АНКЕТА ДЕБЮТАНТА 12 страницаНукер согнулся, отхаркивая кровь, прохрипел: - Ну, рыжеголовый дьявол, ты далеко пойдешь. Недаром тебя, как злобного пса, нойон хочет держать на привязи. - Не удержит! - закричал Тэмуджин. - Да уж вижу, что не удержит. Зря он не убил тебя. Зарежешь нас? - Руками требуху вырву! - Замолчи! - с отчаянием вскрикнула мать, повернулась к нукерам: Уходите. Старший нукер перестал отплевываться. - До ближнего куреня четыре дня пути на лошади. Пешком, без еды и питья мы не дойдем. - Да-да, без еды и питья, - плаксиво-жалостливым эхом отозвался молодой. Хасар дал ему пинка. - Шагай, поносящий телок! Старший нукер попросил Оэлун: - Развяжи руки. Опережая ее, Тэмуджин сказал: - Зубы есть - перегрызешь. Нукеры побрели в сумеречную степь, провожаемые свистом и улюлюканьем братьев. Мать горестно качала головой. Ночью Тэмуджин не спал, прислушивался к звукам за стеной юрты, ему все казалось, что нукеры вернутся и попытаются захватить или украсть лошадей, поставленных у коновязи. На рассвете он оделся, опоясался ремнем, захваченным у нукера, взял его сайдак с луком и стрелами. Проснулся и Хасар, поморгал заспанными глазами, проворно вскочил и, ни о чем не спрашивая, тоже прицепил к своему поясу меч и нож. - Вы куда? - Мать приподняла с постели голову. - Сегодня покочуем, а у нас стоят петли на тарбаганов. Надо снять. - И далеко стоят ваши петли? - Мать пристально смотрела на него. Ему стоило усилий не отвести своего взгляда. - Мы скоро вернемся, мама. Разговор разбудил Бэлгутэя. Он тоже увязался с ними. Заседлали своих коней, остальных пустили пастись. - Я знаю, куда мы поедем, - сказал Хасар. - Я сразу догадался. - Молчи ты! - поморщился Тэмуджин. Поехали по берегу речки. Нукеры от нее удалиться не могут: в безводной степи их ждет верная гибель. Тэмуджин думал, что ушли они недалеко. Однако нукеры, пользуясь ночной прохладой, шли всю ночь. Настигли их далеко от юрты. Они шагали друг за другом, едва передвигая усталые, не привыкшие к ходьбе ноги. Заметив погоню, остановились, видимо, поняли: это конец-и не хотели бесполезным бегством позорить последние мгновения своей жизни. Подскакав на верный выстрел, братья спешились, выдернули из сайдаков луки и стрелы. Вчера Тэмуджин в припадке неистовой злобы мог задушить, забить ногами нукеров. Но сегодня той злости не было, и руки, натягивающие лук, заметно подрагивали, холодная испарина выступила па лбу. Должно быть, Хасар и Бэлгутэй чувствовали себя не лучше. Из трех стрел ни одна не попала в цель. Старший нукер выругался, обозвал их сопляками. Тэмуджин разозлился на себя, руки его отвердели. Когда они второй раз натягивали луки, Молодой нукер не выдержал, побежал. Стрела Хасара в то же мгновение вонзилась ему меж лопаток. Тэмуджин послал свою стрелу в грудь старшему. Он покачнулся. Стрела Бэлгутэя попала в живот. Нукер медленно опустился на колени, протянул перед собой руки, будто хотел что-то поднять с земли, и свалился лицом вниз. - Все,- не узнавая своего голоса, сказал Тэмуджин. Хасар направился было к убитым, но Тэмуджин остановил его: - Не ходи... - А стрелы? - Потом. Поехали... Тяжелой, безмерной усталостью налилось тело Тэмуджина. Кое-как взобрался в седло. Сняв петли, вернулись за стрелами. Из ран на землю натекла кровь, почернела на солнце, подсохла, по ней ползали мухи, а в небе черными хлопьями кружились вороны. Тэмуджин рванул повод, ударил плетью коня, поскакал. К горлу подступила, перехватывая дыхание, тошнота. И хотелось плакать. Едва взглянув на него, мать поняла все. Гневное осуждение блеснуло в ее глазах. III В Чжунду прибыло посольство Инанча-хана. Хо целую неделю с раннего утра до поздней ночи незаметно, но неотступно, как тень, следовал за найманами - смотрел, слушал, запоминал. Такова была его служба. Она тяготила Хо. Куда лучше было делать горшки, торговать ими на рынке. Однажды осмелился попросить Хушаху освободить его, но тот даже не удостоил ответом. Позднее младший чиновник, некогда проверявший, правильно ли передает Хо подслушанный разговор татар, сказал ему недоуменно: - Ты разве не знаешь, что служить императору - счастье? - Знаю, но стать счастливым почему-то не могу. - Жизнь у варваров испортила твою нравственность. Придется учить и воспитывать тебя. Ты еще скажешь спасибо мне, старому Ли Цзяну. В свободное от службы время Хо приходил к нему домой. Усадьба Ли Цзяна была такой же старой, как ее хозяин. Краска на дверях дома и переплетах бумажных окон потрескалась, облупилась, глиняная ограда местами наполовину разрушилась, небольшой сад зарос сорными травами. Сам Ли Цзян не мог справиться с разрухой, а нанять людей было не на что: императорская казна скупо вознаграждала ревностную службу младших чиновников. Было у Ли Цзяна два сына, но оба погибли на войне с сунами'. Старшую дочь он выдал замуж, жил с женой и младшей дочерью-подростком. В первый же день старый чиновник дал понять, что учебу и заботу о его нравственности Хо должен будет оплачивать собственным трудом. [' В Китае той поры правили две династии: на юге - Сунская, на севере - Цзиньская. Кроме того, на западе было государство тангутов.] Заставив перекапывать землю под деревьями, чистить водоем или поправлять садовые дорожки, сам чиновник садился на тростниковую циновку, смотрел, как работает Хо, говорил: - Руки у тебя, смотрю, ловкие и умелые, а разум туп - почему? Потому, думаю, что мысли мудрых были недоступны тебе. Ты даже не знаешь простых основ. Запоминай... Все живое на земле делится на пять частей: пернатые раз,- Ли Цзян загнул один палец,- поросшие шерстью - два, покрытые раковиной и панцирем - три, чешуйчатые - четыре, безволосые - пять.- Все пальцы сжались в маленький сухой кулачок.- Высший вид пернатых - феникс, поросших шерстью - единорог, покрытых раковиной и панцирем - черепаха, чешуйчатых - дракон, безволосых - ты, человек.- Ли Цзян вытянул руку вперед, разжал указательный палец, нацелил его в Хо. Хо провел ладонью по своей всклоченной голове. - Не очень уж я и безволосый... - Но очень глупый! - рассердился старик.- Никакого понятия о человеческих взаимоотношениях, одно варварство! Да будет тебе известно, что в основе наших нравственных правил лежат пять видов человеческих взаимоотношений. На первом месте - крепко держи это в своей пустой голове! - стоят отношения между государем и его подданными, на втором между отцом и сыном, на третьем - между старшим братом и младшим, на четвертом - между супругами и только на пятом - между друзьями. Ты это вот пятое отношение ставишь на первое место. А кто твои друзья? Люди, живущие в грязных юртах, пьющие молоко животных', не знающие ни в чем воздержания, - вот кого ты считаешь своими друзьями. [' Китайцы не употребляли молока.] - Они такие же люди, как и мы. - Нет, они другие. Им неведом свет древних, но никогда не стареющих истин, возвышающих душу, смягчающих нравы. - Ладно... Мне хотелось бы знать, какие взаимоотношения должны быть у нас с вами? - Хо простовато улыбнулся. - Мы и не друзья как будто, не братья, не отец с сыном, не государь и его подданный. - Я чиновник императора, - важно сказал Ли Цзян. - Ты его простой подданный. Через меня и таких, как я, ты связан отношениями с императором. Запомни это! Жена Ли Цзяна болела, редко выходила из внутренних комнат. Все домашнее хозяйство вела его дочь Цуй. Заботы о семье сделали девушку не по годам самостоятельной. У Хо с ней установились беззлобно-насмешливые отношения (пятый вид, как определил Хо, - дружеские). Цуй прозвала Хо <Монголом>, и эта кличка так пристала к нему, что даже старик иногда называл его не по имени. Хо выполол в саду сорняки, посыпал дорожки крупнозернистым песком, у водоема построил легкую беседку, высадил вокруг нее вьющиеся растения и цветы. Потом исправил стену, выбелил ее известью, покрасил окна и двери... Ли Цзян похвалил его: - Мысли мудрых пошли тебе на пользу. - Ты еще учи его, отец, - сказала Цуй, - смотришь, вымостит двор красным кирпичом. - Да, дочь, учить надо, учить... И он будет знать не меньше, чем я сам. Если, конечно, прилежание и наперед останется в числе его немногих добродетелей. Цуй всегда была рада его приходу. Едва он стукнет железным кольцом калитки и ступит во двор, она уже кричит: - Отец, наш Монгол идет! Хо даже казалось: Цуй поджидает его - ни разу не пришел незамеченным. Ей очень нравилось верховодить им. Он подчинялся со снисходительной покорностью. Что бы он ни делал, Цуй, живая, подвижная, крутилась тут же, нередко бралась помогать, но только мешала. А ему с ней было много интереснее, чем с ее чопорным отцом. Хорошо еще, что старику или надоело делить все на пять частей и видов, или кончились его познания основ сущего, он переключился на историю, стал рассказывать о знаменитых императорах и прославленных династиях. От него Хо узнал, что около трехсот лет тому назад северные соседи Китая - племена киданей - объединились под властью умного и храброго вождя Апаки. Они стали вмешиваться в дела империи, поддерживать мятежных военачальников и продажных сановников. Кончилось это тем, что им удалось посадить на императорский престол одного из военачальников. Новый император заплатил за это уступкой из своих владений части богатых земель и ежегодной данью в триста тысяч кусков шелковой ткани. Мало того - в сношениях с Апаки он должен был именовать себя его внуком. Столь жалкое и унизительное положение вознамерился было изменить преемник незадачливого императора. Но кидане разбили его войска, взяли город Бянь - тогдашнюю столицу империи, пленили самого императора. Независимым остался юг Китая, где позднее возвысилась династия Сун. А кидане образовали свою империю и по китайскому обычаю присвоили основанной династии новое имя - Ляо'. [' Л я о - железо.] Бесконечные войны Ляо с Сунами не смогли ничего изменить. Но лет семьдесят назад на севере объявился новый опасный вождь. Им был предводитель кочевого народа чжурчжэней Агуда. Суны, как могли, подстрекали Агуду и, чем могли, помогали его войскам. <Железная> империя киданей, просуществовав два века, пала. Агуда провозгласил себя императором, присвоив династии имя Цзинь. Он сказал, что кидане были неразумны и недальновидны, назвав свою династию Ляо. Железо металл хороший, но его съедает ржавчина. Достаточно было доброго удара, и все разлетелось вдребезги. Цзинь - золото - никогда не теряет своих свойств, через века и тысячелетия оно будет сиять первозданной чистотой, и блеск его затмит все, что знали народы до этого. Суны, так жаждавшие отвоевать руками чжурчжэней свои владения, просчитались. Едва утвердившись, чжурчжэни повернули оружие против своих покровителей, отбросили их далеко на юг, за реку Хуай-Хэ, заставили уплачивать ежегодную дань - двести пятьдесят тысяч лан' серебра и двести пятьдесят тысяч кусков шелка. [' Л а н - денежная единица (кит.).] - Отсюда, - Ли Цзян назидательно поднял палец, - по примеру древних можно вывести поучение: несчастье приходит в ту дверь, которую ему открыли. - Если я правильно понял, учитель, золотая династия - несчастье? - Я не буду тебя учить, варвар! Ты глупее земляного червя, у которого нет головы! - Достойный учитель, я ни о чем плохом не думал. - Хо почтительно поклонился. Ли Цзян смягчился. - Нельзя так говорить! Нами правит пятый государь золотой династии.Он молитвенно сложил руки. - Пусть небо пошлет десять тысяч лет жизни благословенному Ши-цзуну? - И тут же своим обычным голосом: - Ши-цзун китайское имя. А по чжурчжэнски его зовут Улу, что означает - Свищ. Чтобы совсем успокоить старика, Хо сказал: - Хорошее имя! А как зовут по-чжурчжэнски князя Юнь-цэы? - Его имя Чунхэй. - Достойный учитель, заранее прошу не сердиться. Я все хочу спросить у вас: почему монголов вы называете дикарями и варварами? Только потому, что они кочевники? Но и чжурчжэни были кочевниками... - Молчи, неразумный! Чжурчжэни теперь живут по нашим обычаям и законам. А все, кто не признает этих законов и обычаев, есть невежественные, грязные варвары. - Я это понял, учитель. Мы умны и мудры, мы лучше всех. Но из степей приходят варвары-кидане и правят нами двести лет. За ними идут другие варвары - чжурчжэни - и... Старик боязливо оглянулся, попросил: - Помолчи, глупый! - Должен же я разобраться. - Разбирайся про себя. Будешь разбираться вслух - уедешь к предкам на спине деревянного осла. Это говорю тебе я, старый Ли Цзян, видевший на своем веку столько несчастий, сколько нет на твоей голове и волос. В молодости, не зная отдыха, я познавал премудрости наук. Мне предрекали высокий путь. А я застрял на самой первой ступени чиновной лестницы. И все потому, что, как ты сейчас, любил задавать неуместные вопросы. Я мог бы стать богатым, но не брал взяток, как делают все, и этим навлекал на себя подозрения. Теперь я стал умнее... - Вы принимаете взятки? - Нет. Но я ни у кого ни о чем не спрашиваю. И свои суждения оставляю при себе. Живу поэтому, как ты сам видишь, спокойно. Да. Но самый лучший завтрашний день не вернет вчерашнего... И сыновей мне никто не вернет. Незоркие глаза Ли Цзяна стали тусклыми, невыразительными, сам он сгорбился, под тонким стареньким халатом из дешевой материи обозначились острые лопатки. Хо, жалея его, сказал: - Ли Цзян, если вы пожелаете, я буду для вас как сын... - Э-э, Монгол, даже самый лучший вол не заменит скаковую лошадь. Не обижайся. И будь осторожен, Хо. Ты служишь в горячем месте. Ошибешься сгоришь, как бабочка в пламени свечи. Следуя всюду за людьми из посольства хана найманского, примечая, с кем они встречаются, о чем говорят, Хо много раз вспоминал наставления Ли Цзяна. По всему чувствовалось, что на севере медленно скапливаются грозовые тучи. К цзиньскому двору зачастили степняки. Дважды приезжали татары, следом побывал посланец меркитского владетеля Тохто-беки, только он уехал - прибыл хан кэрэитов Тогорил, а теперь вот найманы. Все стараются заручиться поддержкой Алтан-хана и его сановников, жалуются на своих соседей. Сановники никому не отказывают, обещают помощь и тем, и другим, и третьим. Посланцу Тохто-беки, надменному нойону Тайр-Усуну, Хушаху обещал помочь расправиться с тайчиутами, Тогорилу он сказал, что хан может и должен потеснить Тохто-беки. С найманами Хушаху и князь Юнь-цзы тоже любезны, обходительны, одаривают их дорогой одеждой, доспехами, оружием Сабрак наговаривает на хана Тогорила, и они благосклонно внимают его речам Почему так делают, Хо не мог понять. Стремление найманов выставить хана кэрэитов - побратима Есугея человеком, вынашивающим честолюбивые и потому опасные для всех замыслы, было неприятно Хо. Он злился на длиннорукого, хриплоголосого Коксу-Сабрака. Назвал его про себя обезьяной и с особым удовольствием запоминал каждое его опрометчивое слово, сказанное среди своих. Последний день пребывания найманов в срединной столице Хо провел на посольском подворье. Скорчившись, сидел в тесной потайной каморке, вслушивался в голоса ничего не подозревающих найманов. За дни слежки он устал от постоянного напряжения и был очень обрадован, что найманы говорили недолго. Им надо было хорошо отдохнуть перед дорогой, почти сразу же после ужина они ушли спать. Тайными переходами он вышел из посольского подворья. Солнце только что село. Раскаленные днем глиняные стены оград еще не остыли, от них несло теплом, как от хорошо протопленного кана', воздух был густой, пахнущий пылью, небо наполовину заволокли низкие черные тучи. Хо торопливо, почти бегом, направился к дому Хушаху. Сановник приказал ему прибыть сразу же, как только найманы улягутся спать. Но торопился Хо и по другой причине. Много дней он не был в доме Ли Цзяна, если удастся быстро управиться с делом, можно будет зайти еще сегодня. [' К а н - отапливаемая лежанка в китайских домах.] У ворот дома Хушаху стояли четыре стражника в одинаковых бронзовых шлемах, у каждого в руках боевой трезубец. Хо показал им железную пластинку с выбитыми на ней иероглифами, и стражники расступились. Едва начало смеркаться, а во дворе уже зажгли бумажные фонарики. Красные, зеленые, синие, желтые - всех цветов и всевозможной формы: в виде корабликов, ажурных башен, сказочных птиц и зверей - они сияли ровным, торжественным светом. У дверей дома тоже стояли четыре стражника с трезубцами. И фонарики, и усиленная стража означали, что в доме находится князь Юнь-цзы Хо свернул в сторону, вошел в дом через двери для слуг. Здесь его уже поджидал безбородый мрачный евнух - главноуправляющий домом Хушаху. Ни о чем не спрашивая, он повел его по ярко освещенному коридору, остановился перед пламенно-красной дверью, трижды легонько стукнул. Дверь бесшумно отворилась Хо оказался в комнате с потолком и стенами, расписанными листьями лотоса и нежно-розовыми цветами пионов. За столиком, заваленным бумагой, на светло-голубом пушистом ковре сидел Юнь-цзы, рядом - юноша в красном халате, с другой стороны стола - двое военных, судя по одежде и поясам, не очень большого чина. Хозяин дома в длинном, до пола, зеленом халате, подпоясанный серебряным с золотыми насечками поясом, стоял чуть в стороне. Пока Хо старательно кланялся, подавляя свою робость, все молча смотрели на него. Но едва он выпрямился, князь Юнь-цзы спросил: - Довольны ли найманы приемом и дарами? - Они очень расхваливали подарки. - Что они говорили при этом? - Они считают, что их здесь высоко ценят. На полных губах Юнь-цзы появилась довольная усмешка, он взглянул на Хушаху. - Ну? - Это еще ничего не означает. - Широкие сросшиеся брови Хушаху были насуплены. - А не говорили они о том, что собираются делать, возвратившись домой? - Говорили. Они считают, что надо немедленно воспользоваться поддержкой нашего милостивого государя, поставить на колени кэрэитов и покорить племена, кочующие у Онона и Керулена. - Что-то много они захотели! - князь Юнь-цзы поморщился. - Они еще и не этого захотят, - сказал Хушаху и присел к с голу. Нам нельзя поддерживать Инанча-хана. В той стороне,- он неопределенно махнул рукой, - два опасных для нас врага - тангуты и найманы. - А мне кажется, - один из военных, широколицый человек с веселым взглядом узких глаз, слегка наклонил перед Хушаху голову, - лучше иметь дело с одним Инанча-ханом, чем с десятками кичливых и ничтожных вождей племени. Хушаху насупился еще больше. - Елюй Люгэ, - сказал он, - ты хороший воин, но... - Елюй Люгэ судит правильно, - оборвал его Юнь-цзы, глянул на Хо Что же еще говорили найманы? Хо уловил, что Хушаху по каким-то причинам не расположен к найманам, а князь, напротив, сочувствует им. В этом споре он мысленно стал на сторону Хушаху, быстро припомнил все, что говорили нелестного найманы о великом Алтан-хане. - Еще я слышал, как Сабрак сказал своим людям: нам надо торопиться. Источники - и те иссякают, о благоволении золотого государя и говорить нечего, оно кончится в любое время. Хо показалось, что Хушаху посмотрел на него одобрительно, продолжал уже смелее: - Еще Сабрак сказал: если мы успеем покорить племена и хана Тогорила, благоволение золотого государя будет нужно, как шуба в летнюю жару. Юнь-цзы беспокойно завозился, что-то шепнул юноше в красном халате, и тот, соглашаясь, кивнул головой. Военный, до этого молчавший, переглянулся с Хушаху, а Елюй Люгэ презрительно-насмешливым взглядом окинул Хо с ног до головы. - Говори, говори... - Хушаху это произнес так, словно приказал Хо найти что-то еще, похожее на уже сказанное. - Дальше они говорили, что, если сумеют выполнить задуманное, они Хо замялся, покорно поклонился Юнь-цзы и Хушаху - Такие слова я лучше бы забыл, только ваш приказ заставил меня запомнить их. - Мы слушаем, - наливаясь краской, сказал Юнь-цзы. - Если они успеют укрепиться, то. то могут подергать за бороду и самого нашего государя - десять тысяч лет ему жизни! - глядишь, говорят, в руках останется несколько его золотых волос. Хо похолодел от собственной наглости, про бороду он придумал сам. Молчавший до этого военный громко, с возмущением, сказал: - В яму их за такие слова! - Не горячись, Гао Цзы. Всему свое время. Я думаю, пусть они едут и надеются на нашу помощь. Но поможем мы не найманам, а кэрэитам. Что еще есть у тебя? - спросил Хушаху у Хо - Кажется, все - Иди. Постой. Ты хорошо служишь. Возьми - Хушаху кинул ему небольшой серебряный слиток. Кланяясь, Хо попятился к дверям. В коридоре он шумно вздохнул. Началось время второй стражи', когда Хо подходил к дому Ли Цзяна. Небо совсем затянули тучи, сквозь них не светилось ни единой звездочки. В узких улицах города было темно и пусто. [' В Китае время от 7 часов вечера до 5 утра делилось на стражи, по два часа каждая.] Старый Ли Цзян в мягких войлочных туфлях, в шелковой безрукавке сидел за столиком, ужинал. - Садись. Давно не был у нас. Цуй, неси гостю чашечку рису. Необычно молчаливая Цуй подала на стол. Хо похвастал слитком серебра, но она, едва лишь взглянув на него, ушла во внутренние комнаты и больше не появлялась. Ли Цзян взвесил слиток на руке. - Три лана будет. Не меньше За что такая милость? - Я и сам не знаю. Человек должен знать, за что его награждают, за что наказывают, назидательно сказал Ли Цзян. - Да тут разве что-нибудь поймешь. Сегодня говорят так, завтра иначе. - Э, ты не прав... - Ли Цзян ушел в другую комнату, принес лист твердой бумаги, исписанный мелкими иероглифами.- Вот слушай. <Расстраивайте все то, что есть хорошего у ваших предполагаемых врагов, вовлекайте влиятельных людей в поступки постыдные, недостойные сана, и потом, при надобности, обнаруживайте их Заводите тайные связи с самыми порочными людьми ваших врагов, делайте помехи правителям, сейте везде раздоры, возбуждайте ропот, возмущайте младших против старших, вводите музыку, смягчающую нравы; для окончательного развращения шлите к ним распутных женщин; будьте щедры на обещания, подарки и ласковые слова, обманывайте, если нужно для узнавания всего, что делается у предполагаемого врага, не жалейте денег>. Ли Цзян положил листок на стол, постучал по нему пальцем. - Теперь тебе все понятно? Этому установлению должны следовать и высшие сановники, и младшие чиновники, и такие слуги, как ты. - Выходит, мы преднамеренно обманываем всех - кэрэитов, татар, меркитов, найманов... А я думал... - Без этого нельзя нам. Пусть чужие народы дерутся друг с другом - не будут драться с нами. Мы их держим в повиновении их собственными руками. - Это нечестно, - сказал Хо. За стенами дома, в деревьях сада прошумел порыв ветра. Крупные капли дождя ударили в бумагу окон. Ли Цзян прислушался, потер спину. - Ненастье будет. Любую непогоду за три дня спиной чувствую. Старик, как понял Хо, не хотел обсуждать с ним, честно это или нечестно - преднамеренно и так откровенно обманывать другие народы. Придвинув чашу с рисом, Хо начал есть. Скоро чаша опустела и Ли Цзян налил ему чаю. Дождь все усиливался. Бубном гудела бумага на окнах. - Ты будешь ночевать у нас, - сказал Ли Цзян, прислушиваясь к шуму дождя, посмотрел на неубранный стол, перевел взгляд на двери, ведущие во внутренние комнаты. <Сейчас позовет Цуй>, - подумал Хо. Но он тяжело, с кряхтеньем, поднялся, сам убрал посуду, смел со стола крошки. Лицо его, изрезанное мелкими морщинками, было слегка растерянным. Взял слиток серебра, сделанного в виде чуть искривленного, с прямо срезанным концом ножа - в древнейшие времена такими были бронзовые монеты,- провел пальцем по выпуклой вязи иероглифов. - Кто так щедро одарил тебя? - Хушаху. Но там был и князь Юнь-цзы, и еще какие-то люди. Один совсем молодой, в красном халате. Он сидел рядом с Юнь-цзы. - Это, должно быть, князь Утубу. - И два военных были. Имя одного - Гао Цзы. - Ты зачем все это рассказываешь? Сколько раз говорю: не распускай язык. - И вам нельзя рассказывать, учитель? - удивился Хо. Ли Цзян подумал, важно разрешил: - Мне можно... Так, говоришь, Гао Цзы? Все верно, где князь Утубу, там Гао Цзы. Они большие друзья. Кто еще был? - Елюй Люгэ. У него еще глаза такие... веселые. - Знаю, знаю. Как не знать такого человека. Это один из прямых потомков последнего императора династии Ляо. Важные люди слушали тебя, Хо! И они хорошо оценили твою работу. Не пригодились ли тебе мои поучения? - Без вас, наставник, я получал не серебро, а палки... - сказал Хо, чтобы сделать старику приятное. - То-то же. Заснуть Хо долго не мог. Мешал шум дождя, и слишком много было всего, о чем следовало подумать. Награда все меньше радовала его. Слиток он получил за ложь. Не придумай он про золотую бороду Алтан-хана, вряд ли расщедрился бы Хушаху. Да, но и сами сановники, оказывается, лгут кочевникам. Почему так? Что он соврал - понятно. Ему хотелось помочь кэрэитам, а значит, и семье Есугей-багатура, своей сестре Хоахчин. Он бессилен был помочь им чем-либо другим. А для чего неправда сановникам? В их руках немыслимые богатства, сотни тысяч воинов. Непонятно... В доме было тихо. Все, кажется, уже спали. Хо лег щекой на деревянный подголовник', закрыл глаза. Надо спать. Завтра целый день будет здесь. Он переложит печь... Цуй будет помогать ему. Почему она сегодня на себя не похожа? Не сказала ему ни одного слова. [' В Китае вместо подушек пользовались твердыми подголовниками. Их изготовляли из дерева, кожи, циновок, бамбука, из керамики и фарфора.] Утром дождь перестал. Хо вышел в сад. На листьях деревьев, на лепестках цветов блестели дождевые капли, лужи воды стояли между грядок, на дорожке. Сбросив туфли и до колен закатав штаны, Хо принялся за работу. Отвел воду, поправил грядки. Пришел Ли Цзян, сел на скамейку, зажмурился от солнца, казалось, задремал, пригретый яркими, теплыми лучами. Долго сидел так, встряхнулся, подозвал Хо. - Важный разговор с тобой будет. Хо сел, вытянул ноги, пошевелил пальцами, сбивая темно-бурую грязь. - Ты хотел печку переделать? Успеешь сегодня? - Не знаю. Но что за беда - закончу завтра. - Завтра нельзя. У меня будут большие гости. Очень важные гости. О свадьбе будем сговариваться. Да, да, последняя дочь покинет меня, Хо. Как жить буду? Жена болеет, вот-вот позовут ее к себе предки. В монахи идти, что ли? - Цуй - замуж? - ошарашенно спросил он. - Да вы что, учитель?! - Мне не хочется с ней расставаться. Но жених хороший - сын чиновника казначейской палаты. - Не выдавайте замуж Цуй, учитель! Нижайше прошу вас! - Да ты что! Как можно, чтобы она сидела возле меня? Моя жизнь заканчивается, а ее только начинается. Старое дерево не должно закрывать свет молодой поросли. Лучше уж уйду в монахи. - Помолчал. - А может, мне усыновить тебя, Хо? А? Душа у тебя добрая. Женю на хорошей девушке... А? - Не нужно мне ничего этого! - Хо, не замечая, рвал листья миндаля и бросал на свои грязные ноги. - Ты непочтителен. Разве можно так отвечать своему учителю и наставнику? Наверное, я никогда не смогу избавить тебя от дикарских привычек. Ну вот, зачем листья теребишь! Хо поднялся, пошел к дому. У дверей столкнулся с Цуй. Ее волосы были собраны на макушке в высокий узел и заколоты бронзовой шпилькой. Прическа взрослых! Хо только сейчас понял, что и вчера у Цуй была такая прическа. Он просто не успел ее разглядеть. - Замуж собралась? - язвительно спросил он. Она часто заморгала, отвернулась. - Я не хочу замуж! Не надо мне мужа, Монгол! - Покрутила костяные пуговицы халата, сморщилась - вот-вот заплачет. - Поговори с моим отцом. - Уже говорил. - Поговори еще раз, Монгол. Он вернулся в сад. Ли Цзян сидел на прежнем месте, задумчиво теребил бороду. - Учитель, простите меня. Я буду вашим сыном, домашним рабом - кем хотите. Только пусть Цуй живет здесь. Не отдавайте ее чужим людям. Не губите свою дочь! - Я думаю, Хо. Я обо всем думаю, а ты мне мешаешь. Всегдашняя вежливость Ли Цзяна была сейчас невыносимой. Хо стоило усилий оставаться почтительным. - Вы для всех делаете плохо: для Цуй, для себя... - С отцом жениха у нас давний уговор. Как я могу нарушить свое слово? Я всегда был честным человеком. Но я думаю еще и о другом. Для дочери бедного человека найти хорошего жениха потруднее, чем получить награду от высоких сановников. Хо ушел от него обозленный. У дома его поджидала Цуй. В черных, широко расставленных глазах ее была надежда. Хо молча дернул плечами, постоял, мучительно соображая, что можно сделать. - Далеко ли дом твоего жениха? - Нет, совсем близко. - Цуй, если ты согласишься, я попытаюсь помочь... Придут завтра гости, ты скажи, что нездорова. - Мне и так нездоровиться от всего этого. Но зачем так говорить? - Надо, Цуй. Так надо. А теперь покажи мне дом твоего жениха. Дом чиновника казначейской палаты был много больше дома Ли Цзяна. Шелковые занавески, клетки с говорящими попугаями, дорогие статуэтки я вазы - все говорило о безбедной жизни. Слуги не пустили Хо дальше порога, позвали хозяина. Чиновник, крупный черноусый мужчина в ярком, расшитом на груди халате и замшевых туфлях с круто загнутыми носками строго-вопросительно посмотрел на Хо. - Мне надо поговорить с вами, - кланяясь, сказал Хо.
|
