Гарсиа ЛоркаУ разі, коли сума грошового зобов'язання платника податків, контроль за дотриманням якого покладено на контролюючі органи, розраховується контролюючим органом (крім декларування товарів, передбаченого для громадян), або у разі, коли за результатами перевірки, контролюючий орган встановлює факт невідповідності суми бюджетного відшкодування сумі, заявленій у податковій декларації, або зменшує розмір задекларованого від'ємного значення об'єкта оподаткування податком на прибуток або від'ємного значення суми податку на додану вартість, розрахованого платником податків відповідно до розділу V ПКУ, такий контролюючий орган надсилає (вручає) платнику податків податкове повідомлення-рішення. n До податкового повідомлення-рішення додається розрахунок податкового зобов'язання та штрафних (фінансових) санкцій. Форма та порядок надіслання податкового повідомлення-рішення і розрахунку грошового зобов'язання визначається центральним контролюючим органом. Податкове повідомлення-рішення вважається надісланим (врученим) юридичній особі, якщо його передано посадовій особі такої юридичної особи під розписку або надіслано листом з повідомленням про вручення Податкова вимога (ст.59) Платник податків не сплачує узгодженої суми грошового зобов'язання в установлені законодавством строки, орган Міндоходів надсилає (вручає) йому податкову вимогу в порядку, визначеному для надсилання (вручення) податкового повідомлення-рішення. n Податкова вимога може не надсилатися, якщо загальна сума податкового боргу платника податків не перевищує одного неоподатковуваного мінімуму доходів громадян. n Податкова вимога надсилається не раніше першого робочого дня після закінчення граничного строку сплати суми грошового зобов'язання. n Податкова вимога повинна містити відомості про факт виникнення грошового зобов'язання та права податкової застави, розмір податкового боргу, який забезпечується податковою заставою, обов'язок погасити податковий борг та можливі наслідки його непогашення в установлений строк, попередження про опис активів, які відповідно до законодавства можуть бути предметом податкової застави, а також про можливі дату та час проведення публічних торгів з їх продажу. Відкликання податкового повідомлення-рішення і податкової вимоги (ст.60) Податкове повідомлення-рішення або податкова вимога вважаються відкликаними, якщо: n сума податкового боргу самостійно погашається платником податків або органом стягнення; n контролюючий орган скасовує раніше прийняте податкове повідомлення-рішення про нарахування суми грошового зобов'язання або податкову вимогу; n контролюючий орган зменшує нараховану суму грошового зобов'язання раніше прийнятого податкового повідомлення-рішення або суму податкового боргу, визначену в податковій вимозі; n рішенням суду, що набрало законної сили, скасовується повідомлення-рішення контролюючого органу або сума податкового боргу, визначена в податковій вимозі; n рішенням суду, що набрало законної сили, зменшується сума грошового зобов'язання, визначена у податковому повідомленні-рішенні контролюючого органу, або сума податкового боргу, визначена в податковій вимозі. Якщо нарахована сума грошового зобов'язання або податкового боргу збільшується внаслідок їх адміністративного оскарження, раніше надіслане податкове повідомлення-рішення або податкова вимога не відкликаються. На суму збільшення грошового зобов'язання надсилається окреме податкове повідомлення-рішення, а на суму збільшення податкового боргу окрема податкова вимога не надсилається.
Федерико Гарсиа Лорка
Книга Стихов 1921 Флюгер. Перевод · Я. Серпина
· Как улитка · отправилась путешествовать и · кого она встретила в пути. Перевод · Инны Тыняновой
· Осенная · песня. Перевод О. Савича
· Весенная · песня. Перевод Инны Тыняновой
· Малая · песня. Перевод М. Самаева
· Цикада. Перевод · М. Самаева
· Грустная · баллада. · Перевод М. · Самаева
· Потемки · моей души. · Перевод А. · Эйснера
· Дождь. Перевод · В. Парнаха
· Если б мог · по луне гадать я. Перевод · Я. Серпина
· Элегия. Перевод · М. Самаева
· Сант-Яго. Перевод · Инны Тыняновой
· Алмаз. Перевод · В. Парнаха
· Новые · песни. Перевод А. Яни
· Баллада · июльского дня. Перевод · Инны Тыняновой
· Сон. Перевод · О. Савича
· Пейзаж. Перевод · М. Кудинова
· Вопросы. Перевод · М. Кудинова
· Солнце · село. Перевод Б. Слуцкого
· Мадригал ("Мой поцелуй был · гранатом...") Перевод · М. Самаева
· Колокол. Перевод · Инны Тыняновой
· Есть души, · где скрыты... · Перевод М. · Кудинова
· Сокровенная · баллада. · Перевод М. · Самаева
· Старый · ящер. Перевод Инны Тыняновой
· Баллада · тихого сквера. Перевод · Инны Тыняновой
· Перепутье. Перевод · Инны Тыняновой
· Прерванный · концерт. · Перевод Б. · Слуцкого
· Восточная · песня. Перевод М. Самаева
· Поле. Перевод · М. Кудинова
· Баллада · морской воды. · Перевод А. · Гелескула
· Деревья. Перевод · М. Самаева
· Луна и · смерть. Перевод А. Гелескула
· Мадригал (Твои глаза я увидел...") Перевод М. Кудинова
· Колосья. Перевод · О. Савича
· Раздумья · под дождем. · Перевод Ю. · Мориц
· Ключ. Перевод · Б. Слуцкого
· Море. Перевод · В. Парнаха
· К лавру. Перевод · В. Парнаха
· Осенний · ритм. Перевод Г. Шмакова
· Ночная · мелодия. · Перевод М. · Кудинова
· Гнездо. Перевод · М. Самаева
· Иная песня. Перевод · М. Самаева
ФЛЮГЕР
Ветер, летящий с юга, ветер, знойный и смуглый, моего ты касаешься тела и приносить мне, крылья раскинув, зерна взглядов, налитых соком зреющих апельсинов.
Обагряется месяц, и плачут тополя, склонясь пред тобою, только ждать тебя надо подолгу! Я свернул уже ночь моей песни и поставил ее на полку.
Обрати на меня вниманье, если нет и в помине ветра,- сердце, закружись, сердце, закружись!
Летящая с севера стужа, медведица белая ветра! Моего ты касаешься тела, и в плаще капитанов бесплотных ты хохочешь над Алигьери и дрожишь от восходов холодных.
Ветер, шлифующий звезды, ты приходишь с таким опозданьем! Потерял я ключи от шкафа, и зарос он мхом первозданным.
Обрати на меня вниманье, если нет и в помине ветра,- сердце, закружись, сердце, закружись!
Бризы, гномы и ветры, летящие ниоткуда. Мотыльки распустившейся розы с пирамидальными лепестками, затененные чащей лесною, флейты, поющие в бурю, расстаньтесь со мною! Тяжкие цепи сдавили память мою до боли, и птица, что щебетом звонким умеет расписывать вечер, томится теперь в неволе.
Минувшее невозвратимо, как будто кануло в омут, и в сонме ветров просветленных жалобы не помогут. Не правда ли, тополь, искусник бриза? Жалобы не помогут.
Обрати на меня вниманье, если нет и в помине ветра, - сердце, закружись, сердце, закружись!
КАК УЛИТКА ОТПРАВИЛАСЬ ПУТЕШЕСТВОВАТЬ И КОГО ОНА ВСТРЕТИЛА В ПУТИ
Воздух тихого утра как-то по-детски нежен, протягивают деревья руки свои к земле. Колеблющимся туманом покрылись поля и посевы, и в воздухе ткут шелковинки пауки для своих сетей - сверкающие дорожки на голубом стекле.
А рядом, под тополями, ручей, напевая песню, по зеленой траве бежит, и мирная улитка, мещаночка с тропинки, смиренная простушка, глядит на широкий мир. Вокруг тишина безмятежна. Улитка вздохнула украдкой и, бросив дом и хозяйство, тронулась в путь-дорогу, чтоб край тропинки увидеть.
Ползет себе странница наша и вот набрела на место, где плюш по земле разросся, вплетаясь в крапиву. Чинно сидели там две лягушки, на утреннем солнце грея свои старушечьи кости.
- Все эти новые песни, - ворчала одна лягушка, - поверь, ни гроша не стоят! - Подруга, - ей отвечала другая лягушка, слепая и сильно помятая с виду, - когда я была девчонкой, я верила: бог услышит когда-нибудь нашу песню и сжалится он над нами. С тех пор прожила я долго и уж ни во что не верю и петь совсем перестала...
Так жаловались лягушки и милостыню просили у резвого лягушонка, который с нахальной миной прыгал рядом по травке.
И вот перед темным лесом улитка остановилась. Хочет кричать. Не может. Лягушки к ней подскочили.
- Бабочка это, что ли? - спросила слепая лягушка. - Ты разве не видишь рожки? - подруга ей отвечала. - Это улитка. Скажи нам, улитка,ты издалека?
- Живу я не очень близко и хочу домой поскорее. - Улитки очень трусливы, - сказала слепая лягушка. - Умеешь ты петь? - Не умею, - улитка в ответ. - А молиться? - Меня не учили, нет. - А в вечную жизнь ты веришь? - А что это?
- Это значит жить вечно в реке прозрачной с цветущими берегами, где много прекрасной пищи. - Да что вы? А мне говорила покойная бабушка в детстве, что я после смерти буду ползать по нежным листьям самых высоких деревьев.
- Еретичка была твоя бабка! Мы говорим тебе правду, а не веришь - заставим верить! - разбушевались лягушки.
- Зачем я ушла из дому? - плачет улитка.- Я верю в вечную жизнь, конечно, вы правы... - Тогда лягушки задумчиво удалились, а наша улитка в страхе поспешила в лес углубиться.
Две нищенки, две лягушки застыли подобно сфинксам. Одна из подруг спросила: - Ну, в вечную жизнь ты веришь? - Не верю, - ответила грустно слепая больная лягушка. - Зачем мы тогда улитке сказали, что надо верить? - Затем, что... Сама не знаю, - вздохнула слепая лягушка, - я не могу без волненья слышать, как наши дети квакают, сидя в канаве, и призывают бога...
А бедная улитка вернулась назад. Тропинка пустынна. Горячий ветер застыл в тополях высоких.
И тут повстречалась улитка с красными муравьями, они, суетясь и толкаясь, тащили полуживого муравья, у которого сильно переломаны усики были. Воскликнула наша улитка: - Мурашеньки, остановитесь! За что наказать хотите вашего бедного братца? Расскажите мне, что он сделал? Я вас рассужу справедливо. Ты сам расскажи, не бойся.
Тогда муравей полумертвый сказал тихонько и грустно: - Я, знаете, видел звезды. - Звезды? Что это значит? - кричат муравьи возмущенно. Да и улитка тоже спросила задумчиво: - Звезды? - Да, - муравей отвечает, - я видел звезды, поверьте. Я поднялся высоко, на самый высокий тополь, и тысячи глаз лучистых мою темноту пронзили. - Тогда спросила улитка: - Но что же такое звезды? - А это огни, что сияют над нашею головою. - Но мы их совсем не видим! сердясь, муравьи возражают. А улитка: - Слаба я зреньем, вижу не выше травки. - Тогда муравьи вскричали, усиками вращая: - Тебя мы убьем. Ленив ты и развращен. Ты должен трудиться, не глядя в небо.
- Звезды я видел, звезды, - раненый им отвечает. Тогда изрекла улитка: - Оставьте его, идите своею дорогой, братья. Наверно, ему недолго жить на земле осталось.
Пчела пролетела, разрезав медовыми крыльями воздух. Муравей, умирая, дышит свежей вечерней прохладой и шепчет: - Пришла ты за мною, унеси меня к звездам, пчелка.
Видя, что он уже умер, муравьи разбегаются в страхе.
Улитка, вздохнув украдкой, прочь поползла в смущенье, словно пред ней раскрылась вечность на краткий миг. - Нет у тропинки края, верно, ведет она к звездам, - восклицает она печально. - Только мне до них не дойти. Уж больно я неуклюжа, мне лучше о звездах забыть.
Туман висит над полями, и солнце лучом дрожащим по колокольням дальним под вечерний звон скользит. А мирная улитка, мещаночка с тропинки, в смущенье, с тоскою странной, глядит на широкий мир.
ОСЕННЯЯ ПЕСНЯ
Сегодня чувствую в сердце неясную дрожь созвездий, но глохнут в душе тумана моя тропинка и песня. Свет мои крылья ломает, и боль печали и знанья в чистом источнике мысли полощет воспоминанья.
Все розы сегодня белы, как горе мое, как возмездье, а если они не белы, то снег их выбелил вместе. Прежде как радуга были. А снег идет над душою. Снежинки души - поцелуи и целые сцены порою; они во тьме, но сияют для того, кто несет их с собою.
На розах снежинки растают, но снег души остается, и в лапах бегущих лет он саваном обернется.
Тает ли этот снег, когда смерть нас с тобой уносит? Или будет и снег другой и другие - лучшие - розы? Узнаем ли мир и покой согласно ученью Христову? Или навек невозможно решенье вопроса такого?
А если любовь - лишь обман? Кто влагает в нас жизни дыханье, если только сумерек тень нам дает настоящее знанье. Добра - его, может быть, нет,- и Зла - оно рядом и ранит.
Если надежда погаснет и начнется непониманье, то какой же факел на свете осветит земные блужданья?
Если вымысел - синева, что станет с невинностью, с чудом? Что с сердцем, что с сердцем станет, если стрел у любви не будет?
Если смерть - это только смерть, что станет с поэтом бездомным и с вещами, которые спят оттого, что никто их не вспомнит? О солнце, солнце надежд! Воды прозрачность и ясность! Сердца детей! Новолунье! Души камней безгласных! Сегодня чувствую в сердце неясную дрожь созвездий, сегодня все розы белы, как горе мое, как возмездье.
ВЕСЕННЯЯ ПЕСНЯ
I
Выходят веселые дети из шумной школы, вплетают в апрельский ветер свой смех веселый. Какою свежестью дышит покой душистый! Улица дремлет и слышит смех серебристый.
II
Иду по садам вечерним, в цветы одетым, а грусть я свою, наверно, оставил где-то. На кладбище, над черепами забывших время, трепещет земля цветами, взросло их семя. И кипарисы, покрыты пыльцою нежной, вперили пустые орбиты в простор безбрежный, качая своей утомленной главой зеленой.
Апрель, ты несешь нам звезды, вешние воды, зажги золотые гнезда в глазах природы!
МАЛАЯ ПЕСНЯ
У соловья на крылах влага вечерних рос, капельки пьют луну, свет ее сонных грез.
Мрамор фонтана впитал тысячи мокрых звезд и поцелуи струй.
Девушки в скверах "прощай" вслед мне, потупя взгляд, шепчут. "Прощай" мне вслед колокола говорят. Стоя в обнимку, деревья в сумраке тают. А я, плача, слоняюсь по улице, нелеп, безутешен, пьян печалью де Бержерака и Дон-Кихота, избавитель, спешу на зов бесконечного-невозможного, маятника часов. Ирисы вянут, едва коснется их голос мой, обрызганный кровью заката. У песни моей смешной пыльный наряд паяца. Куда ты исчезла вдруг, любовь? Ты в гнезде паучьем. И солнце, точно паук, лапами золотыми тащит меня во тьму. Ни в чем не знать мне удачи: я сам как Амур-мальчуган, и слезы мои что стрелы, а сердце - тугой колчан.
Мне ничего не надо, лишь боль с собой унесу, как мальчик из сказки забытой, покинутый в темном лесу.
ЦИКАДА
Цикада! Счастье хмельной от света умереть на постели земной.
Ты проведала от полей тайну жизни, завязку ее и развязку. И старая фея, та, что слыхала рожденье корней, схоронила в тебе свою сказку.
Цикада! Это счастье и есть - захлебнуться в лазурной крови небес. Свет - это бог. Не затем ли проделана солнцем дыра, чтоб мог он спускаться на землю?
Цикада! Это счастье и есть - в агонии чувствовать весь гнет небес. Перед вратами смерти с понуренной головою, под спущенным стягом ветра идет все живое.
Таинственный говор мыслей. Ни звука... В печали идут облаченные в траур молчанья.
Ты же, пролитый звон, цикада, ты, родник зачарованный лета, умираешь, чтоб причаститься небесному звуку и свету.
Цикада! Счастливая ты, ибо тебя облачил сам дух святой, иже свет, в свои лучи.
Цикада! Звездой певучей ты сверкала над снами луга, темных сверчков и лягушек соперница и подруга. И солнце, что сладостно ранит, налившись полуденной силой, из вихря лучей гробницу над прахом твоим водрузило и сейчас твою душу уносит, чтоб обратить ее в свет. Стань, мое сердце, цикадой, чтобы истек я песней, раненный над полями светом небесной бездны. И та, чей женственный образ был предугадан мной, пусть собственными руками прольет его в прах земной.
И розовым сладким илом пусть кровь моя в поле станет, чтобы свои мотыги вонзали в нее крестьяне.
Цикада! Это счастье и есть - умереть от невидимых стрел лазурных небес.
ГРУСТНАЯ БАЛЛАДА
Маленькая поэма
Бедная бабочка сердце мое, милые дети с лужайки зеленой. Время-паук ее держит в плену, крыльев пыльца - горький опыт плененной.
Пел я, бывало, ребенком, как ты, милые дети с лужайки зеленой. Голос мой, ястреб с когтями котенка, в небо взмывал, в его синее лоно. Клича вербену, вербену зовя, как-то бродил в картахенском саду я, и потерял я колечко судьбы, речку из песни минуя.
Стать кавалером и мне довелось. Майский был вечер, прохладный и лунный. Мне показалась загадкой она, синей звездой на груди моей юной. Вербного был воскресенья канун, сердце скакало в звездные дали. Но вместо роз и махровых гвоздик ирисы руки ее обрывали. Сердцем я был беспокоен всегда, милые дети с лужайки зеленой. Ту, что в романсе встретилась мне, ждал я, в мечты погруженный. Ту, что нарвет майских роз и гвоздик, ждал я, - как пелось в романсе. Но почему только дети одни видят ее на Пегасе? Та ли она, кого мы в хороводах с грустью звездой называем, молим, чтоб вышла потанцевать в луг, принаряженный маем?
Мне вспоминается детства апрель, милые дети с лужайки зеленой. В старом романсе однажды ее я повстречал, изумленный.
И по ночам стал печалиться ей, недостижимой, немилый. Слыша мои излиянья, луна губы в усмешке кривила. Кто она - та, что гвоздики сорвет с нежными розами мая? Бедная девочка, замуж ее выдала мачеха злая. Где-то на кладбише в тихой земле спят вместе с ней ее беды... Я же, в любви безответной своей, сердца исчез не изведав, с посохом солнца хочу одолеть недостижимость небесного склона.
Мраком меня укрывает печаль, милые дети с лужайки зеленой. Ныне далекие те времена с нежностью я вспоминаю. Кто она та, что гвоздики сорвет с нежными розами мая?
ПОТЕМКИ МОЕЙ ДУШИ
Потемки моей души отступают перед зарею азбук, перед туманом книг и сказанных слов.
Потемки моей души!
Я пришел к черте, за которой прекращается ностальгия, за которой слезы становятся белоснежными, как алебастр.
(Потемки моей души!)
Завершается пряжа скорби, но остаются разум и сущность отходящего полудня губ моих, отходящего полудня взоров.
Непонятная путаница закоптившихся звезд расставляет сети моим почти увядшим иллюзиям.
Потемки моей души!
Галлюцинации искажают зрение мне, и даже слово "любовь" потеряло смысл.
Соловей мой, соловей! Ты еще поешь?
ДОЖДЬ
Есть в дожде откровенье - потаенная нежность. И старинная сладость примиренной дремоты, пробуждается с ним безыскусная песня, и трепещет душа усыпленной природы.
Это землю лобзают поцелуем лазурным, первобытное снова оживает поверье. Сочетаются Небо и Земля, как впервые, и великая кротость разлита в предвечерье.
Дождь - заря для плодов. Он приносит цветы нам, овевает священным дуновением моря, вызывает внезапно бытие на погостах, а в душе сожаленье о немыслимых зорях,
роковое томленье по загубленной жизни, неотступную думу: "Все напрасно, все поздно!" Или призрак тревожный невозможного утра и страдание плоти, где таится угроза.
В этом сером звучанье пробуждается нежность, небо нашего сердца просияет глубоко, но надежды невольно обращаются в скорби, созерцая погибель этих капель на стеклах.
Эти капли - глаза бесконечности - смотрят в бесконечность родную, в материнское око.
И за каплею капля на стекле замутненном, трепеща, остается, как алмазная рана. Но, поэты воды, эти капли провидят то, что толпы потоков не узнают в туманах.
О мой дождь молчаливый, без ветров, без ненастья, дождь спокойный и кроткий, колокольчик убогий, дождь хороший и мирный, только ты - настоящий, ты с любовью и скорбью окропляешь дороги!
О мой дождь францисканский, ты хранишь в своих каплях души светлых ручьев, незаметные росы. Нисходя на равнины, ты медлительным звоном открываешь в груди сокровенные розы.
Тишине ты лепечешь первобытную песню и листве повторяешь золотое преданье, а пустынное сердце постигает их горько в безысходной и черной пентаграмме страданья.
В сердце те же печали, что в дожде просветленном, примиренная скорбь о несбыточном часе. Для меня в небесах возникает созвездье, но мешает мне сердце созерцать это счастье.
О мой дождь молчаливый, ты любимец растений, ты на клавишах звучных - утешение в боли, и душе человека ты даришь тот же отзвук, ту же мглу, что душе усыпленного поля!
ЕСЛИ Б МОГ ПО ЛУНЕ ГАДАТЬ Я
Я твое повторяю имя по ночам во тьме молчаливой, когда собираются звезды к лунному водопою и смутные листья дремлют, свесившись над тропою. И кажусь я себе в эту пору пустотою из звуков и боли, обезумевшими часами, что о прошлом поют поневоле.
Я твое повторяю имя этой ночью во тьме молчаливой, и звучит оно так отдаленно, как еще никогда не звучало. Это имя дальше, чем звезды, и печальней, чем дождь усталый.
Полюблю ли тебя я снова, как любить я умел когда-то? Разве сердце мое виновато? И какою любовь моя станет, когда белый туман растает? Будет тихой и светлой? Не знаю. Если б мог по луне гадать я, как ромашку, ее обрывая!
ЭЛЕГИЯ
Окутана дымкой тревожных желаний, идешь, омываясь вечерней прохладой. Как вянущий нард эти сумерки плоти, увенчанной таинством женского взгляда.
Несешь на губах чистоты неиспитой печаль; в золотой дионисовой чаше бесплодного лона несешь паучка, который заткал твой огонь неугасший в цветущие ткани; ничей еще рот на них раскаленные розы не выжег.
Несешь осторожно в точеных ладонях моточек несбывшихся снов и в притихших глазах горький голод по детскому зову. И там, во владеньях мечты запредельной, виденья уюта и скрип колыбели, вплетенный в напев голубой колыбельной.
Лишь тронь твое тело любовь, как Церера, ты в мир снизошла б со снопами пшеницы; из этой груди, как у девы Марии, могли бы два млечных истока пробиться.
Нетронутый лотос, ничьи поцелуи во мгле этих пламенных бедер не канут, и темные волосы перебирать, как струны, ничьи уже пальцы не станут.
О таинство женственности, словно поле, ты ветер поишь ароматом нектара, Венера, покрытая шалью манильской, вкусившая терпкость вина и гитары.
О смуглый мой лебедь, в чьем озере дремлют кувшинки саэт, и закаты, и звезды, и рыжая пена гвоздик под крылами поит ароматом осенние гнезда.
Никто не вдохнет в тебя жизнь, андалузка, тебя от креста не захочет избавить. Твои поцелуи - в ночи безрассветной среди виноградников спящая заводь.
Но тени растут у тебя под глазами, и в смоли волос пробивается пепел, и грудь расплывается, благоухая, и никнет спины твоей великолепье.
Горишь ты бесплодным огнем материнства, скорбящая дева, печали пучина, высокие звезды ночные, как гвозди, все вогнаны в сердце твое до единой.
Ты - плоть Андалузии, зеркало края, где женщины страстные муки проносят, легко веерами играя. И прячут под пестрой расцветкой нарядов, под сжатой у самого горла мантильей следы полосующих взглядов.
Проходишь туманами Осени, дева, как Клара, Инее или нежная Бланка; тебе же, увитой лозой виноградной, под звуки тимпана плясать бы вакханкой.
Глаза твои, словно угрюмая повесть о прожитой жизни, нескладной и блеклой. Одна среди бедной своей обстановки глядишь на прохожих сквозь мутные стекла. Ты слышишь, как дождь ударяет о плиты убогонькой улочки провинциальной, как колокол где-то звонит одиноко, далекий-далекий, печальный-печальный.
Напрасно ты слушаешь плачущий ветер - никто не встревожит твой слух серенадой. В глазах, еще полных привычного зова, все больше унынья, все больше надсада; но девичье сердце в груди изнуренной все вспыхнуть способно с единого взгляда.
В могилу сойдет твое тело, и ветер умчит твое имя. Заря из земли этой темной взойдет над костями твоими. Взойдут из грудей твоих белых две розы, из глаз - две гвоздики, рассвета багряней, а скорбь твоя в небе звездой возгорится, сияньем сестер затмевая и раня.
САНТ-ЯГО
(Наивная баллада)
I
Нынче ночью прошел Сант-Яго по светлым дорожкам неба. Это дети, смеясь, рассказали тоненьким струйкам речки.
Далеко ли небесный странник держит путь по бескрайним тропинкам? Он едет заре навстречу на коне, что белее снега.
Дети-крошки, резвитесь на воле, раскидайте свой смех по ветру!
Мой сосед рассказал про Сант-Яго и про двести рыцарей храбрых в одежде из яркого света с гирляндами звезд зеленых; а конь-то хорош у Сант-Яго, это же месяц двурогий!
Мой сосед рассказал мне также, что слышал он сонной ночью серебряный шелест крыльев, в волнах тишины потонувший. Почему же река замолкла? Это ангелы-рыцари скачут.
Дети-крошки, резвитесь на воле, раскидайте свой смех по ветру!
В эту ночь луна убывает. Слушайте! Что там, в небе? Почему так сверчки распелись и залаяли вдруг собаки?
- Слушай, бабушка, где ж дорожка? Слушай, бабушка, я не вижу!
- Посмотри, ты увидишь: лентой вьется струйка блестящей пыли, серебристое пятнышко в небе покатилось. Ты видишь? - Вижу.
- Слушай, бабушка, где ж Сант-Яго? - Вон он скачет со свитой своею, вон плюмаж на высоком шлеме, жемчуга на кольчуге тонкой, а солнце на грудь его село, а луна поклонилась в ноги.
Всю-то ночь над долиной веют из тумана сплетенные сказки.
Дети-крошки, резвитесь на воле, раскидайте свой смех по ветру!
II
Та старушка, что в хижине бедной живет на краю деревни, со своим кривым веретенцем, с парочкой черных кошек, в сумерках теплых, сидя со своим чулком у порога, дрожащим голосом, тихо, под шелест листвы потемневшей, рассказывает соседкам и ребятишкам сопливым о том, что в давние годы как-то случилось с нею.
Однажды, такой же ночью, как эта, безветренной, тихой, она увидала Сант-Яго - шел он по землям неба.
- Как, бабушка, был одет он? - спросили два голоса разом.
- Он в бархатной был тунике и с посохом изумрудным.
И лишь на порог вступил он, проснулись мои голубки и крылья свои развернули, а пес мой лизал ему ноги. Был так ласков небесный странник, словно луна зимою, и наполнился дом и сад мой запахом трав душистых.
- Что ж, бабушка, он сказал вам? - спросили два голоса разом.
- Проходя, он мне улыбнулся и звезду в моем сердце оставил.
- А куда ты ее положила? - спросил проказник-мальчишка.
- Да, наверно, она потухла, это ж сказка! - сказали другие.
- Дети, дети, она не погасла, я в душе ту звезду сохранила.
- А в душе - это звезды какие? - Да такие же, как на небе.
- Дальше, бабушка! Что же дальше? Этот странник - куда ушел он?
- Он ушел далеко, за горы, и голубок увел, и собаку. Но мой сад он наполнил жасмином и цветущими розами, дети. И созрел на зеленых ветках виноград, а наутро в амбаре я нашла зерно золотое. Очень добрый был этот странник!
- Повезло тебе, бабушка, в жизни! - заключили два голоса разом.
Задремали усталые дети, на поля тишина опустилась.
Дети-крошки, пройдет ли Сант-Яго в ваших снах по туманным тропинкам?
Ночь июльская, ясная ночка! Скачет, скачет Сант-Яго по небу!
А тоску, что я в сердце прятал, я развею по белой дорожке, чтобы дети ее потопили в светлых водах реки прозрачной, чтоб сквозь звездную ночь далеко чистый ветер ее развеял.
АЛМАЗ
Острая звезда-алмаз, глубину пебес пронзая, вылетела птицей света из неволи мирозданья. Из огромного гнезда, где она томилась пленной, устремляется, не зная, что прикована к вселенной.
Охотники неземные охотятся на планеты - на лебедей серебристых в водах молчанья и света.
Вслух малыши-топольки читают букварь, а ветхий тополь-учитель качает в лад им иссохшею веткой. Теперь на горе далекой, наверно, играют в кости покойники: им так скучно весь век лежать на погосте!
Лягушка, пой свою песню! Сверчок, вылезай из щели! Пусть в тишине зазвучат тонкие ваши свирели!
Я возвращаюсь домой. Во мне трепещут со стоном голубки - мои тревоги. А на краю небосклона спускается день-бадья в колодезь ночей бездонный!
НОВЫЕ ПЕСНИ
Шепчет вечер: "Я жажду тени!" Молвит месяц: "Звезд ярких жажду!" Жаждет губ хрустальный родник, и вздыхает ветер протяжно.
Жажду благоуханий и смеха, песен я жажду новых без лун, и без ирисов бледных, и без мертвых любовей.
Песни утренней, потрясающей грядущего заводи тихие. И надеждою наполняющей рябь речную и мертвую тину.
Песни солнечной и спокойной, исполненной мысли заветной, с непорочностью грусти тревожной и девственных сновидений.
Жажду песни без плоти лирической, тишину наполняющей смехом (стаю слепых голубок, в тайну пущенных смело).
Песни, в душу вещей входящей, в душу ветра летящей, как серна, и, наконец, отдыхающей в радости вечного сердца.
БАЛЛАДА ИЮЛЬСКОГО ДНЯ
Серебряные колокольцы у волов на шее.
- Дитя из снега и солнца, куда путь держишь?
- Иду нарвать маргариток на луг приветный.
- Но луг отсюда далеко и полон теней.
- Любовь моя не боится теней и ветра.
- Бойся солнца, дитя из солнца и снега.
- В моих волосах погасло оно навеки.
- Белоликая, кто же ты? Твой путь неведом.
- Я из ключей кристальных, из любви вечной.
Серебряные колокольцы у волов на шее.
- А что у тебя на губах так ярко светит?
- Звезда, что зажег любимый в жизни и в смерти.
- А что у тебя на груди острою веткой?
- Меч, что носил любимый в жизни и в смерти.
- А что в глазах твоих черных гордым блеском?
- Мои печальные думы, что ранят сердце.
- Зачем на тебе накидка чернее смерти?
- Ах, вдовушка я, и нету меня грустнее!
Грущу я по графу Лавру из детской песни,
тому, кто из рола Лавров самый первый.
- Кого же ты ищешь здесь, раз его нету?
- Тело того, кто из Лавров самый первый.
- А может, ты ищешь любовь душой неверной? Если ты ищешь любовь, дай бог, встретишь.
- Люблю я одни звезды в дальнем небе, ищу одного друга в жизни и в смерти.
- Друг твой на дне глубоко, дитя из снега, укрыт гвоздикой и дроком, тоскою вечной.
- О, рыцарь далеких странствий, кипарисной тени, хочу тебе лунною ночью душу вверить.
- Мечтательная Изида, без меда песни, что льешь на уста ребенка свою легенду, тебе я в дар предлагаю нежное сердце, израненное очами других женщин.
- Рыцарь речей любезных, прощай навеки. Ищу я того, кто из Лавров был самый первый.
- Прощай же, спящая роза, цветок весенний, идешь ты к любви верной, а я к смерти.
Серебряные колокольцы у волов на шее.
Пускай истекает кровью мое сердце!
СОН
Над прохладным ручьем сердце мое отдыхало.
(Ты заткни воду тенью, паук забвенья!)
Сердцу вода родника песню свою сказала.
(Ты заткни воду тенью, паук забвенья!)
Бессонное сердце свою любовь рассказало.
(Паук безмолвья, тайной рассказ наполни.)
И хмуро вода родника рассказу внимала.
(Паук безмолвья, тайной рассказ наполни.)
Опрокинувшись, сердце в свежий родник упало.
(Руки, что белеют далеко, удержите воду потока!)
С веселой песней вода мое сердце умчала.
(Руки, что белеют далеко, все уплыло с водой потока!)
ПЕЙЗАЖ
Потухшие звезды усыпали пеплом холодное лоно реки зеленой.
Ручей растрепал свои косы, а тайные гнезда, как в час расплаты, огнем объяты.
Лягушки превратили канаву в дудку, которая фальшивит еще усердней во мгле вечерней.
Из-за горы на просторы неба окорок луны с лицом добродушным выплыл послушно.
Из домика, который окрашен в индиго, звезда луну добродушную дразнит, как мальчик-проказник.
Розовая окраска в наряд свой хрупкий, в наряд, пошитый рукой неумелой, гору одела.
Лавр устал оттого, что надо казаться всезнающим и поэтичным, как лавру прилично.
Вода течет, как текла и прежде, на ходу в прозрачный сон погружаясь и улыбаясь.
Все по привычке здесь горько плачет, и вся округа, хотя и невольно, судьбой недовольна.
Чтобы звучать в унисон с природой, и я говорю - никуда не деться; "О мое сердце!"
Но губы мои, мои грешные губы окрашены соком глубокой печали и лучше б молчали.
И этот пейзаж мне не радует сердце, в груди я чувствую холод могилы, и все мне не мило.
О том, что скорбное солнце скрылось, летучая мышь сказать мне успела и прочь улетела.
Отче наш, помилуй любовь! (Плачут рощи - не будет удачи, и тополи плачут.)
Я вижу, как в угольном мраке вечернем мои глаза горят в отдаленье, пугая тени.
И мертвую душу мою растрепал я, призвав на помошь паучьи узоры забытых взоров.
Настала ночь, зажигаются звезды, вонзая кинжалы в холодное лоно реки зеленой.
ВОПРОСЫ
Сидят на лужайке кузнечики чинно. - Что скажешь ты, Марк Аврелий, об этих философах с тихой равнины? Мысли твои не созрели!
Река по равнине узоры чертит. - Скажи мне, Сократ, что смог увидеть ты в водах, несущихся к смерти? Твой символ веры убог!
Осыпались розы и в грязь упали. - Скажи мне, святой Хуан, о чем лепестки их тебе шептали? В сердце твоем - туман!
СОЛНЦЕ СЕЛО
Солнце село. Как статуи, задумчивы деревья. Хлеб скошен. Тока опустели. Они печальны безмерно.
Облаял пес деревенский все вечернее небо. Оно - как пред поцелуем, и яблоком в нем - Венера.
Москиты - росы пегасы - летают. Стихли ветры. Гигантская Пенелопа ткет ясную ночь из света.
"Спите! Ведь волки близко", - ягнятам овечка блеет. "Подружки, неужто осень?" - цветок поверить не смеет.
Вот-вот пастухи со стадами придут из далеких ущелий, и дети будут резвиться у двери старой таверны, и наизусть будут петься заученные домами любовные куплеты.
МАДРИГАЛ
Мой поцелуй был гранатом, отверстым и темным, твой рот был бумажной розой.
А дальше - снежное поле.
Мои руки были железом на двух наковальнях. Тело твое - колокольным закатом.
А дальше - снежное поле.
На черепе лунно, дырявом и синем, мои "люблю" превратились в соленые сталактиты.
А дальше - снежное поле.
Заплесневели мечты беспечного детства, и просверлила луну моя крученая боль.
А дальше - снежное поле.
Теперь, дрессировщик строгий, я укрощать научился и мечты свои и любовь (этих лошадок слепых).
А дальше - снежное поле.
КОЛОКОЛ
Колокол чистозвонный в ритме креста и распятья одевает раннее утро париком из туманов белых и струями тихого плача. А старый мой друг тополь, перепутанный соловьями, давно считает мгновенья, чтоб в траву опустить ветки прежде еще, чем осень его золотить станет. Но глаз моих две опоры ему не дают гнуться. Старый тополь, помедли! Не чувствуешь, как древесина любви моей расщепилась? Прострись на зеленом луге, когда душа моя треснет, которую вихрь поцелуев и слов изнемочь заставил и разодрал в клочья.
ЕСТЬ ДУШИ, ГДЕ СКРЫТЫ...
Есть души, где скрыты увядшие зори, и синие звезды, и времени листья; есть души, где прячутся древние тени, гул прошлых страданий и сновидений.
Есть души другие: в них призраки страсти живут. И червивы плоды. И в ненастье там слышится эхо сожженного крика, который пролился, как темные струи, не помня о стонах и поцелуях.
Души моей зрелость давно уже знает, что смутная тайна мой дух разрушает. И юности камни, изъедены снами, на дно размышления падают сами. "Далек ты от бога", - твердит каждый камень.
СОКРОВЕННАЯ БАЛЛАДА
Где оно, сердце того школьника, чьи глаза первое слово по букварю прочитали? Черная, черная ночь, не у тебя ли?
(Как холодна вода у речного дна.)
Губы подростка, которые поцелуй, свежий, как дождь, познали, черная, черная ночь, не у тебя ли?
(Как холодна вода у речного дна.)
Первый мой стих. Девочка, взгляд исподлобья, косы на плечи спадали... Черная ночь, это все не у тебя ли?
(Как холодна вода у речного дна.)
Сердце мое, что дозрело на древе познанья, сердце, которое змеи кусали, черная, черная ночь, не у тебя ли?
(Как ты нагрета, вода фонтана в разгаре лета.)
Замок любви бродячей, немощный замок, в котором заплесневелые тени дремали, черная, черная ночь, не у тебя ли?
(Как ты нагрета, вода фонтана в разгаре лета.) О неизбывная боль!
Только пещерный мрак в силах тебя превозмочь. Разве не так, черная, черная ночь?
(Как ты нагрета, вода фонтана в разгаре лета.)
О сердце во мраке пещерном! Requiem aeternam!
СТАРЫЙ ЯЩЕР
На узенькой тропинке маленький старый ящер (родственник крокодила!) сидел и думал. В своем сюртуке зеленом, похожий одновременно на дьявола и на аббата, подтянут, весьма корректен, в воротничке крахмальном, глядел он солидно и важно, словно старый профессор. Эти глаза артиста с неудавшеюся карьерой, как печально они провожали умирающий вечер!
Вы только в сумерки, друг мой, совершаете ваши прогулки? Вы ходите разве без трости, дон Ящер? Ведь вы стары, и дети в деревне могут напугать вас или обидеть. Что ищете вы на тропинке, близорукий философ? Взгляните, разорвано небо призрачными тенями августовской вечерней прохлады!
Вы просите подаянья у тускнеющего небосвода? Осколок звезды иль каплю лазури? Вы, может, читали стихи Ламартина, хотите насладиться серебряной трелью певчих птичек?
(Ты смотришь на пламя заката, и глаза твои заблестели - о грозный дракон лягушек! - человеческими огоньками, И плавают челны-мысли, без руля и ветрил, качаясь в подернутых тенью водах твоих зрачков потемневших.)
Пришли вы, быть может, в надежде красавицу ящерку встретить, зеленую, словно колос в мае, гибкую, словно былинка над тихой заводью сонной?
Она вас отвергла, я знаю, и покинула ваше поле... О, где ты счастливая младость, любовь в камышах душистых?! Но к черту! Не унывайте! Вы мне симпатичны, право. Девиз: "Я противопоставляю себя змее", - недаром начертан на вашем солидном епископском подбородке.
Уже растворилось солнце в тумане между холмами, по дороге, пыль подымая, двинулось стадо. Пора на покой, дружище, сойдите с тесной тропинки, ступайте домой, и хватит думать! Успеете налюбоваться на звезды и на небо, когда не спеша вас будут есть черви...
Вернитесь в свой дом скорее, под поселком сверчков болтливых! Спокойной вам ночи, друг мой, дон Ящер!
Поле уже безлюдно, холмы погрузились в сумрак, и дорога пустынна; лишь время от времени тихо кукует кукушка где-то в тополях темных.
БАЛЛАДА ТИХОГО СКВЕРА
В тишине закатной напевают дети. Ручей прохладный, источник светлый!
Дети
Что хранишь ты в дивном веселом сердце?
Я
Перезвон дальный, утонувший в небе.
Дети
Вот ты и уходишь из тихого сквера. Ручей прохладный, источник светлый!
Что несешь ты в пальцах своих весенних?
Я
Кровь алой розы и первоцветы.
Дети
Омой их водою нашей старой песни. Ручей прохладный, источник светлый!
Что на губах чуешь сочных и свежих?
Я
Привкус костей и череп моей смерти.
Дети
Испей воды чистой нашей старой песни. Ручей прохладный, источник светлый!
Куда ж ты уходишь из тихого сквера?
Я
К неведомым магам, к далеким принцессам.
Дети
У кого спросил ты дорогу поэтов?
Я
У источников светлых из старой песни.
Дети
Ну, а землю и море ты оставишь навеки?
Я
Наполнилось огоньками мое шелковое сердце, колокольным забытым звоном, пчелами и златоцветом; путь мой лежит далеко, уйду за горные цепи, уйду за шири морские поближе к звездам небесным, буду просить я бога, чтоб мне вернул во владенье древнюю душу ребенка, вскормленную легендой, в шапке с веселым плюмажем, с мечом деревянным детским.
Дети
Вот ты и ухолишь из тихого сквера. Ручей прохладный, источник светлый!
Открытые очи засохших деревьев плачут мертвой листвою, изранены ветром.
ПЕРЕПУТЬЕ
Как больно, что не найду свой стих в неведомых далях страсти, и, на беду, мой мозг чернилами залит!
Как жалко, что не храню рубашки счастливца: кожи дубленой, что на броню, отлитую солнцем, похожа.
(Перед моими глазами буквы порхают роями.)
О, худшая из болей - поэзии боль вековая, болотная боль, и в ней не льется вода живая!
Как больно, когда из ключа песен хочешь напиться! О, боль слепого ручья и мельницы без пшеницы!
Как больно, не испытав боли, пройти в покое средь пожелтелых трав затерянною тропою!
Но горше всего одна боль веселья и грезы - острозубая борона, рыхлящая почву под слезы!
(Луна проплывает вдоль горы бумаг средь тумана.) О, истины вечная боль! О, вечная боль обмана!
ПРЕРВАННЫЙ КОНЦЕРТ
Гармония ночи глубокой разрушена грубо луной ледяной и сонной, взошедшей угрюмо.
О жабах - ночей муэдзинах - ни слуху ни духу. Ручей, в камыши облаченный, ворчит что-то глухо.
В таверне молчат музыканты. Не слышно ни звука. Играет звезда под сурдинку над зеленью луга.
Уселся рассерженный ветер горе на уступы, и Пифагор, здешний тополь, столетнюю руку занес над виновной луною, чтоб дать оплеуху.
ВОСТОЧНАЯ ПЕСНЯ
Кристаллизованным небом вызрело тело граната. (Зерна - янтарные звезды, пленки - подобья заката.) Небо его иссушилось, в лапище времени лежа, кажется старческой грудью в желтом пергаменте кожи. И стал черенком лампадки сосок, чтоб светить прохожим.
Плод этот - крошечный пчельник, кровью наполнены соты. Женские губы, как пчелки, строят всегда их с охотой. Не потому ли так весел смех его тысячеротый.
Спелый гранат - это сердце, что над посевом стучится, и, зная, как оно гордо, не поклюет его птица. Как человечье, снаружи оно кожурою жестко. Но только пронзи - и брызнет весенней зари полоска. Гранат - сокровище гнома, того, что вел разговоры с девочкой Розой, блуждавшей в чаще дремучего бора. Того, что в яркой одежке и с бородой серебристой. До сей поры еше прячут это сокровище листья. Сколько рубинов и перлов в кубке янтарном таится!
В колосе - хлеб наш. В нем слава жизни и смерти Христовой.
Символ терпенья в маслине и постоянства людского.
Яблоко - завязь соблазна, плод, пробудивший земное, капелька времени она, связанная с сатаною.
Плачет цветок оскверненный в сочном ядре апельсина; пламенным золотом стал он, белый в былом и невинный.
Распутством пьяного лета рожден виноград мясистый, но церковь благословеньем хмельной его сок очистит.
Каштаны - очаг вечерний, поленьев треск, запах дыма и память о чем-то давнем, как кроткие пилигримы.
Желуди - детская сказка, что в сердце навеки хранима. Айва золотится кожей, как чистота и здоровье.
Гранат же - небесный кубок, полный священною кровью. То кровь земли,чье тело ручей иглой своей ранил. То кровь голубого ветра, ободранного горами. Кровь моря под острым килем, реки - под напором весел. Гранат - предыстория крови, той, что в себе мы носим. Замысел крови, вмещенной в шар, терпковатый и крепкий. Наш череп и наше сердце напоминает он лепкой.
O спелый гранат, горящий среди зеленой прохлады, плоть от Венериной плоти, смех многошумного сада. Для мотыльков ты солнце, застрявшее в предвечерье, в червей же вселяешь ужас - обжечься боятся черви.
Ты лоно плодов грядущих, ты светоч жизни, планета в небе ручья, цветущем красками позднего лета, вместилище неутолимой страсти земного света.
ПОЛЕ
У неба пепельный цвет, а у деревьев - белый, черные,черные угли - жнивье сгорело. Покрыта засохшей кровью рана заката, бумага бесцветная гор скомкана, смята. Прячется серая пыль в овраг придорожный, ручьи помутнели, а заводи
|
