Студопедия — ПИСЬМО ОДИННАДЦАТОЕ
Студопедия Главная Случайная страница Обратная связь

Разделы: Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

ПИСЬМО ОДИННАДЦАТОЕ






 

Сопоставление двух Лат: 14 июля 1789 года -- взятие Бастилии, 14 тля 1839 года

-- свадьба внука господина де Бога/те.-- Дворцовая церковь.-- Первое впечатление

от облика императора. -- Следствия деспотизма для деспота. -- Портрет

императора Николая. -- Выражение его лииа. -- Императрица. -- Ее болезненный

вид. -- Всеобщее рабство. -- Императрица не имеет права быть болшой. --

Опасность, которой чреваты для русских подданных путешествия. -- Подступы к

дворцу. -- Смешное происшествие. -- Императорская церковь. -- Великолепие

церемоний и нарядов.-- Появление императорской фамилии.-- Ошибки против

тикета исправляются: кем? -- Господин Пален держит венец над головой жениха.

-- Отступление. -- • Волнение императрицы.-- Ханжество, царящее в современном

языке.-- Отчего то происходит?-- Музыка в придворной церкви.-- Старинные

греческие песнопения, обработанные некогда итальянскими композиторами.--

Чудесное действие этой музыки.-- Те Deum.-- Архиепископ. -- Император целует

ему руку. -- Невозмутимость герцога Лейхтенбергского. -- Его обманчивый вид. --

Ложное положение. -- Воспоминание из эпохи Террора. -- Талисман господина де

Богарне.-- Нынче им владею я.-- Русские не знают, что такое толпа.--

Громадность городских площадей. -- В стране бескрайних просторов все кажется

маленьким, -- Колонна Александра. -- Адмиралтейство. -- Церковь Святого Исаака.

-- Площадь, огромная, как равнина. -- Русским недостает художественного чутья.

-- Какая архитектура была бы уместна в их стране и при их климате.-- Восточный

гений реет над Россией.-- Гранит не выдерживает петербургских зим. --

Триумфальная колесница. -- Надругательство над античным искусством.--

Русские архитекторы.-- Деспотизм не притязает на победу над природой. -- Гроза,

разразившаяся во время бракосочетания. -- Император. -- Меняющееся выражение

его лица.-- Особенности того лица.-- Что означает по-гречески слово "актер".--

Император никогда не выходит из роли. -- Внушаемая им привязанность. -- Русский

двор. -- Император достоин жалости. -- Его беспокойная жизнь. -- Жшнь sma

губит императрицу. -- Влияние ятого пустопорожнего времяпрепровождения на

воспитание царских детей.-- Меня представляют.-- Оттенки вежливости.--

Слова императора.-- Звук его голоса.-- Императрица. -- Ее приветливость. -- Ее

речи. -- Придворное празднество. -- Изумление, с которым придворные вошли во

дворец, впервые открытый после пожара.-- Влияние атмосферы, царящей при

дворе.-- Царедворцы на всех ступенях общественной лестницы.-- Танцы при

дворе.-- Полонез.-- Большая галерея.-- Положительные умы восхищаются

деспотизмом.-- Условия, какие обязано выполнять каждое правительство.--

Франция не похожа на свое правительство.-- Удовольствие не является целью

существования.-- Еще одна галерея.-- Ужин.-- Киргизский хан.-- Грузинская

царица.-- Ее лицо.-- Смешное несчастье.-- Внеш-

l6o

 

 

Письмо одиннадцатое

теть не так обманчива, как кажется. -- Русский придворный наряд. --

Национальный головной убор. -- Женевец за императорским столам. -- Любезность

монарха. -- Маленький столик. -- Невозмутимость и хладнокровие швейцарца. --

Вид из окна на заходящее солнце. -- Новое чудо:

северные ночи.-- Их описание.-- Контраст города и дворца.-- Неожиданная

встреча.-- Императрица. -- Новый взгляд на внутренний двор Зимнего дворца. --

Его заполнил онемевший от восторга народ. -- Обманчивая радость. -- Заговор

против истины. -- Реплика госпожи де Сталь. -- Бескорыстные радости

простонародья. -- Философия деспотизма.

14 июля 1839 "'Д" (ровно пятьдесят лет после взятия Бастилии 14 июля 1789 года)

Прежде всего, взгляните на эти две даты: их соседство кажется мне

любопытным. Начало нашей революции и свадьба сына Евгения де Богарне

произошли в один и тот же день с разницей в пятьдесят лет.

Я только что вернулся из дворцовой церкви, где присутствовал на венчании

великой княжны Марии и герцога Лейхтенбергского по греческому обряду. Я по

мере сил постараюсь описать вам все увиденное, но вначале хочу рассказать вам об

императоре.

На лице его прежде всего замечаешь выражение суровой озабоченности --

выражение, надо признаться, мало приятное, даже несмотря на правильность его

черт. Физиогномисты справедливо утверждают, что душевное ожесточение пагубно

сказывается на красоте лица. Впрочем, судя по всему, ато отсутствие добродушия в

чертах императора Николая -- изъян не врожденный, но благоприобретенный.

Обычно мы с невольным доверием взираем на благородное лицо; какие же долгие и

жестокие муки должен претерпеть красивый человек, чтобы его лицо начало

внушать нам страх?

Хозяин, которому вверено управление бесчисленными частями огромного

механизма, вечно страшится какой-нибудь поломки; тот, кто повинуется, страждет

лишь в той мере, в какой подвергается физическим лишениям; тот, кто повелевает,

страждет, во-первых, по тем же причинам, что и прочие смертные, а во-вторых, по

вине честолюбия и воображения, стократ увеличивающих его страдания.

Ответственность -- возмездие за абсолютную власть.

Самодержец -- движитель всех воль, но он же становится средоточием всех

мук: чем больший страх он внушает, тем более, на мой взгляд, он достоин жалости.

Тот, кто все может и все исполняет, оказывается во всем виноватым: подчиняя

мир своим приказаниям, он даже в случайностях прозревает семя бунта;

убежденный, что права его священны, он возмущается всякой попыткой ограничить

его власть, пределы которой кладут его ум и мощь. Муха, влетевшая в

императорский дворец во время церемонии, унижает самодержца.. Природа, считает

он, своей независимостью подает дурной пример; всякое существо, которое монарху

не удается покорить своему беззаконному влиянию, уподобляется в его глазах

солдату, взбунтовавшемуся против своего сержанта в самый разгар сражения; такой

бунт навлекает позор на всю армию и даже на ее полководца: император России --

ее главнокомандующий, и вся его жизнь -- битва.

6 А. де Кюстин, т. l6l

 

 

Астольф де Кюстин Россия в

1839 году

Впрочем, порой во властном или самовластном взгляде императора

вспыхивают искры доброты, и лицо его, преображенное этой приветливостью,

предстает перед окружающими в своей античной красе. Временами человеколюбие

одерживает в сердце родителя и супруга победу над политикой самодержца.

Монарх, позволяющий себе отдохнуть и на мгновение забывающий о том, что его

дело -- угнетать подданных, выглядит счастливым. Мне весьма любопытно

наблюдать за этой битвой между природным достоинством человека и напускной

важностью императора. Именно этим я и занимался, покуда длилась брачная

церемония.

Император на полголовы выше среднего роста; он хорошо сложен, но немного

скован; с ранней юности он взял привычку, вообще распространенную среди

русских, туго утягивать живот ремнем; обыкновение это позволяет ему выступать

грудью вперед, однако не прибавляет ни красоты, ни здоровья; живот все равно

выпирает и нависает над поясом.

Этот изъян, виной которому сам император, стесняет свободу его движений,

портит осанку и придает всем его манерам некую принужденность. Говорят, что,

когда император распускает пояс, внутренности его мгновенно возвращаются в

обычное положение, и это причиняет ему сильнейшую боль. Живот можно

замаскировать, но нельзя уничтожить.

У императора греческий профиль, высокий лоб, слегка приплюснутый сзади

череп, прямой нос безупречной формы, очень красивый рот, овальное, слегка

удлиненное лицо, имеющее воинственное выражение, которое выдает в нем скорее

немца, чем славянина.

Император очень заботится о том, чтобы походка и манеры его

всегда оставались величавы.

Он ни на мгновение не забывает об устремленных на него взглядах; он ждет

их; более того, ему, кажется, приятно быть предметом всеобщего внимания. Ему

слишком часто повторяли и слишком много раз намекали, что он прекрасен и

должен как можно чаще являть себя друзьям и врагам России.

Большую часть жизни он проводит на свежем воздухе, принимая парады или

совершая короткие путешествия; поэтому летом на его загорелом лице заметна

белая полоса в том месте, куда падает тень от армейской фуражки; след этот

производит впечатление странное, но не тягостное, ибо нетрудно догадаться о его

происхождении.

Внимательно вглядываясь в прекрасное лицо этого человека,

распоряжающегося по своему усмотрению жизнями стольких людей, я с невольной

жалостью замечаю, что, когда глаза его улыбаются, губы остаются неподвижны,

если же улыбка трогает его губы, серьезными остаются глаза: это несовпадение

выдает постоянную принужденность, которой вовсе не было видно в лице его

брата Александра,^ быть может, менее правильном, но куда более рас-

полагающем." Император Александр был всегда очарователен, но

 

 

Письмо одиннадцатое

иногда неискренен; император Николай более прям, но неизменно суров, причем

суровость эта иногда сообщает ему вид жестокий и непреклонный; в нынешнем

самодержце меньше обаяния, но больше силы; впрочем, по этой причине ему чаще

приходится пускать эту силу в ход. Обаяние приумножает могущество, преду-

преждая непокорство: этот способ сберегать силы императору Николаю неведом.

Для него главное -- повиновение подданных; предшественники его ждали от

подданных любви.

Императрица в высшей степени изящна, и, несмотря на необычайную худобу,

вся ее фигура дышит неизъяснимым очарованием. Манеры ее отнюдь не надменны,

как мне рассказывали; они выказывают гордую душу, привыкшую смирять свои

порывы. В церкви она была так взволнована, что, как мне показалось, могла каждую

минуту лишиться чувств; несколько раз по лицу ее пробегала судорога, а голова

начинала мелко трястись; ее глубоко посаженные нежные голубые глаза выдают

жестокие страдания, сносимые с ангельским спокойствием; ее взгляд исполнен

чувства и производит впечатление тем более глубокое, что она об этом впечатлении

совершенно не заботится; увядшая прежде срока, она -- женщина без возраста,

глядя на которую невозможно сказать, сколько ей лет;

она так слаба, что, кажется, не имеет сил жить: она чахнет, угасает, она больше не

принадлежит нашему миру; это тень земной женщины. Она так и не смогла

оправиться от потрясения, которое пережила в день вступления на престол: весь

остаток своих дней она принесла в жертву супружескому долгу.

Она даровала России слишком много кумиров, а императору -- слишком много

детей. "Всю жизнь только и делать, что плодить великих князей: жалкий жребий!.."

-- сказала одна польская дама, не считающая себя обязанной хвалить на словах то,

что она ненавидит в душе.

Все кругом видят состояние императрицы; никто о нем не

говорит; император любит ее; у нее жар? она не встает с постели? он сам ходит за

ней, как сиделка, бодрствует у ее изголовья, готовит и подносит ей питье; но стоит

ей встать на ноги, и он снова начинает убивать ее суетой, празднествами,

путешествиями, любовью; по правде говоря, если ее здоровье в очередной раз резко

ухудшается, он отказывается от своих планов, но предосторожности, принятые

заранее, внушают ему отвращение; в России все-- женщины, дети, слуги, родители,

фавориты-- должны до самой смерти кружиться в вихре придворной жизни с

улыбкой на устах.

Все должно повиноваться замыслам императора, этого солнца умов; его

замысел, замысел одного, становится судьбою всех; чем ближе стоят подданные к

монарху, тем сильнее они от него зависят:

императрицу эта зависимость губит.

Есть одна вещь, о которой здесь всякий знает, но никто не говорит, ибо здесь

вообще никто не произносит ни единого слова

 

 

Астольф де Кюстин

Россия в 1839 году

о предметах, могущих живо заинтересовать кого бы то ни было: ни один из

собеседников, ни тот, кто говорит, ни тот, кто слушает, не должен показывать, что

тема их беседы достойна неослабного внимания и способна возбудить

неподдельную страсть. Все могущество языка говорящие пускают в ход ради того,

чтобы изгнать из речей мысль и чувство, не подавая притом вида, что скрывают их,

ибо это выглядело бы неестественно. Величайшая принужденность, являющаяся

следствием этих изумительных стараний -- изумительных прежде всего по той

тщательности, с которой они скрываются,-- отравляет существование русских.

Стараниями этими они расплачиваются за добровольный отказ от двух величайших

даров Господа, вложившего в человека душу и даровавшего ему слова, чтобы

выражать движения этой души, иначе говоря, давшего человеку

чувство и свободу.

Чем больше я узнаю Россию, тем больше понимаю, отчего император

запрещает русским путешествовать и затрудняет иностранцам доступ в Россию.

Российские политические порядки не выдержали бы и двадцати лет свободных

сношений между Россией и Западной Европой. Не верьте хвастливым речам

русских; они принимают богатство за элегантность, роскошь -- за светскость,

страх и благочиние -- за основания общества. По их понятиям, быть

цивилизованным -- значит быть покорным; они забывают, что дикари иной раз

отличаются кротостью нрава, а солдаты -- жестокостью; несмотря на все их

старания казаться прекрасно воспитанными, несмотря на получаемое ими

поверхностное образование и их раннюю и глубокую развращенность, несмотря на

их превосходную практическую сметку, русские еще не могут считаться людьми

цивилизованными. Это татары в военном строю -- и не более.

Их цивилизация -- одна видимость; на деле же они безнадежно отстали от

нас и, когда представится случай, жестоко отомстят нам

за наше превосходство.

Нынче утром я поспешно оделся и отправился в дворцовую церковь; покуда

коляска моя катилась следом за экипажем французского посла, я с любопытством

глядел по сторонам. На подступах к дворцу я увидел войска, показавшиеся мне

вовсе не столь великолепными, как о том говорят; впрочем, лошади у военных в

самом деле превосходные. По огромной площади перед императорским дворцом

сновали во всех направлениях экипажи придворных, люди в ливреях и солдаты в

разноцветных мундирах. Красивее всех выглядят казаки. Хотя народу собралось

много, собравшихся никак нельзя было назвать толпой, они терялись среди

здешних просторов.

Молодые государства, особенно те, которыми правят абсолютные монархи,

изобилуют безлюдными пространствами; люди, лишенные свободы, обитают в

печальных пустынях. Густо населены

лишь страны свободные.

Выезды 'Придворных, на мой вкус, вполне приличны, хотя и не

 

 

Письмо одиннадцатое

слишком элегантны и опрятны. Кареты, дурно выкрашенные и еще более дурно

отлакированные, тяжеловесны; в них запряжены четверки лошадей в безмерно

длинных постромках.

Лошадьми, идущими в дышле, правит кучер; мальчишка в длинном

персидском халате наподобие кучерского армяка *, именуемый, насколько я мог

расслышать, фалейтером (по-видимому, от немецкого Vorreiter), едет верхом на

передней лошади, причем, заметьте, на правой, в противоположность обычаям всех

других стран, где форейтор седлает левую лошадь, чтобы оставить свободной

правую руку; седло у форейтора очень плотное, мягкое, как подушка, и сильно

приподнятое спереди и сзади. Вид русских экипажей поразил меня своей

необычностью: живость и норовистость лошадей, не всегда красивых, но неизменно

породистых, ловкость кучеров, пышность нарядов -- все это вместе предвещает

зрелища, о великолепии которых мы не имеем ни малейшего понятия; в России

двор-- реальная сила, в других же державах даже самая блестящая придворная

жизнь -- не более, чем театральное представление.

Я обдумывал эти различия, а также предавался размышлениям о многих

других предметах, навеянным новыми для меня картинами, когда карета моя

остановилась перед грандиозной крытой колоннадой и я увидел шумную

разряженную толпу, составленную из царедворцев чрезвычайно изысканного вида.

Их сопровождали слуги, с виду -- да и на деле -- весьма дикие, но одетые почти

так же роскошно, как и господа.

Стараясь поскорее выйти из коляски, чтобы не отстать от людей, вызвавшихся

быть моими провожатыми, я зацепился шпорой за подножку и сильно стукнулся об

нее ногой; поначалу я не обратил на это внимания, но вообразите, какой ужас

испытал я в тот миг, когда, ступив на нижнюю ступеньку великолепной лестницы

Зимнего дворца, увидел, что потерял одну из шпор и, хуже того, каблук одного из

сапог, оторвавшийся вместе с нею! Таким образом, я оказался наполовину разут. А

между тем я вот-вот должен был предстать перед человеком, слывущим столь же

придирчивым, сколь надменным и могущественным: ввиду этого случившееся со

мной незначительное происшествие вырастало в подлинную беду! Как быть?

вернуться к выходу и заняться поисками каблука? Но подъезжающие экипажи

наверняка уже раздавили его. Отыскать потерянный каблук можно было только

чудом, но даже отыщи я его, что бы я стал с ним делать? Понес его во дворец? На

что же решиться? Проститься с французским послом и вернуться домой? Но

поступить так значило бы сразу привлечь к себе внимание; с другой стороны,

показавшись императору без каблука, я рисковал погубить себя в его глазах и в

глазах преданных ему царедворцев, а добровольно

* Длинный халат.

 

 

Астольф де Кюстин Россия

в 1839 году

выставлять себя на посмешище -- не в моих правилах. Я слишком хорошо знаю,

чем это кончается... Уехать за тысячу лье от дома для того, чтобы по своей воле

навлечь на себя неприятности,-- это, на мой взгляд, непростительно. Я не выношу

людей, которые делают глупости, когда у них есть возможность не делать вовсе

ничего.

Краснея от стыда, я решил, что попытаюсь скрыться в толпе, однако толпы в

России, как я уже сказал, не существует, особенно же одиноко я чувствовал себя на

лестнице нового Зимнего дворца, напоминающей декорацию к опере "Гюстав".

Дворец этот, пожалуй, самый просторный и великолепный из всех дворцов в мире.

Природная робость моя только возросла по вине случившегося со мной смешного

происшествия, но внезапно страх придал мне смелости, и я, хромая", устремился в

глубь огромных зал и богато украшенных галерей, великолепие и протяженность

которых проклинал в душе, ибо и то и другое отнимало у меня всякую надежду

укрыться от пристальных взоров придворных. Русские холодны, лукавы,

насмешливы, остроумны и, как все честолюбцы, не склонны к излишней

чувствительности. Вдобавок они не доверяют иностранцам, ибо, сомневаясь в их

расположении, опасаются их суда, поэтому, еще не узнав путешественника, они

сразу смотрят на него враждебно, тая под внешним гостеприимством

язвительность и хулу.

Наконец, хотя и не без труда, я добрался до дворцовой церкви, где забыл обо

всем, включая свое дурацкое злоключение, тем более что народу в церкви

собралось очень много, и никто не мог заметить непорядок с моей обувью.

Предвкушение нового для меня зрелища возвратило мне хладнокровие и

самообладание. Я краснел, вспоминая о том смущении, в какое повергло меня

ущемленное тщеславие царедворца; я вновь вошел в роль простого

путешественника, и ко мне вернулось беспристрастие наблюдателя-философа.

Скажу еще несколько слов о своем наряде: накануне он стал предметом

серьезных споров; молодые дипломаты, состоящие при французском посольстве,

советовали мне надеть мундир национальной гвардии, но, побоявшись, что этот

мундир придется императору не по нраву, я остановился на другом: то был мундир

штаб-офицера с эполетами подполковника, ибо таков мой чин.

В ответ я услышал, что наряд мой будет выглядеть непривычно и вызовет у

членов императорской фамилии и у самого императора множество вопросов, иные

из которых могут привести меня в замешательство. Одним словом, предмет

совершенно незначительный привлек к себе неслыханное внимание.

Венчание по греческому обряду продолжительно и величественно.

Пышность религиозной церемонии, как мне показалось, лишь подчеркнула

роскошество церемоний придворных.

Стены и потолки церкви, одежды священников и служек -- все сверкало

золотом и драгоценными каменьями; люди самого непоэтического склада не

смогли бы взирать на все эти богатства без

i66

 

 

Письмо одиннадцатое

восторга. Картина, представшая моему взору, не уступает самым фантастическим

описаниям "Тысячи и одной ночи"; при виде ее вспоминаешь поэму о Лалла Рук

или сказку о волшебной лампе Алладина -- ту восточную поэзию, где ощущения

берут верх над чувствами и мыслью.

Дворцовая церковь невелика по размерам; в ее стенах собрались посланцы

всех государей Европы и, пожалуй, даже Азии; подле них стояли несколько

чужестранцев, которым, подобно мне, было дозволено присутствовать при

церемонии вместе с дипломатическим корпусом, супруги послов и, наконец,

видные придворные сановники; балюстрада отделяла нас от ограды, окружающей

алтарь. Алтарь этот имеет вид довольно низкого квадратного стола. Места перед

алтарем, предназначенные для членов императорской фамилии, были пока

свободны..

Никогда прежде не случалось мне видеть зрелища столь же великолепного и

торжественного, что и появление императора в этой сверкающей золотом церкви.

Он вошел в сопровождении императрицы; двор следовал за ними; взгляды всех

присутствовавших, включая и меня, обратились вначале на высочайшую чету, а

затем на прочих членов императорской фамилии, среди которых молодожены

затмили всех. Брак по любви между обитателями богатых палат, облаченными в

роскошные одежды, -- большая редкость, и это, по всеобщему убеждению,

придавало грядущему событию особый интерес. Что до меня, я мало верю в

подобные чудеса и невольно ищу во всем, что здесь делается и говорится,

политическую подоплеку. Быть может, император и сам искренне верит, что им

движет одна лишь отцовская любовь, однако я не сомневаюсь, что в глубине души

он надеется рано или поздно извлечь из этого брака какую-нибудь выгоду. С

честолюбием дело обстоит так же, как со скупостью: скупцы подчиняются расчету

даже в тех случаях, когда думают, что действуют бескорыстно.

Хотя церковь невелика, а придворных на церемонии присутствовало

множество, все совершалось в безупречном порядке. Я стоял среди членов

дипломатического корпуса, подле балюстрады, отделявшей нас от алтарной части.

Времени у нас было достаточно, и мы могли исследовать черты и жесты всех особ,

которые пришли сюда, повинуясь чувству долга или любопытству. Ничто не

нарушало почтительную тишину. Яркое солнце освещало внутренность церкви,

где, как мне сказали, жара дошла до тридцати градусов. В свите императора

находился татарский хан -- данник России, свободный лишь наполовину; на нем

был длинный, расшитый золотом халат и остроконечный колпак, так же

сверкающий золотыми блестками. Этот царек-раб, поставленный в двусмысленное

положение завоевательной политикой его покровителей, счел уместным явиться на

церемонию и просить императора всея Руси принять в число его пажей своего

двенадцатилетнего сына, которого он привез

i67

 

 

Астольф де Кюстин

Россия в 1839 году

в Петербург, дабы обеспечить его будущность. Этот падший властитель,

оттеняющий славу властителя торжествующего, напомнил мне о Древнем Риме.

Самые знатные придворные дамы и супруги послов всех держав, среди

которых я узнал мадемуазель Зонтаг, ныне графиню Росси, стояли полукругом,

украшая своим присутствием брачную церемонию; императорская фамилия

находилась в глубине, в прекрасно расписанной ротонде. Позолоченная лепнина,

вспыхивая в ослепительных лучах солнца, окружала своего рода ореолом головы

государя и его детей. Дамские брильянты сверкали волшебным блеском среди

азиатских сокровищ, расцвечивающих стены святилища, где царь в своей

щедрости, казалось, бросал вызов Богу, ибо поклоняясь ему, не забывал о себе. Все

это прекрасно и, главное, необычно для нас, особенно если вспомнить, что еще не

так давно Европа не обращала никакого внимания на свадьбу царской дочери, а

Петр I утверждал, что имеет право завещать престол тому, кому сочтет нужным.

Какой путь проделан за столь короткое время!

Вспоминая о дипломатических и прочих завоеваниях этой державы, которую

правительства цивилизованных стран еще недавно не принимали в расчет,

спрашиваешь себя, не грезишь ли ты наяву. Самому императору, кажется, еще в

новинку то, что происходит на его глазах, ибо он поминутно отрывается от

молитвенника и, делая несколько шагов то вправо, то влево, исправляет ошибки

против этикета, допущенные его детьми или священниками. Отсюда я делаю

вывод, что и двор в России тоже совершенствуется. Жених стоял не на месте, и

император заставлял его то выходить вперед, то отступать назад; великая княжна,

священники, вельможи -- все повиновались верховному повелению, не

гнушавшемуся мельчайшими деталями; на мой вкус, ему более подобало бы

оставить все как есть и, находясь в церкви, думать о Боге, а не об отклонениях от

религиозного обряда или придворного церемониала, допущенных его подданными

и родственниками. Но в этой удивительной стране отсутствие свободы сказывается

повсюду, даже у подножия алтаря. В России дух Петра Великого вездесущ и

всемогущ.

Во время венчания по греческому обряду наступает минута, когда молодые

супруги пьют из одной чаши. Затем в сопровождении священника, совершающего

богослужение, они трижды обходят вокруг алтаря, держась за руки в знак своего

соединения в браке и грядущей верности друг другу. Все эти действия тем более

величавы, что напоминают об обрядах первых христиан.

Затем над головами жениха и невесты поднимают венцы. Венец великой

княжны держал ее брат, наследник престола, которому император, в очередной раз

оторвавшись от молитвенника, сделал замечание относительно его позы, причем в

лице государя непонятным для меня образом соединились в этот миг добродушие

и мелочная требовательность; венец герцога Лейхтенбергского держал граф

i68

 

 

Письмо одиннадцатое

Пален, русский посол в Париже, сын чересчур прославленного и чересчур

усердного друга Александра. Нынче никто в России не говорит, а может быть, и не

вспоминает ту давнюю историю, что же до меня, то я не мог не думать о ней,

покуда граф Пален с присущей ему благородной простотой исполнял свой долг,

вызывая, без сомнения, зависть всех царедворцев, алчущих монаршьих милостей.

По роли, отведенной графу Палену в церемонии венчания, он должен был

испрашивать благословения небес для внучки Павла I. Странное сближение, но,

повторяю, никто, как мне кажется, о нем не думал, ибо в этой стране политика

имеет обратную силу.

Лесть видоизменяет в интересах настоящего даже само прошедшее. Кажется,

здесь в чувстве меры нуждаются лишь те, кто не имеет власти. Если бы то

воспоминание, что занимало меня, посетило императора, он не поручил бы

держать венец над головой своего зятя графу Палену. Но в стране, где никто не

пишет и не разговаривает, между сегодняшним и вчерашним днем пролегает

пропасть, отчего власти совершают оплошности и попадают впросак, лишний раз

доказывая, что ощущают себя в безопасности, которая, однако, не всегда

оправданна. Русской политике не помеха ни мнения, ни даже действия подданных;

здесь все зиждется на милости властителя; она заменяет тому, кто ее удостоился

заслуги, честь и, более того, невинность; утратив же ее, человек утрачивает

решительно все. Мы с неким тревожным восторгом смотрели на неподвижные

руки, державшие венцы. Сцена эта длилась долго и, должно быть, тяжело далась ее

участникам.

Невеста дышит изяществом и чистотой; у нее белокурые волосы и голубые

глаза; лицо ее сияет блеском юности и обличает острый ум и чистое сердце. Эта

принцесса и ее сестра, великая княжна Ольга, показались мне прелестнейшими из

всех дам, увиденных мною при дворе: они равно отмечены и природой и

обществом.

Когда священник подвел молодоженов к их августейшим родителям, те с

трогательной сердечностью расцеловали их. Мгновение спустя императрица

бросилась в объятия супруга; этот порыв нежности был бы куда более уместен в

дворцовой зале, нежели в церкви, но в России государи везде чувствуют себя, как

дома, даже в доме Божьем. Вдобавок порыв императрицы был, кажется,

совершенно непроизволен и потому не мог никого задеть. Горе тем, кто сочтет

смешным проявление искреннего чувства. Подобные порывы заразительны.

Немецкая сердечность никогда не исчезает бесследно;

впрочем, для того, чтобы сохранить подобную непосредственность на престоле,

нужно иметь чистую душу.

Перед благословением в церкви, по обычаю, выпустили на волю двух серых

голубей; они уселись на золоченый карниз прямо над головами молодых супругов

и до самого конца церемонии целовались там.

В России голубей очень любят: их почитают священным

 

 

Астольф де Кюстин Россия

в 1839 году

символом Святого Духа и не разрешают убивать; к счастью, их мясо

русским не по вкусу.

Герцог Лейхтенбсргский -- высокий, сильный, хорошо сложенный молодой

человек; черты его лица вполне заурядны; глаза красивы, а рот чересчур велик, да к

тому же неправильной формы;

герцог строен, но в осанке его нет благородства; ему удается скрыть природный

недостаток изящества с помощью мундира, который очень идет ему, но делает его

больше похожим на статного младшего лейтенанта, нежели на принца. Ни один

родственник с его стороны не прибыл в Петербург на его свадьбу.

Во время богослужения ему, казалось, не терпелось остаться наедине с женой;

что же до всех гостей, то их взгляды невольно обратились к голубкам, ворковавшим

над алтарем.

Я не обладаю ни цинизмом Сен-Симона, ни его слогом, ни простодушной

веселостью писателей доброго старого времени, поэтому увольте меня от изложения

подробностей, как бы забавны они

ни были.

В эпоху Людовика XIV авторы изъяснялись вольно оттого, что

обращались лишь к людям, говорящим на том же языке и ведущим тот же образ

жизни, что и они сами; тогда существовало общество, но не существовало публики.

Сегодня у нас есть публика, но нет общества. Во времена наших отцов всякий

рассказчик в своем кругу мог позволить себе быть искренним, не опасаясь

последствий; сегодня, когда в салонах смешиваются все сословия, говоруны не

находят себе доброжелательных слушателей и чувствуют себя неуютно. От-

кровенность выражений, характерная для старого времени, кажется дурным тоном

людям, имеющим иные понятия о французском языке. Щекотливостью буржуа

отмечены сегодня и речи французов, принадлежащих к самому отменному обществу;

чем к большему числу людей вы обращаетесь, тем большую серьезность следует вам

хранить: нация требует к себе большего почтения, чем домашний

кружок, как бы изыскан он ни был.

В том, что касается языковых приличий, толпа куда более требовательна,

нежели двор: чем больше слушателей у дерзких речей, тем менее они приличны.

Вот отчего я не стану рассказывать вам о том, что вызвало улыбку у многих важных

господ и добродетельных дам, собравшихся сегодня утром в дворцовой церкви. Но

я не мог и вовсе не упомянуть об этом забавном эпизоде, так резко

противоречившем величию церемонии и вынужденной серьезности зрителей.

Во время долгого венчания по греческому обряду наступает

мгновение, 'когда все должны пасть на колени. Император, прежде чем сделать это,

оглядел присутствующих придирчивым и не слишком ласковым взглядом.

Казалось, он хотел убедиться, что никто не нарушил обычая, -- излишняя

предосторожность, ибо, хотя в церкви находились и католики, и протестанты, ни

одному из этих чуже-

 

 

Письмо одиннадцатое

 

странцев, разумеется, не пришло на мысль уклониться от формального следования

всем требованиям греческого обряда *.

Появление у императора сомнений в благонадежности гостей лишний раз

подтверждает то, что я сказал выше о суровой озабоченности, постоянно гложущей

императора.

Сегодня, когда бунт, можно сказать, носится в воздухе, даже самодержцы, судя

по всему, боятся за свое могущество. Страх этот составляет неприятную и даже

пугающую противоположность с понятием самодержца о его правах, которое

остается неизменным. Абсолютный монарх, испытывающий страх, слишком опасен.

Видя нервную дрожь, слабость и худобу императрицы, размышляя о том, что

пришлось снести этой прелестной женщине во время бунта, совпавшего с ее

вхождением на престол, я говорил себе: "За геройство надо платить!!!" Это --

проявление силы, но силы губительной.

Я уже сказал вам, что все опустились на колени и последним --

император; венчание окончилось, молодые стали мужем и женой, все поднялись с

колен, и в этот миг священники вместе с хором затянули Те Deum, а на улице

раздались артиллерийские залпы, возвестившие всему городу о завершении

церемонии. Не могу передать, какое действие произвела на меня эта небесная

музыка, смешавшаяся с пушечными выстрелами, звоном колоколов и доносящимися

издалека криками толпы. В греческой церкви музыкальные инструменты под

запретом, и хвалу Господу возносят здесь при богослужении только человеческие

голоса. Суровость восточного обряда благоприятствует искусству: церковное пение

звучит у русских очень просто, но поистине божественно. Мне казалось, что я

слышу, как бьются вдали шестьдесят миллионов сердец -- живой

* Опасения императора, пожалуй, поможет объяснить приводимый ниже рассказ, который

прислал мне в январе 1843 года из Рима один из самых правдивых людей, каких мне довелось

встречать. "В последний день декабря,-- пишет он,-- я зашел в церковь дель Джезу,

украшенную по случаю праздника великолепными гобеленами. Прекрасный алтарь святого

Игнатия, окруженный оградой, сиял огнями. Играл орган, в церкви собрался весь цвет

римского общества; слева от алтаря стояли два кресла. Вскоре в церковь вошли великая

княгиня Мария, дочь российского императора, и ее супруг герцог Лейхтенбсргский в

сопровождении свиты и швейцарских гвардейцев; они заняли приготовленные для них кресла,

и не подумав опуститься на колени, хотя скамеечки для молитвы стояли перед креслами, и

даже не взглянув на святое причастие. Придворные дамы уселись позади принца и принцессы,

так что тем, дабы вести светскую беседу, приходилось поминутно оборачиваться. Два камер-

гера остались стоять, как предписывает этикет. Ризничий решил, что эти господа стоят оттого,

что им некуда сесть, и поспешил принести стулья; увидев это, принц, принцесса и их

окружение разразились совершенно неприличным смехом. Тем временем церковь заполняли

кардиналы, один за другим занимавшие свои места;

последним явился папа; он опустился на колени и простоял так до конца мессы. Отзвучал Те

Dcum -- песнь благодарности за милость Господню в истекшем году;

один из кардиналов благословил верующих. Его Святейшество по-прежнему стоял на коленях;

герцог Лейхтенбсргский наконец последовал его примеру, но принцесса

коленях;

даже не шевельнулась".

------.-- "irkd^'X.M

 

 

Астольф де Кюстин

Россия в 1839 году

оркестр, негромко вторящий торжественной песни священнослужителей. Я был

взволнован: музыка заставляет забыть обо всем, даже о деспотизме.

Я могу сравнить это пение без сопровождения только с Miserere исполняемым

в Страстную неделю в Сикстинской капелле в Риме хотя капелла эта нынче --

лишь бледная тень того, чем была прежде. Это руина среди прочих римских руин.

В середине прошедшего столетия, в пору, когда итальянская школа

находилась в самом расцвете своей славы, старинные греческие песнопения были

очень бережно переделаны композиторами, выписанными для этой цели в

Петербург из Рима; чужестранцы эти создали шедевр, ибо все силы своего духа и

ума употребили на то, чтобы не повредить древним творениям. Их труд сделался

классическим, под стать ему и исполнение: партии сопрано, которые исполняются

мальчиками-певчими, ибо женщины в дворцовой церкви не поют, безупречны;

басы сильны, чисты и торжественны,

Любителю искусств стоит приехать в Петербург уже ради одного русского

церковного пения; piano, forte, самые сложные мелодии исполняются здесь с

глубоким чувством, чудесным мастерством и восхитительной слаженностью;

русский народ музыкален" тот, кто слышал здешний хор, в этом не усомнится. Я

слушал его затаив дыхание, и горевал о том, что рядом со мной нет нашего ученого

друга Мейербера, ибо он один смог бы указать мне источники красот, которые я

чувствую, но не понимаю; он же почерпнул бы в них вдохновение, ибо для него

единственный способ восхититься образцом -- сравняться с ним.

Во время исполнения Те Deum, в то мгновение, когда оба хора слились

воедино, раскрылись алтарные врата, и нашим взорам явились священники в

тиарах, усыпанных сверкающими драгоценными камнями, в расшитых золотом

одеждах, на которых величественно покоились их серебристые бороды, иные из

которых доходят до пояса; так же роскошно, как и священники, была одета и

паства. Российский двор великолепен; военные мундиры предстают здесь во всем

своем блеске. Я с восторгом наблюдал, как земное общество с его роскошью и

богатством приносит дань своего уважения царю небесному. Светская публика

слушала священную музыку в молчании и сосредоточении, которые сообщили бы

благолепие и менее возвышенным мелодиям. Божье присутствие освящает даже

придворную жизнь; все мирское отходит на второй план, и всеми помыслами

завладевает небо.

Архиепископ, совершавший богослужение, не нарушал величия представшей

перед нами картины. Этот старец, сухонький и щуплый, словно ласка, некрасив,

однако он кажется усталым и больным, волосы его посеребрил возраст: старый и

слабый священник не может не внушать почтения. В конце церемонии император

склонился перед ним и почтительно поцеловал ему руку. Самодержец

 

 

Письмо одиннадцатое

никогда не упустит случая показать пример смирения, если ему это выгодно. Я

восхищенно взирал на несчастного архиепископа, который, казалось, еле-еле

держался на ногах в миг своего триумфа, на статного императора, склонявшего

голову перед религиозной властью, на молодоженов, на императорское семейство

и, наконец, на толпу придворных, заполонивших церковь; будь на моем месте

живописец, он нашел бы здесь сюжет, достойный своей кисти.

До богослужения мне казалось, что архиепископ вот-вот лишится чувств;

двор, презрев завет Людовика XVIII: "точность-- вежливость королей" -- заставил

себя ждать.

Несмотря на лукавое выражение лица, старец этот внушал мне если не

уважение, то жалость: он был так слаб, так терпеливо сносил все тяготы, что

вызвал у меня сочувствие. Какая разница, отчего он был терпелив -- из

благочестия или из честолюбия? так или иначе, терпение его выдержало серьезное

испытание.

Что же до юного герцога Лейхтенбергского, то, сколько бы я ни смотрел на

него, я не мог проникнуться к нему симпатией. У этого юноши хорошая армейская

выправка, вот и все; облик его доказывает то, что я прекрасно знал и прежде: в

наши дни принцев куда больше, чем дворян. Юный герцог, на мой вкус, выглядел

бы куда уместнее в императорской гвардии, нежели в семействе императора. Ни

одно чувство не отразилось на его лице во время церемонии, которая, однако,

показалась трогательной даже мне, стороннему наблюдателю. Я пришел сюда из

любопытства, но увиденное заставило меня задуматься, императорский же зять,

главное действующее лицо этой церемонии, казался чуждым всему

происходящему. У этого юноши нет собственного лица. Можно подумать, что ему

совершенно не интересно то, что он делает, а собственная его особа ему в тягость.

Видно, что он не ждет доброжелательства от русского двора, где люди расчетливее,

чем при любом другом дворе, и где его внезапное возвышение сулит ему не

столько друзей, сколько завистников. Уважения добиваются не вдруг: я ненавижу

ложные положения и не могу не осуждать -- даже сознавая, что я чересчур строг,

-- человека, который по какой бы то ни было причине соглашается поставить себя

в подобное положение. Между тем юный принц имеет некоторое сходство с отцом,

чье лицо было изящным и умным;

хотя он затянут в русский мундир, столь тесный, что в нем нельзя не выглядеть

скованно, у него, как мне показалось, легкая походка истинного француза; проходя

мимо меня, он и не подозревал, что я ношу на груди предмет, драгоценный для нас

обоих, но гораздо больше -- для сына Евгения Богарне. Это арабский талисман,

который господин де Богарне, отец вице-короля Италии и дед герцога

Лейхтенбергского, подарил моей матери в тюрьме, устроенной в бывшем

кармелитском монастыре, накануне казни.

За венчанием по греческому обряду должна была последовать вторая, католическая

церемония в нарочно отведенной для атого

 

 

Астольф де Кюстин

Россия в 1839 году

зале дворца. Затем молодоженов и всю императорскую фамилию ждал обед; что

же до меня, не приглашенного ни на католическое богослужение, ни на обед, я

вместе с большинством придворных последовал к выходу и, вдохнув свежий

воздух, выгодно отличавшийся от спертого воздуха внутри церкви, еще раз

порадовался тому, что беда, приключившаяся с моим сапогом, осталась

незамеченной. Правда, пару раз мне со смехом указали на несовершенство моего

туалета, но этим дело и ограничилось. Хорошее ли, плохое ли, ничто из того, что

касается только нас самих, не имеет такого большого значения, как мы думаем.

Вернувшись в гостиницу, я, вместо того чтобы отдыхать, принялся за письмо

к вам. Такова жизнь путешественника.

Выйдя из дворца, я без труда отыскал свою коляску; повторяю вам, в России

нигде не встретишь большого скопления народа. Она так огромна, что здесь всюду

просторно; это -- преимущество страны, где нет нации. Первая же давка, которая

возникнет в Петербурге, окончится плачевно; в обществе, устроенном так, как это,

толпа породит революцию.

Из-за царящей здесь повсюду пустоты памятники кажутся крошечными; они

теряются в безбрежных пространствах. Колонна Александра благодаря своему

основанию считается более высокой, чем Вандомская колонна; ствол ее высечен из

цельного куска гранита -- это самое огромное из всех гранитных изваяний в мире.

И что же? эта громадная колонна, возвышающаяся между Зимним дворцом и

зданиями, стоящими полукругом на противоположном краю площади, напоминает

вбитый в землю колышек, дома же, окружающие площадь, кажутся такими

низкими и плоскими, что могут сойти за изгородь. Вообразите себе огороженное

пространство, на котором могут провести маневры сто тысяч человек и при этом

останется много свободного места: на таких просторах ничто не может выглядеть

огромным. Эта площадь, или, точнее сказать, это русское Марсово поле,

ограничено Зимним дворцом, фасад которого был недавно восстановлен в том

виде, в каком существовал при императрице Елизавете. Фасад этот имеет хотя бы

то преимущество, что позволяет глазу отдохнуть от грубых и пошлых подражаний

афинским и римским памятникам; он выполнен во вкусе регентства, являющемся

не чем иным, как выродившимся стилем Людовика XIV; впрочем, вид его весьма

величествен. Напротив дворца стоят полукругом здания, где размещаются

некоторые министерства; здания эти построены по большей части в

древнегреческом стиле. Что за странная прихоть -- возводить храмы во славу

чиновников! Рядом с этой площадью расположено и Адмиралтейство; оно живо-

писно: его невысокие колонны, золоченый шпиль и приделы радуют глаз. С этой

стороны площадь окаймлена зеленой аллеей, придающей ей некоторое

разнообразие. На одном из краев огромного поля высится громада собора Святого

Исаака, бронзовый купол которого наполовину закрыт лесами; еще дальше

виднеются дворец Сената

 

 

Письмо одиннадцатое

и другие подражания языческим храмам, в которых, впрочем, размещается

военное министерство; тут же, ближе к Неве, глаз видит -- или по крайней мере

старается увидеть-- памятник Петру Великому на обломке гранитной скалы,

затерянный среди площади, словно песчинка на морском берегу. Статуя героя

снискала незаслуженную славу благодаря шарлатанской гордыне воздвигнувшей

ее женщины: статуя эта куда ниже своей репутации. Всех поименованных мною

зданий достало бы на застройку целого города, в Петербурге же они не заполняют

одну-единственную площадь -- эту равнину, где произрастают не хлеба, но

колонны. С большим или меньшим успехом подражая прекраснейшим творениям

всех времен и народов, русские забывают, что людям не превозмочь природу.

Русские никогда не принимают ее в расчет, и она в отместку подавляет их. Какую

область искусства ни возьми, шедевры всегда создавались людьми, которые

вслушивались в голос природы и понимали ее. Природа есть мысль Господа, а

искусство -- отношение человеческой мысли к силе, сотворившей мир и

продлевающей его дни. Художник пересказывает земле то, что услышал на

небесах: он не кто иной, как переводчик Господа, те же, кто творят по

собственному разумению, рождают чудовищ.

В древности архитекторы громоздили памятники на крутых склонах и в

ущельях, дабы живописность пейзажей умножала впечатление от творений

человеческих. Русские, полагающие, что следуют за древними, а на деле лишь

неумело им подражающие, поступают иначе: они рассеивают свои так называемые

греческие и римские памятники на бескрайних просторах, где глаз едва их

различает. Поэтому, хотя строители здешних городов брали за образец римский

форум, города эти приводят на память азиатские степи *. Как ни старайся, а

Московия всегда останется страной более азиатской, нежели европейской. Над

Россией парит дух Востока, а пускаясь по следам Запада, она отрекается от самой

себя.

Здания, стоящие полукругом напротив императорского дворца, -- не что

иное, как неудачное подражание античному амфитеатру; смотреть на них следует

издали; вблизи видишь только декорацию, которую каждый год приходится

штукатурить и красить, дабы не был так заметен урон, нанесенный суровой зимой.

Древние возводили здания из вечных материалов под ласковым небом, здесь же, в

губительном климате, люди строят дворцы из бревен, дома из досок, а храмы из

гипса; поэтому русские рабочие только и делают, что поправляют летом то, что

было разрушено зимой; ничто не может противостоять здешней погоде -- даже

здания, кажущиеся очень древними, были перестроены не далее, как вчера; камень

здесь живет столько, сколько в других краях известь. Гранитный ствол колонны

Александра, этого поразительного творения человека,

* Упрек этот относится лишь к памятникам, построенным при Петре I и после него; в

средние века, возводя Кремль, русские сумели отыскать архитектурный стиль, подобающий

их стране и духу.

 

 

Астольф де Кюстин

Россия в 1839 году

уже потрескался от морозов; в Петербурге на помощь граниту следует призывать

бронзу -- и, несмотря на все это, жители русской столицы неустанно подражают в

своих постройках архитектуре южных городов! Северные пустыни покрываются

статуями и барельефами, призванными запечатлевать исторические события

навеки,-- а ведь в этой стране у памятников век даже короче, чем у воспоминаний.

Русские занимаются всем на свете и, кажется, еще не кончив одного дела, уже

спрашивают: когда же мы примемся за другое? Петербург подобен огромным

строительным лесам; леса падут, как только строительство завершится. Шедевр же,

который здесь созидается, принадлежит не архитектуре, но политике; это -- новый

Византии, который русские в глубине души почитают будущей столицей России и

мира.

Напротив дворца ряд расположенных полукругом псевдоантичных зданий

прорезает огромная арка, через которую можно пройти на улицу Морскую; этот

огромный свод с неумеренной пышностью венчает запряженная шестеркой

бронзовых коней колесница, управляемая некоей неведомой мне аллегорической

или исторической фигурой. Не знаю, можно ли отыскать творение более

безобразное, чем эти колоссальные ворота, зияющие на фасаде дома и окруженные

со всех сторон постройками, вполне буржуазный вид которых не мешает воротам в

силу их колоссальных размеров притязать на звание триумфальной арки. У меня нет

ни малейшего желания разглядывать с близкого расстояния этих позолоченных

коней, колесницу и возничего; будь они даже изваяны с безупречным мастерством

-- в чем я отнюдь не уверен, -- местоположение их выбрано так неудачно, что они

наверняка не вызовут у меня восхищения. Главное для памятника -- его общий

облик; интересоваться деталями имеет смысл лишь тогда, когда прекрасно целое;

что значит тонкость исполнения там, где нет величия замысла? Впрочем, произ-

ведениям русского искусства недостает и того и другого. До сего дня искусство это

держалось по большей части терпением; секрет его в том, чтобы, худо ли, хорошо

ли, подражать другим народам и, не выказывая ни разборчивости, ни вкуса,

переносить на свою почву то, что было изобретено в других краях. Архитекторам,

желающим повторять античные постройки, следовало бы изготовлять точные копии,

да и это уместно, лишь если окружающий пейзаж похож на греческий или римский.

Иначе подражания, как бы колоссальны они ни были, выйдут ничтожными: ведь в

архитектуре величие созидается не размерами стен, но строгостью стиля.

Скульптуры, установленные в Петербурге под открытым небом, напоминают

мне экзотические растения, которые осенью приходится уносить в помещение;

ничто так мало не подобает обычаям и духу русского народа, русской почве и

климату, как эта фальшивая роскошь. Жителям страны, где разница между летней и

зимней температурой доходит до 6о градусов, следовало бы отказаться от

 

 

Письмо одиннадцатое

архитектуры южных стран. Однако русские привыкли обращаться с самой

природой, как с рабыней, и ни во что не ставить погоду. Упрямые подражатели, они

принимают тщеславие за гений и видят свое призвание в том, чтобы воссоздавать у

себя, многократно увеличивая в размерах, памятники всего мира. Этот город с его

гранитными набережными -- чудо; но и ледяной дворец, где императрица Елизавета

устроила некогда бал, тоже был чудом; он прожил столько, сколько живут снежные

хлопья, эти сибирские розы.

Во всех созданиях российских монархов, что мне довелось видеть, просвечивает не

любовь к искусству, но человеческое честолюбие.

Русские обожают хвастаться; от многих из них я слышал среди прочего

уверения в том, что климат в их стране смягчается. Неужели Господь

покровительствует этому тщеславному и алчному народу? Неужели он согласен

даровать ему южное небо и южный воздух? Неужели на наших глазах Лапландия

обзаведется собственными Афинами, Москва станет Римом, а Финский залив

сравняется с Темзой? Разве история народов зависит только от широты и долготы?

Разве на разных театрах вечно разыгрываются одни и те же сцены?

Притязания русских, какими бы смехотворными они ни выглядели, показывают, как

далеко простирается честолюбие этих людей.

Коляска моя, удаляясь от дворца, быстро катилась по огромной

прямоугольной площади, которую я вам только что описал; внезапно сильный

ветер поднял с земли тучи пыли; сквозь эту движущуюся завесу я едва различал

экипажи, во всех направлениях бороздившие булыжные мостовые города. Летняя

пыль-- бич Петербурга; она так ужасна, что я, пожалуй, готов променять ее на

зимний снег. Не успел я вернуться в гостиницу, как разразилась гроза, напугавшая

всех суеверных обитателей города, которые увидели в ней более или менее ясные

предзнаменования; тьма среди бела дня, изнуряющая жара, гром и молния, вслед за

которыми не пролилось ни капли дождя, ветер, едва не сорвавший крыши с домов,

пыльная буря: вот зрелище, которым порадовало нас небо во время брачного пира.

Русские успокаивают себя тем, что гроза продлилась недолго и что воздух после

нее стал гораздо свежее, чем прежде. Я рассказываю о том, что вижу, не принимая

ничьей стороны; я смотрю на все глазами зеваки, внимательного, но в душе

чуждого всему, что свершается в его присутствии. Францию и Россию разделяет

китайская стена -- славянский характер и язык. На что бы ни притязали русские

после Петра Великого, за Вислой начинается Сибирь.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ПИСЬМА ОДИННАДЦАТОГО

15 июля

Вчера в семь часов вечера вместе с несколькими другими иностранцами я

возвратился во дворец. Нас должны были представить императору и императрице.

 

 

Астольф де Кюстин Россия

в 1839 году

Видно, что император ни на мгновение не может забыть, кто он и какое

внимание привлекает; он постоянно позирует и, следственно, никогда не бывает

естественен, даже когда высказывается со всей откровенностью; лицо его знает три

различных выражения, ни одно из которых не назовешь добрым. Чаще всего на лице

этом написана суровость. Другое, более редкое, но куда больше идущее к его

прекрасным чертам выражение,-- торжественность, и, наконец, третье --

любезность; два первых выражения вызывают холодное удивление, слегка

смягчаемое лишь обаянием императора, о котором мы получаем некоторое понятие,

как раз когда он удостаивает нас любезного обращения. Впрочем, одно

обстоятельство все портит:

дело в том, что каждое из этих выражений, внезапно покидая лицо императора,

исчезает полностью, не оставляя никаких следов. На наших глазах без всякой

подготовки происходит смена декораций;

кажется, будто самодержец надевает маску, которую в любое мгновение может

снять. Поймите меня правильно: слово "маска" я употребляю здесь в том значении,

которое диктует этимология. По-гречески лицемерами называли актеров; лицемер

был человек, меняющий лики, надевающий маски для того, чтобы играть в комедии.

Именно это я и хочу сказать: император всегда играет роль, причем

играет с великим мастерством.

Лицемер, или комедиант, -- слова резкие, особенно неуместные в устах

человека, притязающего на суждения почтительные и беспристрастные. Однако я

полагаю, что для читателей умных-- а только к ним я и обращаюсь -- речи ничего

не значат сами по себе, и содержание их зависит от того смысла, какой в них вклады-

вают. Я вовсе не хочу сказать, что лицу этого монарха недостает честности,-- нет,

повторяю, недостает ему одной лишь естественности: таким образом, одно из

главных бедствий, от которых страж-дет Россия, отсутствие свободы, отражается

даже на лице ее повелителя: у него есть несколько масок, но нет лица. Вы ищете

человека --

и находите только Императора.

На мой взгляд, замечание мое для императора лестно: он добросовестно правит

свое ремесло. Этот самодержец, возвышающийся благодаря своему росту над

прочими людьми, подобно тому как трон его возвышается над прочими креслами,

почитает слабостью на мгновение стать обыкновенным человеком и показать, что он

живет, думает и чувствует, как простой смертный. Кажется, ему незнакома ни одна

из наших привязанностей; он вечно остается командиром, судьей, генералом,

адмиралом, наконец, монархом -- не более и не менее*. К концу жизни он очень

утомится, но русский народ-- а быть может, и народы всего мира -- вознесет его на

огромную

* Однажды некий русский прибыл из Петербурга в Париж; соотечественница спрашивает

у него: "Как чувствует себя государь? -- Прекрасно. -- А человек? Человека я не видел". Я

постоянно твержу себе это словцо; русские согласны со мной, но никогда в этом не

признаются.

 

 

Письмо одиннадцатое

высоту, ибо толпа любит поразительные свершения и гордится усилиями,

предпринимаемыми ради того, чтобы се покорить.

Люди, знавшие императора Александра, говорят о нем совсем иное:

достоинства и недостатки двух братьев противоположны; они вовсе не были

похожи и не испытывали один к другому ни малейшей приязни. У русских вообще

нет привычки, чтить память покойных императоров, на сей же раз вычеркнуть

минувшее царствование из памяти приказывают разом и чувства и политика. Петр

Великий ближе Николаю, чем Александр, и на него нынче куда большая мода.

Русские льстят далеким предкам царствующих императоров и клевещут на их

непосредственных предшественников.

Нынешний император оставляет свою самодержавную величавость лишь в

кругу своей семьи. Там он вспоминает, что человеку природой заповеданы

радости, независимые от обязанностей государственного мужа; во всяком случае,

мне хочется верить, что именно это бескорыстное чувство влечет императора к

его домашним; семейственные добродетели, без сомнения, помогают ему править

страной, ибо снискивают ему почтение окружающих, однако

я не думаю, что он чадолюбив по расчету.

Русские почитают верховную власть как религию, авторитет

которой не зависит от личных достоинств того или иного священника;

российский император добродетелен не по обязанности,

а значит, искренен.

Живи я в Петербурге, я сделался бы царедворцем не из любви

к власти, не из алчности, не из ребяческого тщеславия, но из желания отыскать

путь к сердцу этого человека, единственного в своем роде и отличного от всех

прочих людей; бесчувственность его -- не врожденный изъян, но неизбежный

результат положения,

которое он не выбирал и которого не в силах переменить.

Отречение от власти, на которую притязают другие, иногда

становится возмездием; отречение от абсолютной власти стало бы

малодушием.

Как бы там ни было, удивительная судьба российского императора внушает мне

живой интерес и вызывает сочувствие: как не

сочувствовать этому прославленному изгою?

Я не знаю, вложил ли Господь в грудь императора Николая

сердце, способное к дружбе,.но я чувствую, что надежда убедить в своей

бескорыстной привязанности одинокого правителя, не имеющего себе равных в

окружающем обществе, разжигает мое честолюбие. В отношении нравственном

абсолютный монарх -- первая жертва неравенства сословий, и муки его тем

более велики, что, являясь предметом зависти обывателей, они должны казаться

неизлечимыми

тому, кого они терзают.

Сами опасности, подстерегающие меня, лишь умножают мой

пыл. Как! скажут мне, вы намерены прилепиться сердцем к человеку, в котором

нет ничего человеческого, к человеку, чье суровое лицо

 

 

Астольф де Кюстин

Россия в 1839 году

внушает уважение, неизменно смешанное со страхом, чей пристальный и твердый

взгляд исключает всякую вольность в обращении и требует покорства, к человеку, у

которого улыбка никогда не появляется одновременно на губах и во взоре, наконец,

к человеку, ни на мгновение не выходящему из роли абсолютного монарха?! А

почему бы и нет? Душевный разлад и мнимая суровость -- не вина его, а беда. На

мой взгляд, все это -- следствия принуждения и привычки, но не черты характера, и

я, притязающий на постижение скрытой сущности этого человека, на которого вы с

вашими страхами и предосторожностями возводите напраслину, я, догады-

вающийся о том, чего стоит ему исполнение монаршьего долга, не хочу оставлять

этого несчастного земного бога на растерзание безжалостной зависти и лицемерной

покорности его







Дата добавления: 2015-10-15; просмотров: 312. Нарушение авторских прав; Мы поможем в написании вашей работы!



Шрифт зодчего Шрифт зодчего состоит из прописных (заглавных), строчных букв и цифр...

Картограммы и картодиаграммы Картограммы и картодиаграммы применяются для изображения географической характеристики изучаемых явлений...

Практические расчеты на срез и смятие При изучении темы обратите внимание на основные расчетные предпосылки и условности расчета...

Функция спроса населения на данный товар Функция спроса населения на данный товар: Qd=7-Р. Функция предложения: Qs= -5+2Р,где...

КОНСТРУКЦИЯ КОЛЕСНОЙ ПАРЫ ВАГОНА Тип колёсной пары определяется типом оси и диаметром колес. Согласно ГОСТ 4835-2006* устанавливаются типы колесных пар для грузовых вагонов с осями РУ1Ш и РВ2Ш и колесами диаметром по кругу катания 957 мм. Номинальный диаметр колеса – 950 мм...

Философские школы эпохи эллинизма (неоплатонизм, эпикуреизм, стоицизм, скептицизм). Эпоха эллинизма со времени походов Александра Македонского, в результате которых была образована гигантская империя от Индии на востоке до Греции и Македонии на западе...

Демографияда "Демографиялық жарылыс" дегеніміз не? Демография (грекше демос — халық) — халықтың құрылымын...

Экспертная оценка как метод психологического исследования Экспертная оценка – диагностический метод измерения, с помощью которого качественные особенности психических явлений получают свое числовое выражение в форме количественных оценок...

В теории государства и права выделяют два пути возникновения государства: восточный и западный Восточный путь возникновения государства представляет собой плавный переход, перерастание первобытного общества в государство...

Закон Гука при растяжении и сжатии   Напряжения и деформации при растяжении и сжатии связаны между собой зависимостью, которая называется законом Гука, по имени установившего этот закон английского физика Роберта Гука в 1678 году...

Studopedia.info - Студопедия - 2014-2024 год . (0.014 сек.) русская версия | украинская версия