ГЛАВА VI. "Итак, всь кончено, - сказал он сам себе; - еще утром имел я угол и

 

 

"Итак, всь кончено, - сказал он сам себе; - еще утром имел я угол и

кусок хлеба. Завтра должен я буду оставить дом, где я родился и где умер мой

отец, виновнику его смерти и моей нищеты". И глаза его неподвижно

остановились на портрете его матери. Живописец представил ее облокоченною на

перилы, в белом утреннем платьи с алой? розою в волосах. "И портрет этот

достанется врагу моего семейства, - подумал Владимир, - он заброшен будет в

кладовую вместе с изломанными стульями, или повешен в передней, предметом

насмешек и замечаний его псарей - а в ее спальней, в комнате... где умер

отец, поселится его приказчик, или поместится его гарем. Нет! нет! пускай же

и ему не достанется печальный дом, из которого он выгоняет меня". Владимир

стиснул зубы - страшные мысли рождались в уме его. Голоса подьячих доходили

до него - они хозяйничали, требовали то того, то другого, и неприятно

развлекали его среди печальных его размышлений. Наконец всь утихло.

Владимир отпер комоды и ящики, занялся разбором бумаг покойного. Они

большею частию состояли из хозяйственных счетов и переписки по разным делам.

Владимир разорвал их, не читая. Между ими попался ему пакет с надписыо:

письма моей жены. С сильным движением чувства, Владимир принялся за них: они

писаны были во время Турецкого похода и были адресованы в армию из

Кистеневки. Она описывала ему свою пустынную жизнь, хозяйственные занятия, с

нежностию сетовала на разлуку и призывала его домой, в объятия доброй

подруги, в одном из них она изъявляла ему свое беспокойство на счет здоровья

маленького Владимира; в другом она радовалась его ранним способностям и

предвидела для него счастливую и блестящую будущность. Владимир зачитался, и

позабыл всь на свете, погрузись душою в мир семейственного счастия, и не

заметил, как прошло время, стенные часы пробили 11. Владимир положил письма

в карман, взял свечу и вышел из кабинета. В зале приказные спали на полу. На

столе стояли стаканы, ими опорожненые, и сильный дух рома слышался по всей

комнате. Владимир с отвращением прошел мимо их в переднюю - двери были

заперты - не нашел ключа, Владимир возвратился в залу, - ключ лежал на

столе, Владимир отворил дверь и наткнулся на человека, прижавшегося в угол -

топор блестел у него, и обратясь к нему со свечою, Владимир узнал

Архипа-кузнеца. - Зачем ты здесь? - спросил он. - Ах, Владимир Андреевич,

это вы, - отвечал Архип пошепту, - господь помилуй и спаси! хорошо, что вы

шли со свечою! - Владимир глядел на него с изумлением. - Что ты здесь

притаился? - спросил он кузнеца. - Я хотел... я пришел... было проведать,

всь ли дома, - тихо отвечал Архип запинаясь.

- А зачем с тобою топор?

- Топор-то зачем? - Да как же без топора нонече и ходить. Эти приказные

такие, вишь, озорники - того и гляди...

- Ты пьян, брось топор, поди выспись.

- Я пьян? Батюшка Владимир Андреевич, бог свидетель, ни единой капли во

рту не было... да и пойдет ли вино на ум, слыхано ли дело - подьячие

задумали нами владеть, подьячие гонят наших господ с барского двора... Эк

они храпят, окаянные - всех бы разом; так и концы в воду.

Дубровский нахмурился. - Послушай, Архип, - сказал он, немного

помолчав, - не дело ты затеял. Не приказные виноваты. Засвети-ко фонарь ты,

ступай за мною.

Архип взял свечку из рук барина, отыскал за печкою фонарь, засветил

его, и оба тихо сошли с крыльца и пошли около двора. Сторож начал бить в

чугунную доску, собаки залаяли. - Кто, сторожа? - спросил Дубровский. - Мы,

батюшка, - отвечал тонкий голос, - Василиса да Лукерья. - Подите по дворам,

- сказал им Дубровский, - вас не нужно. - Шабаш, - промолвил Архип. -

Спасибо, кормилец, - отвечали бабы - и тотчас отправились домой.

Дубровский пошел далее. Два человека приблизились к нему; они его

окликали. Дубровский узнал голос Антона и Гриши. - Зачем вы не спите? -

спросил он их. - До сна ли нам, - отвечал Антон. - До чего мы дожили, кто бы

подумал...

- Тише! - перервал Дубровский, - где Егоровна?

- В барском доме в своей светелке, - отвечал Гриша.

- Поди, приведи ее сюда, да выведи из дому всех наших людей, чтоб ни

одной души в нем не оставалось - кроме приказных - а ты, Антон, запряги

телегу. - Гриша ушел и через минуту явился с своею матерью. Старуха не

раздевалась в эту ночь; кроме приказных никто в доме не смыкал глаза.

- Все ли здесь? - спросил Дубровский, - не осталось ли никого в доме?

- Никого, кроме подьячих, - отвечал Гриша.

- Давайте сюда сена или соломы, - сказал Дубровский.

Люди побежали в конюшню и возвратились, неся в охапках сено.

- Подложите под крыльцо. - Вот так. Ну ребята, огню! -

Архип открыл фонарь, Дубровский зажег лучину.

- Постой, - сказал он Архипу, - кажется, в торопях я запер двери в

переднюю, поди скорей отопри их.

Архип побежал в сени - двери были отперты. Архип запер их на ключ,

примолвя вполголоса: как не так, отопри! и возвратился к Дубровскому.

Дубровский приблизил лучину, сено вспыхнуло, пламя взвилось - и

осветило весь двор.

- Ахти, - жалобно закричала Егоровна, - Владимир Андреевич, что ты

делаешь!

- Молчи, - сказал Дубровский. - Ну дети, прощайте, иду, куда бог

поведет; будьте счастливы с новым вашим господином.

- Отец наш, кормилец, - отвечали люди, - умрем, не оставим тебя, идем с

тобою.

Лошади были поданы; Дубровский сел с Гришею в телегу и назначил им

местом свидания Кистеневскую рощу. Антон ударил по лошадям, и они выехали со

двора.

Поднялся ветер. В одну минуту пламя обхватило весь дом. Красный дым

вился над кровлею. Стеклы трещали, сыпались, пылающие бревны стали падать,

раздался жалобный вопль и крики: "горим, помогите, помогите". - Как не так,

- сказал Архип, с злобной улыбкой взирающий на пожар. - Архипушка, -

говорила ему Егоровна, - спаси их, окаянных, бог тебя наградит.

- Как не так, - отвечал кузнец.

В сию минуту приказные показались в окно, стараясь выломать двойные

рамы. Но тут кровля с треском рухнула, и вопли утихли.

Вскоре вся дворня высыпала на двор. Бабы с криком спешили спасти свою

рухлядь, ребятишки прыгали, любуясь на пожар. Искры полетели огненной

мятелью, избы загорелись.

- Теперь всь ладно, - сказал Архип, - каково горит, а? чай, из

Покровского славно смотреть. - В сию минуту новое явление привлекло его

внимание; кошка бегала по кровле пылающего сарая, недоумевая, куда спрыгнуть

- со всех сторон окружало ее пламя. Бедное животное жалким мяуканием

призывало на помощь. Мальчишки помирали со смеху, смотря на ее отчаяние. -

Чему смеетеся, бесенята, - сказал им сердито кузнец. - Бога вы не боитесь -

божия тварь погибает, а вы с дуру радуетесь - и поставя лестницу на

загоревшуюся кровлю, он полез за кошкою. Она поняла его намерение и с видом

торопливой благодарности уцепилась за его рукав. Полуобгорелый кузнец с

своей добычей полез вниз. - Ну, ребята, прощайте, - сказал он смущенной

дворне, - мне здесь делать нечего. Счастливо, не поминайте меня лихом.

Кузнец ушел, пожар свирепствовал еще несколько времени. Наконец унялся,

и груды углей без пламени ярко горели в темноте ночи и около них бродили

погорелые жители Кистеневки.