Пассаж, Опрокинутый во Времени

 

(Чудо – любое – совершается только в одиночестве Бога.) На самом деле нам неизвестны во всех подробностях события даже нашей собственной жизни, где уж нам хотя бы надеяться, что мы можем познать события жизни человека, именуемого Хуаном Диего, однако все же он единственный, кому Пресвятая Дева явилась во всей своей Славе, не только ему, но и всему его народу, но в атмосфере духовной нищеты, столь характерной для власти, правящей на земле, которой он принадлежит, в которой находятся его корни и истоки его шаманской мудрости, весь народ повернулся к нему спиной, несмотря даже на то, что Святой пожертвовал собой ради своего народа.

 

Путь назад столь же извилист, сколь и очевиден. Медленно, один за другим, появляются сигналы его костров, а мы своей живой плотью приближаемся к его присутствию; он оставляет тут и там достаточно знаков, или надломленную ветку, или привязанный камень, или же дон Хуан бросает одну из своих сфер, и мы тут же спотыкаемся. Значит, мы идем правильно. Солнце пылает как сумасшедшее, посреди Зимы оно жжет, подобно космическому факелу, пришло время вытащить на солнце все простыни и развернуть их; так исцеляет шаман.

 

Тогда я «достаю» то немногое, что у меня осталось, и раскладываю все это на асотее, так что она становится похожей на лагерь беженцев, или на шатер какого-нибудь арабского рода, или просто на место расположения жарящихся на солнце. Разумеется, я развожу костер и лью на раскаленные камни достаточно воды, чтобы поднялся густой пар и тяжелый сон обратился в легкий, прилетающий издалека бриз.

 

Не происходит ничего, просто я прихожу в себя. Дон Хуан высовывается сверху, из-за облака, и спрашивает: ты уже сошел с ума? Я просто прихожу в себя; мои неразлучные спутники пользуются Случаем и сладко засыпают, задрав все лапы кверху, временами подергивая спиной, чтобы почесать ее о пол. Внезапно, пытаясь помолиться, я произношу вслух, громко, имя Хуана Диего, и из стены, в четырех метрах от которой я лежу в своих красных трусах, доносится – Хуан Диего Хуан Диего Хуан Диего, - имя за именем, как зернышко за зернышком, падает и отзывается эхом, отдается в антенне напротив, она, наполненная электричеством, громыхает и упруго раскачивается, и вновь слышится: Хуан Диего, и провода извиваются, а простыни развеваются без ветра и спрашивают (они, простыни): что тебе нужно? Опять высовывается дон Хуан. Ничего, ничего, - говорю ему я. Это просто эхо. Какое там эхо, - возражает он, - ты же позвал его. Мне просто пришло в голову прокричать его имя. Ты не прокричал его, ты положил его на музыку, теперь, после твоего причастия Тонанцин, всякий раз, как ты заговоришь, в твоих словах будет музыка. Ты сотворил мантру, заклинание. Какое еще заклинание?

 

Хуан Диего – повелитель вечерних пространств.

Вечеру принадлежит Хуан Диего, повелитель пространств.

Повелитель вечерних пространств – Хуан Диего.

Повелитель вечера – Хуан Диего, принадлежащий пространствам.

 

И оно отдалось эхом*.

______________________

* Далее – игра слов: используемый здесь испанский глагол rebotar означает одновременно и «отдаться эхом», и «отскочить».

 

Вот и все. Отдалось эхом в камнях, в металле, в зное и в красках, в свете и его молниях. Отдалось эхом, говоришь?

- Да, эхом…

 

В этот момент мои неразлучные спутники бегают за неизвестно откуда взявшимся мячом – они просто упал на пол, отскочил и ударился о стену, - они играют с ним.

 

Вот видишь, как оно бывает (поясняет дон Хуан), что-то упало или прозвучало, отскочило или отдалось эхом, и я должен объяснить тебе кое-что: вот ты лежишь на солнце, и это похоже на лепестки Хризантемы или Подсолнуха, ты только посмотри, как дрожат и излучают свет твои тряпки! Ты что, не понимаешь, что он погружен в свое Блаженство, а ты нарушаешь его восторг? Это все равно что плеснуть воды в костер, чтобы пошел пар.

 

И это тоже. Что «тоже»? – спрашивает, на этот раз очень спокойно, дон Хуан. Воды в костер я тоже плеснул.

 

Ничего себе! Ты позвал его; и он придет. Теперь уж ему придется явиться, напой еще раз свою мантру, только прихлопывай ладонями в такт.

 

- Для чего?

- Для того, чтобы, если он придет, он пришел в твой лагерь, раз уж ты здесь, и тут нам будут весьма кстати простыни и лепестки хризантемы. Разведи костер, чтобы ему не пришло в голову появиться на улице.

 

- У меня нету под рукой дров.

- Воспользуйся тем, что есть.

- Есть книги.

- Ладно, жги книги. Но только будь осторожен. Чтобы не попалась никакая книга из его времени. Никакая древняя книга. А ничего другого у тебя нет?

- Несколько масок на стенах, но они не мои.

- Ну, возьми какие-нибудь из них. Но только осторожно, смотри, чтобы это не были маски его любимых животных, а то за ними последуем мы, имей в виду.

- А зачем нам принимать его сейчас?

- Ты же позвал его, и я только надеюсь, что он в хорошем настроении. Не думай, что Святые, а пуще того шаманы любят ходить в гости.

- А теперь что мне делать, что жечь? И тут мне пришло в голову записать свое заклинание на листке бумаги, и я понес его к огню; бумага вспыхнула, но она не сгорала, не обугливалась. Так что я поспешил исписать заклинанием все пожелтевшие листки, сколько их было под рукой, а потом поджег их. Костер получился небольшой, я и не рассчитывал на то, что он будет большим, однако огонь ровно и ярко горел на солнце, почти не давая дыма.

- А что ты делаешь теперь?

- Жду, - ответил я дону Хуану, который «вышел» из своей комнаты (как всегда, с довольным выражением на лице).

- Что ты жжешь?..

- Мантры.

- Хорошая идея. Только надеюсь, что тебе не пришло в голову сжечь сферу.

- Одна сфера упала, она у их… но это был мяч.

- Они знают, что делают, а ты – нет.

- Меня направляет твоя рука…

- Моя рука? Может быть. Но в этом я уже не направляю тебя полностью, ибо «все» мы покорствуем воле Святого-шамана и исполняем ее, поэтому ты ведешь себя не по собственной воле и делаешь странные вещи. Но не беспокойся – и я тоже. Мы все есть все. Мы всегда были ими. Еще до того, как он появился в наших жизнях, и последствия его психического воздействия, в каждом случае разного, и его влияние настолько очевидны, что я сам, такой, как я есть, удивлен и благодарен ему за это упорство, в которой нет и следов двусмысленности. Его действия чисты и цельны. Без всяких приманок. Нечто, что было еще более великим, налагает полное молчание. Поверхностная жизнь истории, рассказанной, записанной, занесенной на скрижали, не может даже осмелиться прикоснуться к Гибели Богов. В этот момент неугасимые костры всех храмов континента, которые еще пылали, распахнувшись навстречу небу, на вершинах особых небольших пирамид в центре всех площадей родной и такой древней Мексики, рассыпали свои раскаленные угли и потухли.

 

Даже в обычных домах потухли жаровни, где дымились копаль - ароматная смола сосновых лесов - и мирра. Ни корица, ни ваниль не смогли более наполнять своим благоуханием внутренние террасы, игравшие роль главной комнаты в хижинах. Эти подробности, как и безудержное таяние исчезающих видов, навсегда утерявших связь с существованием, никогда не будут подтверждены ни одним документом, удостоверяющим жестокую тоску, в которую впала потрясенная Природа. Беды жертв завоевания очевидны; мир, где обретается шаман, своею благостью превращая тот мир, что принято называть невежественным, в священную атмосферу повседневного восторга, отныне существует лишь для Приобщенных к еще живому исступлению Кецалькоатля, который остался один. Без своей Тонанцин.