — Я не понимаю, в чем ты пытаешься меня обвинить.

— Я здесь не для того, чтобы обвинять тебя. — Люку явно стоит немалых усилий сохранять спокойствие. — Просто довожу до твоего сведения, что сделал кое-какие открытия. Первое — меня обманывали долгие годы. Я ведь никогда не был тебе нужен, правда? Но ты позволила мне верить, что это не так.

— Не будь смешным, Люк, — отвечает Элинор после непродолжительного молчания. — Ситуация была куда сложнее, чем ты себе это представляешь.

— Ты играла… на моей слабости. Ты использовала меня. И мою компанию. Ты обращалась со мной как… — Люк умолкает, тяжело дыша, но быстро берет себя в руки. — Самое печальное то, что одна из причин, по которым я приехал в Нью-Йорк, это ты. Мне хотелось быть поближе к тебе, узнать тебя так же хорошо, как Бекки знает свою мать.

Я в тревоге вскидываю голову. Меня не впутывать!

— Дурацкая трата времени. — Голос Люка звучит хрипло. — Не уверен, что ты вообще способна на такие отношения.

— Довольно, — произносит Элинор. — Люк, пока ты в таком состоянии, с тобой невозможно разговаривать.

Они стоят друг напротив друга, и только сейчас я замечаю, как они похожи. У обоих появляется это пугающее, отсутствующее выражение лица, когда дела становятся плохи. Оба слишком высоко задрали для себя планку. И оба куда более уязвимы, чем думают окружающие.

— А тебе и не нужно со мной разговаривать. Я ухожу. Ни меня, ни Бекки ты больше не увидишь.

Я чуть не падаю с подлокотника. Он что, серьезно?

— Ты городишь ерунду, — бросает Элинор.

— Попечителям фонда Элинор Шерман я отправил письмо с прошением об увольнении. Больше нашим путям пересекаться незачем.

— Ты забыл о свадьбе, — резко замечает Элинор.

— Нет. Не забыл. — Люк делает глубокий вдох и оглядывается на меня. — С этого момента мы с Бекки займемся своими приготовлениями к свадьбе. Все твои траты я, естественно, возмещу.

Что… Что он сказал? Я смотрю на Люка с разинутым ртом.

Он и вправду сказал то, что я… Он действительно… Или у меня глюки?

— Люк, — произношу я, стараясь сохранять спокойствие, — давай уточним… Ты говоришь, что хочешь отменить свадьбу в «Плазе»?

Люк подходит и берет меня за руки.

— Бекки, я знаю, как давно ты готовишься к этой свадьбе. Поверь, просить тебя о таком — тяжкий груз. Но я не уверен, что смогу через это пройти.

— Ты хочешь отменить свадьбу. — Я сглатываю. — А ты знаешь, что придется выплачивать компенсацию?

— Мне все равно.

— Тебе… все равно? Ему все равно.

Мне плакать или смеяться?

— Я не это имел в виду! — восклицает Люк, заметив выражение моего лица. — Мне не все равно! Конечно, я думаю о нас. Но стоять перед всей толпой и притворяться любящим сыном… — Он бросает взгляд на Элинор. — Это будет фарс. Это все обесценит. Понимаешь?

— Люк… конечно, понимаю. — Я стараюсь скрыть возбуждение в голосе. — Если хочешь все отменить, то я только рада.

Какое счастье. Я спасена. Спасена!

— Ты серьезно? — Не веря своим ушам, Люк вопросительно смотрит на меня.

— Конечно, серьезно! Если хочешь аннулировать свадьбу, я не собираюсь из-за этого ссориться. Даже… давай аннулируем прямо сейчас!

— Ты одна на миллион, Бекки Блумвуд, — выдыхает Люк. — Согласиться без малейших колебаний…

— Это твое желание, Люк, — торжественно произношу я. — И это все, что имеет для меня значение.

Свершилось чудо! Других объяснений нет.

Единственный раз в моей жизни Бог услышал меня. Он или Ганеша, один из двух.

— Вы не можете так поступить. — Впервые в голосе Элинор звучит волнение. — Бы не можете так просто отказаться от свадьбы, которую я организовала для вас. Создала для вас.

— Я могу.

— Это крайне значительное событие! Приглашены четыреста человек! Это важные люди. Мои друзья. И для благотворительности…

— Что ж, передай им мои извинения. Элинор делает несколько шагов в сторону Люка, и я понимаю, что ее трясет от ярости.

— Если ты это сделаешь, Люк, обещаю — ты больше не услышишь от меня ни слова.

— И прекрасно. Идем, Бекки.

Он тянет меня за руку, и я спешу за ним, споткнувшись о ковер.

Лицо Элинор снова передергивает судорога, и я, к крайнему своему изумлению, испытываю к ней нечто вроде сочувствия. Но за порогом ее квартиры это чувство как рукой снимает. Довольно мы с моими родителями натерпелись от Элинор. Она получила то, что заслужила.

 

Изрядно оглушенные, мы в молчании спускаемся по ступенькам. Люк подзывает такси, дает водителю адрес, и мы забираемся внутрь.

Только квартала через три мы решаемся взглянуть друг на друга. Люк очень бледен, его слегка трясет.

— Не знаю, что и сказать, — выдавливает он. — Не могу поверить, что я это сделал.

— Ты был великолепен, — твердо говорю я. — Она сама до этого довела.

Люк серьезно смотрит на меня:

— Бекки, мне очень жаль, что так получилось со свадьбой. Я знаю, как ты ждала ее. Я все устрою. Обещаю. Просто скажи — как.

Я не отвожу от него глаз, а сама лихорадочно соображаю. Ладно. Это нужно проделать очень осторожно. Неверный шаг — и все обрушится мне на голову.

— Так… ты все еще хочешь пожениться? Я имею в виду — в принципе?

— Конечно, хочу! — У Люка потрясенный вид. — Бекки, я люблю тебя. Еще больше, чем прежде. Я никогда еще не любил тебя так сильно, как сейчас, когда ты, ни секунды не колеблясь, принесла для меня такую немыслимую жертву.

— Жертву? А, ты о «Плазе»! Да, — спохватываюсь я, — да, ты попросил многого. И… к слову о… свадьбах…

Я никак не могу заставить себя произнести это. Будто устанавливаю последнюю карту на вершине целой пирамиды. Это нужно сделать наверняка.

— Как бы ты отнесся к тому, чтобы пожениться… в Оксшотте?

— Оксшотт? Превосходно. — Люк закрывает глаза и откидывается на спинку сиденья.

Я даже теряю дар речи. Все встало на свои места. Чудо совершено — и совершенно.

Мы едем по Пятой авеню, я выглядываю из окна машины, внезапно увлеченная окружающим миром, и впервые замечаю, что настало лето. Что сегодня прекрасный солнечный день. Что в витрине «Сакс» — новая коллекция купальников.

Такое чувство, будто я очень долго ходила с тяжелым грузом на спине и совсем позабыла, каково это — ходить выпрямившись. Но вот тяжесть сброшена, и я могу расправить плечи, могу вновь радоваться жизни. Конец месяцам в царстве ночных кошмаров. Теперь я могу спать спокойно.

Только мне это не удается.

Честно говоря, я вообще не сплю.

Люк уже давно отрубился, а я все смотрю в потолок, и мне не по себе. Что-то здесь не так. Просто я не могу определить, что именно.

На первый взгляд все превосходно. Элинор исчезла из жизни Люка — и на здоровье. Мы можем пожениться дома. Мне не надо волноваться из-за Робин. Мне вообще не из-за чего волноваться. Будто большой шар вкатился в мою жизнь, единым махом опрокинув все плохие кегли и оставив только хорошие.

Мы устроили замечательный праздничный ужин, откупорили бутылку шампанского и выпили за дальнейшую жизнь Люка, за свадьбу и друг за друга. Потом начали обсуждать, куда отправимся на медовый месяц, я напирала на Бали, а Люк требовал Москву, и мы затеяли одну из тех почти до истерики веселых перепалок, какие происходят у людей, переживших сильное напряжение. Это был чудесный вечер.

И мне полагается быть совершенно счастливой. Но я лежу в постели и счастливой себя почему-то не чувствую. Вспоминаю всякие мелочи. Как Люк выглядел сегодня вечером. Пожалуй, он был слишком возбужден. Слишком ярко блестели глаза.

А как мы оба смеялись — будто маньяки какие-нибудь. Словно не могли остановиться.

И еще. Какой вид был у Элинор, когда мы уходили. И мой разговор с Аннабел несколько месяцев тому назад.

Я должна чувствовать себя победительницей. Отомщенной. Но… не чувствую. Что-то здесь не так.

Наконец, часа в три утра, я выскальзываю из постели, отправляюсь в гостиную и набираю номер Сьюзи.

— Привет, Беке, — растерянно говорит она. — А у вас там который час? — Я слышу звуки английской утренней телепрограммы и даже, кажется, чмоканье Эрни. — Мне так жаль, что я тебе вчера закатила эту сцену. Мне так потом было тяжело…

— Ничего. Если честно, я это заслужила. — Я переминаюсь с ноги на ногу на холодном паркете, плотнее закутываюсь в халат. — Сьюзи, послушай. Люк крепко поругался с матерью. И отменил свадьбу в «Плазе». Мы сможем пожениться в Оксшотте.

— Что? — вопит Сьюзи. — Этого быть не может! Фантастика! Беке, а я так волновалась! Я и вправду не знала, как тебе теперь быть. Ты, наверное, по потолку танцуешь! Наверное…

— Ну да. в некотором роде.

— Что значит — в некотором роде? — в замешательстве переспрашивает Сьюзи.

— Я знаю, что все утряслось. Знаю, что это фантастика. — Я туго наматываю на палец поясок халата. — Но почему-то… это получается не очень фантастически.

— Что ты имеешь в виду? — Я слышу, как Сьюзи приглушает звук телевизора. — Беке, объясни толком.

— На душе скверно, — быстро говорю я. — Чувствую себя так… будто выиграла — а выигрывать не хочется. То есть, конечно, все получилось, как я и хотела. Люк разобрался с Элинор, он заплатит организатору свадьбы, мы можем пожениться дома… С одной стороны, все великолепно. Но с другой…

— С какой другой? Нет здесь никакой другой стороны!

— Есть. По крайней мере… я так думаю. — Я рассеянно грызу ноготь на большом пальце. — Сьюзи, я беспокоюсь за Люка. Он прямо коршуном налетел на мать. А теперь твердит, что никогда больше не будет с ней разговаривать…

— Ну и что? Разве это плохо?

— Не знаю. А разве нет? — Несколько мгновений я разглядываю стену. — Сейчас Люк в эйфории. А если у него возникнет чувство вины? Если в будущем это ударит его так же сильно? Знаешь, Аннабел, мачеха Люка, как-то сказала, что, если я попытаюсь отсечь Элинор от его жизни, это причинит вред и ему.

— Но ты и не отсекала Элинор от его жизни, —замечает Сьюзи. — Он сам это сделал.

— Может, он сам себе вред и причинил! Может, это… как если бы он себе руку отрубил, или еще что-нибудь.

— Круто!

— И теперь там зияющая рана, которую никто не видит, и там все загниет, и однажды гнойник Прорвется, и гной…

— Беке! Я завтракаю.

— Ой, извини. Я просто за него волнуюсь. С ним какой-то непорядок. И еще… — Сама не верю, что собираюсь это сказать. — Я, кажется… изменила свое мнение об Элинор.

— Ты — что? — ошеломленно вскрикивает Сьюзи. — Беке, предупреждать надо! Я чуть Эрни на пол не уронила!

— Нет, она мне не стала нравиться, ничего подобного, — поспешно говорю я. — Но у нас состоялся по-настоящему долгий разговор. И я думаю, что она, возможно, любит Люка. По-своему, по-замороженному любит.

— Она же его бросила!

— Знаю. Но она жалеет об этом.

— Ну и что? Еще бы она не жалела!

— Сьюзи, я просто думаю… что она, быть может, заслуживает еще одного шанса. — Я смотрю на кончик пальца, затянутый поясом, — он потихоньку синеет. — В смысле… возьмем меня. Я совершила миллион глупых, бездумных поступков. Я подводила людей. Но они всегда давали мне другой шанс.

— Беке, у тебя нет ничего общего с этой каргой Элинор! Ты бы своего ребенка никогда не бросила!

— Я и не утверждаю, что я — как она! Просто… Сама не знаю, как объяснить. И не думаю, что Сьюзи меня поймет. Она в своей жизни не совершала ошибок. Она легко шла вперед, никого не расстраивая, не попадая ни в какие переделки. Я — иное дело. Я-то знаю, каково это — сотворить какую-нибудь глупость — или похуже, чем глупость, — а потом желать всей душой, чтобы этого не было.

— Так что все это значит? Почему ты… — В голосе Сьюзи появляется тревога. — Погоди-ка. Беке, ты случайно не хочешь сказать, что собираешься выйти замуж в Нью-Йорке?

— Не все так просто, — мямлю я, помолчав.

— Беке… я тебя убью. Правда. Если скажешь, что хочешь выйти замуж в Америке…

— Сьюзи, я не хочу выходить замуж в Америке. Конечно, нет! Но если мы отменим свадьбу сейчас… это действительно будет конец. Элинор навсегда вычеркнет Люка из жизни.

— Поверить не могу! Опять намерена все развалить?

— Сьюзи…

— Как раз когда все наладилось! Когда в кои-то веки ты не в какой-нибудь передряге и я могу расслабиться…

— Сьюзи…

— Бекки?

Я подскакиваю на месте. Люк в спортивных трусах и в майке стоит и озадаченно пялится на меня затуманенным взором.

— Ты в порядке? — спрашивает он.

— В полном. — Я прикрываю рукой трубку. — Просто разговариваю со Сьюзи. Иди в постель. Я скоро.

Дожидаюсь, пока он уйдет, и перебираюсь поближе к радиатору.

— Ладно, Сьюзи. Просто… выслушай все до конца. Не собираюсь я ничего разваливать. Я очень основательно подумала, и возникла гениальная идея…

 

На следующий день в девять утра я стою перед квартирой Элинор. Одета я очень тщательно: стильный льняной пиджак для дипломатических переговоров и туфли с закругленными носами — все весьма сдержанно. Хотя сомневаюсь, что Элинор оценит мои усилия. Когда она открывает дверь, лицо у нее еще бледнее, чем обычно, а глаза — будто кинжалы.

— Ребекка. — произносит она каменным тоном.

— Элинор, — так же каменно отзываюсь я. И спохватываюсь, что явилась с мирными переговорами. — Элинор, — повторяю я, стараясь придать голосу немного тепла. — Я пришла поговорить.

— Извиниться, — уточняет она, отступая.

Ну и мерзавка. А кстати, что я натворила? Ничего! В первый момент я подумываю, а не развернуться ли и уйти. Но раз я решила это сделать — я это сделаю.

— Вообще-то нет. Просто поговорить. О вас. И о Люке.

— Он сожалеет о своих опрометчивых поступках.

— Нет.

— Он хочет извиниться.

— Нет! Не хочет! Он задет и рассержен, и у него нет ни малейшего желания к вам приближаться!

— Тогда почему вы здесь?

— Потому что… я думаю, будет лучше, если вы оба попытаетесь это все исправить. Хотя бы снова начнете разговаривать.

— Мне нечего сказать Люку. И мне нечего сказать вам. Как ясно дал вчера понять Люк, отношения закончились.

До чего же они похожи.

— Так… Робин уже в курсе, что свадьбы не будет? — Вот он, мой потаенный страх, и я задерживаю дыхание в ожидании ответа.

— Нет. Я думала, что Люку следует дать шанс одуматься. По-видимому, это была ошибка.

Я набираю в грудь побольше воздуха.

— Я уговорю Люка на эту свадьбу. Если вы извинитесь перед ним. — Мой голос слегка дрожит. Сама не верю, что я это делаю.

— Что вы сказали? — Элинор сверлит меня взглядом.

— Вы извинитесь перед Люком и скажете ему… ну, главное — что вы его любите. А я уговорю его жениться в «Плазе». И вы получите свою большую шикарную свадьбу для всех ваших друзей. Таковы условия сделки.

— Вы… вы со мной торгуетесь?

— Гм… да. — Я крепко стискиваю кулаки. — Я здесь, Элинор, по сугубо эгоистичным причинам. Люк был помешан на вас всю свою жизнь. А теперь он решил, что никогда больше не хочет вас видеть. Это все хорошо и прекрасно, но боюсь, что пройдет пара лет, и он вдруг снова решит наведаться в Нью-Йорк, чтобы найти вас и проверить, а так ли вы плохи, как он думает. И все начнется по второму кругу.

— Это нелепо. Как вы смеете…

— Элинор, вы хотите этой свадьбы. Я знаю, что хотите. Просто обращайтесь хорошо со своим сыном — и вы ее получите. Видит бог, я прошу не многого!

Воцаряется молчание. Глаза Элинор постепенно сужаются — настолько, насколько это возможно после очередной порции пластической хирургии.

— Вы тоже хотите этой свадьбы, Ребекка. Пожалуйста, не притворяйтесь, что это полностью альтруистическое предложение. Вы были огорчены так же, как я, когда Люк пошел на попятный. Признайте это. Вы здесь, потому что хотите выйти замуж в отеле «Плаза».

— Вы так считаете? Что я расстроилась из-за отмены свадьбы в «Плазе»?

Я едва не закатываюсь истерическим смехом. Выложить бы ей правду — всю, с самого начала.

— Поверьте, Элинор, — произношу я сдавленно, — я проживу без свадьбы в «Плазе». Да, я ждала ее, и это было захватывающе. Но если Люк не хочет… так тому и быть. Это не мои друзья. Не мой город. Мне все равно.

Снова повисает напряженное молчание. Элинор переходит к полированному столику и, к моему изумлению, достает сигарету и закуривает. Таких привычек она не афишировала!

— Я могу убедить Люка, — говорю я, наблюдая, как она прячет пачку сигарет. — А вы не можете.

— Вы… просто невероятны, — произносит Элинор. — Использовать собственную свадьбу как предмет торга.

— Знаю. Это означает «да»?

Я выиграла. По лицу ее вижу. Она уже приняла решение.

— Вот что вы должны сказать. — Я вытаскиваю из сумки лист бумаги. — Это те вещи, которые Люку нужно услышать. Вы должны сказать, что любите его; что вам так не хватало его, когда он был ребенком; как вы рассудили, что ему лучше находиться в Британии; что единственная причина, по которой вы не хотели его видеть, — ваш страх разочаровать его… — Я вручаю бумагу Элинор. — Я знаю, что все это звучит не очень естественно. Так что вам лучше начать так: «Эти слова родились у меня не сами собой».

Элинор тупо смотрит на лист. Дышит она тяжело, и в какой-то момент мне кажется, что сейчас в меня этим листом запустят. Но вот она осторожно берет бумагу и кладет ее на край стола. Не подергивается ли снова жилка под глазом? Она что, расстроена? Разозлена? Или это просто презрение?

Я так и не могу разобраться в Элинор. То мне кажется, что глубоко в душе она хранит огромные запасы нерастраченной любви, а в следующую минуту считаю ее бессердечной скотиной. В какой-то момент я убеждена, что она меня люто ненавидит, а потом задумываюсь, отдает ли она себе отчет в том, насколько бывает невыносима. Вдруг она полагает, что ведет себя вполне дружелюбно?

В сущности, если ей никто не говорил, какие у нее отвратительные замашки… то откуда ей это знать?

— Что вы имели в виду, когда сказали, что Люк снова захочет вернуться в Нью-Йорк? — спрашивает Элинор ледяным тоном. — Вы планируете отъезд?

— Мы это еще не обсуждали, но… Нью-Йорк великолепен, но, пожалуй, не самое подходящее место для нас. Люк выдохся. Ему нужно сменить обстановку.

«И от тебя ему лучше быть подальше», — мысленно добавляю я.

— Понятно. — Элинор затягивается сигаретой. — Вы учитываете, что я организовала встречу с советом этого дома? Это стоило немалых усилий.

— Знаю. Люк говорил мне. Но, если честно, Элинор, мы бы не стали жить здесь.

По лицу Элинор вновь пробегает судорога, и я уже не сомневаюсь, что она борется с какими-то чувствами. Вот только с какими? С яростью на меня, неблагодарную? С огорчением из-за того, что Люк не поселится с ней под одной крышей? Хорошо бы разобрать этот фасад, пролезть вглубь и узнать об Элинор все. Или лучше оставить все как есть?

Подойдя к дверям, я не удерживаюсь и оборачиваюсь.

— Элинор, вы слышали, что внутри каждого толстяка прячется худой человек, мечтающий выбраться наружу? И… чем больше я думаю о вас, тем больше мне кажется, что внутри вас прячется замечательный человек. Но пока вы свысока держитесь с людьми, пока указываете им, что у них поношенные туфли, об этом человеке никто не узнает.

Так. Сейчас меня, похоже, укокошат. Стараясь, чтобы это не очень смахивало на бегство, я тороплюсь по коридору и выскакиваю из квартиры. Захлопываю за собой дверь и приваливаюсь к ней. Сердце гулко колотится.

Ладно. Для начала неплохо. Теперь беремся за Люка.

 

— Решительно не понимаю, зачем тебе понадобился Рокфеллеровский центр. — Люк откидывается на спинку сиденья такси и, хмурясь, отворачивается к окну.

— Потому что я там никогда не была, понимаешь? Посмотреть хочу!

— Но почему сейчас? Почему сегодня?

— А почему бы и не сегодня?

Люк притворяется, будто счастлив. Будто освобожден. Ничего подобного. Он погружен в раздумья.

Хотя определенное улучшение налицо. По крайней мере, Люк больше не раздает шмотки, а с утра даже как следует побрился. Но до прежнего Люка ему еще далеко. На работу сегодня так и не пошел — сидел и крутил старые черно-белые фильмы с Бетт Дэвис.

Надо же, я никогда раньше не подмечала сходства между Бетт Дэвис и Элинор.

Я смотрю на Люка и убеждаюсь, что Аннабел была права. Конечно, права. Она знает своего пасынка так, как если бы он был ее собственным сыном. И она знает, что Элинор неотделима от Люка, она — частица его самого. Он не может отбросить ее и спокойно жить дальше. Ему нужен хотя бы шанс попытаться разрешить эту проблему. Пусть даже попытка причинит боль.

Я закрываю глаза и возношу молитвы всем богам. Пожалуйста, пусть все получится. Пожалуйста. Тогда, быть может, мы сумеем провести под этим жирную черту и заживем новой жизнью.

— Рокфеллеровский центр, — объявляет таксист, и я улыбаюсь Люку, стараясь скрыть свою нервозность.

Я перебрала все места, где можно было бы встретить Элинор, и остановилась на Зале Радуги в Рокфеллеровском центре — там туристы пьют коктейли и любуются видом на Манхэттен. Мы оба молчим, поднимаясь на шестьдесят пятый этаж на лифте. Господи, только бы Элинор оказалась там, только бы все удалось, только бы Люк на меня не психанул…

Мы выходим из лифта… и я сразу вижу ее. Она сидит за столиком у окна, в темном пиджаке, ее силуэт четко вырисовывается на фоне пейзажа.

Заметив мать, Люк вздрагивает.

— Бекки. Какого… — Он разворачивается, но я хватаю его за руку.

— Люк, пожалуйста. Она хочет поговорить с тобой. Просто… дай ей шанс.

— Ты это подстроила? — Лицо у Люка белое от злости. — Специально меня сюда притащила?

— Я должна была! Ты бы иначе не пришел. Только пять минут. Послушай, что она скажет.

— Чего ради я…

— Люк, ты не можешь все так оставить. Это же разъедает тебя изнутри! Вам двоим нужно поговорить. Давай, Люк. — Я ослабляю хватку и умоляюще заглядываю ему в глаза. — Всего пять минут. Это все, чего я прошу.

Он должен согласиться. Если уйдет — я погибла.

За нами вваливается группа немецких туристов, и я вижу, как они толпятся у окна, в восхищении любуясь видом.

— Пять минут, — цедит Люк наконец. — Это все.

Он медленно пересекает комнату и садится напротив Элинор. Она бросает взгляд на меня и кивает, и я отворачиваюсь с колотящимся сердц