Наконец!

 

Наконец наступил конец. Я имею в виду конец автономки. Я уже один раз имел это в виду несколько выше, но теперь, как говорил наш зам, я имею в виду это непосредственно.

 

Домой!

 

Только повернули к дому — и сразу же расхотелось идти домой. Странное это чувство, но объяснимое. В море, несмотря на обязательный кретинизм боевой подготовки и развлечения, все-таки день налажен, и ты в принципе знаешь, что будет сегодня, завтра и послезавтра, а в базе ты не знаешь, что ты будешь делать вечером и куда ты побежишь через минуту. Отсюда уныние, примешивающееся к радости прихода.

Но радость побеждает, и особенно последние метры ею полны.

— По местам стоять к всплытию! — подаются команда, и вот уже по отсекам загулял горький морской воздух.

К пирсу лодка швартуется с помощью буксиров. Они волокут её под локотки, как внуки — нагулявшуюся слепую старушку. А на пирсе — оркестр, начальство, а за забором — жены, целой толпой.

Мы ещё не ошвартовались, а оркестр уже отыграл и ушел, повернувшись к нам задом, и создалось такое ощущение, что он играл лодке в целом, а не людям в отдельности. На пирсе осталось начальство.

— Ну-у, — сказало начальство нам, когда мы вышли и построились, — пока вы там отдыхали, мы здесь служили, а теперь вам предстоит… — и дальше мы узнали, что нам предстоит: погрузка запасов до полных норм, перегрузка ракет и выход в море на торпедную стрельбу, так что сегодня не выводимся, а становимся к стацпирсу, грузим ракеты и далее, далее, далее… и прочая, прочая, прочая куча удовольствий.

Самые глупые спросили: «А домой?» — на что им хамски расхохотались, но жён поцеловать у забора разрешили.

 

Жена

 

Ежедневные постоянные общения с собственной женой можно сравнить только с моросящим дождичком, который капает тебе за воротник. Ты приходишь домой ежедневно, а оно капает: в 20 часов — капает, в 22 — капает, и в 24 — тоже капает; ложишься в постель — капает в постели.

Можно, конечно, научиться и не слышать, как оно капает. Но пока ты научишься, сколько придется себя истерзать.

Другое дело, если тебя не бывает дома. Другое дело, если ты ходишь в море. Женщины море не выдерживают. Ты приходишь, а тебя встречает любовь; реки любви; потоки любви огромных размеров; и глаза газели, а в них — слёзы; а голос ласковый, нежный, как полевой колокольчик; а руки теплые, и уже припала к груди, положила головку, затихла, как мышка, и молчит, молчит…

За это можно отдать жизнь… А как они бегут навстречу…

Я стоял и смотрел, как они бегут. В тот период я мог только стоять и смотреть, потому что в тот период я был холостой; а когда ты холостой, ты стоишь на ветру на пирсе, как собака; обдуваем и бездомен, бездомен, бездомен…

Но, слава Богу, есть друзья, и, слава Богу, друзей много.

Когда наши мучения поручили временную передышку и мы все-таки ощутили под ногами земную твердь, мои друзья сказали мне:

— Бери, Саня, свои манатки и иди к нам жить.

И я забрал то, что не успели ещё украсть из моей каюты на ПКЗ, и пошёл к друзьям, несмотря на то что у них были жены и дети. И ночевал я «по друзьям» в течение многих и многих лет. Положишь ночью чемоданчик свой на саночки и переезжаешь от друга к другу.

В те времена можно было получить ключ от чьей-нибудь квартиры, хозяева которой находились в отпуске, и жить там месяц-другой, несмотря на то что хозяева эти тебе совершенно неизвестны. Так было принято, и я, когда получил квартиру, я тоже устраивал к себе жить порой совсем незнакомых людей.

— Чего загрустил, лейтенант? — спрашивал я, когда видел лейтенанта с женой и ребёнком, сидящих часами на чемоданах в ДОФе.

Отзовешь его в сторону, и лейтенант говорит, говорит, а потом ты ведешь к себе это семейство и не знаешь, куда себя девать от благодарных глаз.

Свою квартиру я получил лет через шесть. Как ни странно — холостяком. Одиннадцать квадратных метров.

— Слушай! Пусти пожить, — говорили мне, — ты же все равно в море, — и я отдавал ключи.

— Слушай! — говорили мне потом, когда я приходил с автономки. — Не гони. Ты же сейчас в отпуск, так? А я… куда я по морозу с дитем, поживи где-нибудь ещё, а? — и я шел жить ещё где-нибудь.

Офицерское братство, такое ли ты сейчас, как в дни моей юности?

Эта квартира была у меня полтора года, и я не жил в ней ни одного дня; а когда мне намекнули, что я холостяк и в то же время имею жилье, а это несправедливо, и что надо иметь совесть, когда в экипаже есть бесквартирные женатые люди, я почувствовал угрызения совести и отдал её женатым людям.