Дополнения

Автор не станет утверждать, что не знал о бедствиях более тяжких, злоупотреблениях более отвратительных, чем те, какие он описал; однако он счел своим долгом умолчать о них; позже вести о неслыханных злодеяниях, немыслимых, но подлинных зверствах поселили в его душе раскаяние и заставили пожалеть о дани, заплаченной им, с позволения сказать, почтению к человечеству. Быть может, в выборе предметов для описания он был чересчур осторожен, но тем не менее рассчитывает на снисхождение, ибо настроение умов во Франции в ту пору, когда он сочинял свою книгу, было таково, что, преодолей он свою робость, дерзни он сказать больше, чем он сказал, французы не поверили бы его разоблачениям, и написанная им книга, оставшись неизвестной широкой публике, была бы прочтена лишь несколькими особами, знающими изображенные в ней материи куда глубже автора; публи­ка произнесла бы приговор сочинителю, даже не выслушав его. Итак, дабы завоевать расположение публики, приходилось хранить

сдержанность.

Вот и все, что автор позволяет себе сказать в свою защиту, ибо единственное, чего он не смог бы снести, это упрека в том, что он из слабости поступился правдивостью рассказа и независимостью взгляда, какие пристали настоящему путешественнику.

Предуведомление и предисловие, следующие ниже, выдают заботы иного свойства; именно поэтому автор счел уместным вос­произвести их и в этом, третьем издании; они показывают, каким испытаниям подвергается добросовестный человек, уверившийся, что его долг — сообщить окружающим о своих убеждениях.

2. К ТРЕТЬЕМУ ИЗДАНИЮ 1846 г. (ФИНАЛ ГЛАВЫ «ИЗЛОЖЕНИЕ ДАЛЬНЕЙШЕГО ПУТИ»)

Эти отрывки, касающиеся мер, взятых Екатериной II и ее наследниками против униатов, подтверждают даже с излишней яркостью факты, которые я уже привел, и выводы, на которые эти факты меня натолкнули.

Отрывки из книги «Злоключения католической церкви обоих обрядов в Польше и в России», переведенной с немецкого графом де Монталамбе-ром

«Нет такой жестокости, которой не подвергали бы этих несчаст­ных (униатов), дабы принудить их перейти в ряды схизматиков;

если они отказывались покидать свои храмы, их выгоняли оттуда кнутом и истязали до тех пор, пока боль не заставляла их согласить­ся на требования мучителей. Но это еще не все: у несчастных отнимали имущество, лишали их скотины, составлявшей все их

Астольф де Кюстин Россия в 1839 году

богатство, а иногда, словно и этого было недостаточно, отрезали. носы и уши, вырывали волосы и выбивали зубы ударами ружейны:

прикладов» (т. I, с. 196).

«Если императрица, принимая свои законы, добивалась, чтоб;

никто не чинил препятствий тем, кто по доброй воле захоче принять православие, отчего же запрещать священникам-униата пользовать души тех, кто хочет сохранить верность религии своих отцов? Нет, не этого желала императрица, которая.столько раз во всеуслышание заявляла о своей терпимости по отношению к любой вере, которая так торжественно пообещала униатам, что никогда не будет посягать ни на их религию, ни на связанные с нею права, и которая, наконец, обещала сохранить за ними их церкви» (т. I, с. 198).

«Смерть настигла Екатерину как будто нарочно для того, чтобы спасти униатскую церковь. Императрица умерла в ноябре 1796 года; если бы не это, очень скоро хилые остатки этой церкви были бы полностью уничтожены, и Екатерина избавила бы своих наслед­ников (императора Николая I) от печальной необходимости брать на себя перед Богом и людьми вину за преступление, которое навсегда запятнает его имя» (т. i, с. 200—aoi) *.

«Гонения на униатов были жестокими при Екатерине II, но при нынешнем царствовании жестокость эта только возросла. Екатери­на II, по крайней мере, оставляла священникам-униатам и их пастве возможность нерадостного выбора: либо перейти в католичество, либо пополнить ряды схизматиков. Благодаря деятельному усердию большого числа кюре, принявших католичество, многие приходы остались в лоне Церкви. Нынешнее правительство не только запре­щает священникам переходить в католичество, но, напротив, при­нуждает всех тех униатов, которые при Екатерине II, Пав­ле I и Александре приняли латинскую веру, возвратиться к вере схизматической.

Указ Екатерины II, подписанный в 1789 году, был вновь введен в действие в году 18зз-м, со многими очень жестокими добавления­ми; согласно этому указу, подлежит наказанию, как мятежник, всякий католик, священник или мирянин, происхождения высокого или низкого, который воспротивится на словах или на деле распро­странению главенствующей религии или помешает каким-либо об­разом вхождению в лоно русской церкви отдельных семей или целых деревень.

Опираясь на этот ужасный закон, правительство посылает свя-

* Польский поэт Немцевич рассказывает о том, каким удивительным образом объявил ему о смерти Екатерины тюремщик той крепости, в которой Немцевич содержался более трех лет по приказу императрицы. Человек этот сказал ему однажды утром: «Да будет вам известно, что наша бессмертная императрица изволила умереть». См.: «Заметки о моем тюремном заключении в Петербурге в 1794» 1795 ^и 179^ годах», сочинение Юлиана Урсына Немцевича.

З8о

Дополнения

щенников во владения тех помещиков, которые славятся своей при­вязанностью к католической церкви: эти священники, посланные в качестве носителей слова Божия, употребляют все возможные средства для того, чтобы принудить крестьян принять схизматичес­кую веру; задача, стоящая перед ними, не слишком сложна: ведь всякого, кто будет противиться их воле или призывать своих едино­верцев не предавать католическую религию, можно немедленно объявить бунтовщиком и бросить в тюрьму. Но и этот закон, несмотря на всю его деспотическую жестокость, не способен со­владать с ревностным стремлением верующих сохранить веру своих отцов. Выберем из множества примеров один-единственный. В 1836 году русские священники прибыли в имение г-на Маковецкого, богатого помещика Витебской губернии, и приступили к выполне­нию своей миссии; крестьяне, поддерживаемые своим господином, оказали им решительное сопротивление. Русские священники (по­пы) известили об этом правительство, и император немедленно отдал приказ лишить г-на Маковецкого всех его владений и сослать в Сибирь; при поддержке войск священники продолжают свое дело;

несмотря на неслыханные жестокости, несчастные крестьяне упор­ствуют в течение двух лет, но затем наконец соглашаются принять схизматическую веру. Тогда император посылает министру внут­ренних дел, <^Дмитрию)> Николаевичу Блудову, указ следующего содержания, исполненный горькой насмешки: «Верните Маковец-кому свободу и поместья, ведь все его крестьяне теперь — право­славные».

Подобные сцены происходили и в униатских приходах Радом-ском и Озимекском. Жители Радома с редкостным героизмом три дня и три ночи обороняли от русских солдат свой храм, но наконец, вынужденные подчиниться превосходящей силе противника, сда­лись и приняли религию схизматиков. Озимекский помещик г-н Мирский был лишен имения и сослан в Сибирь за то, что отказался отдать ключи от церкви даже после того, как крестьян его обычными насильственными методами вынудили переменить веру.

Русских священников часто посылают в поместья тех дворян, которые исповедуют католическую веру; там эти посланцы с вели­чайшей жестокостью принуждают крестьян принять веру схизмати­ков: ведь согласно весьма своеобразной диалектике русского прави­тельства помещики-католики не имеют никаких прав на крестьян-униатов. В деревнях, жители которых, дабы сохранить свою веру, еще при Екатерине II перешли в католичество, русские священники предъявляют указ 1833 года, гласящий: «Все семейства, которые при Екатерине II и ее святых наследниках, императорах Павле I и Але­ксандре I, приняли латинскую веру, ныне считаются принадлежа­щими к русской православной церкви». Во исполнение этого указа целые деревни оказываются вынуждены переходить из католичества в православие. Русские попы и агенты правительства претворяют

38i

Астольф де Кюстин Россия в 1839 году

этот указ в жизнь с величайшей жестокостью. Вот один из примеров:

«Некто г-н Бурачек, униат, предки которого были православными, пожелал взять в жены девицу, исповедующую ту же веру, что и он, и получил ее согласие, однако ни один из священников-униатов не решился обвенчать жениха и невесту; все ссылались на императора, запрещающего подобные браки; переезжая из города в город, жених наконец нашел в окрестностях Смоленска священника-униата, кото­рый, тронутый такой верностью религии отцов, тайно обвенчал молодых. Правительство, узнав обстоятельства заключения этого брака, объявило его недействительным. Г-на Бурачека и священника лишили имущества и выслали в Сибирь.

Русское правительство пыталось оправдать эти жестокости, утверждая, что объявлять ту или иную семью, того или иного человека православным не значит ущемлять свободу совести, что таким образом этих людей просто-напросто возвращают к религии их предков, религии, которую они якобы оставили по невежеству и не имея на то никакого права» (т i, с. 240—242).

«Сходные и даже более жестокие акты насилия осуществлялись агентами русского правительства в военных поселениях, где боль­шинство составляли поляки и русины, исповедующие католическую веру. Достаточно упомянуть лишь о том, что произошло в 1835 году в Старосельском военном поселении Витебской губернии. Однажды командир собрал всех солдат и объявил, что им предстоит принять ту же веру, какую исповедует император, ибо такова его воля, повиноваться которой — их священный долг. Большинство солдат | сказали, что им легче умереть, чем предать свою веру, но не успели| они произнести эти слова, как русские солдаты того же полка по| приказу командира бросились на своих товарищей и обрушили на них палочные и сабельные удары, от которых многие из несчастных вскоре умерли» (т. i, с. 244—^З)-

«Более i6o священников заплатили жизнью за героическую верность своей религии: их подвергли различным унижениям, а за­тем сослали в Сибирь, где большинство из них умерло» (т. i, с. 249)-

«Выслушаем победную песнь, которую затянуло после того, как униаты изменили своей вере, русское правительство; вот что писала по этому поводу «Северная пчела», газета официальная:

«В сем дивном событии всяк видел подтверждения неоспоримой истины, что все стремится к своему началу и воссоединение бывшей греко-униатской церкви с православной не представило, в сущности своей, ничего нового для обеих: родное возвратилось к родному, законное достояние к законной власти. Ныне духовенство обеих, или, точнее говоря, одной и той же церкви, приносит совокупную бескровную жертву Всемогущему, по всему пространству воссоеди­ненных епархий, там, где некогда падали несчастные жертвы люто­го изуверства. Богопротивным средствам злополучного прежнего времени противопоставлены были меры убеждения, и сколь ужасно

Дополнения

было отторжение детей от лона матери, столь ныне везде легко и радостно их возвращение к ней. Древние язвы исцелены, догматы Веры утверждены, дух и совесть успокоены, целая отрасль церкви российской от так называемой Унии возвращена к истинному един­ству Вселенскому, и Россия, преуспевающая в делах Веры мудрыми попечениями и благочестивым примером августейшего монарха, стремится, подобно ему, излить благодарные чувства перед Небес­ным виновником сего мирного торжества своего, которого благие последствия неисчислимы. Отныне можно смело сказать, что кроме лишь собственно так называемой Литвы и Жмуди, все основное население западных областей Империи есть не только русское, но и православное; и напрасно было бы усилие врагов ее утверждать противное вопреки исторической истине и действительной сущнос­ти вещей. Их мнение не найдет себе отголоска в коренных тамош­них жителях, воспомнивших свое начало, свой язык и свою древнюю Веру» (т. i, с. 267—а68).

«Еще один указ, от 2 января 1839 года, сулит всякому католику, приговоренному за убийство или другое преступление к наказанию кнутом, к каторжным работам или тюремному заключению, проще­ние, если он перейдет в православие. Вероотступники получают разрешение носить на анненской ленте медаль в память о своем отречении от веры отцов. Так католическая церковь теряет паству, имущество и права» (т. i, с. ЗЗЗ)"

3. ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА К ПЯТОМУ ИЗДАНИЮ (1854)

15 июня 1854 Эту книгу постигла судьба, какая всегда постигает истину:

первое ее издание поразило многих читателей; затем люди пре­дубежденные обрушились на нее с решительным осуждением;

наконец, еще позже, некоторые беспристрастные судьи встали на ее защиту и сказали о ней немало лестных слов. Они разглядели в ней новые картины (новым был в пору появления книги сам ее предмет), откровенные замечания, рассказы смелые в силу их искренности: этого довольно для того, чтобы заслужить снисхождение людей выдающихся. Я счастлив, что могу выразить здесь признательность всем, кто мне покровительствовал. Благодаря поддержке этих властителей дум мои письма о России сделались известны всей Европе. По правде говоря, успеху книги немало способствовал гнев императора Николая и протесты русских, почитавших своим долгом вторить своему повелителю. «Эта кни­га — сущее бедствие», — сказал император Николай и, разорвав ее, швырнул себе под ноги. Все дело в том, что она полна лестных замечаний, которые делают еще более суровыми замечания осуждающие; благодаря им критика превращается из расчетливой

Астольф де Кюстин Россия в 1839 году

сатиры в признания, вырванные у автора против его воли, а они стоят куда дороже. Истина никогда не бывает так могущественна, как когда ее провозглашают, можно сказать, невзначай. Дабы все могли ее усвоить, говорящий не должен навлекать на себя ни малейшего подозрения в пристрастности, да и вообще в том, что им движут страсти. В наши дни все так хорошо знают цену духу партий, что доверия к нему никто не питает: даже если бы охвачен­ным им людям случилось сказать нечто справедливое, им бы, пожа­луй, все равно никто не поверил. Дух партий несовместен с истиной:

он непременно преувеличивает ее и тем ослабляет.

Один из тех литераторов, чьи суждения имеют особенно боль­шой вес, г-н Сен-Марк Жирарден, начал свою весьма благожела­тельную статью в «Журналь де Деба» со слов: «Эти путевые заметки больше, чем книга; это — событие».

Благодаря столь счастливому стечению обстоятельств книга рас­ходилась гораздо лучше, чем можно было ожидать. Особы, утверж­дающие, что хорошо осведомлены о результатах работы комиссии, призванной определить величину убытков, которые причинили французским издателям брюссельские «пиратские» перепечатки, уверяли меня, что в Бельгии разошлось больше 160 тысяч экзем­пляров моего «Путешествия»; таким образом, получается, что, вкупе с переводами на английский, немецкий и шведский, за границей было продано около аоо тысяч экземпляров моей книги. Подобная конкуренция не могла не повредить печатанию книги в Париже, и тем не менее здешние издания следовали одно из другим с боль­шой быстротой.

Казалось бы, теперь, когда книга эта уже произвела свое дейст­вие, она больше не должна никого интересовать, так что останется она в литературе или канет в Лету, зависит только от времени. Однако в течение десяти лет, прошедших со дня ее выхода в свет, мир не стоял на месте и развивался так быстро, что те наблюдения, которые в пору выхода книги вызывали споры, ныне признаны фактами неопровержимыми. Я, разумеется, ни в малейшей мере не притязаю на звание пророка, но почитаю своим долгом сказать вслух и как можно громче: Россия в самом деле такова, какой увидел ее я и какой по самым разным причинам не желали ее видеть многие другие люди. Имей любознательные путешественники доступ в эту страну, сегодня всякий разглядел бы там то же, что и я.

Доблесть моя заключалась лишь в том, что в эпоху, когда принято было изображать вещи такими, какими они должны быть, я дерзнул показать их такими, каковы они в действительности. В ту пору Россия представала перед Европой в ореоле лжи; лишь нынеш­ней войне оказалось под силу разрушить эти чары: вот, на мой взгляд, вывод, который позволительно и полезно сделать. Не имея оснований пренебрегать собственными достоинствами, осмелюсь по­ставить себе в заслугу еще одно: мне удалось разглядеть истинное

Дополнения

лицо государя, который носит самую непроницаемую маску в мире,ибо правит народом, для которого лицемерие — вторая натура.

Император Николай прежде всего — уроженец своей страны, страна же эта не может вести честную политику, ибо судьба посто­янно увлекает ее на путь завоеваний, свершаемых на благо деспотиз­ма, подобных которому нет в мире, ибо он весьма искусно притворя­ется цивилизованным. Только люди бесконечно доверчивые или бесконечно недобросовестные могли искать в этой стране лекарство от опасностей, грозящих Европе.

Теперь, когда завеса частично сорвана, настала, я полагаю, пора сорвать ее целиком; теперь я обращаюсь уже не к людям, у которых много свободного времени, не к профессиональным чита­телям: я хочу быть услышанным всем миром, и потому решился выпустить дешевое издание моей книги, издание для народа. Нынче во Франции народ не просто читает, но и понимает прочитанное;

он, пожалуй, скорее, чем многие литераторы, способен встать на точку зрения автора. Какие бы притязания ни питали индивиды, массы всегда будут сохранять известную простоту; именно от них ожидаю я нового суждения о своей книге; суждение это будет беспристрастным, ибо они меня не знают! Люди, которые нас знают, никогда не относятся к нам безразлично; между тем безраз­личные читатели едва ли не нужнее писателю, чем остроумные друзья; в конечном счете они-то и составляют его истинную публику, ту, с которой он мечтает говорить. Именно на них я и рассчитываю. Я не принадлежу к тем, кто думают или, по крайней мере, говорят, что успех ничего не доказывает. Когда его добиваешься, выясняется, что он доказывает очень многое, а предчувствие, что он обойдет тебя стороной, не вызывает ничего, кроме ужаса.

Мне, однако, придает силы религиозная мысль, пронизыва­ющая мою книгу: когда в дело вмешивается вера, писательское самолюбие успокаивается довольно скоро. Смириться с поражением автору помогает сознание выполненного долга. Полтора десятка лет назад я предсказывал неминуемый поединок католической це­ркви с русской православной церковью; борьба — борьба вооружен­ная, борьба страшная — уже началась; чем-то она закончится? Господь вершит свой суд, не объявляя людям, для какой цели пускает он в ход их силы; он скрывает свою тайну от земли и держит зерцало истины повернутым к небу. Человек предпо­лагает, а Бог располагает, гласит великая мудрость. Никогда еще не получали эти слова такого ослепительного подтверждения, как в нынешнюю эпоху. Творит ее историю Господь, напишет же тот, у кого достанет сил. Когда еще вмешательство Провидения в борьбу сил человеческих было столь явным? Доказать толпе сверхъестественную природу свершающихся ныне событий — вот миссия, которую должен стараться исполнить, по мере своих спо­собностей, всякий добросовестный автор. Скромные повествования

13 А. де Кюстин, т. 2

Астольф де Кюстин Россия в 1839 году

путешественников суть материалы, на основании которых грядущие историки произнесут свой приговор. Дела человеческие — не что иное, как череда судебных процессов, на которых судьей всегда выступает потомство. Я же сочту, что трудился не напрасно, если смогу льстить себя надеждой, что на грядущем суде приготовленные мною документы помогут докладчику изложить существо сегод­няшних прений. Возможно, намерение мое не свободно от често­любия, но, не владей мною это чувство, мне не достало бы сил продолжать мой труд, каков бы он ни был.

КОММЕНТАРИИ

Письмо двадцать первое

С. 5- з августа гвуд года...— По старому стилю ai июля.

С. 9- Вы несомненно знаете балладу Кольриджа...— «Сказание о Старом мореходе» (1798) Сэмюэла Тэйлора Кольриджа (1772—1834)-

Фата Моргана - - мираж, при котором на горизонте возникают изобра­жения предметов, лежащих за горизонтом; назван по имени феи Морганы, персонажа средневековых эпических сказаний. Летние петербургские тума­ны «среди белого дня», которые местные жители объясняли пожарами в окрестных лесах, упоминаются и русскими мемуаристами (см., напр.:

Свербеев Д. Н. Записки. М., 1899- Т. 2. С. 364)- Возможно, однако, что у комментируемого пассажа был, помимо жизненных впечатлений, и лите­ратурный источник— «Объяснения поэта», заключающие третью часть «Дзядов»; и у Мицкевича, и у Кюстина миражом именуется туманный петербургский пейзаж, у Мицкевича, впрочем, зимний, а не летний: «Дым в северных городах, во время мороза, поднимаясь к небу фантастическими узорами, создает зрелище, подобное явлению, именуемому миражом, кото­рое обманывает плавающих на морях и путников в песках Аравии» (Миц­кевич. Т. з- G. 259; Mickiewicz. P. 499) *•

Жослен — герой одноименной поэмы (1836) Альфонса де Ламартина

(1790—1869); Кюстин неточно цитирует первую главу (у Ламартина: «Ка­залось, душа этого прекрасного места сочувствует мне»).

...господин де Шатобриан был великий поэт и потому не стал описывать

старость Репе.— См. примеч. к т. i, с. 6о.

С. ю. Все конечное так быстротечно! — Неточная цитата из надгробного слова Генриетте Английской (герцогине Орлеанской), которое в 1670 г.

произнес Жак-Бенинь Боссюэ (см. примеч. к т. i, с. зо²)-

<

* Список условных сокращений см. в конце наст. тома. 387

Астольф де Кюстин Россия в 1839 году

С. 13. Венеция— произведение чистого страха...— Когда в V веке север Италии стал подвергаться постоянным нашествиям варваров, его обитатели начали искать убежища на берегах Адриатики; датой основания Венеции считается 421 ГОД; когда на островах среди лагун поселились первые жители.

В русских церквях никогда не услышишь проповеди. Евангелие открыло бы славянам свободу.— Возражение Греча: «Зачем он ^Кюстин) рассказывает клеветнические вымыслы о греко-русской церкви? Зачем уверяет он, что в России нет религиозного воспитания, что в церквях не читают пропове­дей? Как осмеливается он утверждать, что русское духовенство повсеместно вызывает одно лишь презрение? Разве он видел прелатов нашей церкви? Слышал их речи? Проникся их духом, их принципами?» [Gretch. P. 64). Возражение Вяземского: «Мы могли бы ответить ему ^Кюстину^> цифрами и сообщить, во-первых, число экземпляров Евангелия, переведенного на современный русский язык,— не считая евангелий на языке церковно­славянском, которые читают и неплохо понимают русские всех сословий;

во-вторых, перечень проповедей уже опубликованных и публикующихся для употребления в сорока тысячах приходах империи, а затем, дабы покончить с этим вопросом, мы смиренно осведомились бы у ревностного католика, много ли читателей находит Евангелие в низших сословиях французского общества и не в странах ли наиболее католических, таких, как Италия и Испания, читать Библию народу запрещено?» (цит. по: Cadot.

Р. 272).

Иначе, чем критики Кюстина, оценивал статус православных священ­ников Н. И. Тургенев, автор книги «Россия и русские», изданной в 1847 году, но писавшейся одновременно с кюстиновской: «Положение русского священника не позволяет ему приобрести ни малейшего влияния на нравст­венность прихожан, не говоря уже о том, чтобы действовать на их сознание. Дело не в том, что русские священники совершенно необразованны: в боль­шинстве своем они более просвещены, чем остальной народ, и нередко образованны так же хорошо, как дворяне; нет, причина скорее в полной зависимости священника от прихожан, у которых получает он средства к существованию. (...') Другое обстоятельство (•••) препятствует русскому духовенству оказывать необходимое влияние на паству: это отсутствие наречия, на котором священник мог бы читать проповеди приличествую­щим образом. Проповедь — одно из лучших средств, с помощью которых духовенство может нравственно воздействовать на народ. Между тем в Рос­сии язык и стиль проповедей до сих пор еще не созданы. Сельский священник, обращаясь к деревенским своим слушателям, должен, разумеет­ся, говорить с ними на их языке <^...^ но сельские священники сочиняют проповеди крайне редко; они довольствуются чтением проповедей печат­ных — сочинений какого-либо епископа, знаменитого своим красноречием. Именно в проповедях, какие священники образованные, просвещенные обращают к пастве более или менее развитой умственно, проявляются наиболее явственно изъяны языка неразработанного и резко отличающегося от того, каким пользуются сословия цивилизованные» (Tourguenev N. La

Комментарии

Russie et les Russes. P., 1847. Т. 2. P. 35—37). Изъяны православного духовенства, которое не имеет образования, «не принадлежит к хорошему обществу» (письмо к Чаадаеву от iq октября 1836 г.— Пушкин. Т. ю. С. 465, 689; подл. по-фр.) и не пользуется авторитетом и уважением среди паствы, обличались французскими авторами и до Кюстина: например, в письмах французского иезуита отца Розавена, которые вместе с письмами Жозефа де Местра переписывали для себя недавно обращенные в католиче­ство русские дамы (см.: ЛН. Т. 2Q/3⁰- С. 6о8—609), или в книге Ансело (см.: Ancelot. P. 184—185); о «рабской зависимости русского духовенства» и пороках в политике русского правительства по отношению к католикам писал незадолго до Кюстина д'0ррер в книге «Преследования и муки католической церкви в России» (см. примеч. к т. I, с. 6, z8a) и почти одновременно с ним К. Мармье, наблюдатель вообще весьма доброжела­тельный (см. в его «Письмах о России, Финляндии и Польше», печатавших­ся с декабря 1842 по апрель 1843 r. в «Revue des Deux Mondes», главу «Троицкий монастырь»). Критически оценивал положение священников в России и Барант: «Невозможно не удивляться, видя, что у народа, набожного до суеверности, священники не имеют ни малейшего авторитета, не пользуются ни малейшим уважением, не привлекают, так сказать, ни малейшего внимания со стороны общества. Выходцы по большей части из низших сословий, необразованные, женатые и обреченные сражаться со всевозможными обыденными нуждами, священники отправляют религиоз­ные церемонии, но не оказывают никакого влияния на народ. ^...^ В России нет ни проповедей, ни влияния посредством слова, ни тесного и неизбеж­ного союза религии с красноречием, философией и изящными искусствами <(...)> В настоящее время русская религия есть религия деревенская, и ничего более. (•••У Если русская женщина, будь она даже умна и образованна, проникнется религиозным рвением, это вовсе не будет означать, что она возьмет себе в наставники одного из тех людей, что составляют славу духовенства, что она увлечется тем или иным проповедником, тем или иным священником; она пригласит к себе домой духовника для исповеди или чтения молитв, затем даст ему пять рублей и отправит обедать в буфетную»

{Notes. P. 66—67, 77> 68).

В начале XIX века в России было создано Библейское общество,

боровшееся за перевод Библии на русский язык и его распространение, однако в 1824 г. покровительствовавший обществу обер-прокурор Синода и министр просвещения А. Н. Голицын был уволен, а два года спустя было закрыто Библейское общество и практически изъят из обращения изданный им Новый Завет на русском языке (см.: Флоровский Г. Пути русского богословия. Париж, 1988. С. 147—234)- Весьма вероятно, что комментиру­емая филиппика Кюстина навеяна информацией о враждебном отношении православных иерархов к переводу Ветхого Завета на русский язык, осу­ществленному Г. П. Павским и литографированному его учениками в 1838—1841 гг. (см.: Рижский М. И. История переводов Библии в России.

Новосибирск, 1978. С. 140—i49)-

Разбудите меня, когда речь зайдет о Боге...— Комментарий рецензента

Астольф де Кюстин Россия в 1839 году

журнала «Serneur» (20 сентября 1843 г.): «В этой истории не было бы ничего невероятного, если бы речь не шла о после: посол дождался бы конца литургии и заснул лишь после этого».

С. 14. ...у него два лика, как у Януса...— Д. Лиштенан отмечает почти дословное совпадение этой характеристики Николая I с той, какую дал ему анонимный автор статьи в «Revue de Paris» (1841, т. 25): «Да, это деспот;

у императора Николая есть два совершенно разных лица, нимало между собою не схожих; я видел оба и хочу их описать. Тот, кто видел императора лишь однажды, его не знает. Это двуликий Янус: с одной стороны — мрачная воинственность; с другой — кроткое миролюбие» (цит. по:

Liechtenhan. P. 120).

...так называемого польского заговора...— Речь идет о тайном «Содружест­ве польского народа», ячейки которого были созданы Шимоном Конарским (i8o8—1839) ^на Украине, в Белоруссии и в Литве; в 1838 г. организация была раскрыта, и весной следующего года Конарского расстреляли (см. о нем: РА. 1870. Кн. I. С. 241—263). Источником сведений Кюстина об этом тайном обществе, помимо французских газет, мог быть и князь Козлов­ский, летом 1839 ^г- обсуждавший судьбу Конарского и страдания поляков с А. И. Тургеневым: «Конарский умер как герой, но погубил многих (...) они хотели типографиями приготовить умы к будущему возрождению (...) Нет семейства (в Польше), которое не проливало бы слез, не оплакивало сына, либо обреченного на жизнь в изгнании, либо угнанного в солдаты (...) нищета повсюду крайняя (...) имения отбирают по первому подозре­нию» (РО ИРЛИ. Ф. 309- -^° 7°6- -^- 2 об., 6; подл. по-фр.; Тургенев пересказывает слова Козловского в своих письмах к брату от \ и ю июня 1839 г.).

...о «подстрекательстве к бунту».— Примечание Кюстина к третьему изданию 1846 г.: «Разве в одном из опровержений на мою книгу меня не называют якобинцем?»; имеется в виду Греч, утверждавший, что кюстинов- ские насмешки над единением императора и народа были бы уместны в устах бешеного якобинца, соратника Робеспьера, но звучат крайне стран­но в устах маркиза (Gretch. P. 38—39)-

...сделают вид, словно для них и у них она и не существовала...— Примечание Кюстина к третьему изданию 1846 г.: «Император уберег меня от этой беды».

...тем, кто эти приказания исполняет,— терпение.— Примечание Кюсти­на к третьему' изданию 1846 г.: «В опровержение этого пассажа были написаны книги и произнесено немало речей, но истина рано или поздно всегда торжествует».

С. 15. ...Лафонтенова волка.— Реминисценция из басни «Волк и яг­ненок» (I, ю), где волчье правосудие исчерпывается формулой: «Ты вино­ват уж тем, что хочется мне кушать» (пер. И. А. Крылова).

Какое письмо... Оно написано княгиней Трубецкой...— Из всего рассказан­ного Кюстином история княгини Екатерины Ивановны Трубецкой (урожд. Лаваль; 1800—1854) произвела на европейскую публику, пожалуй, самое сильное впечатление. 28 мая 1843 ^г- герцогиня де Дино записала в дневник:

Комментарии

«В третьем томе ^Кюстина^ есть письмо княгини Трубецкой, последовав­шей за мужем в рудники; оно прекрасно. Факты сами по себе настолько поразительны, что автору нет нужды сопровождать их эффектными фраза­ми; он почувствовал это и, сделав свой стиль проще, лишь сильнее оттенил чудовищность финала этой драмы. Заключительная сцена, довершающая беспримерные злоключения героини, взволновала меня до глубины души» [Dim. P. 276—277)- Эпизод с Трубецкой получил дополнительную извест­ность благодаря статье Жюля Жанена (Journal des Debats, 26 июня 1843 г.), который саркастически сравнил триумфальную поездку в Россию итальян­ского тенора Дж. Рубини с поездкой княгини Трубецкой в Сибирь за осужденным мужем-декабристом (поездкой, о которой Жанен впервые узнал из книги Кюстина). История Трубецкой звучала так страшно, что представлялась некоторым европейским читателям невероятной; ср. запись в дневнике Варнгагена от 12 августа 1844 г.: «Рассуждал с ландграфом Гомбургским о Кюстине. Ландграф много ездил по России и во многом согласен с Кюстином, но историю с Трубецким он находит преувеличенною и говорит, что все это представлено в слишком ярких чертах» (РА. 1875. Т. 2. С. 35²)- Между тем Кюстин ничего не преувеличил, но, по-видимому, просто контаминировал два различных эпизода, один из которых произо­шел незадолго до его приезда в Россию, а другой — в то время, когда он работал над своей книгой: в начале 1839 г. Е. И. Трубецкая через родствен­ников передала императору прошение о том, чтобы мужу ее по окончании срока каторжных работ было позволено поселиться в одном из городов Западной Сибири (ни подлинник этого прошения, ни его копии не выявле­ны), а весной 1842 г. декабристам было позволено поместить детей, рожден­ных в Сибири, в военно-учебные заведения или девичьи институты, но при условии, что дети утратят отцовские фамилии и получат новые, образован­ные от их отчеств; Трубецкой, Волконский и Н. Муравьев от этой «милос­ти» отказались (см.: Павлова. С. 21, 25—26). Просьба княгини 1839 г-удовлетворена не была, и 24 июля этого года Трубецкой был отправлен на поселение в село Оёк, в 30 верстах от Иркутска. Сведения Кюстина восходят несомненно к устному источнику, скорее всего, к рассказам А. И. Тургенева, который пристально следил за судьбою «сибирских тру­жеников»: «Бедный Ник<^ита)> Муравьев переселен к Иркутску. (...) Дочь его не может выносить климата и больна. То же и с кн<(ягиней) Трубецкой, которая просила за четырех дочерей» (письмо Н. И. Тургеневу от 16/24 августа 1839 г.— НЛО. С. 133)' «Слышу, что сибирским труженикам хуже на поселении, чем прежде было на каторге, особливо к(нязю) Трубецкому. Жене отказано в Тобольске и поселены — за Иркутском, в деревушке, с бедными детьми и в отдалении от всех» (письмо Н. И. Тургеневу от 6/18 сентября 1839 г.— НЛО. С. 133)- ^^ce авторы антикюстйновских сочинений, сделав соответствующие оговорки («Я ни в малейшей мере не желаю преуменьшать несчастий княгини, которые, даже сведенные до истинных своих размеров, остаются весьма тяжкими»— Labinski. P. 94)' опровергали рассказ Кюстина. Греч утверждал, что княгиня Трубецкая никогда не просила дозволения воспитывать детей вне Сибири и, напротив, не желая

Астольф де Кюстин Россия в i8g9 году

расставаться с детьми, отказалась от этой милости (умалчивая о причине отказа— нежелании лишать детей фамилии родителей); Греч и Лабенский упрекали Кюстина в незнании того факта, что княгиня Трубецкая — урож­денная Лаваль и связана родственными узами с семейством, о котором Кюстин повествует в другом месте книги (см. наст. том, с. 310—Зи);

Шод-Эг полагал, что маркиз выражает сочувствие княгине высокопарно и неискренне и куда более натурально жалеет о заблудившемся жеребенке (см.: Gretch. Р. 8о—81; Chaudes-Aigues. P. 346)-

С. i6. ...отправлен в уральские рудники на четырнадцать или пятнадцать лет...— Сергей Петрович Трубецкой (179°—i86o) был ю июля 1826 г. приговорен в каторжную работу навечно; в 1832 г. срок был сокращен до 15 лет, в 1835— ДО i3 (см.: Декабристы. Биографический справочник. М., 1988. С. 178—179)- E. И. Трубецкая прибыла в Благодатский рудник, куда был первоначально отправлен ее муж, в ноябре 1826 г. Ф. Лакруа, автор книги «Российские тайны» (1845)» полемизируя с оценкой Кюстином фигу­ры Трубецкого, писал: «Г-н де Кюстин в своем сочинении, впрочем столь замечательном, счел уместным сделать из Трубецкого героя, достойного сочувствия всех честных людей. Будь он осведомлен немного лучше, он не поспешил бы исторгать у читателей слезы по поводу участи человека, вызывающего лишь глубокое отвращение» (Lacroix F. Les mysteres de Paris. P., 1845. P. 98; имеется в виду непоявление Трубецкого на площади в день восстания — момент его биографии, которого Кюстин не касается).

С. 17- •••e Сибири их родилось пятеро! — До 1839 г. у Трубецких родились дети: Александра (1830—i86o), Елизавета (1834—1923 ^или ^S), Никита (1835—1840), Зинаида (1837—1934); Владимир (1838—1839); после 1839 г. у них родились еще две дочери и сын.

Николай 1 смеет лишь карать.— Кюстин страстно желал, чтобы им­ператор повел себя иначе. 29 июня 1843 г. он писал Жюлю Жанену в ответ на его статью (см. примеч. к наст. тому, с. 15): «Знаете ли вы, что, согласись император исполнить вашу просьбу ^касательно княгини Трубецкой), он опроверг бы меня самым убедительным и действенным образом? Я сказал, что он — великий государь, но что великим человеком без милосердия быть невозможно; доказав, что он умеет быть милосердным, он заткнул бы мне рот куда лучше, чем все русские, которые подняли крик, не зная, что придумать, чтобы смягчить истины, которые я им высказал и которые, однако же, останутся истинами» (Tres importants livres et manuscrits autographes. Catalogue de vente. P., 1995. № 294). «Сердце у меня колотит­ся от радости,— писал он Софи Гэ из Рима 4 ноября 1844 г., услышав слух (оказавшийся ложным) о перемене к лучшему в участи Трубецких, — при мысли о тех известиях, какие вы слышали о Трубецкой; но это слишком прекрасно, я не смею поверить в такой успех. Поверь я в него, я, презрев опасности, отправился бы в Петербург, бросился к ногам великого человека, который в этом случае показался бы мне кем-то высшим, нежели просто великий государь, и написал бы книгу «Маркиз де Кюстин, опровергнутый им самим»... Но повторяю еще раз, все это мечты, которым не суждено сбыться. Тем не менее надежда не покидала меня, когда я писал и отдавал

Комментарии

в печать слова: «без милосердия можно быть великим государем, но нельзя быть великим человеком». Нужно быть человеком «высшим», чтобы усту­пить подобным просьбам и преодолеть мелкое тщеславие несгибаемого государя, пусть даже повинуясь расчету: такой расчет будет столь прави­лен, что покажется естественным».

С. i8. ...княжеские руки плохо приспособлены для работы заступом...— Тем не менее в Нерчинском руднике от декабристов требовали выработки трех пудов в день с каждого (см.: Павлова. С. 8—9)-

В Петербурге нет недостатка в благонамеренных людях... они считают, что жизнь в рудниках вполне сносная... — Примечание Кюстина к третьему изданию 1846 г.: «Один из таких доброхотов печатно оповестил на трех языках, что заключенные живут в Сибири припеваючи, посыпая дорожки песком и по­ливая цветы. (Опровержение «России в 1839 году», сочинение г-на Греча)». См.: Gretch. P. 78.

...запрещено посылать осужденным деньги. — Это запрещение, равно как и запрет на переписку жен декабристов с родными, оставались в силе до конца 1820-х гг., когда родственники наконец выхлопотали себе право посылать в Сибирь женам ссыльных вещи, книги и деньги.

Съестные припасы!.. — Комментарий Греча: «Г-н де Кюстин утверждает, что ссыльным и их семьям нельзя посылать деньги, а можно— съестные припасы,— съестные припасы за шесть тысяч верст (полторы тысячи лье)!» (Gretch. P. 78).

Бартелеми Франсуа, маркиз де (174?—1830) — министр иностранных дел при Людовике XV, посол Французской республики в Швейцарии до 1797 ^г-) ^а затем— член Директории. В результате государственного перево­рота i8 фрюктидора (4 сентября 1797 ^r-)' ^B коде которого члены Дирек­тории, придерживавшиеся республиканских взглядов, выступили против роялистов и умеренных, Бартелеми был выслан в Кайенну, столицу фран­цузской Гвианы, бежал оттуда, вернулся во Францию после наполеоновско­го переворота i8 брюмера (9 ноября 1799 ^r-)' "Р" Империи был сенатором и графом, а при Реставрации принял сторону Людовика XVIII и получил звание пэра.

С. 22. В 1836 году какой-то молодой человек соблазнил сестру некоего господина Павлова...— Николай Матвеевич Павлов, титулярный советник, помощник бухгалтера Артиллерийского департамента Военного министерства, 28 ап­реля 1836 г. смертельно ранил соблазнившего его сестру А. Ф. Апрелева. По приговору военного суда Павлов был лишен прав состояния и отправлен на Кавказ солдатом с правом выслуги, но вскоре умер от случайной раны, которую получил, когда его лишали дворянства, при ритуальном переломе шпаги над головой. По свидетельству Никитенко, «публика страшно вос­стала против Павлова как «гнусного убийцы», а министр народного просве­щения (С. С. Уваров) наложил эмбарго на все французские романы и по­вести, особенно Дюма, считая их виновными в убийстве Апрелева» {Никите-то. Т. I. С. 183).

Луи Алибо (1810—1836) совершил неудачное покушение на короля Луи-Филиппа 25 июня 1836 года.